Текст книги "Искания на Святой горе. Служение и борение иеросхимонаха Антония"

Грустное примирение

Отдание праздника Преображения Господня – 13 августа. Последние два дня Успенского поста. Год 1912-й. На земном шаре – благополучие устоявшегося мира, ведомого Европой. Беспокойство, причиненное Вселенной Американскими Соединенными в государство Штатами, – угомонилось: захвачены Куба, Гавайи, Филиппины. Россия безвольно, происками семейства Романовых – уступила государству ковбоев Аляску. И тотчас эти самые ковбои нашли на Аляске золото. Началось бешенство золотой лихорадки. Впрочем, что же тут необычайного. США – порождение Великобритании. А у Великобритании вместо сердца – клещ величиной с островок, называемый Англией. Клещ, напитавшийся кровью всех народов, всех континентов. Сегодня похудевший, смирившийся с этой самой ковбойской страной, оттяпавшей у властелина мира Северную Америку.

Но ведь и в Европе объявились новые государства. Прежде всего – слившаяся воедино Германия. Немецкий кулак одним ударом сшиб с ног саму Францию. Вот и авторитет, таящий в себе всемирную жуть.

Другой европейский новичок – Италия. Наследница Древнего Рима, но не Рим. Чтобы чувствовать себя Европой, надобны колонии. Сунулись в дикарскую Абиссинию, и – позор. Дикари с ружьями выпороли наследников Цезаря. Теперь Италия пытает свое счастье в Ливии. Турция одряхлела, но отщипнуть от Османской громады нынешнему Риму удалось всего лишь полоску суши на африканском побережье.

Из наследия великодержавного XVIII столетия остались как раз Турция с турецким султаном да Россия с батюшкой царем.

Впрочем, Турцию рвет на части свора балканских такс. Такса – собачка малая, да злобная.

Россия незыблема. Впрочем, без Аляски, без фортов в земном американском раю, где теперь Лос-Анджелес.

13 августа 1912 год…

Ни на Афоне, ни на Валааме, ни среди прозорливцев Киево-Печерской лавры, лавры Троицы Сергия Радонежского, ни на Керженце, ни на Соловках, ни на краю православия, а это Алеутские острова – не было ни единого, кому Бог открыл бы тайну об августе 1914-го, октябре 1917-го, июне 1918-го – последнего года России.

Для иеросхимонаха Антония (Булатовича), обживавшего новую для себя келлию Благовещенского скита, день 13 августа выдался уж очень хлопотным. Преображение Иисуса Христа на горе Фавор с детства тревожило близостью к Светоносному. Быть с Богом, видеть Его Преображение удостоились Петр, Иаков да любимый Господом Иоанн Богослов. В детстве Саша Булатович к груди прикладывал Евангелие, чтобы свет Фаворский сердца коснулся.

В праздники радость к радости. Вчера, уже перед сном, в келлию отца Антония пришел столяр Михаил. Рассказал, как передал «Апологию» московскому епископу Трифону. В собственные руки.

Преосвященный рукопись принял, прочитает ли? Человек он ученый, ревнитель православного отношения к людям. Христа в себе несет. Стало быть, от правды не отвернется.

И вот 13-е. С утра, после службы, отцу Антонию предстояло сочинить письмо Патриарху Константинопольскому Иоакиму III. Защитить иноков русских монастырей и скитов Афона от игуменов своих же обителей, от ученых умников, соорудивших, отрицая книгу старца Илариона об Иисусовой молитве, – ересь. Отвергают в имени Иисус – Бога.

Письмо писал от себя: «Я, недостойное чадо Ваше, считаю долгом донести Вам о той ереси, которая ныне распространяется на Афоне нашими русскими иноками. Имя Божие искони церковь почитала неотделимым от Бога и веровала, что имя Божие есть Сам Бог, веровала, что имя Божие есть страшно и свято, как и Сам Бог, веровала, что и таинства совершаются Божественною силою имени Божия, как говорит, например, Феофилакт Болгарин».

