Текст книги "Патриарх Тихон. Крестный путь"

Новое небо, новая земля

3 февраля на Соборе был поднят вопрос о Местоблюстителе Патриаршего престола. Вдруг вошел патриарх. Все встали, поклонились святейшему. На благословение пропели «Ис полла эти дэспота», но у каждого сердце упало в недобром предчувствии.

Тихон занял председательское место и сразу начал говорить:

– К великой скорби, слухи об убийстве митрополита Владимира подтвердились. В ночь на двадцать шестое января в Киево-Печерскую лавру пришло несколько солдат. Потребовали, чтобы их провели к «хозяину» лавры. Митрополит уже спал. Солдаты его подняли, обыскали келию… Им нужны были большие архиерейские деньги, а нашли они только сто рублей… Приказали одеться, объявили, что поведут в комиссариат… Никто из перетрусившей братии не проявил желания проводить владыку… Утром двадцать шестого высокопреосвященного нашли за лаврой убитого. На теле оказалось несколько ран, пулевых и штыковых…

Всякий в том зале почувствовал себя убитым. Святейший потаенно вздохнул, но все услышали этот вздох.

– Давайте закроем заседание. Отслужим теперь же панихиду по убиенном святителе, новоявленном священномученике митрополите Владимире.

Кто-то сказал:

– А ведь сей дом владыка строил.

Зал примыкал к иконостасу. Сняли ширмы, закрывавшие иконы и Царские врата, избранные служить облачились.

У всех на памяти были благодарственные слова Антония (Храповицкого), сказанные первенствующему митрополиту в день, когда жребием патриархом был назван Тихон: «В недавние совсем времена, когда другие совершенно изолгались и постоянно изменяли своим убеждениям, митрополит Владимир не боялся говорить правду царям, и не с улыбкой, как наш старинный поэт, но со слезами… Это был живой пример нашим владыкам, часто в последние годы переживавшим борьбу между правдой и выгодой, между совестью и честью от людей…»

Господь взял к Себе воистину первенствующего, но скромнейшего. На Соборе владыку даже в президиум не избрали.

Он уехал в Киев, чтобы быть с паствой в тяжелейшие времена. Украина отделилась от России. Хотел принести мир в хаты и в храмы, но попал прямо-таки в плен.

В Киеве под одобрение националистических властей в церковных делах хозяйничал изгнанный из Владимира за лакейство перед Распутиным архиепископ Алексей (Дородицын). Лоснящийся от жира, безобразный многопудовый боров – владыка был олицетворением всего худшего, что выказала верующим церковная иерархия. Украина – украинцам, а Дородицын вдруг вспомнил, что он истинный хохол, и решил показать синодскому первоначальнику всю свою беззаконную власть. Наместничество в Киево-Печерской лавре тоже самозванно захватил архимандрит Климент, такой же самостийник, угодник сильных мира сего. Митрополит Владимир жил в лавре. Его начали притеснять мелко и подло. Не давали лошадей; священников, искавших опоры у митрополита, отсылали к Алексею.

В книге владыки Евлогия «Путь моей жизни» об убийстве Владимира высказана горчайшая правда: «В злодействе свою роль сыграл и Алексей Дородицын, но кровь его и на монахах лавры».

Когда большевики взяли Киев, их командующий Муравьев поселился в лаврской гостинице, наставника Климента предупредили: «Если к вам ворвутся с обыском, с требованием денег – звоните ко мне».

Евлогий утверждает: сами монахи указали матросам, их было всего пятеро, где искать деньги. Народ-де несет в лавру много, а братии достается мало, все проедает он, хозяин Украинской церкви.

Один только келейник владыки, семидесятилетний инок Филипп, последовал за высокопреосвященным, но часовые у ворот его не пустили. Климент почему-то не осмелился побеспокоить Муравьева… Позвонил коменданту города и услышал: приказа об аресте не было. Тотчас полсотни матросов отправились на поиски митрополита, искали не больше получаса и вернулись ни с чем.

А вот баба нашла, в девять утра, и не где-нибудь – возле монастырской стены. Панагию и крест бандиты с владыки сорвали, даже набалдашник с посоха открутили… Шубу почему-то бросили.

