Текст книги "Небесное воинство. Рассказы о чудесах"

Вразумление

В семье Кузиных уже давно начались скандалы между отцом, Терентием Гавриловичем, и его сыном Григорием. Поскольку Григорий имел сварливый, вздорный характер, он ни в чем не уступал отцу. Иной раз даже сам ни с того ни с сего привязывался к старику и ругал его на чем свет стоит! Не стеснялся он ни своей семьи, ни добрых соседей. Все ему было нипочем. Пробовал Терентий Гаврилович жаловаться на непочтительного сына волостному сходу. Его секли розгами, но это не помогало. После этого парень еще больше злился. Придя домой, он избивал жену, орал на отца. На беду, Григорий любил выпить. Тогда с ним вообще не было сладу. Жена и дети заранее уходили из избы, чтобы не попадаться ему на глаза.

Однажды утром Григорий проснулся в плохом настроении. Это было как раз в праздник Казанской иконы Божией Матери. Накануне, когда вечером косили сено, он много выпил. Когда он увидел, что отец надевает его сюртук, чтобы пойти в храм, просто озверел.

Икона Казанской Божией Матери. Фото. К. Постниковой

– Куда ты, старый, лезешь! – заорал он. – Снимай сейчас же!

А у самого руки так и трясутся. Посмотрел на него старик, но сдержался, даже стал уговариватьсына не начинать скандал в такой большой праздник. Но не тут-то было! Григорий стал материться на отца. Тогда старик не стерпел.

– Окаянный! Пьяница ты, душегубец!

Не вынес этого Григорий, в глазах у него помутилось, и он со всего размаху ударил отца кулаком в голову. Старик пошатнулся, застонал и упал на пол. «Так будь же ты проклят!» – прошептал он и потерял сознание.

Настал полдень. Односельчане вернулись из церкви и, пообедав, вышли на луг сушить сено. Погода стояла солнечная, на небе не было ни одной тучки.

Вышел на луг и Григорий с семьей. Старик после ссоры с сыном слег и остался дома. А Григорий продолжал материться. То сынок сено не так разбросал, то грабли короткие, то жена не так подает вилы.

Вдруг за лесом, показалась тучка. Вот она уже закрыла полнеба и из синей стала черной. Вот и молния уже несколько раз огненной полосой прорезала небо. Послышались глухие раскаты грома.

На лугу поднялась суматоха, все старались быстро собрать сено в копны. Вот показались первые капли дождя. Григорий так же суетится вместе с другими и еще больше бранил родных скверными словами. Вдруг как будто огнем обожгло землю, и наверху, что-то покатилось со страшным грохотом. В первую минуту все остолбенели. Вскоре послышались слова молитв, затем все стали креститься. Григорий тоже хотел произнести имя Божие, но не смог, у него внезапно отнялся язык, и он онемел.

Храм иконы Казанской Божией Матери. Иркутск.

Фото А. Петухова

С тех пор прошло десять лет. Старик Терентий Гаврилович давно умер. Семья у Григория выросла. У него самого уже седина показалась в бороде. И сам он стал другим: смирным, тихим, покладистым, богомольным. Каждый праздник, каждое воскресенье, вот уже какой год, он ходит в храм. И все же он до сих пор немой, самого простого слова сказать не может, только мычит, как бессловесное животное, и знаками объясняется с другими.

Снова настал праздник Казанской иконы Божией Матери. Умаялся Григорий накануне – работы было много. Лег он на постель и крепко уснул. И вот он увидел во сне, что его покойный отец пришел и сел на лавку как раз около того места, где его когда-то ударил Григорий. Он стал просить у отца прощения. Старик сидел молча. Вдруг его лицо просияло. Отец ласково улыбнулся и сказал:

– Иди завтра в церковь, отслужи по мне панихиду и помолись Царице Небесной!

И после этих слов стал невидим.