Со страстью писал, но имен еретиков не стал называть. О сути клеветы сказал коротко:

«Фиваидским пустынникам, восставшим на защиту имени Божия, приписывают, «что они якобы не Богу молятся, а только трем буквам И.М.Я. Или что они не Господу Иисусу молятся, но одному голому имени Его».

Рассказал о гонениях: «Исповедники на скиту Фиваиде, за нежелание служить литургию совместно с Алексием (Киреевским) были тяжко наказаны. Так, например, иеродиакон Марин переведен на кухню и запрещен от служения на 3 года».

Помянул: «Фиваидским пустынникам приписывают и такую ересь, будто стали говорить, что существо Божие есть имя Его».

«Просим и молим, Ваше Святейшество, – заканчивал письмо отец Антоний, – обратить внимание на вопиющее сие дело и на дерзостное распространение ереси на Афоне, в твердыне православия».

Правда, высказанная Вселенскому Патриарху – вселенской правде, – окрылила.

Апология-то без движения! Противостоять Хрисанфам, Агафодорам, а вождем у них сам Антоний (Храповицкий) – без широких публикаций – химера.

Экземпляр «Апологии», машинописный, ушел к преосвященному Трифону – на руках остался оригинал.

Посылать огромную рукопись в популярные издательства – бессмысленный риск, но среди радетелей имяславия называют Михаила Александровича Новоселова. Редактор-издатель «Религиозно-философской библиотеки» создал вокруг себя «Кружок ищущих христианского просвещения».

Отец Антоний сел за письма в Москву.

Писал, как своему:

«Вам, вероятно, небезызвестно, что в настоящее время возник спор о новой ереси – ИМЯБОРЧЕСКОЙ, состоящей в том, что проповедники сей ереси решаются отвергать веру в неотделимость имени Божия от Бога и в то, что воистину имя Божие есть Сам Бог, но низводят имя Божие на степень простого мертвого тварного слова. Во-вторых же, они отрицают присущность имени Божественной силы (громадная разница признавать имя Божие Богом или приписывать ему Божескую силу). В-третьих, они низводят имя Иисус на степень “имени меньше всякого имени”, говоря, что это имя принял Сын Божий, но только в человечестве Своем. На стороне сих имяборцев стоят высокоумные интеллигенты, которым, очевидно, кажется невероятной по гордости ума их вера во имя Божие и непонятны страх и благоговение перед именем Божиим, которым искони отличалась ветхозаветная Церковь и новозаветная православная. Увы, на стороне имяборцев стал и архиеп. Антоний Волынский».

Сообщал: прилагает копии с хульных статей, напечатанных в «Русском иноке», просил прочитать «Апологию», ибо «имя Божие ныне для высокоумных и интеллигентных переучек стало совершенно ничто!» Надеялся найти отклик, потому и предлагал.

«Если бы Вы изволили принять участие в сием деле и пожелали бы напечатать мою “Апологию”, то потрудитесь мне написать словечко, и я Вам ее вышлю в исправленном для печати виде. Но, может быть, вы и сами что-либо напишете – в таком случае пользуйтесь собранными в “Апологии” материалами».

Перечитал письмо. Может быть, смиренность уж очень явная, но ведь не фальшивая. Он готов, чтоб «Апология» дела ради разошлась на цитаты.

А глазам отдых нужен. Надвинул повязку на лицо. Творил Иисусову молитву. Господи! Для молитвы времени нет. Это на Афоне-то! Мир посягает и на саму суть молитвы. Не так молитесь, пустынники!

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…

– Отец Антоний! – звали настойчиво, но не повышая голоса.

Сдвинул с глаз повязку: отец Парфений с двумя иноками, все смотрят на дверь. В дверях игумен Иероним и еще кто-то…

Встретились глазами: игумен подхватился, метнул поклон до земли.

Тут и отец Антоний поспешил подняться: поклон на поклон.

На лице игумена тюря: слезы, страдальческая краснота на щеках, губы шевелятся.

– Грешен! Прости! Батюшка, прости невежество! Невежество душу губи-ит! – Руками сжал голову. – Батюшка!

