Текст книги "Патриарх Тихон. Крестный путь"

Отступ

Схима

В день памяти Василия Исповедника, пострадавшего в царствие иконоборца Льва Исавра, старца Алексия постригли в схиму. Имя осталось прежнее, но день ангела он праздновал отныне не 12 февраля, а 17 марта. Небесным его покровителем стал преподобный Алексий, человек Божий.

Куколь и аналой мало изменили жизнь затворника. Посетить его по-прежнему позволялось только с благословения святейшего Тихона, но монастырь утопал в тишине не ради этих ограничений.

Не зима отвадила людей от Зосимовой пустыни – лютая власть безбожников. Алексий очень удивился, когда в сияющий мартовский день к нему на исповедь приехали сразу три человека.

Первой вошла женщина. Одета крестьянкой, но было видно, что это только маскарад, что ей стыдно носить платок и валенки.

У старца для гостей и для себя вместо кресел и стульев были березовые пеньки.

Указал на самый затейливый, срезанный по капу.

– Меня зовут Анна, – сказала женщина. – Как видите, я еще не старуха, но ясно себе представляю: жизнь моя – позади. Муж и сын на юге. Два брата на востоке. Сражаются, побеждают, но Россия остается под пятой антихриста… Я живу в собственном доме, в квартире моего дворника. Нет, это не конура! Две комнаты, кухня. Со мной дочь… В дворницкой мы, слава Богу, избавлены от обысков. Нам даже кое-что перепадает со стола важного еврея, занявшего дом. Он у красных чуть ли не генерал…

Женщина опустилась на колени.

– Батюшка! Наверное, это тяжкий грех – я не верю, что жизнь переменится. Ни братьям моим, ни мужу, ни сыну в Москве уже не бывать… Я столько претерпела унижений, поруганий, но почему же не чувствую себя очищенной?..

– Духа исповедничества в тебе нет, – сказал Алексий. – Умирать будешь трудно. Ты ведь и в прежней своей жизни открыто перекрестить лоб стыдилась, Господа Бога стыдилась: на смех могли поднять. А сегодня страшно – на Крест гонение. Анна, Анна, что Богу скажешь?

Она поднялась с колен. Глаза изумрудные, слезы обволокли зрачки, но не пролились.

– Батюшка, прости! И еще раз прости – скажи, что будет с Андреем-отцом и с Андреем-сыном? Как мне молиться о них? Полгода нет вестей, да ведь и ждать писем бессмысленно.

– Сама все у них спросишь, а по дворницкой, где теперь живешь, исскучаешься… Я тебя пособорую. Соборование помогает мытарства пройти… А теперь кайся! В самом стыдном кайся! Время покаяния. Если кто не покается, тот безумец. Безумец!

Долго держал у себя женщину. А важного посланца, человека, начиненного множеством секретов, спровадил от себя через минуту-другую.

– Прошу святых молитв и благословения Временному высшему церковному управлению, – сказал тайноносец, как одарил. – Высокопреосвященный Сильвестр Омский кланяется вашему преподобию. Простите, высокопреподобию.

Верхняя часть туловища сибирского посланца была грузная, обремененная могучими мышцами, и в то же время поджар, на ногу легок.

– Соборное совещание происходило в Томске. Участвовало тринадцать архипастырей. Главой управления избран владыка Сильвестр, членами – Симбирский Вениамин, Уфимский Андрей. Для координации действий я послан в Ставрополь, где планируется проведение Собора.

– Томск? – Старец покачал головой. – Далеко от Москвы… И Ставрополь далеко… Благословляю Богу молиться.

– Между прочим, верховный… Вы ведь знаете, о ком я говорю?

– Нет, не знаю.

– Об адмирале! Адмирал Колчак признан верховным правителем России. По его приказанию ВВЦУ взято на довольствие… Но что мне передать от вашего высокопреподобия Ставропольскому Собору?

– Молитв.

– Нет ли каких конкретных указаний?

– Благословляю все ваши Соборы к покаянию.

– Странно… Святейший меня направил к вам. Я думал найти здесь, в месте весьма укромном… Впрочем, что ж, передам сказанное. Прощайте, старец!

