Текст книги "Патриарх Тихон. Крестный путь"

Дело Локкарта

Тихон вернулся со службы в церкви на подворье умиротворенный и отдохнувший. После больших праздников Спаса, Успения в душе наступили будни, Тихон радовался малолюдью и молитвенному труду. Яков Анисимович приметил в святейшем эту чудесную душевную сосредоточенность и вздыхал, не желая втягивать в деловую суету.

– Федя юродивый был.

– Из Киева?

– Из Одессы, от владыки Платона. – Подал портфель. – Четыре пакета. Святейший, ты хоть пообедай.

– Прости, Яков. Я все-таки просмотрю присланное, нет ли чего весьма срочного.

А срочной была сама жизнь. Ни поработать, ни пообедать не удалось, приехал Шеин.

– В Ленина стреляли… Чекисты рвут и мечут. Идут повальные обыски. Приготовьтесь.

Тихон посмотрел в календарь:

– По-нашему семнадцатое.

– Наконец-то и на них управа сыскалась! – Яков Анисимович перекрестился. – Притихнут небось без Ленина.

– Милый мой! – воскликнул Шеин. – Теперь вся власть у Троцкого. Иудей в квадрате. Уж он-то поизгаляется над Россией.

К приходу незваных гостей готовились впопыхах, но вечер и ночь прошли спокойно.

Утром святейший был на Соборе. В перерыве увидел Нестора Камчатского, спросил смущенно:

– Владыка, как здоровье Антонина (Грановского)? Я за делами, грешник, опять забыл о нем.

– Исчез! Уход в больнице был хороший, поправился. Записку мне от него принесли: «Благодарю. Исчезаю. Не ищите».

– Исчезать он всегда умел, – улыбнулся Тихон. – Значит, действительно здоров.

– Ваше святейшество, к вам. – Шеин подвел двух незнакомых людей.

– Присяжный поверенный Яков Иванович Лисицын, – представился один.

– Корреспондент газеты «Утро России», – сказал другой, щелкнув по-военному каблуками.

– Мы представители Великорусского союза, – переходя на шепот, сообщил присяжный поверенный. – Отстаиваем интересы великороссов. Желательно ваше святейшее благословение усилиям безупречно честных и благородных людей, а мы в свою очередь будем всячески поддерживать деяния Собора.

– Собор должен действовать своей внутренней силой, – сказал Тихон. – В помощи каких-либо организаций нужды нет, а кто хочет служить Церкви, тот должен стать ее членом, и не по случаю особого момента в жизни страны – по убеждению.

– Вы напрасно нам не доверяете! – Присяжный поверенный покраснел, то ли от смущения, то ли от праведного гнева. – Мы организация серьезная.

– Вот я вас и призываю – будьте смиренными прихожанами в храмах, тогда Господь и великороссов милостью не обойдет.

Новый день принес новый страх. Пришли телеграммы из бывшей столицы: убит председатель Петроградской ЧК Моисей Урицкий.

– Дави кровавых клопов! – обрадовался Яков Анисимович.

– Побойся Бога! – укорил келейника Тихон. – Пролитая кровь вопиет… Для евреев кровь есть душа. А Павел писал, обращаясь к своему племени: «Без пролития крови не бывает прощения». Нынешние властители за кровь своих могут взять непомерную цену.

Как по Книге Судеб читал. Смерть товарища Урицкого товарищ Зиновьев оценил в пятьсот жизней.

– Как их только земля носит! – стонал от бессилия простодушный келейник святейшего. – Еврейка Каплан ранила полуеврея Ленина, еврей Каннегисер убил еврея Урицкого, а головы с плеч летят русские! Это не месть, это иудейское жертвоприношение.

– Это – революция, – сказал Тихон. – Мне рассказали: Урицкий потребовал отставки, последние дни ЧК заправлял. Не смог обуздать кровавой вакханалии. Расстреливали не только ведь на Гороховой. В каждом районе города своя ЧК, свои палачи… В молодости Моисей Соломонович слыл за великого талмудиста, ради светлого будущего в тюрьмах сидел, а оно, это их будущее, кровью пропахло.

