Текст книги "Искания на Святой горе. Служение и борение иеросхимонаха Антония"

Гнев преосвященного

На Паисия Великого, 19 июня. отец Антоний, оставшийся в каливе один, – брат Павел ушел к старцам Новой Фиваиды, – писал главку о благословении именем Божьим после вечерни и часов.

«По часах же (1-м и 9-м), – стучал по буквицам отец Антоний, – возглашается в ответ на просьбу благословить именем Господним следующий возглас: «Боже, ущедри ны и благослови ны…» Это есть тоже ветхозаветное священническое благословение, в котором благословляющим является именно призываемое имя – “Бог” (или “Элоим”, по-еврейски)…»

Перед окончанием главок отец Антоний позволял себе небольшой перерыв в работе. Слова, венчающие главу, должны звучать свежо. Утомление накладывает незримую печать на слово.

Отец Антоний вышел в сад. Июнь… Воздух над фруктовыми деревцами дрожал. Жара выпаривала влагу, собранную растениями в прохладе ночи. Ветры спасали от изнеможения, приносили с моря влажный воздух.

Вспомнилась Луциковка. Благоуханные луга, благоуханные заросли вишни по оврагам на десятки верст. Вишня уже черная, сладостная. Отец Антоний потянул в себя воздух и почувствовал травяной дух… Счастливый дух детства.

А в это самое время перед отцом игуменом Иеронимом стоял иеро монах Алексий (Киреевский) и, словно надсмотрщик, ждал, когда игумен прочитает письмо, особое, присланное именно отцу Алексию, но адресованное для ушей отца игумена Свято-Андреевского скита. Высокопреосвященный архиепископ Волынский гневался на иеросхимонаха Антония (Булатовича), ибо тот дерзнул послать владыке необузданно непочтительное письмо. Он, Антоний (Храповицкий), а Храповицкий – это и царю ведомо – высокий в России духовный авторитет, – занес данное письмо в свой памятный журнал. Стало быть, жди отмщения. Но владыку огорчил весьма и весьма игумен Иероним. Ибо! Игумен допускает в своем скиту дерзостное своеволие иеросхимонаха Антония.

– Вижу, прочитали, – сказал отец Алексий.

– Прочитал, – закивал головою игумен. – Но что мне делать?

– Вы спрашиваете меня? Запретить вашему ротмистру – и уже сегодня! – писать что-либо об имени Божием. Запретить принимать у себя в каливе пустынников фиваидских.

– Запретить! Запретить! – вторил отец Иероним. – Я – запрещу!

И вдруг всполошенно поклонился отцу Алексию.

– Нынче-то никак не успею! Скоро всенощная. Завтра запрещу, а писанину – в огонь!

И опять поклонился.

– Отче Алексий! Отслужи со мною всенощную.

И отца Алексия тотчас подхватил благоуханный вихрь почета и угождения. Для игумена не было нечаянной новостью письмо волынского архиерея.

На Тихона Амафунтского к нему явились насмерть напуганные отцы Климент и Меркурий.

– Письмо от владыки Антония (Храповицкого)! – прокричали так, будто небо всклубилось, приготовляя Страшный суд.

– Знаю, – сказал игумен. – Отказ напечатать письмо «иноков афонских» пришел 14 мая.

– Другое письмо! – шепотом, в два голоса простонали Климент и Меркурий.

– Владыка уж очень сердит. Письмо нашего гусара показалось владыке неуважением к его сану.

– Откуда столько страхов?! – удивился игумен.

– Так он, владыка-то, нынче – Волынский, – кинулся разъяснять Меркурий. – А завтра – Московский митрополит, викарий – уж очень ветхий.

– Какое – митрополит! Патриарх! – воскликнул отец Климент. – Об этом все говорят. У нас будет патриарх. Первенствующий митрополит Антоний (Вадковский) болен, а всякий человек в России укажет на Антония (Храповицкого).

– А у нашего скита – подворье в Петербурге! – подхватил отец Меркурий. – Да в Одессе подворья. Кто перечит воле Храповицкого – тот много поплачется!

– Подворья отнимут? – удивился отец Иероним.

– У игумена – скит, у скита – подворье. Владыка Антоний взял сторону отца Алексия (Киреевского). Ученик он, что ли, его? – отец Климент до того разволновался – заплакал. – Вашему высокопреподобию лезть на рожон не с руки. Ради какой славы?