Щелкнул каблуками.

– Да, простите! Святейший патриарх просил вас отслужить панихиду по двум митрополитам. По Антонию и Евлогию. Честь имею!

Новость была ужасная, но сердце осталось спокойным, более того, наполнилось радостью.

У порога уже стоял третий посетитель. Юноша покраснел так густо, с таким отчаянием смотрел на череп и кости на аналое, что Алексий подошел к нему, провел к столу, усадил на свой пень-кряж.

– Как хорошо, что ты решился приехать! – ласково сказал старец, наливая юноше чаю и ставя перед ним коробку с белыми сухарями. – Слава Богу! Слава Богу!

Юноша не знал, как ему быть, он отобедал сутки тому назад, но сюда стремился за другой пищей.

– Ты ешь и пей! – приказал батюшка и стал ждать, когда юноша хрумкнет сухарем и выпьет горячего чаю. – Сухариков не жалей, у меня их целый мешок… А наказ тебе будет строгий… Сухопутные адмиралы – соблазн, сотрясение воздуха… Не покидай матушку… Я понимаю – Россия, Россия! А Россия – тоже матушка. Она без деток своих – сирота… Кому что. Одни последние горшки готовы расколотить. А кому-то придется собирать разбитое. Все твои дороги впереди! Будешь и в Сибири! Еще как будешь! С матушкой оставайся – вот мое благословение… Нынешние люди мосты порушили, а ведь их восстановить – все равно что вернуть жизнь… России, России, голубчик.

Юноша, напившись чаю и уже стоя в дверях, показал старцу свои ладони:

– Я мозоли наживал, чтобы за белоручку не приняли… Они ведь белоручек к стенке ставят.

– Какой ты белоручка! Ты – труженик. У тебя впереди столько работы – глазами не обоймешь! С Богом! Вот, отдай матушке просфору. Доброго сына вырастила. А тебе – коробка с сухариками. Трудно к нам стало добираться, но что Бог ни делает – к лучшему.

Вавилонское пленение

Секретарь Тихона архимандрит Иларион вошел так робко, словно допустил какую-то очень большую оплошность.

– Ты что, батюшка? – спросил святейший ласково, заранее обещая рассудить дело без гнева.

– Святейший! – Горе так и плеснуло из глаз. – Владыку Тобольского Гермогена – утопили. Мы его о здравии поминаем, а ему, мученику, еще в прошлом году, шестнадцатого июня, камень на шею – и в реку. Говорят, камень был тяжеленный, тайно убили, но Господь открыл преступление. Река Тура мощная, тело владыки вместе с камнем на берег вынесла.

Тихон перекрестился:

– У нас страшно, а на окраинах, видно, еще хуже. Раньше государя удостоился венца, а хотел быть ему защитником.

– Это не все, святейший… Арестовали Александра Дмитриевича Самарина.

– Он же уехал из Москвы. Под другой фамилией.

– В Брянске задержан. В повальный обыск угодил. Теперь в Таганской тюрьме.

Тихон сокрушенно покачал головой:

– У Александра Дмитриевича был мой наказ к Антонию (Храповицкому). Вот что подвело. Наказ, впрочем, лояльный, об автокефалии Украинской церкви… Помолимся, отец Иларион, о мучениках и о страждущих.

Помянули преосвященного Иоакима, повешен на Царских вратах в Севастополе, Макария (Гневушева), был на покое, да все равно епископ – убит в Смоленске.

Помянули петроградских первомучеников нового времени Иоанна Кочурова, Философа Орнатского – давно ли был его гостем, – Петра Скипетрова, преосвященного Ефрема, епископа Селенгинского. Взят чекистами на квартире отца Иоанна Восторгова. Восторгова расстреляли чуть ли не в день ареста. Из ненависти, должно быть, за антиеврейскую пропаганду. Всей пропаганды – молился в храме Василия Блаженного, будучи его настоятелем, над мощами младенца Гавриила, «от жидов убиенного». Через три месяца и преосвященный Ефрем пошел в расход.

Помянули Андроника Пермского. Владыку живым закопали.

Преосвященного Феофана Соликамского – утопили в Каме.