Григорий проснулся. Его поразило это видение. Он уже не смог заснуть, сколько ни ворочался с боку на бок. Наконец Григорий встал, помолился Богу и пошел в церковь. Дорога была долгой – почти пять верст от деревни до церкви. Идет Григорий, а сам думает об этом видении. В храме он подошел к священнику и знаками объяснил, что ему надо отслужить панихиду за упокой души раба Божия Терентия, своего отца. После утрени заблаговестили к обедне, затем была панихида. Григорий горячо молился. Стали подходить к кресту. И когда Григорий целовал крест, он вдруг почувствовал, будто тяжесть свалилась с него. На душе стало радостно, легко. «Господи Иисусе!» – сказал Григорий, осеняя себя крестным знамением.

Обращение атеиста

Я лечился в Швейцарии и уже надеялся на выздоровление, как вдруг доктора сказали, что мне необходима срочная операция. Конечно, это сообщение меня расстроило. Операция была серьезной, но без нее я мог остаться инвалидом. Поэтому я решил рискнуть и дал доктору свое согласие.

День, назначенный для операции, приблизился очень быстро. Я заранее привел свои дела в порядок, на случай плохого исхода. Операцию должен был сделать известный хирург, профессор университета. Накануне были закончены все мои приготовления. Поужинав, я приступил к длительному воздержанию от пищи перед операцией, которую, разумеется, должны были делать под наркозом. До нее я уже не должен был ни пить, ни есть.

Вечер я провел, общаясь с другими больными. В десять часов я принял ванну, затем ушел спать немного раньше обыкновенного. Странно, но я не чувствовал ни беспокойства, ни страха. Мне пришлось в прошлом перенести легкую операцию под хлороформом, и воспоминания об этом успокаивали меня.

А. Бида. И сказал Иисус: «Это ныне пришло спасение дому сему». 1858–1883

Мой сон был безмятежным, и я проснулся в восемь часов утра. Стояла зима, день был тусклый и темный, свинцовое небо тяжело нависло над долиной, окрестные горы были закрыты тучами. Впервые я почувствовал, что меня оставляет бодрость духа, и что-то похожее на беспокойство стало закрадываться в мою душу.

Ровно в девять часов я услышал тихий разговор в коридоре и шаги нескольких человек, приближавшихся к моей палате. В дверь постучали.

– Войдите! – сказал я.

Профессор был высоким мужчиной, около пятидесяти лет. Он стал меня исследовать и с особенным вниманием выслушивал мое сердце, от его состояния зависел успех операции. Результаты осмотра, должно быть, были удовлетворительными, и после нескольких вопросов и двух-трех ободряющих слов знаменитый хирург спустился вниз вместе с другими, чтобы закончить последние приготовления. Меня должны были позвать через полчаса.

Нервное беспокойство овладело мной. Наконец пришла сестра милосердия и позвала меня в операционную. Все обитатели больницы или ушли на утреннюю прогулку, или отправились на террасы, чтобы провести на них утро, как это было заведено. Все было так, как всегда, и чувство одиночества охватило меня, когда мне стало ясно, сколь мало мое предстоящее испытание интересует весь остальной мир. Хотя последнее и было вполне естественным, все-таки бессознательно-равнодушное отношение этих людей болезненно отразилось во мне. Однако я был рад, что, проходя через лестницы и коридоры, мы никого не встретили.

Ко мне в приемную вошел один из ассистентов. Он пощупал мой пульс: сто ударов в минуту. «Не беспокойтесь, мы дадим вам кое-что для успокоения нервов», – сказал он. Вслед за тем вошел профессор и сказал, что пора. Он был одет с ног до головы в белое, и его сильные мускулистые руки были оголены по локоть.

Теперь я находился в светлой, чистой, полной воздуха операционной. Посреди комнаты стоял роковой стол, покрытый белоснежной простыней. Меня накрыли одеялом и отрегулировали подвижные части стола, чтобы мне было удобнее. В следующее мгновение, приказав мне дышать глубоко и равномерно, ассистент начал давать наркоз.

Барабаны стали выбивать ритмичную дробь в моих ушах. Я почувствовал, как все уплывает, последний остаток сознания меня покинул, и все померкло.

Сколько времени прошло до моего вторичного возвращения к сознанию, я не могу сказать. Но вот я пришел в себя. Странное чувство легкости наполняло мое существо. Я не мог ни видеть, ни слышать, ни чувствовать, я мог только думать. Это новое ощущение продолжалось не более сотой доли секунды, и в следующее мгновение я опять стал и видеть и слышать.