– Ради славы и есть! – сказал уверенный в себе игумен Иеро ним. – Божией славы!

И вот все как повернулось.

Высокопреосвященный – он ведь высокопреосвященный. Самое значительное лицо в Синоде.

Исполняя обещание Киреевскому, игумен послал Булатовичу наказ: явиться в скит тотчас. Но 21-го – канун бдения, 22-го – воскресенье праздник. Игумен Иероним послал Булатовичу требование быть непреклонно 23 июня.

А 23-го отец Антоний радостно заканчивал «Апологию». Последняя глава по счету была тринадцатой: «Заключение».

«Думается нам, что сказанного нами более чем достаточно для доказательства той истины, что имя Божие – по истине, выражаемой в нем, есть Божественная Истина, то есть Сам Бог – энергия Премудрости и Истины Божества, или Словесное действие Божества. Думается, что имеющий уши слышати услышит в наших словах истину и проверит свою веру во имя Божие, и если окажется, что и он, как и многие прочие, утратил в сокровенности сердца своего благоговейный страх перед именем Божиим и веру живую в него, как в Самого Бога, то потщится возвратить себе утраченное, без которого возможно ни быть чадом Божиим, ни использовать дар покаяния, ни получить отпущения грехов, как о том свидетельствует апостол Лука: “И рече им, яко тако подобаше… проповедатися во имя Его покаянию и отпущению грехов” (Лк. 24, 27)».

Перечислил пять истин исповедания, которым посвящена «Апология», и закончил строками о своей надежде: книга станет «стеной и ограждением» против хулений и врачеванием от яда имяборческой хулы, а для хулителей – «посрамлением и устен их хульных заграждением».

И подпись: «Святогорский иеросхимонах Антоний (Булатович)».

Руки на рукопись. Глаза к Владимирской иконе Божией Матери.

Сегодня праздник любимой иконы. Москва празднует сей день с 1480 года: память о нашествии хана Ахмата.

– Стояние на Угре. А каково будет наше стояние?

Власть игумена

24 июня иеросхимонах Антоний (Булатович) исполнил требование игумена – пришел в скит сразу после ранней службы. День праздничный: Рождество Пророка Предтечи и Крестителя Иоанна – Ангела пустыни. Но вместо радостного приветствия – окрик.

– Явился! – И словесный залп: – Иеросхимонах, дерзнувший поучать архиепископа, доктора богословия, первостепенного иерарха Церкви России, – позорит свой сан, свой скит!

Голос игумена захрипел, засипел, отец Меркурий кинулся за водой, воду принял отец Климент, подал его высокопреподобию.

– Твое письмо… – Голос игумена срывался, переходил в сплошную хрипоту, но вода была отстранена. – Твое письмо – оскорбление высокопреосвященного. Дуришь ты, а гнев владыки падает камнем на всю братию скита. Ротмистру ли командовать генералами? Совесть надо иметь. А коли совесть отсутствует, я воспрещаю тебе принимать в каливе кого бы то ни было из Фиваиды. Запрещаю писать об имени Божием. Запрещаю тебе, иеросхимонаху Антонию (Булатовичу), священнослужение.

«Господи, помилуй игумена Иеронима! – безмолвно молился отец Антоний. – Господи, помилуй игумена Иеронима, отравленного ядом отца Алексия (Киреевского). Господи, игумен верует в Бога-Слово, единого с именем Иисус!»

А его высокопреподобие уже кричал нечто бессвязное, до смерти обижен и напуган.

Умолк. Глаза на отца Антония поднял страдальчески, просящие смирения.

Отец Антоний поклонился и, не разгибая спины, подал игумену рукопись «Апологии».

– Батюшка, прежде чем запретить мне, грешному, священнослужение, прежде чем решить мою судьбу именно так, прочитай, что говорят святые отцы о сем. Нам надо слушаться Святого Евангелия, святых отцов и таких благодатных пастырей, как отец Иоанн Кронштадтский, а не архиепископа Антония, если он противоречит им.

Игумен испуганно смотрел на рукопись. Принял, наконец.

– Обещаю – будет прочитано. Запрещение беру назад. Сегодня и завтра служить тебе, отец Антоний, дозволяю.

