Текст книги "Искания на Святой горе. Служение и борение иеросхимонаха Антония"

Неисполнимые желания

Потянул в себя воздух, чтобы не охнуть. Хуже некуда.

Менелик в ослепительной белой шамме, в бурнусе глубокого черного цвета – на груди строгая золотая ветвь, по подолу золотая кайма, лежит на полу, на циновке. Под головой эфиопская подушка – деревянная полукруглая подставка на двух ножках. Эфиопам удобно.

Смотрит перед собой, но видит ли, понимает ли? Тело недвижимо. И – никого.

– Кадильницу! – Отец Антоний глянул на брата Иеронима. – Святую воду! Масло!

Творя молитву, почти беззвучно, отец Антоний смотрел в лицо Менелику. Живой. Но где его душа? Перед Престолом Господа?

Служил скоро службу, могут прервать в любое мгновение. Снова глянул на брата Иеронима.

– Разоблачим! Надо растереть тело святым маслом. Я буду растирать, ты – кади.

Окропил болящего афонской водой, освященной, прикладывал к губам, к сердцу икону с мощами.

– Масло!

Брат Иероним подал кисточку, но отец Антоний налил елей в ладонь. Растирал Менелику грудь, тело. Тело, показалось, отвечает… живым теплом.

– Пой!

Пели с Иеронимом псалмы. Пел с верою – ждал чуда. Трудились, сменяя друг друга. Не поняли, что уже грянула африканская скорая ночь. Вошли слуги.

– Нам уходить? – спросил брат Иероним отца Антония.

– Собирай сосуды, да помедленнее. Святой водой окроплю.

В тронном зале эльфина отца Антония ожидало множество сановного народа. Горело, однако, не больше полдюжины светильников.

Отец Антоний видел среди ожидавших Вальде Георгиса, галласа Габро Егзиабера, раса Тасаму, бывшего командира, табанджа-яжей Аденоу.

Все разом поклонились иеросхимонаху.

– Ах, если бы негус углядел! – слово вырвалось горестное.

– Что углядел? – спросил Вальде Георгис.

– То, что ему открывалось!

Отец Антоний благословил крестным знамением собравшихся, но его уже уводили, не позволяя задерживаться. Через три минуты отец Антоний уже стоял среди людей Чемерзина.

Привезли в посольство.

– Вижу, что жив, – сказал Чемерзин.

– В параличе.

И пауза. Долгая. Отец Антоний горестно вздохнул.

– Позвольте этой ночью нам с братом Иеронимом помолиться в посольской церкви. Но завтра я хотел бы отбыть на озеро Хорошал.

– Где это озеро?

– В трех днях пути. Или, кажется, в двух…

Отслужил с посольским священником всеночную, отправил отдыхать брата Иеронима. Остался в церкви один.

Молился. Изнемог не от поклонов. Слово забрало силы, а крыльями не одарило. Душа – как пустыня, не дождавшаяся дождя.

Утром приехал Вальде Тадик. Чемерзин просил отложить поход на завтра. Отец Антоний, однако, был непреклонен.

– Дорога – это и есть моя жизнь. Не беспокойтесь о нас. Брат Иероним тоже бывалый воин и странник! – улыбнулся. – Господин Чемерзин, мы ведь люди скорые. Лейб-гвардия.

И верно! Озера достигли не через три, а через два дня. Заботами Вальде Тадика русских монахов ждали.

Был приготовлен удобный, с навесом, плот. На плоту переправились на остров.

Земля вокруг озера безжизненная. На острове ни людей, ни зверей. И воды питьевой тоже нет.

Растительность скудная, на взгорьях сожженная солнцем трава, мели на озере белые от соли.

– Истинная пустыня! – Отец Антоний был доволен.

– Здесь живут болезни, – сказал Вальде Тадик. – Потому и людей нет.

– Нет людей, но есть Бог! Верно, брат Иероним?

Брат Иероним согласился:

– Верно.

– Остается приобрести остров в аренду, а то и купить.

Вальде Тадика изумляла странная непрактичность скорейшего человека Эфиопии. Жить на Шале немыслимо. Вода питьевая далеко. В земле больше соли, чем почвы. И у этой пустыни стражем малярия.

Вальде Тадик поглядывал на брата Иеронима: почему не перечит отцу Антонию? Брат Иероним улыбнулся Вальде Тадику.