Два темных облака пошли друг на друга, слились, обмерли.

На Афоне иноки, приветствуя, касаются плечом плеча. А тут – облобызались. По-русски.

Игумен, покачивая сокрушенно головой, все говорил, говорил:

– Невежество – грех подлейший. Где невежество, там и сумасбродство, неразумение.

Руки, такие властные, на животе пристроились смиренно.

Старец Парфений с иноками усадили игумена в кресло, другое придвинули для отца Антония.

Робко светясь глазами, игумен, чуть кланяясь, принялся упрашивать иеросхимонаха:

– Свято-Андреевский скит – твой скит! Сам Первозванный благословил твое пострижение. Отец Антоний! Насельники просят тебя – возвращайся. Не ко мне, грешному игумену Иерониму, – в Дом Господа нашего, в Дом апостола первейшего.

И лицом к лицу.

– Все, что стряслось, – горе! Батюшка! Тебе открыто вдесятеро против моего. Вся мерзость моя – для тебя не тайна. Прости!

Расстались, примирившись. О возвращении в скит отец Антоний ни слова не сказал. А все-таки хорошо.

Утешение посылает красивые сны. Три ночи кряду снились отцу Антонию благословенные многоверстные овраги Луциковки, дебри вишневые. И вишня в снах уже вызрела. Ягоды – рекой.

Видеть в снах вишню – к испытанию непостоянством во всяком деле, к труду тщетному, к неисполнению обещаний.

Дело мирян о снах иметь беспокойство. Но вот ведь что было у монахов, отрекшихся от мира.

Вещая вишня

12 сентября 1912 года были написаны два письма: одно в Стамбуле, другое на Афоне.

Константинопольский патриарх Иоаким III адресовал свою грамоту «Высокопреподобнейшему игумену Священного, Царского и Ставропигиального Св. Пантелеймонова Монастыря на Афоне Кир-Мисаилу с братией монастыря и всем на Святой горе подвизающимся. Русским по происхождению благоговейнейшим монахам».

На Афоне, в Благовещенском скиту, в этот же день составлена «Жалоба на архиепископа Антония, поданная обер-прокурору Св. Синода 12 сентября 1912 г. иеросхимонахом Антонием».

Святейший патриарх со своего Вселенского престола сурово увещевал русских правдоискателей, «тем из монахов, которые бессмысленно богословствуют и ошибочную теорию о божественности имени Иисус выдумали и распространяют, советуем и повелеваем отечески тотчас же и строго отстать от душевредного заблуждения и перестать спорить и толковать о вещах, которых не знают». К некоторым патриарх грозил применить строжайшие меры, а также запрещал чтение книги «На горах Кавказа».

Жалоба иеросхимонаха Антония осуждала хульные статьи инока Хрисанфа против имени Господня, напечатанные в «Русском иноке», под редакцией архиепископа Волынского и Житомирского Антония, уличала самого владыку Антония в ереси имяборчества.

В седьмом пункте жалобы иеросхимонах предупреждал: «Своими хулами в “Русском иноке” архиепископ Антоний осквернил, и заразил, и возмутил все Русские и Афонские монастыри, и вызвал в них раскол. И если Святейший Синод не обратит должного внимания на архиепископа Антония и его ересь, то и в России неминуемо произойдет раскол».

Подпись под жалобой была пространная: «Афонский иеросхимонах Антоний. По званию же в России: отставной ротмистр л. – гв. Гусарского Его Величества полка Александр Булатович».

А вишня, обильная во сне, и в жизнь просочилась обильно – испытаниями, неурядицами. И это на Афоне, на Святой горе.

Ученые-богословы Хрисанф и Феофан предложили архимандриту Агафодору свой план усмирения недовольных. Составили «Акт о исповедании веры во имя Божие». Утвердить акт предлагали совету старцев монастыря, а потом дать на подпись всем инокам обители. Подпишут, и распре конец.

Двадцатого августа 1912 года свершилось: акт советом старцев был утвержден.

А вот подписи игумен Мисаил собирать открыто не осмелился.

