Текст книги "Патриарх Тихон. Крестный путь"

Местные власти начали притеснять монахов ставропигиального Воскресенского Новоиерусалимского монастыря. Архиепископ Иоанникий спрашивал: что делать? «Опираться на богомольцев и почитателей, – ответил Тихон, – позаботиться открытием при монастыре братства ревнителей об его защите».

А у самого сердце кровью обливалось – что будет с лаврой? Никакие ревнители не помогут, если власти вздумают прикрыть «гнездо контрреволюции».

24 сентября святейший поехал в Сергиев Посад служить в храме Пресвятой Троицы память преподобного. Вез послание, которое хотел огласить народу и властям. Это был призыв ко всему православному клиру, ко всем мирянам блюстись от творящих распри и раздоры, о невмешательстве в политическую борьбу.

В день праздника, 25-го, читал святейший свою грамоту, впервые радуясь, что его слушают доносчики.

– Много уже и архипастырей, и пастырей, и просто клириков сделались жертвами кровавой политической борьбы, – читал Тихон. – И все это, за весьма, быть может, немногими исключениями, только потому, что мы, служители и глашатели Христовой Истины, подпали под подозрение у носителей современной власти в скрытой контрреволюции, направленной якобы к ниспровержению советского строя. Но мы с решительностью заявляем, что такие подозрения несправедливые: установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа. Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение.

У многих стоявших в храме вскипела в груди обида – святейший умывает руки! В такой миг, когда Белая армия чуть ли не на Оке, когда надо поднять всех, переловить комиссаров! Перевешать!

Бабушки плакали от радости: слава Богу! Может, ироды перестанут убивать батюшек. А святейший продолжал:

– Говорят, что Церковь готова будто бы благословить иностранное вмешательство в нашу разруху, что она намерена звать «варягов» прийти помочь нам наладить наши дела… Обвинение голословное, неосновательное: мы убеждены, что никакое иноземное вмешательство, да и вообще никто не спасет Россию от нестроения и разрухи, пока Правосудный Господь не преложит гнева Своего на милосердие, пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих, а через то не возродится духовно в нового человека, созданного по Богу в праведности и святости истины.

Отклонил Тихон и самое злободневное обвинение: Церковь-де встречает врагов советской власти колокольным звоном.

– Если это и бывает где-либо, – говорил святейший, – то совершается или по требованию самой новой власти, или по желанию народных масс, а вовсе не по почину служителей Церкви, которые по сану своему должны стоять выше и вне всяких политических интересов.

Слова смирения, сказанные великим пастырем перед ракой преподобного Сергия, были священным указом всему православному духовенству, но власть на доброе добром не откликнулась.

Деникин был бит под Орлом, под Воронежем. На востоке красные дивизии подходили к Омску, начался разгром белых войск, окружавших Петроград.

Вот тогда герои тыла и нанесли сокрушительный удар по твердыне русского православия.

Президиум губернского исполнительного комитета на секретном заседании постановил закрыть Троице-Сергиеву лавру, приостановить в ней богослужения, а мощи перенести в московский музей.

В ночь на 3 ноября монахи были изгнаны за стены лавры, к воротам приставлен караул.

Второй арест

– Они думают, что остановили время, – сказал Тихон, когда ему доложили о попытке закрыть монастырь. – Ошибаются. Они остановили маятник в ходиках. Время не у них, время у Бога, а мы с Богом. Бог – жизнь, течение миров и бытия. «Остановись, мгновенье, ты – прекрасно» – любимейшее нашими интеллектуалами изречение – есть сатана и смерть.

Архимандрит Иларион сказал:

– Отцу Крониду и половине братии позволили жить в лавре в качестве сторожей. От Галкина много беды. Был священник. Теперь выслуживается перед безбожниками… Они хотят похоронить мощи.

– Как – похоронить? – не понял Тихон.

– Закопать.

– Не посмеют, – сказал и понял: это воля свыше – не посмеют. И почувствовал: преподобный Сергий здесь, в покоях, с ним.