– Господь хранит нас!

И Господь хранил: в Аддис-Абебе отец Антоний не нашел среди любящих его, знаменитого героя, сиятельных особ ни единого, кто готов был дать деньги на обитель русских монахов на острове Шале.

Изумленный отец Антоний обратился к Чемерзину.

– Походатайствуйте! Я снова прошу аудиенции у лиджа Иясу. Мои планы – это искренняя забота о духовном здравии народа Эфиопии. Главное для меня не монастырь – иноков будет пять-шесть, – но семинария для отроков и юношей.

– Это большие деньги, – сказал Чемерзин.

– От пяти до восьми тысяч я буду вкладывать в подворье, в семинарию, – своих средств. В России найдутся и другие благотворители. Местные расы тоже должны поддержать меня.

– Если найдете мецената среди местных, я пойду к лиджу, – пообещал Чемерзин.

Увы! Отца Антония принимали бывшие его друзья так искренне, будто он осчастливил их, но денег на монастырь – не дали. Отец Антоний медлил с отъездом, а Чемерзин при очередной встрече положил перед афонскими монахами требование игумена Свято-Андреевского скита: возвращаться немедленно.

8 декабря 1911 года отец Антоний и брат Иероним отбыли из Аддис-Абебы на Афон.

Чемерзин тотчас доложил министру иностранных дел о завершении визита афонских русских монахов.

Доверительное письмо поверенного в делах посольства России в Эфиопии Б. Чемерзина от 15 декабря 1911 года министру иностранных дел России А.А. Нератову.

Милостивый государь Анатолий Анатольевич!

Широко задуманные планы о. Антония (Булатовича), как это можно было и предвидеть, не получили осуществления. По окончании своей болезни, длившейся около двух месяцев, названный монах немедленно пожелал приступить к исцелению недуга Менелика II, для каковой цели им были привезены несколько чудо творных икон, освященное масло и святая вода. Однако проникнуть к строго оберегаемому от общения с европейцами джанхою оказалось далеко не так просто, как это представлялось о. Антонию. Несмотря на формальное разрешение, данное в моем присутствии Лиджем Ясу на официальной аудиенции, прием откладывался со дня на день, и заветное желание о. Антония исполнилось лишь на четвертый месяц его пребывания в Аддис-Абебе.

Допущенные наконец к больному, о. Антоний со своим спутником монахом Иеронимом отслужили молебен, окропили и даже растирали тело императора святою водою и елеем, прикладывали чудотворные иконы, но никакого улучшения в состоянии здоровья Менелика не достигли. Единственным результатом их посещения было то, что с очевидностью было установлено, что император жив и что все слухи о подмене давно скончавшегося будто бы джанхоя похожим на него абиссинцем ложны.

Приведя в исполнение одну из целей своего прибытия в Абиссинию, о. Антоний попытался затем выяснить отношение местного правительства к остальным задуманным планам об учреждении Русской православной духовной миссии и Афонского подворья в Абиссинии.

Здесь ожидало его разочарование: как члены правительства, так и вообще знатные туземцы, которые ежеминутно изливали перед о. Антонием свои чувства любви ко всем русским вообще и к русскому духовенству в особенности, как только дело зашло об уступке для сооружения подворья русского монастыря острова на озере Хорошал (находящегося в трех днях пути к югу от Аддис-Абебы и облюбованного о. Антонием в настоящую поездку для указанной цели), нашли массу возражений, и о. Антонию так и не удалось заручиться положительным обещанием уступки ему намеченного участка земли.

Предвидя такой оборот дела, я уклонился от какого бы то ни было содействия начинаниям о. Антония, тем более что, как я выяснил в беседах с последним, у него самого планы были весьма смутны и не вылились в определенную форму.

Насколько я мог установить, в общем, намерения его сводятся к следующему.

Сооружение на уступленном абиссинским правительством участке земли скромного подворья Афонского Свято-Андреевского скита, в каковом поселится сам о. Антоний с 5–6 другими монахами, избранными им из числа уже высказывавших ему желание составить братию упомянутого подворья. При подворье учредить школу для детей, в коей давать первоначальное образование малолетним туземцам. Денежные средства, коих, по приблизительному расчету, потребуется вначале до 2000 рублей в год, а при развитии школьного дела и возможности преобразовать его в семинарию – до 8000 рублей в год, о. Антоний предполагает найти путем доброхотных пожертвований его прежних друзей и знакомых, сочувствующих делу просвещения Эфиопии, причем большую часть из них он будет вносить сам из тех денег, кои ему посылает ныне мать. Направление деятельности братии подворья будет исключительно религиозно-нравственное и просветительное, вне всяких политических тенденций.