В келлию игумена приглашали по одному. Духовник Агафодор зачитывал акт и указывал место, где поставить подпись. Выше стояли росчерки игумена, наместника, старцев совета монастыря.

– Если вы согласны с актом, подпишите, – говорил духовник, но какое могло быть несогласие: «Мы веруем во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, Иже от Отца рожденного прежде всех век: Света от Света…»

Двадцатое сентября – день пророка Самуила, пятнадцатого и последнего судии народа Израиля. Состарившись, Самуил передал власть сыновьям Иоилю и Авелю, но они были съедаемы корыстью, и тогда народ возжелал иметь над собой царя. Самуил помазал на царство Саула, сознавая, какое это падение народа: отвернулся от водительства Бога. Впрочем, народ желал быть ровней с другими народами. У каждой земли свой царь.

Пророку Самуилу довелось-таки дать Израилю святого царя. Давида на царство помазал.

Должно быть, смута жизни последнего пророка Израиля положила печать на 20 сентября 1912 года, на афонские русские монастыри.

Келейный совет старейшин Пантелеймонова монастыря утвердил «Акт о исповедании веры во имя Божие». И в тот же день распространились слухи о дипломатической миссии отцов Кирика и Алексия (Киреевского) в Константинополь к патриарху Иоакиму III.

Слухи мерзостные, но не лживые, причалили к Святой горе двумя пароходами: один пришел из Одессы, другой – из Царьграда.

Верные имяславию иноки, жившие на подворье Свято-Андре евского скита в Одессе, сообщали: отцы Кирик и Алексий (Киреевский) повезли для мзды в патриаршую канцелярию триста фунтов зернистой икры. Икру закупали для Константинополя в Одессе.

Из недр патриаршей келлии в Благовещенский скит пришло еще более тревожное и прискорбное оповещение: отец Кирик для достижения неких тайных целей имеет пятьдесят тысяч дорогих русских рублей.

И что поделаешь, вместо молитв отец Антоний сел сочинять очередное письмо. Письмо пошло патриарху от имени фиваидских иноков.

«Считаем священным долгом предупредить Ваше Святейшество, – писал иеросхимонах Антоний от имени простецов Русского Афона, – о прибытии к Вам в Царь-Град великого возмутителя горы Афонской и хулителя имени Иисуса и великого клеветника православных». Все это об отце Алексии (Киреевском).

Пророк Самуил благоволил правде. В тот же день письмо фиваидских старцев с волны на волну отправилось к Вселенскому патриарху.

Отец Антоний видел со своих гор пароход, уходящий за горизонт. Писать письма Святейшему, да Вселенскому, – все равно что прийти из Луциковки в Зимний к царю. Но выхода не было.

Вспомнил вдруг, как рас Вальде Георгис вместе с солдатами ловил шаммой рыбу в реке Кори. Своими руками полководец четырнадцать большущих рыб поймал. Вкус той ухи и теперь на губах. Дела Вальде Георгиса были истинно царские, землями владел огромными. Множество африканских царств те земли вбирали в себя, а человек для солдата был доступный.

Выпало отцу Антонию несколько дней тихих, для молитв.

Порадовался: игумен Иероним не присылает звать в скит. Может, тоже молится.

Дожили до доброго праздника сретенья Владимирской иконы Пресвятой Богородицы. Икона, принесенная в Москву из Успенского собора во Владимире, остановила на Дону Тимура Аксака. В Ельце себя запечатлел завоеватель мира. Величавая жена с вершины Светоносной горы указала ему предел, за который – нельзя. Тот предел был границей Московского княжества.

Странные параллели.

Потянулся отец Антоний к природе.

Схимонах Досифей

Покойно было глазам. На что ни посмотри – чудо жизни, чудо Афона.

Море – великое. Горы до небес тебя подняли. На горах небо с тобой и в тебе. Но и в тебе оно – необъятное великое. И земля – великая. Земля рождает правду жизни.

У ног травинка. Вот она – правда жизни. Опустился на колени – быть ближе. Травинка Афона. Зеленый стебель, зеленый узкий листик, но в этой травинке весь Афон.