– Вчера Ленин, сегодня Урицкий… Что день грядущий нам готовит?

– Тебя тьма обуяла. Ступай, положи тысячу поклонов! – сурово приказал святейший.

Грядущий день принес невероятное сообщение: в Москве чекисты арестовали дипломатов трех посольств: Великобритании, Франции, США.

Взяли Локкарта – начальника специальной британской миссии, главного заговорщика, американских резидентов Каламатиано и Фриде, генерального консула Франции Гренара и рыбешку помельче. Американских шпионов приговорили к расстрелу, восемь дипломатов осудили на разные сроки тюрьмы, Локкарт и Гренар отделались испугом – их выслали.

Изумившая мир чекистская акция заняла два дня, 18–19 августа, а 21-го святейшему принесли московскую вчерашнюю газету. В заметке о разоблачении шпионской сети красным карандашом были подчеркнуты строки: «В этом деле замешан патриарх Тихон, который начальнику миссии Локкарту обещал полное содействие».

Святейший тотчас поехал на вечернее заседание Собора и выступил с заявлением о непричастности к заговору.

В СНК помчался профессор Кузнецов, доказывал, что газета лжет, но с обыском к патриарху явились той же ночью. Допрашивали вежливо.

– С Локкартом у меня никакой связи не было, – отвечал Тихон чекистам. – Два раза с официальными визитами приходил английский консул Оливер, передавал приветствия от Кентерберийского архиепископа, главы Англиканской церкви. Французский посол Нуланс у меня никогда не бывал. Приезжал представитель французской миссии Рене Маршан, говорил о намерении союзников восстановить Восточный фронт против Германии на территории России.

Глубже чекисты копать не стали, Рене Маршан о беседах графа де Шевильи и патриарха на допросах говорил подробнее. На последней, уже августовской, встрече граф затрагивал вопрос о низвержении советской власти. К образованию Восточного фронта, к высадке союзных войск на Севере святейший отнесся сочувственно. На просьбу благословить все эти действия сказал, что благословляет при условии, если вторжения не принесут кровавого страдания России. Ярославский мятеж назвал бесплодным опытом.

Материалы допросов, видимо, были известны Скворцову-Степанову, красному газетчику, комиссару финансов в первом советском правительстве. В те дни он писал о святейшем: «Первосвященник Тихон вместе со всеми крупными собственниками уже предается сладостной надежде, как германские палачи призовут крестьян и рабочих к покаянию и как виселицами и расстрелами приведут нашу страну к возрождению».

За косвенное участие в заговоре Локкарта советская власть наложила на патриарха контрибуцию в сто тысяч рублей и сняла с продовольственного пайка.

С открытым забралом

Крестьянин, в лаптях, в ветхой шубе с заплатками, принес письмо. Вручить пожелал в собственные руки. Увидев патриарха, на колени опустился:

– Благослови, святейший!

Смотрел радостно, очень внимательно.

– Так и скажу нашим – жив-здоров. Слух у нас прошел: дескать, красные в расход пустили святейшего.

– Долго буду жить! – улыбнулся Тихон. – От кого письмо?

– Иеромонах Исайя в собственные ручки велел. Монахов теперь хватают: далеко не уйдешь… Оно, конечно, и нашему брату доверия нынче нет.

Торопясь, отодрал подкладку в шапке, вынул конверт, понюхал.

– Маненько отдает… Прости, святейший! Как проверка – взмокну как мышь. Ну что тут поделаешь!

Тихон принял конверт, сказал келейнику:

– Яков Анисимович, накорми с дороги почтенного человека. Одежонку какую-нибудь поищи.

– Нет! Нет! – замахал руками крестьянин. – Я для отводу глаз в драное вырядился… За хорошую шубу еще и прибьют.

– Как имя ваше? – спросил святейший.

– Имя? Слава Богу, напомнили! – Опять полез в шапку, достал листок. – О здравии бы… Всей деревней кланяемся. Деньжат, не осуди, маловато. Новая власть хуже Батыя, грабанули подчистую. Помолись, святейший, пока живы. Уж больно много людей Бог прибрал.