– Мученичеством спасется Россия, – сказал Иларион после молитвы.

– Господь дает жизнь для жизни! – Голос Тихона дрогнул от горчайшей обиды. – Сколько бы доброго дали народу убиенные святители и священники… А конца насилиям не видно.

– Благословите, святейший, к трудам! – поклонился архимандрит, но не прошло пяти минут, как привел инока. – Из лавры! От настоятеля Кронида.

Тихон побледнел:

– Надругались? Над Сергием?

Монах перекрестился:

– Слава Богу, нет, но опасность велика. Местные власти постановили: вскрыть в трехдневный срок.

– Когда постановили?

– Вчера, за полночь. Не все у них согласны.

– Значит, у нас два дня… Архимандрит! Немедленно приготовьте и тотчас отправьте в СНК мою настоятельную просьбу о личной встрече с Лениным. Я сажусь за письмо. – Показал иноку на диван: – Отдыхайте с дороги. Будете мне помогать.

И уже не отвлекался. Писал быстро, проговаривал вслух.

– «Господину председателю Совета Народных Комиссаров Владимиру Ильичу…» в скобках – Ленину… Ульянову. – Не поднимая головы, спросил: – Правильно ли я скобки поставил? Впрочем, мы для них непросвещенная масса, пережиток. «До моего сведения доведено, что в Сергиевом Посаде в заседании…» Как называется учреждение?

– Совдеп. Районный Совдеп.

– «…районного Совдепа в минувший понедельник, 31 марта, состоялось постановление о вскрытии мощей преподобного Сергия и вынесено решение о том, что означенное постановление должно быть приведено в исполнение в трехдневный срок…» Это так?

– Так, святейший. В трехдневный.

– А что они говорили месяц назад, помните?

– Помню, святейший: монахи сами распускают слухи… Контрреволюция. Грозились сажать за такие разговоры.

– «И это после того, как всего месяц назад наместником лавры получено официальное уведомление комиссара лавры о том, что все слухи о вскрытии мощей преподобного Сергия не иное что, как злонамеренная провокация, распространяемая якобы только монахами монастыря, за что они и будут отныне преследуемы со всею строгостью революционного закона».

Вдруг вспомнил Мишу, брата. У Миши был дар, сильнее бы написал. Да только можно ли пронять всю эту революционную кумирню? Хотят, чтоб им поклонялись. И ведь уже поклоняются.

Просьба о личной встрече и письмо были доставлены в СНК с нарочным, но Ленин избавил себя от трудного разговора с патриархом, надо ведь в глаза человеку смотреть. А главное, придется согласиться: Сергий, действительно, особо почитаемый святой – Куликовская битва, Пересвет и Ослябя… Посему было сказано: занят. Письмо осталось без ответа.

Большевики пылали от нетерпения. Им казалось, вскрыв мощи, они не только развеют миф о нетленности, о святости, но вывернут наизнанку саму душу народа. Святая Русь в считаные дни из оплота веры станет оплотом атеизма.

11 апреля по новому стилю в 20 часов 50 минут пятьдесят членов комиссии окружили раку преподобного Сергия Радонежского. Вспыхнул яркий свет: пошла киносъемка. Председатель Сергиевского Совдепа финн Вакханен отдал приказ наместнику лавры архимандриту Крониду и старцу иеромонаху Ионе: «Начинайте!»

Народ не остался безучастным к насилию властей. К стенам лавры сначала пришли готовые на смерть ради Христа, съехались крестьяне окрестных сел.

Сотню человек часовые пропустили в монастырь – пусть свидетельствуют о позоре церковников. Но все это были верующие люди.

Пока Кронид и старец Иона разоблачали мощи преподобного, прихожане стояли на коленях, молились.

Коль не было выстрелов, осмелели и пошли к лавре слабые духом, робкие сердцем и даже те, кто желал оставаться в стороне от всего.

Кто-то в толпе крикнул:

– Христос воскресе!

– Христос воскресе! – повторили крестьяне.

– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, – запела площадь, а иные зажгли свечи.

В раке батюшки Сергия были найдены череп, кости, волосы, одежда.