С моей стороны, я заметил о. Антонию в виде критики этих предположений, что надежды на прилив пожертвований на такое специальное дело, как устройство подворья в Абиссинии, едва ли основательны и что ему, в случае одобрения его планов Святым Синодом, следует рассчитывать исключительно на свои личные средства. Кроме того, по моему мнению, имеется еще одна слабая сторона – это подбор сотоварищей. Едва ли можно сомневаться в том, что большая часть его братии, прельщенная ныне пылкими рассказами о блаженстве жить в Абиссинии, разбежится вскоре после того, как ознакомится со всеми трудностями, которые предстоит испытать им на лишенном пресной воды острове, в местности, не отличающейся здоровым климатом, вдали от всякого человеческого жилья.

Наконец, сам о. Антоний, будучи человеком сильного духа, в то же время весьма слаб здоровьем (он страдает малярией и глазами) и весьма несведущ в делах житейских, что отнюдь не может благотворно отразиться на его деятельности.

К тому же духовное начальство Свято-Андреевского скита неодобрительно, по-видимому, относится к его затее, что сказалось в настоятельном и спешном вызове его обратно на Афон. Ясно, что скит неохотно расстанется с образованным, глубоко верующим и богатым сотоварищем.

8 декабря о. Антоний (Булатович) выехал отсюда на Афон, увозя с собой одни надежды и ни одного положительного обещания со стороны власть имущих.

Время покажет, как он попытается осуществить свои планы.

Примите, Милостивый Государь, уверения в глубоком моем почтении и таковой же преданности.

Б. Чемерзин

Книга вторая
Борение. Кощунство

8 января 1912 года иеросхимонах Антоний поклонился иконам своей каливы в Свято-Андреевском скиту. Дома.

Даже тень тысячелетнего ореха показалась домашней. Чрезмерная роскошь собора – встретила уютом.

На службе плакал сладчайшими слезами. Выливалось горе эфиопских неудач. Харар, Аддис-Абеба, река Ома, чреда вершин, сомалийская пустыня – молодость и счастье. Страна подвигов. И все стремления – прахом. Старость пожаловала. Ничего старческого за собою не примечал. Менелик одряхлел? Но тело негуса – сплошные мышцы. Сама Эфиопия сдала? Эфиопии тысячи лет, а при Менелике всякая пядь великого царства возродилась не хуже феникса.

Все! Горные попрыгушки, ежедневное сражение со временем, когда вырывал у вечности сутки, часы, секунду, половину лошадиной головы, – позади.

Свято-Андреевский скит.

Калива в саду.

Молитва.

Отстояв полунощницу, спал, как младенец. Пробудился – утро розовое. Миндаль расцвел. Но было еще какое-то неосязаемое чудо.

Тотчас понял, что это. В каливе, в саду, на горах – тишина.

В этой тишине мерещилось затаившееся детство. Захохочет, выскочит, и вот оно – чудо. Антоний слышал, как сердце стучит, выговаривает слова Иисусовой молитвы.

О молчании тосковал в Аддис-Абебе. О молчании Афона! Но Господи! Как же быстро молчит человек! Так оно и есть: Святая гора – убежище молитвенной тишины, да ведь и на Святой горе – люди.

Уже в день отдания праздника Богоявления в каливу с соседом иеродиаконом пришли знакомые старцы с Фиваиды: брат Ириней да иеромонах Феодорит. Смотрели на Антония, как на корабль, прибывший в их море, – спасти.

– Не живем – бедствуем! – вырвалось из груди отца Феодорита.

Шея старца Иринея – как у замученного гусенка: две жилы да желвак гортани.

– Не молимся – плачем.

Сердце пыхнуло в отце Антонии гневом. Старцы по пятьдесят лет на Афоне, и, видите ли, молятся они не этак и не так. До отчаянья стариков ученые мерзавцы довели. Афонских подвижников – до греха, отчаянья. У Иринея в глазах слезы стоят не проливаясь.