Не за эту ли невинно пролитую кровь приговорили себя монахи к изгнанию из стен святой в веках лавры?.. Но кровь убиенного святителя не только на них, она на всех отщепенцах, отпадающих от единой Русской православной церкви… Не Богу служат Дородицыны и Клименты – мамоне своей, страстям человеческим, сатанинской зависти.

По Москве загулял слух: немцы взяли Петроград.

Тихон вчитывался в очередное постановление сумасшедшего правительства: «Совет народных комиссаров настоящим доводит до сведения правительств и народов воюющих с нами союзных и нейтральных стран, что, отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия объявляет со своей стороны состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией – прекращенным. Российским войскам отдается одновременно приказ о полной демобилизации по всем линиям фронта». Подписали: Троцкий, Боценко, Карелин, Иоффе, Покровский, Карахан… И от Украины: Медведин и Шахрай.

– Как же так?! – не мог понять святейший. – Договор не подписан, а все войска отправляются по домам.

– Украина две недели тому назад подписала свой, особый договор с немцами, – сказал келейник Яков. – Немцы получают продовольствие, а украинцы – немецкие войска для борьбы с красной Россией.

– Довластвовались. Доведет их Маркс Россию до ручки.

– Ленин власть укрепляет. Образовал малый совет пяти: Ленин, Троцкий, Сталин, Прошьян, Карелин. Двое последних – эсеры. Троцкий назначен продовольственным диктатором.

– Боже мой! Собор наш будто остров в кипящем океане… О единоверческих епископах спорим. Дать старообрядцам епископа, не дать… Дать ли одних викарных…

Из канцелярии прибежал секретарь:

– Беда на беде, святейший! Телеграмма из Питера: Синод закрыт, здание и казна конфискованы. Семьсот чиновников на улице.

– Какая же вторая?

– Позвонили из Кремля: ограблена патриаршья ризница.

– В Синоде хранилось ценных бумаг на сорок шесть миллионов… В ризнице же всякая вещь бесценна… Что еще у нас отберут? Храмы? Жизни?

Большевики словно подслушали патриарха. По чьей-то наводке был арестован епископ Нестор. За неблагонадежность. Во время обыска красные сыщики изъяли два стихотворения, высмеивающие власть.

Снежный ком покатился с горы.

Пришло сообщение из Тюмени: арестован бывший обер-прокурор Синода князь Львов. Ползли слухи: вот-вот должны арестовать святейшего Тихона.

В Епархиальном доме прошло срочное собрание Совета Союза объединенных приходов Москвы. Громких речей не было, решение приняли едино и твердо: защитить патриарха, дать ему охрану из добровольцев.

Вечером делегаты собрания посетили Троицкое подворье.

– Может, и пропуска введем, чтоб как в нынешнем Кремле! – сердито пошутил Тихон. – Не лучше ли, если патриарх останется для всех доступным?

Посланцы прихожан возразили:

– Доступным? Если бы у святителя Владимира имелась хоть какая-то охрана, беды бы не произошло.

– Благодарю вас сердечно. – Тихон поклонился, прижимая руки к груди. – Но вы подумайте хорошенько! Если у вас будет оружие, власти пришлют броневики – раздавить гнездо контрреволюции. Без оружия с вооруженными не навоюешь… Нет, братия! Не имея охраны, патриарх страшнее для безбожников. Нынче я, смиренный, – единое целое с народом. Отгораживаться от мира ради спасения живота – выказать врагу слабость.

– Это временная мера. Православная Россия не простит, если Москва не убережет патриарха.

– Будем уповать на Бога.

Делегация ушла, но у ворот подворья остался караул: пусть у москвичей хоть о патриархе сердце не болит.

Тихон, по обычаю своему, собрался почитать Евангелие, но келейник Яков виновато сообщил:

– Святейший, еще ведь один посетитель дожидается.

– Что так поздно? Кто же это?

– Сказали: диакон Иван Константинович Романов.

– Диакон Иван Константинович? – попробовал вспомнить Тихон. – Приглашай.