А. Венецианов. «Причащение умирающей». 1839

Нечто странное и необъяснимое открылось моему взору. Я находился в той же операционной, тут же стояли профессор, его помощники, но было еще другое лицо, которого я раньше не заметил. Оно лежало на столе и казалось болезненно-бледным. Я стал в него внимательно вглядываться с того возвышенного положения, в котором находился. Черты лица показались мне знакомыми. Вдруг сильное чувство страха охватило меня: я сам был этим человеком, лежавшим там, на столе! Я или, вернее, мое тело не подавало признаков жизни.

Профессор стоял рядом с телом и щупал область сердца. Анестезиолог отложил маску в сторону и растерянно перешептывался с другими врачами. Сестры милосердия стояли тут же, не понимая, что случилось.

– Остановка сердца! – сказал профессор.

Тело по-прежнему продолжало лежать неподвижно. Некоторое время я не мог понять, что именно случилось, затем до меня дошла страшная правда – я умер! Но вскоре я был не в силах смотреть на это тяжелое зрелище. Бессознательно я захотел перенестись на мою далекую родину, в дом моих родителей. К моему крайнему удивлению, я тут же оказался в нашей гостиной! Мать сидела в любимом кресле и занималась вышиванием, отец читал газету около лампы.

Ф. Лейтон. «Елисей воскрешает сына сонамитянки»

Глядя на эту мирную и знакомую сцену, я позабыл на время о том, что со мной произошло. Я заговорил с матерью, но мой голос был беззвучным и не произвел на нее никакого впечатления. Сознание неумолимости настоящей действительности вернулось ко мне с удвоенной силой, и я понял, как бесполезны мои старания. Но я не хотел сдаваться без борьбы и сосредоточил всю свою волю на одном желании – сообщить ей о моем невидимом присутствии.

В этот момент мать с тревогой посмотрела на отца и сказала, что ее беспокоит, как я перенесу операцию. Отец посмотрел на часы и сказал, что надо ожидать телеграмму через три-четыре часа, но что он лично не сомневается в ее благополучном исходе. Но моей матери было не по себе, она взялась за книгу и не смогла сосредоточиться на ней.

Мне было невыразимо тяжело при мысли, что моих родителей вскоре должно поразить известие о моей смерти и внести горе в их тихую жизнь. Беспокойное чувство усилилось во мне, и я захотел увидеть моего брата. Он был лейтенантом флота и в это время находился с нашей летучей эскадрой где-то в Карибском море, за несколько тысяч верст. Но я уже успел немного освоиться с моим положением, и расстояние не было для меня препятствием.

На этот раз я очутился на капитанском мостике одного из наших крупных океанских крейсеров. Вокруг было море, сливающееся на горизонте с небом. Звуки ритмичной пульсации машин долетали до нас. Черный дым медленно и лениво клубился из высоких труб.

Мой брат стоял в плаще около штурвальной рубки и смотрел вперед. Я встал напротив него и опять сосредоточил на нем свои мысли. Вдруг он отступил от фальшборта и провел рукой перед лицом, как будто что-то закрывало его взор. Я заметил, что он побледнел при свете компасных фонарей. «Не может быть, – пробормотал он, – должно быть, мне померещилось!» И, немного постояв в раздумье, он поднял свой ночной бинокль и опять стал вглядываться вдаль.

Я был так одинок! Меня стала ужасать мысль, что я могу так существовать годы, столетия, вечность! Это слово «вечность» имело страшный смысл теперь, который раньше был мне недоступен. Я стал понимать его значение!

Покой был для меня недосягаем. Нет выхода, нет спасения от самого себя! У меня промелькнула дикая мысль о самоубийстве, но я тут же понял ее несуразность. У меня уже не было тела, у которого я мог бы отнять жизнь, ведь я только что его покинул!

Обратиться к Богу? Что, если я заблуждался в своем прежнем материализме? Что, если все то, чему меня учила в детстве мать, было истиной?! Что, если моя хваленая логика, которой я так гордился, была лишь плодом больного мозга? В отчаянии я стал молиться.

