Текст книги "1917. Разложение армии"

№ 126. Показание Ф. Раскольникова следствию по делу об участии кронштадтских моряков в июльском выступлении

Еще днем 3 июля в Кронштадтский исполнительный комитет прибыли два солдата – делегаты от 4-го пулеметного полка. Они заявили, что в 5 часов дня 3 июля предполагается выступление их полка; зачем и куда предполагалось выступление, они не объясняли.

Кронштадтский Исполнительный комитет, опасаясь волнения кронштадтских масс, распорядился этих делегатов задержать до поры до времени в помещении Исполнительного комитета. Когда мне сообщили об этих мерах как члену президиума Кронштадтского Совета, то я их одобрил, ибо представлял, какое огромное волнение внесет в ряды кронштадтских масс сообщение о намеченном выступлении.

Перед этим нам, представителям политических партий, приходилось несколько раз напрягать все усилия, чтобы удерживать стихийно-революционные массы от выступления в Петроград. Это могут подтвердить все лидеры кронштадтских политических организаций: А. Брушвит, X.3. Ярчук и С.Г. Рошаль, которым вместе со мной неоднократно приходилось держать на Якорной площади успокоительные речи, разъясняя массам бессмысленность выступления в Петроград с целью свержения Временного правительства. Развитию этой мысли – недопустимости [немедленного] свержения Временного правительства мною были посвящены две передовых статьи: «Наши задачи» и «Еще о свержении», помещенные «В голосе правды» – в каких номерах – не помню. Товарищ Ленин, которому я читал эти статьи, прежде их напечатания, назвал их великолепными, очень удачно передающими основные мысли наших партийных руководящих учреждений.

В шестом или седьмом часу дня мне сообщили, что делегаты 1-го пулемётного полка ушли из Исполнительного комитета, никого не уведомив, и направились в Сухопутный манеж, где Ярчук читал лекцию на тему: «Война и мир». После этого я узнал, что пулеметчики взволновали всю аудиторию, присутствовавшую на лекции, и что многотысячная масса с разных концов города устремляется на митинг, на Якорную площадь. Я тотчас же по прямому проводу позвонил в Таврический Дворец и попросил вызвать к телефону кого-нибудь из членов нашего партийного Центрального комитета: Г.Е. Зиновьева или Л.Б. Каменева. К телефону подошел Каменев. Я спросил его, насколько достоверны сведения о выступлении 1-го пулеметного полка. Он мне ответил, что, по слухам, полк, несмотря на все противодействия наших товарищей-большевиков, вышел на улицу. Ему дана инструкция следовать к Таврическому дворцу. «Мы здесь выступим с речами, – сказал Каменев, – и предложим полку в стройном порядке вернуться в казармы». Каменев осведомился у меня о настроении Кронштадта. Я ответил ему, что в связи с приездом пулеметчиков положение внушает тревогу. Но все-таки надеюсь, что нам удастся сегодня удержать товарищей от выступлений. Каменев дал мне определенное распоряжение, чтобы, всеми усилиями употребив весь авторитет морального влияния, удержать кронштадтские массы от выступления. Я, разумеется, дал полное согласие, так как считал выступление несвоевременным, неудачным. На этом наш разговор по телефону с Каменевым прекратился.

Это было около 7–8 часов вечера. Тотчас же содержание разговора с Каменевым было передано мною Исполнительному комитету Кронштадта, который продолжал заседать. В это время были получены сведения, что на Якорной площади собралось несколько тысяч человек. Исполнительный комитет снарядил туда делегацию[68]68
  Состав делегации: Ф.Ф. Раскольников (Ильин), X.З. Ярчук, С.Г. Рошаль. (Прим. ред. 1932 года.)