Тихон взял листок:

– Помолюсь.

Деньги у мужика были в тряпочке.

– Оставь это себе, – сказал Тихон. – Купи детям гостинец…

Яков увел гостя в трапезную.

«У нас в Тамбовской губернии, да, кажется, и в Рязани вспыхнуло восстание крестьян против большевиков, – писал иеромонах Исайя. – В Шацком и в Моршанском уездах идет бой крестьян с красноармейцами. Около Тамбова тоже свергают власть большевиков. В газетах пишут, якобы чехословаки и белогвардейцы силой заставляют крестьян выступать против советской власти. Это неправда, крестьяне сами организовываются и вооружаются, кто вилами, кто дубиной. И с таким вооружением выступают против ружей и пулеметов. Крестьяне теперь имеют правильно организованные отряды из бывших солдат. В Шацке и Моршанске разгромили большевиков и забрали артиллерию, пулеметы и склады со снарядами. И теперь идет в нашей местности правильный бой. Я на зиму хотел пробраться в Вышинскую пустынь и 24 октября вышел было из дому. Не доходя Вышинской пустыни верст пятьдесят, пришлось вернуться обратно по случаю сражения крестьян с красноармейцами…»

Тихон отложил письмо и бережно разгладил листок с именами крестьян, с надписью «За здравие».

Неслышно появился кот Цыган. Просиял зеленющими глазами, мяукнул: звал гулять.

– Пошли, – согласился Тихон.

Заглянул в трапезную. Гостя уже не было.

– Ушел, – сказал Яков Анисимович. – Съел все мигом, взял хлеба на дорогу и ушел. Говорит, я счастливейший человек – с патриархом говорил.

– Жалко, что ушел, – подосадовал Тихон, – мне порасспросить его хотелось.

Кот Цыган сидел уже у двери, разглядывая замок.

Яблоки в саду светились. Трава была зеленая, но сердце зябло, пророча снег.

На корточках перед клумбой желтых календул сидел Ваня. Детей из соседних домов пускали в сад. Все они были друзья патриарха.

– Здравствуйте, – сказал мальчик. – Эти желтенькие так пахнут хорошо!

– Сорви, возьми домой.

– Нет, пусть живут… Цветов совсем теперь мало. И птиц мало. Одни воробьи.

Тихон показал на рябины в дальнем углу сада:

– Видишь, сколько ягод? Зиму надо ждать холодную, но зато снегирями налюбуемся. Горькая рябина для снегирей лучшее угощенье.

– А я тоже рябину люблю, – сказал Ваня. – Сморщенную, подмороженную. Смотрите! Смотрите! Цыган тоже цветы нюхает.

– Он у нас аристократ.

Ваня достал из кармана два камня.

– Я во чего нашел! – Размахнулся, высек сноп искр. – Хороший кремень.

– Да, тебе повезло, – согласился патриарх, взял камни, ударил один о другой, но ничего не получилось.

– Вы по острому краю бейте. Сильней! – забеспокоился Ваня.

Святейший ударил по острому краю и словно бы вытряхнул медленно погасающую гирлянду пахнущих грозою искр.

– Чудесно!

Ваня, получив обратно камни, понюхал их.

– До лета долго, а я стукну камень о камень – и будто гроза, молния ударила.

– Ты большой хитрец! – порадовался Тихон, но мальчик вдруг потупился и спросил важное для себя:

– А скажите, за Ленина молиться можно о здравии? Он ведь безбожник…

– Молиться о здравии за всякого человека можно.

– Я молюсь, – сказал Ваня, – а Венька говорит: пусть они все сдохнут, красные. Такое желать грех…

– Грех, – согласился Тихон. – Красные такие же русские люди… Дай Бог, чтобы все мы стали одного цвета.

По дорожке быстро шли Яков Анисимович и кто-то еще.

– Я пойду, – сказал Ваня. – Если мне попадутся кремни, я вам принесу. – И вдруг протянул свои драгоценности. – Берите, уж очень хорошие!