Все это вынули из гроба, положили на стол. Члены комиссии подписались под актом, а богомольцы один за другим пошли прикладываться к священным останкам.

Свет поспешно выключили, съемка прекратилась. Любовь народа к святому для большевиков хуже зубной боли. Промахнулись.

Народ скорбел, с утра началось общее паломничество: поцеловать не только раку, но и мощи – это же удостоиться благодати!

Власти благоразумно позволили монахам вернуть святые останки в раку. Впрочем, поставили на внутренней крышке свою красную печать.

В день престольного праздника на Троицу в лавру пришли, приехали многие тысячи православных. Служил патриарх.

Троица – русский праздник: духовное творение преподобного Сергия Радонежского, его святой завет народу и Отечеству. Как некогда в Смуту, снова на дворе было время разверзшихся небес. Сокровенная тайна Бога стала доступна каждому. И старикам, впадающим в детство, и детям с глазами стариков, ибо год вмещал век и каждый день был предтечею Страшного суда.

Молясь у престола, Тихон чувствовал: преподобный Сергий в алтаре.

Странная мысль пронзила сердце. А что, если Господь повелел святым отцам Русской церкви претерпеть поругание вкупе со всем народом, со всею великой землей? Да пожрет смерть смерть и да обновится жизнь жизнью.

Неподвластна уму Троица Нераздельная, но все в храме знали: ужас стоит под стенами лавры, ибо слышали скрежет когтей антихриста, разорвавшего Русскую землю в клочья, разделившего народ подлее некуда, по семье: сын ищет смерти отца, а отец – жаждет убить сына.

Неподвластна уму Троица Неслиянная, благословляющая свободу человеческой воли и отвергающая иго. Но что такое свобода в России? Бежать без оглядки за ее пределы? Ждать, когда за тобой придут?

Тихон после литургии сказал инокам:

– Знаю, вижу – трудно вам, братие. Может, будет и еще труднее. Не смущайтесь – перед вами ваш игумен. Подражайте его мужеству. Благолепие церковной службы не умалится, если придется служить при лучине и в холщовых ризах.

Не мог взять в ум: лучины и холщины скоро станут ненужными. Монастырей не будет, храмов не будет и священников тоже не будет – в святой России.

В жестокие времена сердце разуму не внемлет. Святейший, как человек государственный, знал: какая бы власть ни утвердилась в России – народ будет нести ее бремя на плечах, на горбах, а то и прибитый к ней, как к кресту. Но сердце отстраняло ум. Тихон, как простолюдин, ждал чуда. У Колчака вся Сибирь, в Эстонии генерал Юденич. Взял Вильнюс, Ригу. Весь Северный Кавказ у Деникина. В Одессе – французы, в Баку – англичане, англичане в Архангельске. Американцы прихватили Транссибирскую магистраль. Дальний Восток у Японии. Необходимо согласованное общее усилие, и восторжествует… Вот только что восторжествует? Кто? Германия, Антанта? Поладят ли между собой Колчак, Деникин, Юденич – спасители России? Сердце отметало и эти тревоги. Сначала очищение страны от безбожников Ленина. От Ленина!

На Рождество Крестителя Господня Иоанна к патриарху на Троицкое подворье приехал архиепископ Иоасаф Крутицкий. Он последнее время сильно болел, но теперь был бодр и светился счастьем.

– Есть чем порадовать ради праздничка! – говорил он, целуя святейшего. – Скоро! Совсем уже скоро!

Извлек из тайничка в наперсном кресте клочок бумаги. Написано было бисерно, пришлось прибегнуть к увеличительному стеклу.

В Ставрополе состоялся Поместный Собор Юга России. Антоний (Храповицкий) проклял большевиков. Председательствовал на Соборе архиепископ Ставропольский Агафодор. На открытии был Деникин. Приветствовал духовный меч, поднятый против врагов Родины и Церкви. Собор лишил кафедр архиепископа Екатеринославского Агапита (организовал Украинскую автокефалию) и епископа Кубанского Иоанна за сочувствие советской власти.