– Кто же теперь ваш гонитель? – Отец Антоний помнил: иеросхимонах Алексий (Киреевский), духовник скита Новой Фиваиды, – переведен на Константинопольское подворье.

– Отец Алексий! – У старца Иринея ресницы задрожали и слезы наконец-то выкатились из глаз.

– Как так?! – не понял Антоний. – Или мудрецу-книгочею скучно стало в стольном граде Вселенной? Без простецов Фиваиды скучно.

– Не ведаем, – горестно покачал головою иеромонах Феодорит. – Вернулся к нам скоро и тотчас объявил книгу отца Илариона – соблазном хлыстов.

Старцы, усаженные за стол, будто первоклассники в первый свой школьный день, обмерли, онемели.

– Что у вас происходит?! – Отцу Антонию стало не по себе. Неужто его горчайшие неудачи в Эфиопии через море перебрались?

– Батюшка Феодорит не посмел служить с отцом Алексием! – Старец Ириней подержал ладони над чаем и поднес к лицу. – Благочинный в наказанье запретил батюшке в алтарь заходить. На три года наказанье.

– До репрессий, стало быть, дошло дело?

– Этого ему мало! – Отец Феодорит осенил себя крестным знамением. – Донес владыке, будто мы по темноте своей в Троицу Единосущную вводим четвертую ипостась – имя Иисуса.

– В прошлом годе, – лепетал старец Ириней, не сдерживая всхлипов, – игумен Мисаил под страхом отлучения от причастия воспретил в Пантелеимонове монастыре и во всех скитах даже поминать на духу с духовниками об имени Иисусовом.

По глазам Антония полыхнуло ослепительно, тишина разразилась как пропасть.

– Страшно…

– Страшно! – всплеснул ручками старец Ириней. – Келейник строителя нашего отца Авраамия начертал на бумажке «И исус», бумажку смял, в карман сунул, а нам пустые руки показывает. «Я вашего бога спрятал, и нет его! И молиться вам некому!»

– Кощунство.

Отец Антоний вышел из-за стола, поклонился старцам до земли.

– Терпите, братья. Тотчас иду к игумену Иерониму. Все, что вы рассказали – кощунство.

Наталья

Игумен архимандрит Иероним светился, принимал желанного насельника каливы.

Деяния Булатовича – тайна империи, тайна царских особ. Но какой это естественный человек, иеросхимонах Антоний! Лицо ясное, глаза искренние. Если угнездилась обыденная мелочная неправда, посмотреть в такие глаза – стыдно.

Булатович первое, что усмотрел в келлии игумена – книгу «На горах Кавказа».

– Рецензию пишете? Я только что узнал, отче, странное. В наших скитах и в самом монастыре якобы на исповеди запрещено произносить – да ведь под страхом отлучения! – имя Иисус.

Игумен выронил четки, о стол ударились.

– Я устал от всего этого.

– Но что происходит?

Игумен взял книгу.

– Второе издание. Была бы обыкновенная перепечатка, и мы жили бы, как жили, но отцу Илариону втемяшилось напечатать в конце тома письмо к неким духовным лицам. Эти лица себя узнали.

Игумен вышел из-за стола, показал на свое кресло.

– Садись, брат Антоний. Пойду распоряжусь – столько житейских дел, а ты прочитай письмо. Вернусь, поговорим.

Кресло резное, дерево драгоценное, стол – состояние. Все принадлежит скиту, и все-таки… Батюшку Нила Сорского сюда бы с его болот. Впрочем, скит Ватопедского монастыря изначально строили как дворец Вселенского патриарха. Надел очки, прочитал письмо. Ни единого резкого слова, ничего навязчивого.

Вернулся игумен.

– Я мало что понял, – признался иеросхимонах. – Кто это – Наталья? Почему к ней такое почтение? Кому показалась обидной или, по крайней мере, неудобной, публикация письма? Имен нет, место не указано. Обычное назидание.

Отец Антоний оставил место игумена.

– Вот сюда! – показал Иероним, садясь с гостем на диван. – Тебе должно знать все, как есть. О Наталье мне мало что известно. Кажется, она с Урала, из Екатеринбурга. До Распутина ей далеко, но дерзости этой сударыни уж очень смелые. Объявила о ежедневных видениях Пресвятой Богородицы. Приходит к ней Богородица по ее желанию. Видимо, какие-то предсказания сбылись. Пророчицу переманили в стольный град.