– Спасибо! – сказал патриарх. – Эти пусть у тебя останутся. Зима долгая, а ведь ты любитель грозы.

– Еще какой! – Ваня счастливо улыбнулся и убежал.

– Князь! – узнал святейший в госте Григория Трубецкого.

– Благословите!

Патриарх благословил.

– Я уезжаю на юг. Там решается судьба России.

– Берегите себя.

– Ваше святейшество, дерзну испросить благословения для вождя Добровольческой армии!.. Тайна благословения будет соблюдена…

Тихон опустил голову, но сказал твердо:

– Я заявил правительству о невмешательстве Церкви в политику, о высоте архипастырского долга… Славословить любовь и благословлять братоубийство? Так нельзя, совесть будет больна… Я думаю, вы поймете меня, князь.

– Простите меня, святейший!

– Я постараюсь иначе помочь страдающему народу. А все эти тайны, заговоры… Правда, сказанная шепотом, – разновидность лжи.

У Тихона щемило сердце, когда он вспоминал службу в Знаменском монастыре в декабре 1917-го. Это были первые патриаршии службы. Они возрождали Россию. Все верили в это. Епископ Тобольский Гермоген, подавая просфору, стал называть имена поминальных – за кого вынуть частицу.

– Николай, Александра, Алексей, Ольга…

– Это за бывшего государя, за его семейство? – спросил Тихон.

– Да, – сказал Гермоген. – Я отвезу эти частицы в Тобольск.

Царь, не желавший в царстве патриарха, получил-таки Кровь и Тело Христовы, преобразившиеся из хлеба и вина Таинством, совершенным по молитве святейшего. Но это оказалось благословением на Голгофу.

Тихон знал: вот пришла его очередь нести Крест, беспокоило одно – не чувствовал ни тяжести, ни смертного греха.

Большевики торжествовали: продержались у власти год. Это был воистину красный год. И Тихон решил сказать «народным комиссарам» самое для них ненавистное – правду.

Свое обращение к правительству в связи с первой годовщиной Октябрьской революции святейший зачитал на собрании Священного Синода и Высшего церковного совета.

– «Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян доставить торжество призраку мировой революции».

Тихон остановился, чтобы взять другой лист. Увидел, как нервно вздрагивает лежащая на столе рука митрополита Сергия (Страгородского). Было слышно прерывистое дыхание профессора Громогласова, он словно бы бежал из последних сил.

– «Не России нужен был заключенный вами позорный мир с внешним врагом, а вам, задумавшим окончательно разрушить внутренний мир. Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертию часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного, вами введенного суда. Казнят не только тех, которые пред вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже пред вами заведомо ни в чем не виноваты, а взяты лишь в качестве “заложников”…»

Тихон читал, не напрягая голоса, не подчеркивая трагических и особенно сильных абзацев, но ему казалось: слова бьют как по наковальне, воздух в зале звенит.

Наконец прозвучала последняя строка послания:

– «И от меча погибнете сами вы, взявшие меч».

Тихон складывал листы, вслушиваясь в обреченное безмолвие пастырей.

– Я думаю, этого не надо протоколировать, – сказал Сергий и, помявшись, добавил: – Это все-таки слишком жестоко… Подобным заявлением мы обрекаем себя на преследование…

– Картина страшная, но преувеличения нет нигде, – возразил Агафангел Ярославский. – Предлагаю одобрить обращение.

Встал мирянин Андрей Гаврилов, руки прижаты к телу, кисти повисли беспомощно: заяц перед дулом ружья.

– Правда – она и есть правда. Да ведь за правду-то они и убивают.

– И за крест убивают, – сказал Агафангел.

– И за крест убивают, – повторил Гаврилов, и слезы полились по его лицу.

Неловкую, затянувшуюся паузу прервал Тихон:

– Всю ответственность беру на себя. Обращение исходит от святейшего патриарха, значит, и все шишки ему.

– Вы еще шутите! – всплеснул руками Сергий.