– Первая радость, – сказал Тихон, – владыка Антоний жив-здоров. Вторая – нас хотят вызволить из плена безбожников. Но что совершенно изумительно: преосвященный лишен должности за любовь к власти безбожника Ленина!

Святейший пригласил Иоасафа на обед.

Были Иларион да келейник Яков Анисимович. Подали щавельные щи, а к ним по яичку. На второе мятую картошку без масла. Вместо чая кипяток с ломтиком сотового меда и чашка земляники.

– Хлебушек у нас, конечно, того! – сказал святейший. – С мякиной. Но другого при нынешней власти не бывает.

– Зато бывает, что совсем ничего не бывает! – пошутил Яков Анисимович.

Иоасаф изумился убогости патриаршего стола, но ничего не сказал. Решил поговорить с торговцами Сухаревского базара.

За столом святейший спрашивал Иоасафа о церковных братствах, как воспринята кампания надругательства над мощами.

– Разговоры об одном: всем соединиться в этакую всерусскую цепь. Если власти попытаются уничтожить какое-либо звено, вся цепь должна немедленно приходить в движение.

– Опять мечтания! – вздохнул Тихон. – На большевиков смотрят? Но они заговорщики с полувековым стажем.

– Кто-то очень хорошо написал! – вспомнил Иларион. – Одна головешка и в поле не курится, а вот две-три сами разгораются и зажигают сырые поленья.

– Да разве мы не едины! – Лицо святейшего было такое усталое. – Власти измываются над мощами, гогочут, а народ тысячами на колени встает, плачет, молится. Так всюду. Вот единая цепь… Крестные ходы, какие были в прошлом году! Подобного Россия за тысячу лет православия не видывала. Это всем цепям цепь…

– У нас молитвы, а у них пулеметы, – сказал Иоасаф.

– Генералов с пулеметами красные бьют, но они и на молитву посягнули. Может быть, и неумышленно – по великой наивности своей – они делают все, чтобы поднести сатане земной шар.

– Это большевики-то наивные?! – воскликнул Иоасаф.

– Но они же строят на земле рай. Безбожный, человеческий. Если мы не отстоим мощи сегодня, завтра у нас отберут храмы. И народ.

– Но что предпринять радикального?! – разволновался Иоасаф.

– Сегодня принесли листовку из типографии Рябушинского, – вспомнил Иларион. – Позвольте, святейший, показать. Там вас поминают.

– Значит, тройка мчится, тройка скачет, вьется пыль из-под копыт… Скоро будут с обыском, – пошутил Тихон.

– Ох, святейший! – Иоасаф перекрестился.

Листовка была задиристая. «Неужели, православные, вы останетесь глухи и немы к происходящему? – писал анонимный автор. – Неужели вы позволите людям, захватившим власть на Руси, так издеваться над нами и лишать нас всего святого, без чего, как говорит постановление нашего Собора, и сама жизнь теряет для нас всякую цену. Пора! Пора! Объединимся без промедления. Объединимся! Так зовет нас всех святейший патриарх».

– Сейчас с обыском прикатят. Не они ли сапогами грохают?

Владыка Иоасаф оглянулся на дверь, побледнел.

– Неужто вы еще не привыкли? – Глаза святейшего смеялись. – А мы с Яковом Анисимовичем да с архимандритом скучаем, когда их долго нет.

– Господи, какие шутки теперь! – Иоасаф закрыл лицо руками.

– От страха, владыка, тоже устают, – сказал Тихон. – Единение, говорите? Несчастье, казалось бы, общее для всякого человека в России, вместо того чтобы сплотить народ – расшвыряло его по сторонам. Ожесточило. Каждый против каждого… Нет государства, развалилось. Народа тоже нет. Есть ожидающие спасения, ищущие спасения, спасающие и те, что им противостоят. Остается вера. Вера не только объединяет. Она суть России. «Старой России», – говорят большевики. Душа, полная любви к народу и Отечеству, большевикам ненавистна. Им нужна табула раса – чистая доска, чтобы написать свои письмена…

– Поразвеялась моя веселость, – признался Иоасаф, прощаясь. – Святейший! И все-таки насчет Поместного Собора Юга России, вы благословите его?