Затем у меня появилась страшная мысль, что мое настоящее состояние было наказанием Божиим мне, неверующему! В этом беспредельном ужасе я опять стал молиться. Мои страдания стали невыносимыми. Вдруг все завертелось в головокружительном водовороте…

– Сделайте ему еще вливание! Где шприц? – услышал я далекий голос.

Затем кто-то приоткрыл мне левый глаз, я увидел профессора и понял, что нахожусь в постели…

Я не мог сообразить, что случилось.

– Ага, зрачок сокращается, он приходит в себя! – продолжал все тот же бодрый, сильный голос. – Ну, как вы себя чувствуете? Довольно скверно, да?

Я уже настолько успел привыкнуть к мысли о смерти, что это неожиданное возвращение к жизни ошеломило меня.

– Что случилось? – спросил я. Затем я все вспомнил.

– Как прошла операция? Была ли она удачной, профессор?

– Не переживайте! Главное – вы живы, и через несколько недель будете на ногах.

Воскресший Иисус. Витраж XV в. Фото Matt Gibson

Скоро я действительно выздоровел, но яркое воспоминание о страшном видении навсегда осталось в моей памяти, и я до смертного часа не забуду те ужасные минуты, которые мне пришлось пережить…

Посмеялся
Рассказ чиновника

Однажды я ехал по делам в Рязань и остановился на ночь у начальника станции. Меня поразил внешний вид хозяина. На него нельзя было смотреть без сострадания. Его лицо было перекошено, левая часть была ниже правой, и к тому же один глаз не закрывался веком.

Когда мы пили чай, я спросил, что с ним произошло.

– За мои грехи наказал меня Господь, – ответил он. – Это случилось десять лет назад.

– Вероятно, какая-нибудь болезнь повредила лицо?

– Конечно, только я сам накликал ее на себя! Я ведь всем каюсь в своих грехах. Вот как дело было, ваше благородие. Однажды наш покойный ныне отец Василий в воскресенье говорил на проповеди, чтобы мы не пили вина, что оно и здоровье портит, и порождает много других грехов. Я подумал: «Ты сам не пьешь, и другим запрещаешь!» А по дороге из храма домой смеялся над словами отца Василия. На пути стоял кабак. Я взял с собой человек пять приятелей и отправился туда. Как бы назло отцу Василию мы выпили по два больших стакана вина и разошлись по домам.

Дж. С. Копли. «Вознесение Христа»

В этот же день у кума были крестины. Меня тоже позвали. Тут я опять стал высмеивать отца Василия за его проповедь о вине, да к тому же сказал: «Не боимся тебя, будем попивать винцо!» И захохотал. За мной и другие стали посмеиваться, потому что мы не очень любили его. Он был строг к нам, и мы считали его гордым. На свадебных пирушках и на поминальных обедах он никогда не засиживался, потому что не любил пьянства и пустословия. А нам это не нравилось.

Наконец, когда моя голова пошла кругом от вина, я взял в одну руку бумажку, а в другую стакан с вином и, встав на скамью, будто на амвон, начал нести всякий вздор, передразнивал отца Василия. Я громко смеялся, а за мной и все остальные. Только моя кума не смеялась и сказала: «Вы смеетесь не к добру!» Но мы ее не послушали.

Лишь только я слез со скамьи, у меня потемнело в глазах, ноги подкосились, и я упал на пол без чувств. Что со мной было потом, не помню. Рассказывали, что я упал, меня стало ломать, рот перекосился, глаз окривел. Все испугались – куда и хмель девался! Что делать? Привезли священника, отца Георгия, а отца Василия побоялись позвать, хоть он и был моим духовником.

Когда пришел отец Георгий, я все еще лежал без чувств. Он посидел, посидел и ушел. Через полчаса после его ухода я опомнился. Ребята опять привезли отца Георгия. Но лишь только он переступил через порог избы, меня опять стало ломать, и я опять потерял сознание. Отец Георгий опять ушел. Это повторялось со мной шесть раз. Тогда уже все одумались и сказали, что это не простая болезнь, а наказание Божие, и послали за отцом Василием. Пришел батюшка. Мои приятели упали перед ним на колени и рассказали ему о том, что случилось. Я был в сознании.