– Побережем слезы для молитвы… Надеюсь, все понимают – обращение будет иметь смысл только при самом широком его распространении.

И тут поднялся Александр Дмитриевич Самарин:

– Существующее правительство пусть нам не нравится, но наш долг и святая обязанность поддерживать его.

Снова разразилась тишина. Недоуменная, враждебная.

Поднялся епископ Иоанникий. Он был вызван доложить Собору о хозяйственных делах, но не смолчал, не согласный с посланием патриарха:

– Ваше святейшество! Ваши высокопреосвященства! Не наше дело вмешиваться в политику. Заниматься агитацией духовным пастырям противопоказано, тем более возбуждать народ против правительства. Оно от Бога. Лучшего мы не стоим.

Молчание покрывало слова Иоанникия. Ни единой реплики – ни за, ни против. Обсуждение патриаршего послания не состоялось.

Уже после заседания Тихон сказал Иоанникию шутливым страшным шепотом:

– Тебя повесят!

– Повесят, и ладно! Будет, пожил на свете.

– А меня тоже повесят. Но другие!

Обращение было отправлено по адресу в день праздника, 25 октября. А до этого гектографы работали денно и нощно. Письмо патриарха, спрятанное в одежду, под стельку сапога или в виде оберточной бумаги, в поездах, в телегах, а больше пешим ходом разлеталось во все концы страны. Уже через несколько дней его читали в Добровольческой армии, и вскоре самые влиятельные газеты мира печатали его, чтобы показать рабочим своих стран истинное лицо народной власти в несчастной России.

А святейший тревожил господина председателя Совета народных комиссаров, стало быть, самого Ленина, еще одним посланием. Под Москвой, в Николо-Угрешском монастыре, красные рыцари ограбили и оскорбили митрополита Макария, старца за восемьдесят лет.

Ворвались в алтарь во время службы, в шапках, с револьверами в руках. Требовали капиталы – несгораемый шкаф, набитый золотом. Владыка отвечал, что живет на пенсию. Великан-чекист в кожаной куртке не постеснялся, ударил старика в лицо, заорал, приставил револьвер к груди. Но христианину смерть не страшна. И тогда начался кощунственный грабеж. Чекист схватил митру, напялил себе на голову, две драгоценные панагии – в карман, отодрал крестики со скуфеек, прихватил наперсный крест.

Тихон не понял, что вся эта гнусность – ответ народных комиссаров на его обращение.

Но мстительные власти припомнили святейшему и богородское стотысячное шествие. Протоиерея Богоявленского собора отца Константина Голубева, организатора патриаршего приезда, без суда и без следствия кинули в тюрьму. Продержали несколько суток. Может быть, ждали, когда дождь перестанет, и среди дня, не обращая внимания на толпу горожан, повели в лес. В этих краях сосновые боры, и отец Константин благодарил Иисуса Христа, что перед смертью поглядит на красоту Божью.

Смерть ему была уготована злая. Красноармейцы построились, поставили священника возле ямы, и вдруг один из них бросил винтовку:

– Он крестил меня. Не буду стрелять!

«Изменнику» скрутили руки, тоже поставили к яме. И опять незадача. Из толпы, стоявшей поодаль, прибежала женщина, заслонила батюшку собой. Расстреляли всех троих. И сразу начали закапывать. Отец Константин был ранен. Он поднимался из могилы, просил прикончить. Родная дочь его, ползая на коленях перед убийцами, молила о пощаде. Закопали. На толпу направили винтовки. И все глядели, как «дышит» могила.

Фамилия человека, устроившего казнь, – Бедов. В беде была Россия, но бесстрашные люди уже на следующий день приехали в Москву, в Лихов переулок, сообщили секретарю Собора Шеину о богородской трагедии.

Ночью к патриарху пришли депутаты Собора. Святейший уже спал, но поднялся. Митрополит Арсений сказал:

– Нам стало известно от человека надежного, верного – власти решили арестовать ваше святейшество.

Тихон улыбнулся:

– Экая новость! Меня, думаю, и в день интронизации хотели бы арестовать.