– Еще раз озлобить власти? На праведные слова нам отвечают расстрелами… Вы, владыка, обещаете скорое наше избавление от плена вавилонского. Вот и подождем.

Смирение

В праздник обретения чудотворной иконы Пресвятой Богородицы во граде Казани святейший Тихон обратился к народу с очередным посланием. Призвал «к терпеливому перенесению антихристианской вражды и злобы». Ибо видел: «Разрастается пожар сведения счетов… Вся Россия – поле сражения!»

Святейшему хватило сил и духа взять под святую свою защиту евреев, которые из гонимых превратились в гонителей, ибо власть в России была теперь у них: «Православная Русь!.. Не дай врагу Христа, диаволу, увлечь тебя страстию отмщения и посрамить подвиг твоего исповедничества, посрамить цену твоих страданий от руки насильников и гонителей Христа. Помни: погромы – это торжество твоих врагов. Помни: погромы – это бесчестье для тебя, бесчестье для Святой Церкви!»

К райскому миролюбию звал, не сомневаясь в сатанизме властителей. «Мы содрогаемся от ужаса и боли, – писал святейший, – когда после покушений на представителей нашего современного правительства в Петрограде и Москве, как бы в дар любви им, и в свидетельство преданности, и в искупление вины злоумышленников воздвигались целые курганы из тел лиц, совершенно непричастных к этим покушениям, и безумные эти жертвоприношения приветствовались восторгом тех, кто должен был остановить подобные зверства».

Слово патриарха сияло небесной чистотой, когда он просил народ, измученный насилием и поруганием, о смирении:

«Чадца мои! Все православные русские люди! Все христиане! Когда многие страдания, обиды и огорчения стали бы навевать вам жажду мщения, стали бы проталкивать в твои, Православная Русь, руки меч для кровавой расправы с теми, кого считала бы ты своим врагом, – отбрось далеко, так, чтобы ни в минуты самых тяжких для себя испытаний и пыток, ни в минуты твоего торжества, никогда-никогда рука твоя не потянулась бы к этому мечу, не умела бы и не хотела бы найти его».

Сказать «не убий» легко, когда никто никого не убивает. Но вот нож приставлен к груди, глаза нападающего бессмысленны, а тебе твердят – «не убий». За такие призывы надо ответ держать. И святейший был готов отстоять свою голубиную кротость. Белая армия Деникина теснила красных, но белизна высокой идеи уже по самое горло окунулась в кровь истребления. Великая Россия на глазах всего мира убивала себя.

Святейший Тихон, как стена света, поднялся над Россией, защищая жизнь от смерти. И прогневил! Не только жаждущих реванша и отмщения – саму тьму.

На четвертый день после призыва к миру, к истине в православном храме на него напала с ножом женщина.

Был праздник иконы Божией Матери Троеручицы. Некогда Благодатная прирастила отсеченную палачом руку преподобному Иоанну Дамаскину. Не допустила и теперь свершиться злодеянию. Нож только слегка ранил святейшего, кожаный пояс защитил.

Покушавшаяся на жизнь патриарха Пелагея Кузьминична Гусева народным судом города Москвы была признана невменяемой. Она почитала себя посланницей Бога, призванной покарать гордых сатанинских вождей, и таким вождем для нее был Тихон. Судебное дело прекратили, Гусеву отправили на излечение.

Святейший видел: опека его добровольных телохранителей стала открытой, строгой, но принимал ее терпеливо.

Рана зажила быстро. И на Успение Тихон поехал в лавру.

Здесь ему сообщили о славных победах Деникина. Взята Одесса, армия движется к Киеву… Все это подавало надежду на избавление от плена.

Сердце переполняла молитва. Душа сосредотачивалась на этом дивном откровении. «Во успении мира не оставила еси, Богородице», – поется в тропаре праздника: честнейшая херувим и славнейшая без сравнения серафим была теперь с Россией, ибо здесь творилось все худшее, что могут делать люди с людьми.

Святейший совершал службу так, словно она была последним светом его жизни. Молящиеся чувствовали особый настрой великого пастыря и лепились к нему сердцами.

После литургии настоятель Кронид подал патриарху истерзанный тайнохранением листок бумаги:

– Из Архангельска доставили.