Вошел высокий человек в рясе, в очках, встал на колени:

– Благословите, святейший!

– Ваше высочество! – Тихон узнал старшего сына великого князя Константина Константиновича. – Вы – диакон?

– Меня посвятили вчера, а сегодня я уже служил…

– Сказано: священник должен иметь душу чище самих лучей солнечных… Я помню вас юношей, и эта печальная встреча у гроба Олега… Я уверен, свет вашего отца, вашего брата и ваш собственный, искренний и прекрасный, – даст вам силы служить Богу среди нынешнего мрака… Уж вы-то никогда не скажете пастве: «Я не слышал трубы, я не предвидел войны».

– Ах, святейший! – В глазах Ивана Константиновича блеснули слезы. – Я недостоин столь хороших слов, но я их не забуду… Пришел же я к вашему святейшеству со своими грехами… Хочу оставить мир… Романову есть что отмаливать… Я теперь развожусь… Это по нынешним временам много проще, и все равно, знаете… Я зять сербского короля… Династические проблемы, международные обязательства… Впрочем, мое теперешнее нищенство – хороший помощник при разводе. Благословите, я буду смиреннейшим из иноков.

Тихон взял со стола образок преподобного Сергия Радонежского:

– Здесь частица мантии преподобного. Да хранит вас Господь.

Великий князь быстро наклонился, поцеловал святейшему руку и вышел… Сердце кинулось вослед. Человек царского рода, но такой близкий, такой нужный Церкви… Вот кто будет замечательным епископом… И во дворцах живал, и в окопах… В стороне держали от государственных дел семейство поэта К.Р. А ведь отец Константина Константиновича в считаные годы создал в России военно-морской флот. Именно создал, парусники-то уж никуда не годились.

– Чудны дела Твои, Господи! – помолился Тихон и открыл Евангелие. Он читал теперь Откровение святого Иоанна: «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет». Подумалось: «Господи, звезды на своих местах стоят, но то же ли небо над нами? Та же ли земля в ногах?»

Немцы хозяйничали на Украине. Забрали весь торговый флот, более двух с половиной тысяч судов, захватили судостроительные заводы Николаева.

Красный комиссар Гуковский на Четвертом чрезвычайном съезде Советов объявил: расходы республики достигли восьмидесяти миллиардов при шести миллиардах дохода.

Готовился декрет, по которому «памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг и не представляющие интереса ни с исторической, ни с художественной стороны, подлежат снесению с площадей и улиц».

А на Соборе статья за статьей обсуждался проект приходского устава.

Сорок два оратора выступили по вопросу выборного замещения священников, диаконов, псаломщиков. Народу властвовать в церковных делах нравилось.

В одном селе на Владимирщине, угостившись водкой, мужички заставили священника дать голосистому парню облачение и допустить к службе: хотелось поглядеть, хорош ли будет в диаконах. Подобные «смотрины» были отнюдь не единственные.

Собор работал спокойно и усердно, ибо видел: у Церкви есть непреклонный, бесстрашный патриарх.

Постановления и послания Тихона доходили до всех уголков России.

Святейший призывал пастырей «крепко стоять на страже Святой Церкви в тяжкую годину гонений, ободрять, укреплять и объединять верующих в защите попираемой свободы веры православной и усилить молитвы о вразумлении заблудших». Прямо указывал: «При всех приходских и бесприходских церквах надлежит организовать из прихожан союзы (коллективы), которые и должны защищать святыни и церковное достояние от посягательства… В крайних случаях союзы эти могут заявлять себя собственниками церковного имущества, чтобы спасти его от отобрания в руки неправославных и даже иноверцев. Пусть храм и церковное достояние останутся в руках людей православных, верующих в Бога и преданных Церкви». Указывал патриарх и меры борьбы. «В случае нападения грабителей и захватчиков на церковное достояние следует призывать православный народ на защиту, ударяя в набат, рассылая гонцов…»