– Святейший, время страшное. Убили царя, убивают преосвященных и священников…

– Умереть? Что ж такого. Я хоть сейчас готов. Вот если мучить будут – неприятно, а пойти на это, видимо, придется.

– Разве можно допустить такое! – Арсений побледнел. – Все готово для вашего немедленного отъезда.

– Патриарх – в бегах! Нет, такого удовольствия я не могу доставить господам комиссарам. Патриарх для них хуже бельма. – И посмотрел на келейника: – Яков Анисимович, угощай гостей чаем.

Час был поздний, всех оставили ночевать.

Но сообщение верного человека оказалось точным. С обыском нагрянули уже на следующую ночь, 11 ноября. Комиссар Хрусталев изъял письма и устроил что-то очень похожее на грабеж владыки Макария. Револьвером, правда, не размахивал, до рукоприкладства не опустился, зато обвинил святейшего в воровстве.

– Митры, кресты, панагии – все это похищено из Кремля.

Описал, забрал.

В покоях оставил красноармейцев.

– Как это понимать? – спросил Тихон.

– Вы, гражданин Беллавин, арестованы. Арест домашний. Пока. На вас заведено три дела.

Торжествовала красная звезда. Ленин, получив две отравленные пули, выжил. Троцкий, собрав тридцать тысяч красноармейцев, изгнал белых из Казани, Сызрани, Симбирска, Самары. Командарм Ворошилов, рабочая кость, дважды побил под Царицыном казачьего генерала Краснова. Войска союзников получили отпор под Котласом и Вологдой. Провалился заговор трех послов.

Патриарх обезврежен.

Остается над народом поработать.

Прихожане московских церквей вели себя неспокойно, писали Ленину, писали народному комиссару юстиции Гуковскому, в МК, в ЧК: пусть власти разрешат патриарху служить на Рождество.

Члены Синода и Высшего церковного совета митрополиты Агафангел, Арсений, Сергий и другие тоже обратились к правительству с ходатайством освободить святейшего Тихона из-под ареста, брали своего начальника на поруки.

24 декабря, в Рождественский сочельник, красноармейцы и чекисты покинули Троицкое подворье. Патриарх получил свободу и, к великой радости православной Москвы, служил праздничную литургию в храме Христа Спасителя.

Власти, освобождая Тихона, давали и себе передышку.

Арест главы Церкви осложнял жизнь красным дипломатам, сплачивал противников советской власти.

Что ж, вот ваш святейший!

Интеллектуалы чрезвычайки готовились подсечь древо православной веры под корень – тогда и вершина засохнет.

21 января 1919 года чекисты и местная власть вскрыли мощи преподобного отца Кирилла Белозерского, основателя монастыря, дивного писателя русского Средневековья.

Власти ожидали взрыва народного гнева и особенно не трубили о своем кощунстве. Народ молчал.

Через неделю, 28 января, в Задонский Богородицкий монастырь, где покоились мощи святителя Тихона, покровителя святейшего патриарха, явились председатель местной ЧК Шипулин, некая комиссия и красноармейцы. В зимнем храме шла служба, молящихся было человек десять, им приказали очистить помещение. На паперти вместо нищих встали часовые с винтовками.

– Позовите архимандрита! – приказал Шипулин. – Производится вскрытие мощей по поводу полного разоблачения религиозного дурмана.

Гробницу красноармейцы распечатали без спросу, но к мощам не притрагивались.

Пришли встревоженный архимандрит и несколько монахов.

– Давно ли вы осматривали мощи? – спросил братию глава комиссии.

– Мощи освидетельствованы в 1861 году митрополитом Петербургским Исидором и двумя архиепископами, Воронежским Иосифом и Тамбовским Феофаном.

– Нетленные, стало быть? Сейчас поглядим. Вскрывайте!

Монастырские власти посовещались между собой. Разоблачать мощи досталось иеромонаху Иннокентию. Снял митру. Голова святителя забинтована. Повязки распороли ножом. Увидели вату, в вате череп. Волос и бороды не осталось.