– «Акт о чуде», – прочитал святейший. – Печать, подпись священника… Андрей Михайлович… Распопин? Ну и фамилия.

– Получили от человека надежного и достойного… Отправитель епископ Павел Пинежский. Другие документы я позже покажу.

Видения удостоились дети и подростки. Их было семеро. Старшей, гимназистке пятого класса Эмилии Перешневой, пятнадцать лет, младшему, Виктору Перешневу, – десять. Одной девочке, Юлии Кеселевой, – одиннадцать, остальным – по тринадцать.

Акт гласил: «3 августа 1919 года, в воскресенье, в 8-м часу вечера, когда мы, спасаясь от дождя, сидели на крыльце дома Перешнева, у Новгородского проспекта между Почтамтской и Кирочной улицами, видели невысоко над горизонтом Пресвятую Деву Марию в сидячем положении и не во весь рост с Богомладенцем Иисусом Христом. Она простирала обе руки вперед, ладонями вниз, и покрывала город. Лицо Божией Матери, продолговатое, некруглое, было обращено на город, на юго-восточную сторону. Кругом лица был светло-золотистый круг. Части лица были видны, но неясно. Одежда у Божией Матери была широкая, сине-голубая, серая. На коленях ея между руками сидел Христос-младенец. Одежда на нем была длинная, светлая, белая. Руки белые, блестели. Он часто двигал руками, а потом сделал движение правой рукой, как благословляют. Около головы Спасителя был светлый круг. От круга во все стороны шли светлые лучи. Все это изображено было в четырехугольном облаке… Видение продолжалось 20–30 минут, а затем стало исчезать. На его месте осталась голубая светлая полоса. Юлия не видела благословения».

– Да спасется покровительством Благодатной город Архангельск.

Тихон перекрестился, перекрестился и Кронид, сказал:

– Это как обретение «Державной». Не чудно ли: в день отречения государя от престола найдена.

– Я тоже подумал об этом, – признался Тихон.

– Только и надежды, что на милость Небесную. Англичане покидают северные города. Усилия протоиерея Иоанна Лелюхина были горячи, но успеха не имели.

Письмо из Архангельска не обрадовало. Епископ Павел сообщал: по просьбе генерала Миллера он вынужден был продлить пребывание отца Иоанна Лелюхина в Лондоне, где тот добывал от правительства Великобритании отсрочки вывода войск с северных российских территорий. Прилагались вырезки статей протоиерея. Некоторые места были отчеркнуты.

«Знайте: предателей в России ничтожная кучка, а верных и честных граждан – десятки миллионов. Своим примером вдохните бодрость и мужество в сердца робких и унылых. Вы не одни: с Вами доблестные и благородные союзники, дети свободных культурных государств мира. Боже Великий, спаси несчастную Русь!»

«Радость перешла в восторг, когда на землю нашего города сошли с кораблей прибывшие к нам благородные союзники наши… Они неподкупны, они правдивы, они помогут нам спасти несчастную, но дорогую нам Отчизну».

Были еще две листовки и копия письма к архиепископу Кентерберийскому. В письме монахи Соловецкого монастыря, архангельский Союз духовенства и мирян, священство Карелии умоляли главу Англиканской церкви: «Теперь еще преждевременно лишать братской помощи Северную область, но надлежит оставить ее там до того момента, когда по прошествии грозы положение русского народа прояснится и он сам в состоянии будет охранять свою безопасность и свои святыни».

Одна листовка была краткая: «Довольно алой крови. Гоните советскую власть. Гоните зверя-красноармейца. Они своим приходом несут вам кровь, голод, разорение и смерть. Долой кровавую Красную армию. Да здравствует жизнь! Да будет с нами Бог!»

В другой, пространной, подчеркнуты последние строки: «Пастырь и блюститель воли по слову апостола произнес анафему на вождей ваших, а вы продолжаете слушать их и служить им. Прозрите и не губите душ ваших».

– Вот видите, – сказал Кронид, – слово патриарха, слово правды и света достигает окраин страны!