15 ноября Совдеп Сергиева Посада на пленарном заседании по предложению фракции коммунистов снова решал судьбу лавры и мощей преподобного Сергия. Резолюцию представил сотрудник Наркомюста Галкин: «Комиссия, обследовав на месте конкретные условия, как то: линию поведения местных монахов, создание вокруг лавры на религиозной почве политических объединений, общее настроение масс, почти полное отсутствие так называемого паломничества в лавру как из Москвы, так равно и из других городов республики, категорически признает полную недопустимость совместного существования в стенах лавры пролетарского музея и религиозного культа». Предлагалось: «1. Ликвидировать все храмы (в Сергиеве при двадцати тысячах жителей еще пять приходских церквей). 2. Существующие мощи Сергия Радонежского, продолжающие и по настоящее время служить в руках церковников предметом эксплуатации масс, – комиссия признает необходимым передать в Москву, в один из музеев, в отдел церковной старины».

В окна с улицы долетал грозный гул толпы. Массы требовали не трогать святые мощи.

– Навести порядок! – приказал председатель Совдепа Вакханен. – Стрелять холостыми!

Голосовали резолюцию после разгона народа. Голосование было тайное. Пятнадцать человек сказали «за», четырнадцать – «против», один воздержался. Решение вопроса отложили до следующего заседания.

Святейший подал прошение открыть храмы лавры: 18 ноября собирался отслужить в Успенском соборе панихиду по Московским митрополитам Платону и Филарету. Власти разрешение дали, но, пропустив в лавру святейшего, для народа ворот не открыли.

На следующий день толпы крестьян атаковали здание Совдепа. Пришлось уступить народным массам. С 20 ноября в храмах Троице-Сергиевой лавры снова шли службы. Неделю. 26-го пришедших на заутреню встретил караул с винтовками. Снова взрыв народного возмущения, и высшая московская добрая власть храмы открыла, а злобу свою сорвала на членах Синода. В казематы Лубянки попали митрополиты Арсений (Стадницкий), Кирилл (Смирнов), архиепископ Иоасаф.

Святейшего Тихона с 11 декабря заключили под домашний арест.

На обед подали щи с белыми грибами, на второе – гречневую кашу с грибной подливой, кочанную капусту с морошкой, соленые грузди, рыжики.

– Что за богатство? Откуда? – изумился Тихон.

– Торговцы Сухаревки прислали, – сказал Яков Анисимович. – К чаю у нас сегодня бублики, сахар.

– Трудно будет властям искоренить нашего брата, – улыбнулся святейший. – Читал нынче святителя Григория Богослова «Слово против ариан». Сказано: «Веруем, смотря по времени». Страшно нынче Богу молиться нашей бедной пастве, но молятся. Через такие тернии ко Господу идут. А сколько смирения! «Яко овча на заклание ведеся, и яко агнец пред стригущим его безгласен».

И снова святейший вчитывался в наставления святителя Григория Богослова. Поражала простота рассуждений: «Всякий мореплаватель близок к кораблекрушению; и тем ближе, чем с большею отважностию плывет. Так и всякий обложенный телом близок к бедам телесным, и тем ближе, чем бесстрашнее ходит с поднятым челом, не смотря на лежащих перед ним… Не желай дожить до того, чтобы Бог вознес руку Свою на возносящих выю свою…»

– Господи! Не желал, но дожил.

Дом заперт. Властям нужен свидетель их торжества. Сами исчадие тюрем, всякое дело, даже доброе по сути, превращают в мучительное зло. Все их хозяйствование – распределение боли. Убить патриарха – это как голову отсечь, слишком легкая смерть. Пусть сначала посмотрит на казни священников, преосвященных, боголюбивых мирян. Пусть переживет уничтожение святынь, монастырей, храмов…

– Господи! – вырвалось из груди. – Как я должен смириться, чтобы уберечь Церковь от полного истребления?