– Верчение столов, богоискатели, истеричные дамы мистических салонов! – Отец Антоний поморщился. – При чем тут Афон?

– Случайность! – Игумен придвинулся к гостю. – Сия особа вознамерилась посетить Святую землю. Паломница. Тотчас сливки петербургского света потекли вслед за кумиром. Толпой! А документы на посещение Иерусалима оформляют в Одессе.

Игумен Иероним положил руку на руку Антония – так некогда утешил послушника Никифоро-Геннадиевского подворья батюшка Иоанн, живший в Кронштадте.

– Может, и не случайность. – Лицо игумена осунулось. – Ждать визы приходится две недели. Остановилась Наталья на по дворье Пантелеимонова монастыря – именно здешняя канцелярия обслуживает паломников. Братия подворья, увидевши, с каким благоговением относятся титулованные паломники к матушке Наталье, послали на Афон телеграмму. Сообщили о дне прибытия парохода к берегам Святой Горы. Вот и вся история. Приветствовать Наталью явилось все начальство Пантелеимонова монастыря. Наталья встречала гостей, сидя на своем путевом ящике. Приехали отец игумен, отец наместник, отец благочинный, отец казначей, и те, кто вокруг начальствующих. Все кланялись Наталье, иные целовали ей руку, а она сообщала, что говорит ей о каждом Божия Матерь.

– Божия Матерь тоже была на пароходе?

– Выходит, была. О ком-то сказала: «Сей Мой раб». Так передавала услышанное Наталья, а иным говорила сурово: «На тебя Матерь Божия косо посмотрела».

– Вы были на пароходе? – уж очень спроста спросил отец Антоний.

Игумен вздрогнул:

– Я был далеко от Афона! – и прибавил: – Господь хранил.

– Какое-то детство. Нелепое! – У отца Антония даже плечи опустились.

– Это – мирская слава! – быстро возразил игумен Иероним. – Ты прав, брат! Люди на Афоне – как дети. Тут ведь вот что еще… Все, кто ездил к Наталье, друзья старца Илариона. Они ведь сами написали ему о пророчествах. С восторгом! А старец в ответ – свое письмо. Ладно бы по почте…

Игумен поднялся с дивана, быстро ходил по кабинету. Отец Антоний встал.

– Я пришел говорить о старцах Фиваиды.

– Фиваида! Фиваида! – вскричал игумен. Остановился перед отцом Антонием. – У меня на тебя, брат, надежда. Вы прошли войну, половину земного шара. Если мы не погасим тлеющих углей сегодня – сегодня! – завтра сгорим.

Придвинулся к отцу Антонию.

– К тебе, брат, старцы тянутся. Если мы, ученые да умные, вспомним наконец, что ум и образование даны человеку для пользы, – беду пронесет, как тучу.

– А Киреевский? А гордыня университета и академии?

Игумен приник плечом к плечу Антония, по-афонски.

– Для тебя, брат, неправда, пусть даже малая, недопустима. Напиши все, что думаешь… Уж как-нибудь смирятся и те, и те, и мы с тобою.

– Благослови, отче!

– Бог благословит, а мы порадуемся.

Игумен сел за стол, положил руки на книгу.

– Ох, высоки горы Кавказские! Старец Иларион написал о лучшем, что было в его жизни.

Письмо старца Илариона

И уже через час в каливе, которая в саду, цокала буковками пишущая машинка. Заглавие было найдено сразу: «О почитании имени Божия».

У монахов всякий день – чудо.

Недели не минуло, а отец Антоний принес в скит готовую работу. Игумен Иероним был в соборе Апостола Андрея Первозванного.

Изумительный, строгой красоты паркет – золото по черни – натерт до сияния. Отец Антоний поскользнулся, но ловкости кавалерийской не убыло: прокатился на ногах, как на коньках.

Засмеялся, чувствуя себя мальчишкой. Тотчас угомонил нелепое веселие суровой отрешенностью – игумен, вот он!

– Брат Антоний! Для меня видеть тебя – праздник души: истинный насельник Афона!

Рукопись Иероним принял радостно.

– Прочту безотлагательно.

Возвращаясь в каливу, отец Антоний ужаснулся и словам игумена, и своей личине, состроенной ради начальствующего… Фальшь постыдная: инока изобразил, будто не инок.