Сняли облачение, подрясник, ветхую нижнюю одежду. Ни грудной клетки, ни позвоночных костей. Вместо кисти – перчатка. На ногах сандалии. Белые чулки, на одной ноге оказался матерчатый женский полуботинок. Вместо ступни – картон, голень и бедро тоже из картона. Далее вата и, наконец, мощи: берцовая кость.

Фотографии вскрытия, отчеты комиссии печатались в газетах. Подняли ор:

– Обман! Обман!

3 февраля в Воронеже вскрыли раку святителя Митрофана.

8-го в Калязине комиссия местных властей – тут были представитель Союза служащих трактирного промысла, делегат от бедноты, врач – «исследовала» мощи преподобного Макария.

В отчете сообщалось: «Давность происхождения костей соответствует шестым – восьмым векам (преподобный преставился 17 марта 1483 года.) Все кости проложены ватой, каковой оказалось около пяти фунтов. Между костями найдено разных медных монет 115 штук, серебряных монет семь, сломанная серьга, пуговица, крестик, булавка, маленький гвоздь, две гайки, пять кусков ладана, четыре бисеринки, сушеная груша, лаврового листу около полуфунта, кисть от пелены, два колпака, под костями обнаружено в пыли сосновой стружки приблизительно четыре ручных пригоршни».

Из Костромы святейший Тихон получил сообщение о вскрытии мощей святого князя Георгия от протоиерея Сперанского. «Мощи были вынуты в облачении, положены на стол, – докладывал отец протоиерей. – Князь Георгий представлял совершенный остов человека с искривленной левой ногой, с высокой грудью, с правильно сложенными целыми руками и головой с полными, но не выпуклыми глазами, отчасти провалившимися носом и ртом. Досадное молчание было нарушено возгласом Туркина: “А что такое у него на лице? Да ведь это маска. Хорошо сфабриковано! Врачи, пожалуйте к обследованию!”

И началось обследование, которое при всей корректности образованных врачей приняло характер анатомического и хирургического исследования трупа.

Маска покрывала собой всю переднюю часть лица, спускалась по бокам на уши.

Вдруг голос: “У Георгия татарами в битве была отрублена голова. Она приросла при перенесении тела”.

Исследователь перевернул мощи, расковырял позвоночник. Сказал, что он цел. Стало быть, чудо было».

– Боже! Как остановить все это? Как уберечь народ от безверия?

Вспомнился Торопец. Какое дивное чувство трепетало в груди, когда он мальчиком целовал икону с частицею мощей преподобного Исаакия! Икона была деревянная, а на губах оставался вкус серебра. Верилось – это святая сила вошла в кровь и в плоть для доброй жизни, для хороших дел. Исаакий был подвижник. Он испытал семилетний затвор, тяжкое искушение, немилосердную трехлетнюю болезнь, юродство. Он был богатый торопецкий купец, и имя ему было Чернь, а в Киеве он стал светом, ибо победил сатанинское воинство. В детстве поражал рассказ о странном подвиге Исаакия. Однажды он затопил печь, но в щели пробивались языки огня и дыма. Тогда преподобный встал на эти щели босыми ногами и стоял, пока не прогорели дрова.

Пришла мысль: он, святейший патриарх, тоже стоит теперь на адском огне, но щели огромные, языки пламени обнимают и жгут со всех сторон.

Мысль показалась искусительной.

Прочитал Иисусову молитву, гоня нечистого прочь.

Вернул себя к торопецкому детству. Прикладываясь к мощам, молящийся наполнял душу любовью, скопленной святыми деяниями пращуров. Новая власть – это очень ощутимо – задалась целью убить в русском человеке историческую память. Да, пожалуй, задача еще коварнее: идет подмена доброго начала на злое.

Для большевиков не созидание ценно, но разрушение. Им не дороги Рюрик, святой князь Владимир, Калита, собиратель земель, – восстания почитают добродетелью. Слава разбойникам: Болотникову, Стеньке Разину, Пугачеву!