Вошел чекист, приставленный к патриарху:

– Читаете? Небось Писание? Читают-читают, а ничего дельного вычитать не могут. Я вот принес сочиненьице вашего дружка, – положил на стол несколько листков.

Заголовок гласил: «Обращение митрополита Антония к армии Приморского правительства».

– Читайте! – то ли сказал, то ли приказал. – Любопытно знать ваше просвещенное мненьице.

– «Христолюбивому Русскому народному ополчению на Дальнем Востоке, выступившему в защиту православной веры нашей и русского обычая, радоваться!» – Храповицкий был верен своему витийству.

– Про себя! – Глаза у чекиста стали страшные. – Слушая такое – стрелять хочется.

Святейший стал читать про себя.

«С Востока воссияла нам заря святой надежды, заря лучшая, чем все прежние зори в последнем пятилетии, потому что впервые решились наконец вожди русские и воины совершенно открыто, неприкровенно заговорить так, как наши праведные предки, выступившие на спасение родной земли с молитвою и славословием Пресвятой Троице, призывая всех на восстановление прежде всего Божьей правды на земле, а затем уже всего того, что с нею соединено, – Божьих храмов и обителей, православного царства нашего, благословляемых городов и весей, справедливых, благочестивых законов и на очищение страны нашей от засилья разбойников и безбожников».

Чекист следил, где читает патриарх, ткнул в строку о Божьей правде:

– Какая у беляков Божья правда? Правда у нас. У нас каждый человек – товарищ. Каждый – творец мировой революции, жизни без господ. А что такое господская правда – я хо-о-рошо знаю. У меня три сестры, и все были должны ходить к барину постельку ему стелить. И поповскую правду, вы уж простите, тоже знаю. Попу мои сестры открывали душу, спрашивали, что же им делать. А он, пьяная рожа, на дачу свою «мыть полы» нанимал…

– Понимаю ваш гнев, – сказал Тихон.

– Простите покорно! Ни шиша вы не понимаете! Сестры у меня были красавицы изумительные, ума светлого, на акушерок выучились – две, одна – на учительницу! Но они не свою жизнь прожили, из-за родато, как у вас принято говорить, хамского… Ну да ладно! Читайте, наслаждайтесь.

Храповицкий помянул Нижегородскую рать 1613 года, помянул взятие Казани, войну с турками. Бичевал кровопийц-большевиков, а потом перескочил на пророчества Федора Михайловича: «Вам, любезные воины и правители Дальнего Востока, призвал Господь исполнить предсказание покойного великого патриота и христианина Достоевского. Вам он повелевает возродить старую Россию, настоящую русскую православную Россию, с царем из потомков патриарха Филарета и Михаила Федоровича Романова».

– А вот этому, – ткнул чекист пальцем в текст, – не бывать! Колчак-то уж сгнил небось. Очередь за Деникиным.

Тихон сложил листки, вернул своему стражу.

– Я этого не одобряю. Дело архипастырей – молиться.

– А за кого?

– За красных и за белых.

– Этого мы тоже не поймем никогда! – сказал чекист, сверкая глазами. – Молиться надо за народ. За народную власть. У белых одно на уме: отобрать у мужика сначала винтовку, потом землю и пороть всех до полусмерти. До полусмерти, не сам же он будет пахать, за скотиной ходить… Ему подавай Божьих рабов, покорненьких, бессловесных. А сами – танцевать, по заграницам шастать, амуры заводить… До Бога ли тут? О Боге господа вспоминали разве что на Рождество, на Пасху… Скажете, не правда?

– Нет, это правда. Сегодня мы пожинаем плоды богоотступничества.

– Плоды бойни, затеянной царем. Но будьте уверены: разруху мы одолеем. А вот дураков – Богу молиться – вы уж больше не сыщете. В бухгалтеры надо поступать. Иные из священников ряски-то уже поскидали, на счетах щелкают.

– Я вас выслушал. А теперь меня послушайте. – Тихон смотрел на чекиста спокойно, даже приветливо. – Русский народ нынешнюю смуту выдюжит, вытерпит. От Бога не отвернется. Отступники – да! – будут, будут язычники поневоле, и все-таки Россия возродится, и о народе русском снова скажут: се – народ-богоносец.