«То-то, ребятушки, – сказал отец Василий, – я говорил вам: не пейте много вина! – Потом, положив три земных поклона, прибавил: – Простите меня, и я вас во всем прощаю!» Затем он исповедовал меня и приобщил Святых Христовых Тайн. И мне сразу стало легче, а через две недели я был совершенно здоров. Только знаки кары Божией на моем лице остались для вразумления православных. Теперь видите, ваше благородие, отчего у меня такое страшное лицо: это за смех над духовником! Так Господь наказал меня. Не дай, Господи, осуждать и пересмеивать пастырей Церкви, а тем более духовников!

И. Крамской. «Молитва Моисея»

Небесное воинство

Москва успокаивается, готовясь к светлой заутрене. Закрыты лавки, народ спрятался в домах. На притихший город, на его «семь холмов», спускается та таинственная ночь, которая принесла миру обновление. Тихо-тихо все над Москвой под надвигающимися крылами этой ночи. Заперты еще церкви, не горят вокруг них огни. И прежде чем встрепенется живая земная Москва, навстречу Воскресающему Христу поднимается другая, вековечная, Москва.

Из запертых соборов, из окрестных монастырей поднимаются нетленные создатели Москвы. И прежде всех из своей раки в Даниловском монастыре поднимается святой благоверный князь Даниил Александрович Московский.

Святой благоверный князь Даниил Московский. Икона рубежа XVII–XVIII вв.

Тихо двигается он, покрытый схимой, смиренной поступью инока по пустынным улицам Замоскворечья, переходит мосты и вступает в

Кремль. Молится на золоченные им соборы Спаса на Бору и Архангельский, и широко отворяются перед ним двери собора.

– Здравствуйте, – говорит он, вступая в усыпальницу потомков, – благоверные великие князья Московские, здравствуйте, цари великие, Большая и Малая Россия Казанского, Сибирского, Астраханского царств!

И на зов князя-схимника отверзаются древние гробы. Встает со светлым лицом его сын, Иоанн Даниилович Калита, встает тем же милостивым, нищелюбивым. Встает сын Калиты Иоанн Иоаннович Кроткий, и внук Димитрий Иоаннович Донской и другие князья: Василий, державные суровые Иоанны, благочестивый Феодор Иоаннович и восьмилетний мученик царевич Димитрий.

Все они встают из гробов под схимами, покрывающими их светлые великокняжеские и царские золотые одежды и венцы, и молча приветствуют друг друга поклонами, собираясь вокруг своего прародителя и первоначальника Москвы – Даниила.

И когда все они соберутся, выступает их сонм из северных, открывающихся перед ними настежь дверей и идет к южным вратам Успенского собора.

А. Васнецов. «Кремль при Иване Калите»

Медленно вступают князья под высокие своды. Там тихо, огни лампад озаряют лики чудотворных икон: Владимирскую, столько раз спасавшую Москву в час гибели; Всемилостивого Спаса из Византии; Благовещения, источившую когда-то миро и сохранившую Устюг; храмовую Успенскую…

Горят огни над раками великих святителей, и тихо-тихо вокруг, где раздавалось столько молитв, вместилось столько событий… И стоят безмолвно князья, уйдя в прошлое, переживая вновь все то, что видели здесь сами.

Вспоминает святой Даниил, как шумел при нем густой бор и весело белели срубы двух первых воздвигнутых им церквей, и как у подошвы Кремлевского холма под шепот многоводной тогда Москвы-реки он молился о селении Москве, прося Творца благословить и взыскать это место.

– Велик Ты, Господи, – шепчут губы схимника, а слезы падают на каменные плиты пола. – Ве лик Ты, Господи, и дивны дела Твои!

А рядом с ним погрузился в думы Калита. Он видит себя коленопреклоненным перед святителем Петром и вновь слышит его вещее слово:

– Если ты, чадо, воздвигнешь здесь храм Божией Матери, то прославишься больше всех иных князей, и род твой возвеличится, кости мои останутся в этом граде, святители захотят обитать в нем…

Видит он день закладки собора и прозорливым взором, которому не мешают высокие каменные стены, окинув Русское царство на север и на юг, восток и запад, шепчет Калита за отцом: «Велик Ты, Господи, и чудны дела Твои».