– А Неба? Французы бежали, англичане бегут. Митрополит Платон метался по Европе из столицы в столицу и ничего не достиг, как и Лелюхин. Россия для Европы хуже койки тифозного… О! Франция знает, что это такое – революция. У Англии Кромвель был. Владыка Платон теперь в Америке, но там он тоже ничего не добьется. Америка предпочитает грабить не на поле сражения, а потом… Голодный за кусок хлеба золото отдает легко, забывая даже взвесить. – Тихон вдруг смутился. – Отец Кронид! Помню, писал ты мне, когда в лавру в декабре семнадцатого солдат на постой пригнали… За деревянные сосуды преподобных отцов Сергия и Никона беспокоился, как бы к старообрядцам не попали. Где они?

Кронид открыл навесной шкаф и поставил перед святейшим потемневшую от времени деревянную чашу, скорее даже большую рюмку.

– Батюшки Сергия. Держу открыто. Если обыск будет, не соблазнятся. Не в тайнике, значит, и цены нет.

– Цены нет! – расцвел улыбкою святейший. – Господи, можно прикоснуться к сосуду, в котором по молитве преподобного отца нашего вино превращалось в кровь Агнца.

– Литургию можно отслужить…

Тихон покачал головой:

– Время не пришло. Вот будут царя венчать на царство. Тогда!..

– Святейший! Уснуть бы да и проснуться в благословенный час.

– Далековато у нас до пещеры Эфесской. Нет, отец Кронид. Претерпим посланное от Бога полной мерой.

Задумались пастыри. О себе, о судьбе России, о будущем. Не ведали. Новая черная туча закрыла небо. Уже неделя, как состоялось решение комиссариата по просвещению о вывозе мощей Сергия Радонежского из лавры.

У комиссаров сказано – сделано, да посбивал их прыть Деникин: взял Курск, Воронеж, Орел, шел к Туле.

Сладко помолившись в Троице, вернулся святейший в Москву и как в яму смрадную ухнул.

Приезжала игуменья Ангелина из Ярославля: закрыли монастырь. Сообщила о расстреле отца Николая Любомудрова. Год назад в Лацкое, где служил батюшка, нагрянули красноармейцы; стали спрашивать в волоисполкоме, кто контра, кого шлепнуть. Волоисполком назвал кузнеца да попа. Но без кузнеца не обойтись. Шлепнули батюшку.

Святейший знал отца Николая. Наперсным крестом его награждал, ночевал в его доме. Добрый, умный человек, столько сделавший для просвещения крестьянских детей. Его-то и предали.

Горестное сообщение пришло из Астрахани: расстрелян архиепископ Митрофан (Краснопольский). Прославил убиенного Стенькой Разиным святителя Иосифа и сам удостоился мученической кончины.

Был срочный гонец из Могилева, от католического населения: взяли в заложники всех ксендзов. Ладно, что люди рождаются, но ведь и помирают, хоронить приходится без покаяния, без отпевания.

Святейший тотчас написал прошение в Совет народных комиссаров: «Хотя ксендзы – служители не нашей Церкви, однако во имя того, что мы служим Единому Богу Христу, я усердно прошу облегчить их участь и дать им полную возможность исполнять свой священный долг по отношению к пасомым. Не повторяю уже прежних своих писаний о всей несправедливости, жестокости и бесцельности взятия заложников, и особенно из служителей культа».

Тяжкие огорчения шли бесконечной чередой.

Отважный человек Федя принес через линию фронта списки расстрелянных священников Ставропольской и Донской епархий.

В ставропольском синодике значились трое диаконов, двое псаломщиков, ктитор, тринадцать священников, четырнадцатый, батюшка села Горькая Балка Василий Богданов, получив несколько пуль, выжил. В донском – диакон, два псаломщика, одиннадцать священников, монах.

– Что делает война с людьми! – Тихону даже занеможилось. – Они же Бога расстреливают. А ведь – крестьянские дети. Русский народ.

Все было плохо. Митрополит Макарий прислал жалобу: в Николо-Угрешском монастыре в таинстве Евхаристии вино заменяют суррогатами. Святейший ответил: «По нужде допускается сок, как это разрешал святитель Ермоген».