– Самая что ни на есть религиозная пропаганда! – захохотал чекист, хлопая себя по коленкам.

– Я – патриарх и монах. Стоять за Христову Церковь – моя работа, смысл моей жизни.

– Не позавидуешь!

– Вот видите! – улыбнулся Тихон. – Совсем недавно царю сочувствовали, что он царь, теперь сочувствуете патриарху, что он, бедный, в патриархи угодил… Упаси Господи, как бы не дошло до худшего: станут сочувствовать русским, что они – русские… Это, наверное, будет последний предел, после которого и начнется дивное наше возрождение.

– Упрямые вы больно – вот что! – сказал чекист, забирая листки. – Ладно, молитесь. Поглядим, чего вымолите.

Всю последнюю неделю Рождественского поста не тревожили. Говорливый чекист явился в Сочельник. Встал на пороге келии и вдруг запел:

 
Среди Москвы ворота пестры,
Ворота пестры, вереи красны,
Светел месяц – то Тихон-сударь
Красно солнце…
 

– Ну, дальше про Настасью, про деток. Это уж не про вас, конечно. С Рождеством, стало быть.

– Спасибо, – сказал святейший.

– До звезды сегодня не кушаете?

– До утра. Ночью служба.

– А я вот что принес! – показал Тихону неаккуратно выдранный из книги лист.

Это была тринадцатая глава из Послания апостола Павла к римлянам.

– Позвольте зачитать?

– Читайте, – согласился Тихон.

Чекист поднял указательный палец вверх и произнес первый стих:

– «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены». Как насчет вашего согласия по этому вопросу?

– Согласен, – сказал Тихон.

– А дальше-то еще лучше! – Чекист снова поднял палец вверх. – «Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти?» Тут вопросительный знак стоит: хочешь ли не бояться власти? И пожалуйста, ответ: «Делай добро, и получишь похвалу от нее». От власти. Мудро?

– Мудро, – согласился Тихон.

– Да только царя-то под задницу коленом, Керенского тоже таким же макаром… Но это ставленники кучки богатеев. Так что грех невелик. Мы – совсем другое дело! Мы – власть всего народа. Трудящегося!.. Ну, это я так, от сердца, чтобы было о чем поразмыслить. А вот вам подарочек к празднику: вы с сегодняшнего дня свободный гражданин… Правда, насчет служб… У себя, на Троицком подворье – сколько угодно, а если где в городе или за пределами Москвы – обращайтесь во ВЦИК к самому товарищу Калинину. – И взял под козырек.

Последняя осада лавры

Новый, 1920 год начался милостью от ВЧК и лично товарища Дзержинского. Объявил: Колчак и Деникин биты, а посему появилась возможность отменить высшую меру наказания.

– Господи, может, перестанут расстреливать преосвященных и бедных наших батюшек! – горько порадовался Тихон. – Но, боюсь, худшие времена для православия не миновали. Руки у них теперь развязаны, Церковь станут побеждать.

Сердце – вещун. Уже 25 января собралась комиссия по разрешению вопросов, связанных с ликвидацией Троицкой лавры. Отрекшийся от Христа и Церкви бывший священник, а ныне эксперт Восьмого отдела Наркомюста М.В. Галкин предложил распределить имущество монастыря на три категории: имеющее значение историческое и художественное, сомнительной ценности и ценности хозяйственной. Решали также вопрос «о монахах, живущих в лавре на положении стражников, их полезности, о допустимости этого, в частности о проживании в стенах лавры архимандрита Кронида».

Полную ликвидацию монастыря назначили произвести ночью с 30 марта на 31-е.

Но тот же Галкин доложил в ЧК: ликвидация безболезненно пройти не может, базары в Сергиеве отличаются в настоящее время особым многолюдством.

Главное, это была шестая неделя Великого поста.