Шел садом, прикасаясь руками к веткам, к листикам, творя Иисусову молитву. Вспомнил: в каливу должен прийти бывший гусар. Усмехнулся: не хватало состроить из себя афонского схимника перед паломником с Большой земли. Остановился, расстроенный, растерянный, упал на землю, кланяясь белому свету и Богу: ежели озадачило, как ты выглядишь, – мирянин в тебе не смирен. Вон как себя выказывает.

И еще раз покорил себя: гость, должно быть, уже пришел…

Гость и вправду ждал хозяина каливы.

Когда человека к человеку приводит Господь, все пустое отмирает. Ни единого слова не сказано, а душа объята расположением.

На Афон инок Павел Григорович приехал с Кавказских гор. Оказалось: гусаром он не был, но кавалерист – штабс-ротмистр Переяславского драгунского полка.

Паломник знал о беде фиваидских простецов, встревожен неприятием афонскими властями книги батюшки Илариона. Военный совет состоялся тотчас. Антоний поделился с гостем смутным пока что замыслом защищать старцев Фиваиды – основательным богословским трудом. От умничанья Киреевского, от жестоких репрессий Агафидора.

– Надо, чтоб кто-то написал Апологию во славу имени Иисуса Христа. Надо очень быстро найти достойного богослова. Сам я академий не кончал, насельников Афона почти не знаю…

– Господи! – воскликнул брат Павел. – Господи! Ты привел меня в сию каливу послужить славе Твоей! Отец Антоний, библиотека для меня дело желанное. Поищу изречения святых отцов об имени Божием. Пиши! Вот только с чего бы столь ярое неприятие книги батюшки Илариона? Я был в Киево-Печерской лавре. Они в третий раз издали «На горах Кавказа». Тираж десять тысяч!

– Откуда неприятие? Высокомерная гордыня ученого бого словия. Как это, простец – после сорока лет молитв и поклонов – посмел говорить и – ужас! – писать о Боге! – Отец Антоний подавил в себе гнев крестным знамением.

– Тут еще что-то, – покачал головою брат Павел. – Я переписал для себя письмо отца Илариона. Адресовано другу. Наш старец спасался на Святой горе двадцать один год!

Положил на стол несколько листочков.

– «На твое любезное письмо отвечаю по силе и своему разумению…»

Так пишут знакомым.

– Пожалуйста, брат Павел, прочти вслух самую суть. У меня с глазами беда.

– Скажем, отсюда. – Брат Павел, читая, водил по строкам пальцем. – «Было ли когда-нибудь что-либо подобное, о чем дерзает говорить оная женщина N, поставляя себя на такую близость к Божией Матери, какой еще не был удостоен ни один из людей». А вот как апостолы говорили: «На Ню же взирати не можем. И Той достойныя чести воздати не мощно, старейшие же небесные силы прекрасно пред гробом предъидяху, и невидимо вопияху Превысшим небесным чиноначалием: “Возьмите врата князи ваши и сию премирно поднимите, яко Матерь присущного Света! Тоя бо преизящное превосходит всяк ум!” Видите, какая страшная и неисповедимая слава по достоянию сопровождает Честнейшую! Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим, что сами Апостолы не могут не только с нею беседовать, но даже и взирать на нее, по причине неприступной славы».

– И выводы?

– Выводы? – Брат Павел ткнул в конец письма. – «Вы, конечно, виновны в том, что легкомысленно поверили нелепости, чем обнаружили в себе отсутствие разума духовного и дара различения духа истины от духа лестна, а может быть, соблазнили и других, которые поверили этой нелепости».

Отец Антоний закрыл ладонями глаза.

– Извини, брат: я в свою тюрьму, – достал из ящика стола бархатный мешочек. Натянул на лицо. – Отец Иларион – мудрый писатель. Ни проклятий, ни насмешек. Главное, ни единого имени.

– Место тоже не указано, – согласился брат Павел.

– Увы, именно гонители старцев Фиваиды поклонились Наталье. Такая ведь наивная нелепость! Но игумен Мисаил подверг запрету имя Иисуса на исповеди. Смириться перед таким запретом – грех.

И снова положил ладони на глаза, скрытые темной тканью.

– Глаза уже не от света болят, от всего этого…