Двадцать пятое июня – день для русского человека уж очень хороший: поминают Петра и Февронью – в иночестве Давида и Евфросинию Муромских.

Во второй половине дня игумен прислал отца Меркурия за отцом Антонием.

Говорун Меркурий шел молча – дорога, правда, не длинная, – шел позади: как бы своенравный иеросхимонах не повернул.

Вот и златая шкатулка кабинета игумена Свято-Андреевского скита.

Игумен Иероним, увидавши перед собой иеросхимонаха, ткнул пальцем в «Апологию».

– Тут у тебя целый салат написан.

Отец Антоний поклонился его высокопреподобию.

– Разнообразных свидетельств Святого Писания и святых отцов, вы правы, здесь дано обильно.

Сказал спокойно, а сердце кровь обожгла: странно слышать из уст монаха, игумена, такое неблагоговейное реченье о святоотеческих, о евангельских текстах.

– Что вы нашли, ваше высокопреподобие, в этом салате несогласного с учением Церкви?

– Ну, видите ли…

Игумен перепугался.

– Тут… Всего пересказать… Однако пусть с вами говорит о недопустимом отец Климент.

Тотчас послал за Климентом, и было понятно: «Апологию» их высокопреподобие не читал.

Отец Климент прибежал мокрый от пота. Впрочем, жара жуткая.

Тотчас открыл «Апологию», указал помеченное место.

«Глаголы, яже Аз глаголах вам, Дух и Живот суть».

– По какому праву, отец Антоний, вы написали слова «дух» и «живот» с большой буквы? В Евангелии эти слова пишутся с маленькой. По какому праву вы обожествляете данные слова Господни?

– В Евангелии на греческом языке и на славянском все слова, кроме заглавных и после точки, пишутся с малой буквы. Это так, – согласился Булатович. – Но по смыслу раз эти глаголы – Божии суть дух и жизнь, то из этого следует само собою, что они не могут быть тварью. Сам Господь свидетельствует этим, что они суть Его Божественная деятельность.

– Все! – Игумен Иероним хлопнул ладонью о стол. – Забирай свою книгу и немедленно в огонь. Пустынников фиваидских принимать не сметь!

Сказано было грозно, как о деле решенном.

– Ваше высокопреподобие! – Отец Антоний поднял брови, будто видел игумена первый раз в жизни. – Ваше высокопреподобие! Я не могу исполнить сие требование вашего высокопреподобия.

Игумен поднялся с кресла.

– Запрещаю иеросхимонаху Антонию священнослужение.

– Ах! – сказал отец Климент.

Отец Антоний взял со стола свою «Апологию».

– Ваше высокопреподобие, я отселе больше не ваш послушник, а вы не мой игумен. Прошу вас отпустить меня на все четыре стороны.

Игумен опешил.

– Ах! – вырвалось у отца Климента.

– Свинья! – заорал игумен во всю крестьянскую Владимирской земли ярость. – Свинья! Свинья!

Отец Антоний сделал земной поклон перед иноками, приложился к иконам, земно поклонился игумену, исполняя правило, но под благословение не пошел.

– Простите! – и вежливо затворил за собою дверь.

Постоял под давящей громадой солнца, пошел было в каливу и понял: каливы у него нет.

Отправился в хозяйственное управление скита. Попросил дать мулов: надо перевезти вещи.

– Куда? – спросил эконом.

– Куда… На келию Благовещения.

– Что за притча?! Ты – наш.

– Нельзя мне здесь быть. Для игумена имя Иисус – вчера было Богом, а нынче его высокопреподобие в подневолах у отца Алексия (Киреевского).

– Господи, помилуй! – ахнули в один голос эконом и друг его иеродиакон.

И свято Имя Его!

Отец Парфений, игумен Благовещенского скита, имя Божие Иисус почитал за Самого Бога. Принял иеросхимонаха Антония по-братски.

Скит в Карее, в двадцати минутах ходьбы до Андреевского. Спасалось в Благовещенье сорок иноков.

Девять месяцев отец Антоний (Булатович) был насельником скита старца Парфения.

Все это время ушло на писание статей и рецензий, ради умиротворения духовной бури на Святой горе. Бороться с властями, пусть церковными, добиваясь правого суда, выставляя, как щит и меч, истину, – мира не обретешь.