Как поскорее да потише закрыть обитель святого Сергия, решали сразу на всех уровнях: от местного Совдепа до кремлевского кабинета Ленина.

28 февраля коллегия Наркомюста, заслушав доклад о мощах Сергия Радонежского, постановила: предложить исполкому Сергиева Посада вопрос о погребении мощей Сергия Радонежского в Сергиевом Посаде.

Отдел по делам музеев при Наркомате просвещения тоже был озабочен судьбою мощей. Вот его резолюция: «Развернуть музей в Казначейском корпусе. Прекратить службы во всех церковных помещениях, имеющих историко-художественное значение. В целях содействия культурно-просветительской работе устранить мощи так называемого преподобного Сергия Радонежского из пределов Сергиевского района».

4 марта в губисполкоме прошло заседание о ликвидации Тро-ице-Сергиева монастыря. Решили: лавру закрыть, богослужения прекратить немедленно, мощи перевезти в московский музей.

9 апреля председатель ВЦИК Калинин отдал распоряжение о приостановлении приведения в исполнение постановления Московского губисполкома впредь до разрешения этого вопроса в СНК.

Наконец, 20 апреля Ленин подписал декрет «Об обращении в музей историко-художественных ценностей Троице-Сергиевой лавры». Вместо религии – культура. И чтобы показать, какое значение придается культуре, сразу же началась работа по составлению научных описей предметов старины и культа. Людьми безупречно честными, профессионалами. Священник Флоренский изучал собрание панагий, ученый Олсуфьев – икон, крестов…

Началось исследование древних росписей в храмах. И в то же время шло выселение последних монахов, а мощи преподобного Сергия словно бы жгли пятки комиссарам и комендантам.

Святейший Тихон, узнав о грозящей беде, еще в марте обратился к Ленину с посланием: «Для чего и кому это нужно в то время, когда, по объяснениям самой власти, “голод и мор несут прямую угрозу гибели рабочих, гибели всех трудящихся города, гибели интеллигенции, гибели многих крестьян”, когда спасение в единодушном стремлении народа к труду, в спокойствии духа. Для чего в такое время это новое оскорбление веры, вносящее в душу народа еще большее раздражение и разъединение?»

Возможно, и на этот раз патриарх ответа не дождался бы, но в СНК было подано заявление от населения Сергиева Посада.

«Сознавая себя представителями огромного большинства православного населения России, – писали представители масс, – и видя воочию поругание народной святыни и угрозу самому существованию ея, охвачены негодованием. Бессильное добиться уважения к своей святыне, православное население посада копит в душе своей раздражение, которое может неожиданно вылиться в самые нежелательные и печальные формы».

Тут уж не реагировать было невозможно, и 30 марта к патриарху на Троицкое подворье явился помощник управляющего отдела летучих ревизий Павел Николаевич Мольвер.

Это был добросовестный чиновник, и, на свою беду, – верующий.

Его прислали по жалобе святейшего, прислали разобраться в деле. И он вникал в догматические вопросы прославления святых, расспрашивал о современном положении лавры, запросил переписку с Совнаркомом, декреты, относящиеся к Церкви.

Действия исполкома по закрытию лавры, по ликвидации мощей Мольвер признал неправильными: нужно считаться с желаниями верующих. Недовольство населения вредно сказывается на боевом духе Красной армии.

Тотчас была составлена небольшая комиссия, и раку преподобного снова вскрыли. Мольвер желал удостовериться: на месте ли святые останки. Патриарх очень об этом беспокоился.

Городскому Совдепу контролеры предложили оставить мощи в соборе Троицы в неприкосновенности до окончания расследования, а в СНК Мольвер представил доклад: «Лавра имеет всероссийское значение… В глазах верующих мощи преподобного Сергия заслуживают особого почитания, так как, стекаясь к гробнице его, народ русский черпал нравственные силы в борьбе против татар и в страшные годы лихолетья. Благодаря этому останки преподобного Сергия стали для русских драгоценной национальной святыней, овеянной историческими воспоминаниями. Что касается почитания мощей, то оно идет с древних веков христианства… Так, по седьмому правилу Седьмого Вселенского Собора, ни один храм не может быть освящен без положения в нем мощей, хотя бы в виде частицы в антиминсе».