Прочитал Иисусову молитву, и – открылось. С Господом надо говорить, как говорит с Ним, со Светом, – травинка. Молчанием. О своем у нее молчание, а молитва о всей Святой горе. Молитва изумления жизнью. В каменном изумлении – камни. Молчание огромного ореха такое же, как молчание травинки. Захотелось молчать, утаивая дар слова.

Слово возносит тебя над миром. В Слове – Бог. И – человек в Слове.

Вот оно, смирение: быть земным, коли ты земной, и быть Вселенским, ибо ты – Вселенная.

И он стал, как и травинка, земным, и, как травинка, вселенским.

Очнулся.

Солнце, падая за горизонт, вздымает в небо свет, отраженный от всего, что есть за горизонтом. За горизонтами. За чредой горизонтов.

Там – океан, материки, острова. Непорочно белая Гренландия тоже где-то в этой стороне. От белого белый свет.

Господи! Не заметил, как заря отпылала. И вдруг догадался: небо, пережив закат, не таясь, облекает все, что есть на земле, нежностью. Нежностью детства. Держал перед собой ладони, словно мог набрать этой нежности.

Спохватился. Господу Богу человеческое, чувственное, надобно ли? Но человек-то – вершина творения! И у творения сего – сердце. Чтобы мог жить. Но и ради любви. Нет любви бездомной. Ее дом – наше сердце. Вот ведь как! Любовь великая, а мы – суета. Но в чем цена-то наша? В жизни. Господом Иисусом Христом жизнь прожита сполна. Полнота жизни – это Крест, и самое светлое, что есть у человека: «Христос воскресе! Смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».

Быстрое постреливание брызжущих из-под ног комочков закаменелой от жары почвы. Радостный голос:

– Отец Антоний! Я к вам.

Старец Пантелеймонова монастыря.

Подошел, поклонился.

– Аз – Досифей. Схимонах, батюшка, беда! Хрисанф учинил «Акт исповедания веры во имя Господа Иисуса Христа». Сей акт подписан старцами, игуменом, наместником…

– В чем же беда?

– В акте.

– Получить акт возможно?

– Акт со мной. Я его переписал.

– Сама твоя отлучка из монастыря вызовет подозрение. – Отец Антоний быстро поднялся. – Пошли, брат Досифей, к игумену Парфению.

Странное поведал схимник.

– Послушание у меня в электротехмастерской, – рассказывал Досифей. – Вчера, около часу дня, прислал за мной игумен Мисаил своего человека: все дела оставить, быть тотчас перед очи совета старцев. Пришел к игумену, а у него один архимандрит Агафодор, наш духовник. Я испросил благословения. Игумен благословил и, не глядя на меня, подал отцу Агафодору бумагу.

«Прочитай ему!»

Прочитал духовник «Акт о исповедании веры во имя Божие». Говорит: «Акт утвержден советом старцев, мы его подписали, и ты подпиши».

Показал место на листе, ручку подает, сам в чернила перо макнул, а я к игумену:

«Позвольте, ваше высокопреподобие, взять сей акт домой, спокойно прочитать, увериться в его истинности».

Запустил пятерню Досифей в свои волосы: копна.

– Должно быть, слова мои задели начальствующих за живое. Игумен-то закричал на меня: «На руки акт никому не будет даден. Хочешь прочитать – садись и читай, но здесь. Прочитал – подписуй, или – вон из монастыря».

Досифей наконец усмирил копну волос.

– Я им говорю, игумену и духовнику: «Не только изгнание, но тяжкие муки и тысяча смертей меня не устрашат, ибо служу истине Иисуса Христа! Коли вера акта Христова истинна – подпишу тотчас. Почему вы опасаетесь дать мне сей акт для спокойного чтения? Или в нем есть сокрытая ложь об имени Божием? К чему издан указ вашего высокопреподобия, запрещающий в ските Фиваиды говорить о догматах?»

Отец Агафодор тут и шепнул мне: «Не спорь. Не твоего ума дело».