Ярмо на непокорных – властям дороже мира и согласия.

Офицер лейб-гвардии, открыватель неведомых земель, инок, безмолвно творящий Иисусову молитву, отдал себя церковной публицистике.

Коли приходится о правде, о совести криком кричать, дело делается неведомо как быстро. Вот что успел: брошюра «Слава Божия есть Иисус», отпечатанная на гектографе тиражом в два-три десятка.

Разбор рецензии Хрисанфа – 27 страниц, разбор исповедального акта Пантелеимоновского монастыря – 8 страниц, возражения на письмо греческого монаха Каллиника, напечатанные в «Русском иноке», статья «Новое бесословие имяборцев» опять-таки в «Русском иноке».

Сущность учения об имени Божием иеросхимонах Антоний (Булатович) отразил в брошюре «Истина об истине».

Написал в Святейший синод жалобу на архиепископа Антония, обвинил высокопреосвященного в ереси варлаамитской.

Напечатал разбор патриаршего циркуляра, а для келлии Благовещенья – листок благочестивых нравоучений, кои отец Парфений рассылал благодетелям скита. Листок этот «Величит душа моя Господа, и возрадовался дух мой о Боге, Спасе моем».

Поучение сие писал утешенный приемом отца Парфения, ласковым сочувствием братии.

Начиная писать, долго смотрел на образ Пресвятой Богородицы. И вдруг пошло перед внутренним взором прочитанное в пять лет из книги на столе бабушки Елизаветы Львовны. Строка за строкой.

«46. И сказала Мария: величает душа Моя Господа,

47. И возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем,

48. Что призрел Он на смирение Рабы Своей, ибо отныне будут ублажать Меня все роды;

49. Что сотворил Мне величие Сильный, и свято имя Его».

Перо само побежало по бумаге: «Кого же величает Владычица…»

И тут чернила иссякли. Отложил ручку, взял карандаш: «сими словами – и Кого именует? Именует Она имя Сына Своего и Бога, носимого Ею во чреве: величая Его вкупе и нераздельно с Отцом и Духом».

Осенило: сразу надо сказать главное: «Почему же не возглашает Она, например, так: «величит душа моя Господа, и возрадовался дух мой о Мессии, или о Христе Помазаннике, или о Сыне Божием, или о Иисусе Моем», но говорит: «о Боге, Спасе моем». Это Она говорит потому, что смысл имени Иисус и означает «Бог-Спас». Это Она говорит потому, что архангел благовестил Ей зачатие Бога и Спаса и, повелев нарещи Его Иисусом, тут же истолковал, что сие имя и значит «Бог-Спас».

Писал без помарок, будто диктовали.

Отвлекался от листа бумаги только ради цитирования Евангелия.

Симеона Нового тоже цитировал по его книге – отсебятина непозволительна.

«…(людей именуют и благими, и премудрыми, и Исусами), но о нас говорится как о людях, а о Нем – как о Боге, слова человеческие (т. е. имена, коими именуем людей) текучи и пусты. Слово же Божие есть живое и действенное…»

Вот эту тайну и возвестил нам Иоанн Богослов: «И сия есть заповедь Его, да веруем во имя Сына Его Иисуса Христа и любим друг друга».

Статья уместилась на четырех страницах. Помолился, перечитал, еще раз помолился.

Отец Парфений сочинение нового насельника скита так подписал: «Благословение Обители Благовещения схимонаха Парфения на Афоне».

Перечитывая листок, Антоний увидел перед собой нечто зияющее пустотой.

Выходит, он чуть ли не единственный на Афоне Нестор имя славия. Верующие в столь простую, ясную истину – Иисус есть Бог – весь русский Афон, кроме игуменов да прихлебаев начальства, а перо имяславия – это один Булатович.

Вот она, «Апология». Чтобы тебя услышали, «Апологию» надо напечатать. Нужны деньги, нужны сторонники… А это Петербург, Москва…

Ниспосланный дождь

Дождь игумен Иероним вымолил в день поминовения преподобного отца Афанасия Афонского.

Перед праздничной службой в шесть часов вечера и перед ужином в четыре часа совершалась малая вечерня. Игумен Иероним, предваряя вечерню, отслужил очередной молебен о даровании дождя, и певчие, в краткий перерыв, пошли подышать морем на теневой, северной террасе собора Успения Богородицы.