Мольвер, почитая себя за человека просвещенного и порядочного, разоблачил самочинность действий местной власти и «эксперта» Галкина, священника, снявшего сан и превратившегося в самого крайнего противника православной веры. Перенесение мощей из лавры в музей проверяющий жалобу посчитал мерой противозаконной.

25 мая к святейшему Тихону пришли с обыском.

Забрали письма и книгу, куда вписывались посетители.

Скоро выяснилось: в Бутырскую тюрьму заключен иеромонах Донского монастыря старец Досифей. Из Гжатска доставлена под конвоем игуменья Владимиро-Екатерининского монастыря мать Серафима. Затевался процесс по делу Виленских мучеников.

Год тому назад бывшая жительница Гжатска Евдокия Андреевна Волкова, больничная сиделка, мать пятерых красноармейцев, зашла помолиться в Донской монастырь. И удостоилась чуда: у раки Виленских мучеников Иоанна, Антония, Евстафия своими глазами видела исцеление больной женщины. Тут и вспомнила: на родине, в монастыре, где игуменьей мать Серафима, есть икона Виленских мучеников. Желая добра своим землякам, поехала в Гжатск, рассказала монахиням о чуде и выпросила икону, чтобы вложить в нее частицу мощей.

Желание богоугодное. Все шли навстречу христолюбивой душе. Евдокию Андреевну принял настоятель Донского монастыря архимандрит Назарий. Сам он был не против просьбы сестер Гжатского монастыря, но послал просительницу к патриарху. Мощи Виленских угодников, спасая от войны, привез в Москву святейший, без его благословения вскрывать раку негоже. Тихон принял женщину ласково, спрашивал о ее жизни. Жизнь у Евдокии Андреевны складывалась горькая. Муж с ума сошел, в больнице помер. Сыновья в церковь не велят ходить. Несознательная мать для них стыдоба, службе помеха. Святейший благословил бедную, а за хлопоты спасибо сказал.

Вскоре архимандрит Назарий получил от патриарха указ о вскрытии мощей. Составили акт. Мощи являли собой нетленность, но, опасаясь глумления атеистов, с ног мучеников сняли белые чулки, а камзолы оставили.

Икону с частицей мошей в Гжатск повез иеромонах Досифей. И вскоре игуменья Серафима сообщила святейшему о чуде, происшедшем сразу по прибытии иконы. К образу святых мучеников принесли пятнадцатилетнего подростка, жителя станции Уваровка. У мальчика вот уже два года, как отнялись ноги, но стоило ему приложиться к мощам – почувствовал живительное тепло и смог стоять, а потом и ходить.

Письмо, прежде адресата, легло на стол чекиста. Обвинение гласило: игуменья Серафима, получив мощи от патриарха Тихона, занималась инсценировкой чудес и спекуляцией на почве распространения религиозных суеверий среди отсталых крестьянских масс.

Иеромонах Досифей привлекался к ответу за шантаж с кусками трупов. На суде его спросили, верит ли он сам в силу мощей. Ответил смиренно:

– Я малограмотный. В святость мощей верю. И в исцеления верю. Се Богом даровано.

Судилище организовал главный атеист республики Шпицберг. Себе он выбрал роль следователя, а общественным обвинителем был все тот же Галкин.

Патриарх проходил по делу свидетелем, но всем было понятно: суд устроен для развенчания авторитета архипастыря, его хотят выставить на посмешище, а если удастся, то и осудить.

Святейший готовился к суду. Разослал по епархиям постановление, в котором давал архиереям право решать на местах все церковные дела в случае прекращения связи с Центром. На профессиональную порядочность суда надежды не было.