Опасаться было и чего, и кого. Даже красный трибун Горький уличал власти в расхищении народного богатства. «Грабят изумительно, артистически, – писал он в “Новой жизни”. – Грабят и продают церкви, военные музеи, продают пушки и винтовки, разворовывают интендантские запасы, грабят дворцы бывших великих князей, расхищается все, что можно расхитить, продается все, что можно продать, в Феодосии солдаты даже людьми торгуют: привезли с Кавказа турчанок, армянок, курдок и продают их по 25 рублей за штуку. Это очень “самобытно”, и мы можем гордиться – ничего подобного не было даже в эпоху Великой французской революции». Горький, возможно, не знал, что работорговля в Феодосии была достаточно длительная по времени. Сначала за «штуку» солдаты просили по сто сорок рублей. Это уж когда на рынке появился избыток, товар упал в цене.

Недаром в очередном послании смиренный Тихон писал: «Позором покрылась наша Родина… С поля ратного, пред лицом врага иноземного бежите вы с оружием в руках, чтобы этим же оружием расстреливать друг друга в междоусобной борьбе».

Но вот до Собора дошли слухи: в Новочеркасске объявилось белое воинство. Есть сила, которая спасет святую Русь.

Митрополит Антоний приехал к Тихону поговорить с глазу на глаз.

В кабинете святейшего каждый предмет, каждая вещь, казалось, пребывали в сосредоточенном покое. Тихон же был частью этого покоя. И вот явилась туча, с которой то и дело слетали молнии.

Роняя матерки – для Тихона это было чудовищно, но терпел, – Антоний ходил туда-сюда, и архиерейское лицо его сияло свирепой мужицкой радостью.

– П…ц! Жидовской власти – п…ц! Скоро им такое кольцо устроят – как мыши забегают. На этом свете еще будут гореть.

Сел в кресло. Приподнял бровь, улыбнулся:

– Святейший! Что смотришь так настороженно? Бог-то ведь с нами! – И снова разразился удивительно заковыристой и очень счастливой бранью.

Тихон опустил глаза.

– Ишь какие мы нежные. Не буду, не буду. Генерал Алексеев собрал из офицеров, из юнкеров, из кадетов – а это же свет наш и цвет – ар-ми-ю! Добровольческую армию. Главком – Корнилов, штаб отдан Лукомскому. Алексеев – верховный. Деникин возглавил первую, самую отборную дивизию.

– Дай-то Бог! – сказал Тихон.

– Дай-то Бог! Мне хочется ежеминутно кричать «Ура!». Святейший, Собор не может быть в стороне! Дело освобождения Родины – наше, святительское. Необходимо как можно скорее принять воззвание к России.

– А не разгонят ли большевики Собор, как разогнали Учредительное собрание…

– Немцы вот-вот возьмут Петербург. Большевикам надо думать, куда им бежать.

– Проект воззвания у вас, видимо, приготовлен.

Антоний, улыбаясь, положил лист, исписанный крупными буквами, размашисто. Тихон прочитал.

– Кратко, сильно… Однако так нельзя. Призывать народ к восстанию мы не можем.

– Пишите как умеете! – вспыхнул Антоний.

– Мой вариант послания будет готов в середине дня. Сделаем так: оба проекта надо обсудить в узком кругу. Приезжайте вечером на квартиру Василия Павловича Шеина… А теперь поговорим о вас. Я не вижу другого кандидата на Киевскую митрополию. Украину захлестнул сепаратизм. Сохранить братство русских и украинцев может только общая вера.

Антоний слушал, попыхивая в бороду. Тихон заторопился:

– Я понимаю, сколь тяжек сей крест, но за вас и север Украины, и Волынь. Противопоставьте истеричности националистов величавую уверенность в своих силах… У меня был человек гетмана Скоропадского. Павел Петрович не забыл, что он когда-то имел честь находиться в свите императора. Против Антония (Храповицкого) у гетмана возражений не будет.

– Скоропадскому что немцы скажут, то и сделает… А что он от вас-то хотел?

– Благословения.