В четвертом часу дня солнце стоит высоко, и на южной террасе воздух звенел от беспощадного зноя, жара ложилась жерновом на плечи.

Послушник Николай, светлая душа, выйдя к синеве моря и неба, не посмел смирить радости.

– Братия! Наш игумен воистину святой человек! Туча-то какая! Вымолил, отче, дождь.

Послушник Данила, столяр, на тучу взирал с тревогой.

– Рано веселишься. Гляди: нутро у тучи – тьма кромешная. Беды бы не натворила.

Брат Никола обиделся.

– Два месяца с неба ни капли. Черная, потому что далеко. Подойдет ближе, расстелется над Афоном – станет серебряная. Слава нашему батюшке!

Певчие взяли сторону Николая.

– Нынче уже и не понять, где камни, где почва. Вся земля в трещинах. Благословил святой Афанасий нашего игумена.

– А я уж совсем заскучал по земле благоуханной! – признался молоденький писарь Никита. – Дома-то у нас! Капелька за капелькой. Стук-постук. Может, и холодновато, но все дышит.

– Бывали на источнике преподобного отца нашего Афанасия? – спросил молодых регент. – Уж очень засушливые, голодные годы поразили афонские монастыри в канун тысячного лета от Рождества Христова. Иноки толпами бежали со Святой горы. Батюшка Афанасий, не имея сил для жизни, тоже пошел искать иного места. Тут и явилась ему Пречистая Богородица. Повелела ударить в камень жезлом. Ударил, и отворила земля источник сладких вод для батюшки и для нас, грешных. Девятьсот двенадцать лет источнику. Побольше даже. Отче Афанасий взят Господом в тысячном году.

Певчие смотрели на жуткую тучу, любуясь величавым зрелищем. Море сияет, небо сияет, и туча тоже сияет. Молниями. Но ведь далеко, даже грома не слышно.

Хор на вечерне пел празднично: вымолил отец игумен дождь.

Было слышно, как могучие сотрясают небо громы. Как хлещет, неистово и радостно, соскучившийся по земле дождь.

Вечерня закончилась, и тотчас зазвонил колокол в скиту: келарь звал на трапезу.

До новой службы всего час, все дружно пошли к дверям, и – затор. Ливень такими струями низвергался – с ног собьет, утащит с горы в море.

– Зато все пойдет в рост, все снова зацветет! – радовался послушник Николай. На него поглядывали с недоумением, а он стоял на своем: – Такой ливень на пять минут.

И точно: ливень иссяк, будто перекрыли кран на пожарной кишке.

Иноки пошли толпою из храма, но через мгновение на их головы посыпался жестоко секущий град. Воздух стал ледяным. Все кинулись обратно под своды террасы. Как раз игумен Иероним вышел. Стоит в дверях собора, крестится радостно. Да и обмер: с неба лед глыбами.

– Маслины побьет! – крикнул.

И опять Господь услышал батюшку! Сверкнули молнии, и на землю снова рухнул ливень. Не виданный на Афоне. И впрямь будто пожарники из брандспойтов поливали землю, будто небо смывало непотребное, неразумное. Сделалось темно, и тотчас с моря пошел свет, но вместо слепого солнечного радостного дождя снова летели льдины.

– С голову теленка!

Громко ахнул послушник Данила.

– С голову, но с детскую, – поправил друга послушник Николай.

Ледяные шары прыгали по земле, сталкивались, раскалывались. И – тишина.

Игумен и братия по ледяному крошеву поспешили на трапезу.

Что ели, не помнили. Разгром в трапезной ужасный. Стекла побиты, хрустит под ногами. Хорошо хоть повара кашу уберегли.

Дурак, да русский

В начале месяца на Афон с официальным визитом прибыл викарный епископ Московской епархии преосвященный Трифон (Туркестанов).

Туркестановы – князья грузинского корня, близкие родственники Нарышкиных. Когда аристократизм в крови, шума вокруг такого человека не бывает.

Преосвященный Трифон явился на Афон не только без свиты, но и без келейника. С братом приехал. И попал под незримый, неусыпный надзор. Игумен Мисаил и духовник Агафодор вокруг келлии преосвященного возвели тройной забор соглядатаев.