А меня уже понесло! Согласен, говорю! Не ахти учен, не ахти умен. Но вы, ваше высокопреподобие, при мне сказали иеросхимонаху Алексию (Киреевскому): «Держитесь нашей партии и ничего не бойтесь: мы всех победим!» Что это за партия у вашего высокопреподобия? Мы все сыны одной обители, члены одной Православной Кафолической Церкви. Какую партию вы собираете?»

«Ты, схимонах, большой молодец!» – порадовался игумен Парфений.

– Сказал, что сказалось, что в себе держал. Но игумен-то испугался. Закричал: «Все это ложь! Ложь!» А я ему в ответ: «Здесь присутствуют Сам Господь и Его Пресвятая Матерь. В таком присутствии могу ли я клеветать на своего отца игумена, да еще в глаза? Я говорю истинную правду». Духовник Агафодор стал упрашивать отца Мисаила дать мне копию акта. Игумен ни в какую: подписывай или – прочь!

Я ушел, подал два письма: на имя игумена и на имя наместника.

Утром меня опять позвали к высокому начальству. Пришел; в келлии старцы, духовник, игумен. Отец Мисаил подал мне копию акта и сказал: «Прочитай и верни обратно!»

Я – в келлию. Читаю: матушки мои! Ужас! Переписал, на отдельном листке высказал свои возражения. Возражения подал духовнику.

– Давайте прочитаем сей акт, – предложил отец Антоний.

Читать взялся игумен Парфений.

– Вот здесь! – остановил чтеца отец Антоний.

– Моя душа тоже тут воспротивилась, – сказал Досифей.

Перечитали. Записано: «Господь наш Иисус Христос есть истинный Бог в двух Естествах, неслитно, нераздельно, неизменно, неразлучно соединенных. Поэтому, когда произносим Его Пресвятое и Божественное имя, т. е. Иисус Христос, то представляем себе невидимое присутствие нашего Иисуса Христа – второе Лицо Пресвятыя Троицы».

– Я на это место указал в своих возражениях.

Досифей подал отцу Парфению листок.

– Тоже прочитайте, ваше преподобие.

«Мы не согласны веровать только в благодатное присутствие Господа во имени Своем. Благодатно присущ Господь и иконе Своей. Но по имени Его мы имеем больше того. Имя Божие есть Сам Бог, сый и живый»…

– Хитро прикрыли ересь славословием! – Игумен Парфений был огорчен, сам он с первого чтения не уловил выкрутасов Хрисанфа и прочих мудрецов.

– Тут еще есть тонкость, – сказал отец Антоний. – В акте записано об имени Иисусовом: «О нем же подобает спастися, но чествовать и поклоняться Ему, Самому Господу Богу». Здесь частица «но» отделяет имя от Самого Бога. Надо заменить «но» на «и». «И чествовать, и поклоняться Ему, Самому Господу Богу».

– Впору свой собор скликать! – озадаченно сказал отец Парфений.

– Подождем ответ патриарха, – предложил отец Антоний.

– А Кирик с Киреевским? – озадачился игумен. – Они как раз и предстанут перед Святейшим.

– Позвольте сказать. – Досифей, разбирая свои листки, нашел нужное. – Я перевел с греческого языка «Пятую анафему против Варлаама».

– Ваша работа очень даже пригодится! – порадовался отец Антоний.

– Подождем письма Святейшего, – решил игумен Парфений. – Смело возвращайтесь в обитель вашу, мы растолкуем казуистику акта инокам Свято-Андреевского скита и монастырским.

Ушел схимонах Досифей к себе в обитель, но той же ночью прибежал в Благовещенский скит. В сандалиях на босу ногу, в одном подряснике…

Ложился у себя в келлии спать, когда ему стукнули в окно: «За тобой посланы сердары!»

В окно и выпрыгнул. Слава Богу, жил на первом этаже. Сердары бросят в подземелье. Годы просидишь, ожидая суда.

– За ограду скита не выходи! Схватят! – сказал батюшка Парфений счастливому беглецу. – И все-таки подождем патриаршей грамоты.