Вечером на квартире секретаря Собора Шеина собрались – Антоний, Арсений (Стадницкий), Самарин, протопресвитер Любимов, протоиерей Рождественский, князь Евгений Николаевич Трубецкой… Остановились на более смиренном тихоновском проекте. Это было не воззвание к народу, а письмо – призыв к генералу Корнилову спасти Россию. Самарин и Любимов высказались против. Обсуждать подобный документ на Соборе – безумство, но Антоний был тверд.

Послание в Лиховом переулке зачитал Шеин. Зал ответил гробовой тишиной. Самарин осудил письмо, его поддержал епископ Иоанникий. На том обсуждение и закончилось.

Но жизнь мчалась, как на вороных. Скоро Собор слушал еще одно послание святейшего.

Брестский ленинский мир Тихон принял как надругательство над Русским государством. Слова документа дышали гневом и болью. «Благословен мир между народами, ибо все братья, всех призывает Господь мирно трудиться на земле, для всех уготовал Он Свои неисчислимые блага… Но тот ли это мир, о котором молится Церковь, которого жаждет народ? – вопрошал святейший. И сам же отвечал: – Заключенный ныне мир, по которому отторгаются от нас целые области, населенные православным народом, и отдаются на волю чужого по вере врага, десятки миллионов православных людей попадают в условия великого духовного соблазна для их веры, мир, по которому даже искони православная Украина отделяется от братской России, и стольный град Киев, мать городов русских, колыбель нашего крещения, хранилище святынь, перестает быть городом державы Российской, мир, отдающий наш народ и Русскую землю в тяжкую кабалу, такой мир не даст народу желанного отдыха и успокоения, Церкви же православной принесет великий урон и горе, а Отечеству неисчислимые потери».

Ленин, разбазаривая страну, оттягивал конец своей насильственной власти, выживал. Патриарх же Тихон был озабочен судьбой державы. Голос его послания по поводу Брестского мира суров и величав: «Святая православная Церковь, искони помогавшая русскому народу собирать и возвеличивать государство Русское, не может оставаться равнодушной при виде его гибели и разложения».

Святейший не отстранялся в этот роковой момент от политики, решительно восставал против властей, разорявших Отечество.

«По долгу преемника древних собирателей и строителей земли Русской, святителей Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и Ермогена, – заявлял патриарх православному народу и всему белому свету, – мы призываемся совестию своею возвысить голос свой в эти ужасные дни и громко объявить пред всем миром, что Церковь не может благословить заключенный ныне от имени России позорный мир. Этот мир, принужденно подписанный от имени русского народа, не приведет к братскому сожительству народов. В нем нет залогов успокоения и примирения, в нем посеяны семена злобы и человеконенавистничества. В нем зародыши новых войн и зол для всего человечества».

Репрессий от властей не последовало. Не все-то ленинцы приняли такой мир. При голосовании в ЦК Ленин получил семь голосов при пяти против и одном воздержавшемся.

Собору пришлось тревожиться о другом. Горькая весть пришла из Тверской епархии. В пустынь преподобного Нила явились солдаты, забрали ключи от храма и, кощунствуя, пытались вскрыть раку. На игумена направили револьвер, требуя снять крест. Игумену пришлось подчиниться. Обшарили алтарь, ища какие-то несметные богатства. Слава Богу, в монастырь прибежали крестьяне окрестных сел и деревень, и солдаты, перепугавшись, убрались.

Торжество православия

Торжественная служба в первое воскресенье Великого поста состоялась в храме Христа Спасителя.

Патриарху сослужили митрополит Антоний, приехавший из Киева, Владимирский митрополит Сергий, архиепископы, епископы, архимандриты, протоиереи, все пресвитеры Успенского собора и архидиакон Константин Розов.

Казалось, вся Москва втиснулась в храм, спасаясь от бури, разметавшей на части государство и саму жизнь.

Только в храме и осталась мудрая вечность. Здесь все еще торжествовала правда, не убитая ложью людей, присвоивших себе имя защитников народа.

Всякая служба архидиакона Розова потрясала прихожан, но теперь, охваченный священным пламенем, он был устами великой России. Символ веры, сказанный им Богу, пронзал сердца не звуком, но сутью слова. Всякий в храме понимал: это Россия клянется Троице и матери-Церкви быть по правую сторону.