Поношение святынь для большевиков – не что иное, как казнь православия. Надо хотя бы умерить этот сатанинский хохот.

Тихон тайной почтой разослал по епархиям «Доверительный циркуляр», просил устранять всякий повод к глумлению и соблазну в отношении святых мощей.

Вот распоряжение митрополита Владимирского Сергия, которое он распространил среди священников после письма патриарха:

«Если св. мощи представляют из себя целое или почти целое тело (с утратой только некоторых частей), то они полагаются в раку так же, как и теперь, т. е. облачаются в одежды, свойственные сану или званию угодника Божия, покрываются пеленами, покрывалами…

Если св. мощи представляют из себя только полный и почти полный костяк (скелет), то они в одежду не облачаются, а полагаются прямо в раке на пелену в порядке расположения костей в человеческом организме и покрываются пеленой или одеждой (например, мантией или схимой), без всякого, однако, стремления придать св. мощам вид целого человеческого тела. Перекладывать св. мощи ватой, устраивать для них особые тюфячки и подобные приспособления отнюдь не нужно.

Если же св. мощи сохранились лишь в виде нескольких разрозненных костей, что часто может случиться при существовавшей прежде свободной раздаче частиц св. мощей желающим, раздроблении их для положения под престолы, в иконы, антиминсы, – тогда св. мощи собираются в какой-нибудь приличный ковчежец (металлический или деревянный), который и поставляется в раку…»

Кампания «разоблачения» святых мощей стала уже не злобой дня, а злобой самого, кажется, существования советской власти.

В Тамбове, в раке преподобного Питирима комиссия нашла ковчег с костями, залитыми воском. В восковой слепок головы была вставлена кость, которая была видна в оконце и к которой прикладывались. «Нетленность, нетленность, где нетленность?!» – требовал местный газетчик.

А вот в Белгороде, после вскрытия раки святителя Иоасафа – его мощи были прославлены в 1915 году – ни комиссии, ни писакам покуражиться не пришлось.

Поразила чекистов сохранность мощей святого князя Глеба, сына Андрея Боголюбского. Мощи покоились в Успенском соборе Владимира. Не удалось превратить в посмешище древний храм, колыбель русской государственности.

В Софийском соборе Новгорода вскрывали все раки подряд: преподобного Никиты, святого князя Мстислава Удалого, святого князя Федора, брата Александра Невского.

Красные газетчики, разоблачая миф о нетленности, писали хлестко: «В груди шевелится гадливое презрение к побежденному восставшим пролетариатом царизму, прибегавшему к таким постыдным и наглым приемам для одурачивания порабощенного и угнетенного народа».

Отпора охамевшая безбожная власть почти нигде не встречала. Правда, в Твери, когда чекисты полезли в гробницу святого князя Михаила, то прежде всего нашли записку: «Большевики! Погибнете хуже, чем черви. Бог вас накажет! В аду вам мало места, ослепнете завтра».

Нет, не слепли, не падали замертво, оскверняя святыни.

Вскрывая раку Саввы Сторожевского в Звенигороде, один из членов комиссии сумничал:

– Посмотрите, товарищи, не собачьи ли это кости?

А чекист, схватив череп преподобного, ткнул им в лицо ризничного отца Ефрема:

– На, посмотри на своего заступника! – И повернулся к монастырскому библиотекарю: – Это для тебя святыня?

– Святыня, – сказал монах.

– А для меня вот что! – И пять раз плюнул на мощи.

На том глумление не закончилось. Останки преподобного, который был прославлен еще при царе Алексее Михайловиче, забрали в музей: довольно поклоняться – поглазейте!

Большевикам казалось, что они добрались до святая святых и убивают саму бессмертную душу православия.

В эти жестокие для Церкви дни святейший Тихон, получив рапорт архиепископа Астраханского Митрофана об исследовании чудес, происходивших у гробницы убиенного во время бунта Стеньки Разина митрополита Иосифа, указал совершить прославление святителя 11 (24) мая 1919 года.

Да торжествует свет над Россией и да рассеется тьма в душах осатанелых от бесчинства и крови.