А Димитрий видит себя малым отроком. Идет служба, за молебном над гробом святителя Петра сама собой загорается свеча. Его наставник, митрополит Алексий, отправляется в Орду к Тайдуле… Потом он видит себя взрослым. Там, на площади, теснится за ратью рать. Слышатся приветственные крики воинов всех городов, ополчившихся на татар, и князь повторяет про себя названия городов: Ростов, Белозерск, Ярославль, Владимир, Суздаль, Переяславль, Кострома, Муром, Дмитров, Можайск, Углич, Серпухов, Москва. Он молится опять Богу сил, Богу правды, и опять его сердце сжимается надеждой и тревогой… А солнце ласково светит над бесчисленным ополчением, первым ополчением объединенной земли Русской…

Вспоминает Василий, как он громогласно, всенародно отверг братанье с римской ересью, когда изменник Исидор помянул римского папу, и снова разгорается грудь князя святой ревностью за родную веру…

Иоанн III торжествует опять падение ига, видит свой двуглавый орел-герб, а его внук вновь переживает все великие и грозные тяжкие дни, когда здесь торжествовала и изнемогала его страдающая и бурная душа.

В страхе не смеет Иоанн взглянуть на раку Филиппа. «Помилуй мя, Боже», – шепчет он. Затем твердо, как и прежде, повторяет перед боярами:

– Мы, царь и великий князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному хотению… Все Божественные Писания заповедуют, что не подобает противиться чадам отцу и подданным царю, кроме веры.

Стоят князья и цари, уйдя в свои мысли, и их сонм не нарушает торжественного молчания собора. Долго стоят они, погрузившись каждый в свое прошлое… Наконец сказал благоверный Даниил, повернувшись к образу Всемилостивого Спаса:

– Господу помолимся!

– Господи, помилуй! – откликаются все князья и цари и делают земной поклон.

– Пресвятая Богородица, спаси нас! – произносит Даниил.

– Владычице, спаси землю Русскую! – откликаются князья и цари и опять неслышно творят земные поклоны перед чудотворной Владимирской иконой.

– Святители Московские, молите Бога спастись земле православных! – повторяют они.

В. Сазонов. «Дмитрий Донской на Куликовом поле». 1824

И в эту минуту начинается тихая неземная песнь. Это Ангелы поют хвалу дивным чудотворцам, первосвятителям Руси. Льются дивные звуки в тишине собора…

Вот встает с пророческим взором утрудившийся подвигами Петр, встают Феогност, Фотий и Киприан, встают строгий Иона, бесстрашный Филипп и непреклонный Гермоген.

И они во всей красе святительских облачений, поклонившись друг другу, тихо проходят к Владимирской иконе и целуют ее. Опираясь на посохи, они сходят с солеи к ожидающим их князьям.

С усердием кланяются им князья и цари, а они, воздев руки, осеняют их святительским благословением.

– Здравствуйте, – говорит святой Даниил, – великие святители Московские, здравствуйте, печальники русского народа, верные ходатаи за Русскую землю перед Престолом Божиим!

И принимают государи благословение святителей.

Начинается призывный колокольный звон. На него со всех сторон поднимается прошлая Москва. Встает весь почивший люд московский. Митрополиты и чернецы, бояре и слуги, дети и старики. Встают сильные и убогие, праведные и грешные, поднимается вся Москва…

П. Чистяков. «Патриарх Гермоген отказывает полякам подписать грамоту». 1860

И гудит, гудит протяжно неслышный земным людям колокол. Встает, поднимается, собирается незримая, многолюдная почившая Москва. В блестящих ризах в горящем огнями соборе вокруг московских чудотворцев и князей стоят епископы, священство, иноческий чин, сладкогласные певцы.

Осенив всех крестным знамением, святитель Петр произносит:

– С миром изыдем!

Он идет первым, перед патриархами. Другие святители несут Владимирскую икону, за ними идет священство в сияющих ризах с иконами, крестами, пасхальными свечами… Тяжелые хоругви плывут над головами, бесчисленные свечи ярко горят в неподвижном воздухе ночи. С весеннего неба весело мигают яркие звезды.

Из Чудова монастыря навстречу крестному ходу выходит окруженный клиром величавый, мудрый митрополит Алексий и присоединяется к святителям. Великий князь Димитрий спешит за благословением к своему духовнику.