– Сия вера апостольская, сия вера отеческая, сия вера православная, сия вера Вселенную утверди, – пел Розов древним, очень простым и воистину величавым распевом.

И даже старым, усталым от жизни людям открывалось: их собственная вера есть твердь Вселенной, их душа, проведшая век в тесноте обыденности, на самом-то деле – необъятная душа мира сего… От такого пения не сразу очнешься, но Розов уже провозглашал анафему. И опять это был не голос человека, служителя храма, – само Небо низвергалось на землю, сокрушая нечисть.

Отцы пресвитеры вторили архидиакону, и чудилось – гулы жутких подземелий согласно отвечают Небесам.

Все ждали самого страшного: проклятия новой власти. И вот – а-а-на-а-фе-е-ма! В сердцах – побеги надежды на спасение. Как само спасение – ликующие многолетия патриарху Московскому и всея России, единственному русскому столпу, противостоящему безумству всемирной революции.

Власти и на этот раз смолчали. Более того, на Соборе появился епископ Нестор Камчатский, отпущенный большевиками из Таганской тюрьмы.

Владивосток занял японский адмирал Като. Французы и англичане высадили десант в Мурмане, в Архангельске. Комиссаром по военным и морским делам стал Троцкий, палочка-выручалочка большевиков.

Правительство Ленина перебралось в Москву, и большевики принялись очищать новую свою столицу от разбойников. Двадцать шесть особняков, где блаженствовала братва анархистов, перешли к «народу». Не обошлось без стрельбы. Бывший Купеческий клуб брали с боем.

На третий день Пасхи святейший Тихон служил литургию в Марфо-Мариинской обители. Потом был молебен, и патриарх остался отобедать в келии великой княгини Елизаветы Федоровны. Говорили об Иоанне Константиновиче.

– Я вижу в нем чудесного архиерея, – признался Тихон. – Таких чистых, высоких духом людей среди архипастырей не так-то уж и много. Но! Ах, это несчастное «но»! Отцу Иоанну, он ведь диакон, лучше бы всего выехать за пределы России. И поскорее.

Увидел, как напряженно, настороженно смотрит Елизавета Федоровна.

– Я сказал что-то неудобоваримое?

– Мне тоже со всех сторон приходят предложения о немедленном выезде… Особенно германское посольство старается: вы – немка, что вас связывает с Россией? Плечами пожимают. А связывает меня с Россией – судьба и православие. Чашу надо пить до дна. Да и как оставить сестер, обитель? Это же детище мое… Вашему святейшеству тоже бы ведь надо поберечься!

– Пастырь без стада – это пустой дудец в рожок. А за Иоанна Константиновича, простите меня, тревожусь…

– Он себя любит называть Иваном, по-русски… Я думаю, дети Константина Константиновича останутся с Россией до конца, каким бы он ни был, этот конец.

– Господи, ничего ведь другого не остается, как самим – без армий, без ружей – стоять за Россию. Хватит ли нашей жизни увидеть Родину воспрявшей, преображенной!

Уехал Тихон из обители в четыре часа. И тотчас, словно отъезда святейшего ждали за углом, явился комиссар с латышами. Приказал собираться. На сборы дал полчаса.

Разделить судьбу Елизаветы Федоровны решились две сестры: Варвара Яковлева и Екатерина Янышева.

Увезли в Пермь, где ссылка соединила великую княгиню с родственниками. Здесь же томились неизвестностью внук Александра II Сергей Михайлович со своим секретарем Ремезом, великий князь Владимир Палей и три сына Константина Константиновича: Иван, Константин, Игорь.