Мощи Виленских угодников именовались обвинителями не иначе как «мумифицированные трупы». Акт вскрытия раки был признан подложным. Шпицберг даже пустился доказывать неправильность церковной канонизации Виленских угодников. Выступали врачи, сыпали мудреной латынью. Вызванная в суд больничная сиделка Волкова сказала, что сама видела чудо исцеления. Шпицбергу пришлось срочно вызвать из Гжатска своего свидетеля. Им оказался начальник уголовного розыска. Публика слушала его показания похмыкивая.

Все это никак не задевало престиж патриарха. Тогда Шпицберг и Галкин решили показать паразитическую сущность монашества и самого святейшего.

Тихона на свидетельском допросе стали спрашивать о доходах от продажи свечей. О спекуляции свечами. Газета «Известия» на другой уже день писала о чудовищном обогащении главы Православной церкви: «За один только 1919 год от одной только продажи свечей в одной только Иверской часовне патриарх Тихон получил на свой торговый пай около 600 000 рублей, не считая полученных им около полумиллиона рублей от молебнов».

Правда была другая.

Треть кружечного сбора действительно отчислялась в канцелярию патриарха, но эти деньги шли на содержание канцелярии, на пособия семьям священников, на приобретение церковной утвари, на расходы Синода.

Галкин пошел на явное нарушение закона. Следователь Шпиц-берг, участник всех судебных заседаний, был вызван как свидетель. Суд отклонил ходатайство обвинителя, но власть приказала, и юриспруденция склонила голову. Свидетельские показания Шпицберга походили на обвинительный акт. И суд снова взял под козырек: назвал главными виновниками дела патриарха Тихона и архимандрита Назария.

Иеромонаху Досифею Кузьмичу Жидкову назначили пять лет концентрационного трудового лагеря, но в связи с пролетарским происхождением, с неразвитостью и некультурностью, а также ввиду первомайской амнистии заменили наказание принудительными работами без лишения свободы.

Игуменью Серафиму (Евдокию Воробьеву), по мнению суда, следовало бы изъять из общества до окончательной победы трудящихся, но в силу ее преклонных лет приговор гласил: передать в одно из учреждений социального обеспечения с содержанием за счет государства.

Архимандрита Назария было решено привлечь к уголовной ответственности по обвинению в подлоге акта вскрытия мощей Виленских угодников, а о патриархе Тихоне было сказано: умудренный опытом жизни, лицемерный и хитрый монах. Предлагалось расследовать его деятельность в получении доходов от спекуляции свечами.

Мощи угодников присуждались к сдаче в музей.

Когда святейший приехал из суда, все сотрудники его канцелярии пришли поклониться, радовались святейшему как солнышку.

– Да ведь не посадили, – улыбался Тихон. – Авва Досифей на свободе, улицы теперь будет подметать. Матушка Серафима красной богадельни удостоилась, меня с преосвященным Назарием если и посадят, так не сегодня, Бог даст – не завтра.

Яков Анисимович даже заплакал:

– Вы все шутите, но ведь так страшно!

– По-моему, скорее весело! Во-первых, обещали не расстреливать… Да и вообще. Страна идет вперед, бежит, летит… Новая власть даже часовой стрелке покоя не дает. И ведь как разумно! Перевели на час пятнадцатого февраля, а потом еще разок – восьмого марта.

– Святейший, – сказал Иларион. – Мы кое-что узнали о Галкине, об устроителе судилища. Он служил в Спас-Котловской церкви в Петрограде.

– Я знаю.

– Но вам, наверное, еще не известно, что он не Галкин. Он – Горин. Одного рода-племени со Шпицбергом.

– Вот и слава Богу! Значит, на русских грехов меньше… Что-то уж очень жарко сегодня.

– Тридцать три градуса. В тени.

– Давайте отслужим литию об избавлении от уз, а потом почаевничаем.

О беззаконном суде, поправшем свободу совести и Конституцию РСФСР, патриарх Тихон написал пространное письмо. Один экземпляр Ленину, в СНК, другой – Калинину, во ВЦИК.

Ответ пришел нежданно быстро: оставить без последствий.