Из Вознесенского монастыря выходят великие княгини, княжны, царицы и царевны, а впереди всех скорбная милосердная супруга Димитрия Донского – преподобная инокиня Евфросиния. Она идет, и московский народ теснится к ней, помня ее неустанную милостыню. А за ней идет царица Анастасия Романовна.

Ход выступает из Спасских ворот к Лобному месту. А кто эти люди странного вида? И отчего с такой любовью смотрят на них святители? Это присоединились к чудотворцам Москвы блаженные Василий и Иоанн, а также Максим юродивый, пришедший из приютившего его храма на Варварке. Вот она вся, небесная Москва!

Но кого они еще ждут? В проходе, оставленном на Красной площади, раздался быстрый топот, и у Лобного места появляется всадник на белом коне.

– Солнце земли Русской! – звучит в народе, – благоверный Александр!

Это с далекого Приморья явился взглянуть на удел младшего из своих сыновей святой благоверный князь Александр Ярославич Невский.

Памятник Александру Невскому

Вот он, вождь безвременья, утиравший слезы народа в самые безотрадные годы, веривший в Русь униженную, полоненную, как не верили в нее другие в дни ее счастья! Вот богатырь, во время ига сохранивший Русь от шведов и немцев! Как иссечены его шлем и латы в двадцати битвах, как зазубрен его тяжелый меч! Но печать скорби лежит на его лице. Он вспоминает свои мольбы перед ханом за русский народ. Суровыми стали лица собравшихся, но больше всех скорбь у Александра, мученика за Русскую землю. Скорбно ждет он, скрестив руки на богатырской груди, и безмолвно, с великой любовью взирает на собор Московских чудотворцев, на эту красу Русской земли. Какая правда в очах, какая любовь в этой скорби!..

И все знают: любо здесь князю, утешает его этот город, сломивший темную силу, и неслышно шепчут уста Александра благословения престольному граду Москве.

Медленно вступает на помост Александр. Его взор останавливается на Владимирской иконе. Поник головой перед знакомой святыней Александр, снял шлем и замер в молитве за родную Русь.

Молча взирал собор святых на князя. Трижды поклонился ему священный собор и в третий раз произнес:

– Радуйся, святой благоверный Алек сандре!

И пронеслось это слово по всей многолюдной Москве:

– Радуйся, святой благоверный княже Александре, радуйся, солнце земли Русской!

Сергий Радонежский.

Фото Д. Калиновского

Князь встал в ряды московских чудотворцев, справа от благоверного Даниила. И все опять кого-то ждут. Вот с севе ра повеяла тихая прохлада, показался величавый старец. Небесным огнем пред которыми обнажены судьбы Русского царства. Весь его образ дышит нездешней силой, но в этой силе крепость и тишина…

Он идет в убогой одежде, с обнаженной головой, а рядом с ним другой инок со святой водой и кропилом. Народ, князья, клир опускаются на колени перед старцем. Стоят одни святители. Низко-низко поклонились они иноку-старцу и слышны их слова:

– Радуйся, богоносный отче Сергие, радуйся, игумен земли Русской!

Вот возвысился голос великого князя Димитрия:

– Вся Россия, исполненная твоими милостями и чудесами облагодетельствованная, исповедует тебя своим заступником и покровителем!

Надкладезная часовня, воздвигнутая в честь 1000-летия крещения Руси. Данилов монастырь

Поклонился всем преподобный Сергий и упал перед Владимирской иконой Божией Матери, приник к ней челом и молился…

Пречистый лик озарился улыбкой, и Богородица посмотрела на Своего избранника. А старец встал и пошел с учеником своим Никоном кропить святой водой и благословлять семь московских холмов.

Сзади него шли святитель Петр с благоверным князем Иоанном Калитой. И как радостный рокот весенней волны, слышно победное имя:

– Сергий, Сергий!

Освятив всю Москву, великий крестный ход вернулся в Кремль и стал ждать…

Святой час уже наступил, и когда земная Москва поднялась навстречу Воскресшему Христу и ждала Его в храмах, над этой зримой Москвой уже незримо стояла ополченная на молитву другая – небесная, вечная Москва.