Вторая сессия Собора закончилась замечательным деянием: к лику святых отцов Русской православной церкви был причислен третий епископ, Иркутский преосвященный Софроний (в миру Стефан Кристаловский). Святитель родился при Петре I, монахом стал при Петре II, при Анне Иоанновне управлял Красногорским монастырем в Полтаве, при Елизавете Петровне – Александре-Невской лаврой и при ней же, пятидесяти лет от роду, в сане епископа занял пустовавшую семь лет Иркутскую кафедру. По делам Божьим ходил в Нерчинск, в Якутск, служил православию и России до самого дня своего преставления 30 марта 1771 года, на второй день Пасхи. Исследование мощей было проведено еще в 1909 году, вышла брошюра с описанием шестидесяти пяти чудес. Сибиряки издавна почитали Софрония своим небесным заступником, и почитание это усилилось, когда в пожаре 1917 года сгорели рака и мощи. Собор принял решение останки святителя положить в ковчежец, память совершать 30 марта. Деяние подписали патриарх и тридцать восемь митрополитов, архиепископов, епископов, бывших на Соборе.

В эти же дни святейший Тихон направил послание архиепископу Астраханскому Митрофану о прославлении святителя Иосифа, убитого в Астрахани Стенькой Разиным. Стеньку Разина большевики объявили своим красным святым, а скульптор Коненков поставил кровавому атаману памятник на Красной площади. Впрочем, недолговечный, деревянный, да ведь и уродливый.

Крестным ходам церковников большевики противопоставили демонстрацию трудящегося народа во славу 1 Мая. Демонстрацию привели туда же, куда стекались крестные ходы, – на Красную площадь. И должно быть, для посрамления безбожников Господь явил Москве чудо. Ветер разорвал алое полотнище, которым большевики прикрыли на Троицких воротах икону святителя Николая, и расстрелянный образ просиял народу.

На собрании Совета московских приходов Тихон сообщил:

– В день празднования перенесения мощей Николая Чудотворца мы приняли решение совершить крестный ход к Никольским воротам.

Участники собрания стали просить святейшего перенести шествие с 9-го на 6-е, на воскресенье.

Председательствующий Самарин поддержал эти предложения:

– В воскресенье рабочие будут свободны, да ведь и священники. В большинстве храмов есть приделы Николая Чудотворца, девятого церковные причты будут служить молебны.

Патриарх согласился, и Москва вновь была потрясена всенародным крестным ходом.

Но ведь и новая власть удивляла живучестью! Большевики раз за разом подавляли восстания казаков, походы генералов. Застрелился Каледин: понял – страну к старому не вернуть. Снарядом мортиры в бою под Екатеринодаром был убит грозный Корнилов. Екатеринодар взять у красных не удалось. Алексеев, опытнейший генерал царя, терпел поражение за поражением. Остатки Добровольческой армии – три-четыре тысячи штыков – осели в Задонье, под командой теперь уже Деникина.

В городах не было хлеба. Большевики и тут не растерялись. Создали продотряды, начали выгребать кулацкие потаенные хранилища, но действовали остервенело, оставляя большие крестьянские семейства не только без семян, но и без горсти муки… А в кулаки красные герои записывали всех работящих мужиков.

Поражали новые декреты властей. Упразднили нотариусов и заодно – Академию художеств.

В пасхальные дни 1918 года официальным знаменем Советской республики стало Красное знамя. Но вот что замечательно. В это же самое время торжество православия из внешнего, государственного, сановного – стало народным.

13 мая, когда ВЦИК и СНК приняли декрет «О предоставлении комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими», святейший Тихон был в Богородске.

Патриарха сопровождали митрополит Владимирский Сергий, архиепископы Кишиневский Анастасий, Коломенский и Можайский Иоасаф, Американский Евдоким, епископы Уральский Тихон, Серпуховской Арсений, Верейский Сильвестр.

Служба шла в Богоявленском соборе и была триумфом настоятеля протоиерея отца Константина Голубева, противораскольнического миссионера, благочинного Богородска и Павловского Посада. Заботами батюшки был устроен этот дивный праздник в крае, известном своей революционностью. Здесь жил трудовой народ, сплоченный фабричными гудками. Производили текстиль, узорчатые платки, шали, парчу, шелка…

Крестные ходы пришли к Богоявленскому собору из восьмидесяти пяти сел! Сто тысяч богомольцев с патриархом впереди – многолюдье для Богородска невиданное и небывалое – двинулись с пением псалмов вокруг города.

На большой площади был устроен молебен.

И все казалось: отныне жизнь не может быть скверной, ибо сатана повержен.