Понимали: затеянное гонение на имя Иисус, на старцев Фиваиды – паскудство. Смиренное возмущение простецов-молитвенников, терпящих жестокую расправу от их преподобий и высокопреподобий, сама распря на Святой горе – для московского владыки огорчительны.

Игумен Мисаил при участии духовника Агафодора докладывал о нестроениях в русских скитах как о досадной нелепости, но почему-то уж очень конфиденциально, хотя всех-то делов: малограмотные в богословии простецы и вообще малограмотные сбиты с толку книгой такого же малограмотного схимонаха с Кавказских гор. Тайного во всей этой недостойной внимания истории – одно. Возмущение охватило иноков крестьянского корня. В этом игумен видел искушение революцией пятого года. К тому же бунтарством охвачены иноки-малороссы. Налицо – сепаратизм. Хотят видеть над собой власть своих.

Преосвященный Трифон пожелал говорить с отцом Алексием (Киреевским).

Выслушал и посоветовал покинуть Святую гору. Пусть на время, ради успокоения братии, но исчезнуть непременно!

Игумену Мисаилу, духовнику архимандриту Агафодору и приглашенному на беседу игумену Иерониму преосвященный владыка объявил: судьею в богословском споре он быть не намерен. В опросы имяславия – материя тонкая, требует изучения, и непредвзятого. Закончил свое слово как бы примиряюще, но посмотрел в глаза каждому отдельно.

– Смута – от преследований, от утеснений. Репрессии только раздувают огонь.

Беседа владыки вежливая, наставления необременительные. Вот только день беседы был выбран – случайно ли – мучеников Фотия и Аникиты, священномученика Александра, епископа Команского, мучеников Памфила и Капитона, двенадцати мучеников воинов Критских, тридцати трех мучеников Палестинских и преподобномучеников Геронтия, Серапиона, Германа, Виссариона, Михаила и Симона Гареджийских?

Игумен Мисаил решил: все обошлось. Благодушествовал после трапезы. Тут и пришел к нему послушник, верный человек игумена Иеронима, столяр Михаил, просил благословения с владыкой Трифоном говорить.

– Что тебе надо от преосвященного? – позевывая, спросил игумен.

– Надо мне получить у владыки духовного совета! – просиял Михаил: игумен-то взашей не прогнал, разговаривает.

– Уж очень надо?! – Мисаила позабавила изумительная улыбка столяра: природный русский дурак.

– Уж очень! Очень! – закивал головою Михаил, а сам давай поклоны отбивать, в ноги повалился.

– Ладно, – сказал игумен. – Пошли. Сам тебя отведу.

– Кто ты таков, раб Божий? – спросил монаха епископ Трифон.

Пока Михаил собирал мысли, за него ответил игумен:

– Ваше преосвященство! Это один из тех, кто по Святой горе бегают, Бога ищут.

– Нет, владыко! – быстро возразил столяр. – Бога искать незачем, ибо Бог есть «везде сый и вся исполняяй».

– Воистину так! – порадовался мудрому ответу московский епископ.

А Михаил достал с груди рясы толстую рукопись.

– От нашего отца Антония, иеросхимонаха!

– Он кто? – спросил Трифон.

– Ротмистр лейб-гвардии. Теперь-то молитвенник, конечно.

– «Апология», – прочитал заглавие епископ.

Игумен Мисаил пришел в ужас, сгорбился. А что поделаешь? От владыки кинулся к духовнику.

– Отец Агафодор! Я сам привел к преосвященному нашу пропасть! С виду простофиля, улыбается – дурак и дурак.

– Я говорил с отцом Кириком, – успокоил игумена отец Агафодор. – Кирик согласился отвезти наше письмо патриарху Иоакиму. Двое поедут.

– Кто второй?

– Разумеется, отец Алексий (Киреевский). Исполнит совет преосвященного: покинет Афон – на недельку. Патриарх, не сомневаюсь, вернет его в его же каливу Своею святейшей волей.

– Мудро! – согласился отец Мисаил.

– Дороговатый получится вояж! – сдвинул брови духовник. – Нужны подарки. Дать меньше пятидесяти тысяч – провалить дело.

Настроение игумена Мисаила хуже не стало.

– Давай думать о хорошем. Завтра отдание праздника Преображения Господня.