[Закрыть], в которую вошел и я. Нам были даны полномочия: сообщить последние фактические сведения, которые были получены мною от Каменева, и приложить все меры к тому, чтобы предотвратить выступление. Мы тотчас же отправились на митинг. Я был избран официальным докладчиком от Кронштадтского Исполнительного комитета и взял слово первым. Я сообщил, что еще не имеется точных сведений о выступлении какого-либо полка. Во всяком случае даже если выступление состоится, то полку будет предложено вернуться в казармы. Далее я указал, что как бы то ни было речь может идти только о демонстрации, а ни в коем случае не о свержении Временного правительства. Здесь я подробно развил ту мысль, что Временное правительство не может быть свергнуто, как было свергнуто правительство царя. Как бы плохо, как бы противонародно ни было Временное правительство, оно все же пользуется поддержкой большинства революционной демократии. Мы до сих пор, к несчастью для революции, находимся в меньшинстве. И все те, кто сочувствуют нашей революционной тактике, все те, кто недовольны политикой Временного правительства и присутствием в его среде капиталистов, мы должны действовать с другого конца – надо путем настойчивой, длительной агитации раскрывать массам глаза, разъяснять им, что единственное спасение страны из того тупика, в который ее завели царизм, война и капиталисты, заключается в переходе всей власти в руки Советов рабочих и солдатских депутатов. В частности, кронштадтцы должны обратить внимание на Петроград и уделить часть своих агитационных сил для работы в соседней столице. Пусть рабочие и солдаты переизбирают своих представителей, пусть они посылают в Советы тех революционеров, которые, не колеблясь, готовы взять власть в свои руки, в руки Советов, и таким путем мы мирно и безболезненно достигнем того, к чему мы все одинаково страстно стремимся, мы достигнем перехода власти в руки народа, в руки Советов рабочих и солдатских депутатов.

Моя речь была выслушана с напряженным вниманием и вознаграждена шумными аплодисментами. Но после меня выступили пулеметчики, о приезде которых толпа уже знала. Эти пулеметчики сорвали, совершенно уничтожили все впечатление, произведенное моей речью. Они страстными, возбужденными голосами говорили о том, что в 5 часов вечера полк их выступил, быть может, сейчас на улицах Петрограда льется их кровь, им нужна помощь, и этой поддержки они ждут от Кронштадта. Для этого они и делегированы полком. Такие горячие речи, продиктованные одним чувством, как нельзя более взбудоражили, взволновали толпу. Кронштадтские матросы как революционеры, обладающие глубокой отзывчивостью и высоко развитым чувством товарищества, не могли оставаться хладнокровными к таким речам, которые вызывали к их солидарности, которые требовали от них поддержки.

После этого нам стало ясно, что никакие силы, никакие влияния чудодеев ораторского искусства не в силах остановить выступления. Нам всем стало ясно, что так или иначе, но выступление состоится. И действительно, все последующие ораторы, как бы они ни были популярны, едва только начинали высказываться против выступления, встречались шумными протестами и возгласами: «Долой». Даже один из самых любимых ораторов, глава кронштадтской организации социалистов-революционеров Брушвит, должен был со слезами на глазах сойти с трибуны, не доведя речи до конца. Массы требовали, чтобы Исполнительный комитет позаботился о перевозочных средствах и об оружии. Мы заявили, что обо всем этом поднимем речь в Кронштадтском Исполнительном комитете, куда мы сейчас отправляемся. Я заявил, что мы непрестанно будем сноситься с Петроградом и если там какие-нибудь полки выступили, то мы сообщим. Тут же я подчеркнул, что во всяком случае все время речь идет только о демонстрации, и только в этом смысле следует понимать призывы пулеметчиков. Здесь же я еще раз подчеркнул, что никакого выступления, быть может, не состоится и меры будут приняты только на всякий случай. Этим обещанием озаботиться о снабжении оружием и о приготовлении перевозочных средств нам удалось несколько успокоить массы, заставить их разойтись по домам.

Таким образом, самое большое, на что мы оказались в силах, – это отложить выступление, но не отменить его. Распустив митинг, мы тотчас же пошли на заседание Исполнительного комитета, которое происходило напролет всю ночь с 3 на 4 июля. Председательствовал Л.А. Брегман. Было предложено пригласить представителей от частей для установления более тесного контакта с кронштадтскими массами. Это предложение было принято, и в ожидании представителей от частей был назначен получасовой перерыв, который на самом деле занял около часа.

Тогда же поздним вечером Исполнительным комитетом были получены сведения, что большая толпа собралась у электрической станции и требует дать гудок для сбора рабочих. На место происшествия были немедленно командированы Исполнительным комитетом Рошаль и С.С. Гредюшко с поручением уговорить толпу отказаться от ее требования. Через несколько времени товарищ вызвал меня по телефону и сообщил мне, что его уговоры не действуют. Я категорически дал ему указания, что он должен приложить все старания к тому, чтобы не допускать гудка в неурочное время. Я поручил ему доказывать бессмысленность и бесцельность вызова мирно спящих людей, что повлекло бы за собой лишь новую, совершенно напрасную тревогу. Заявленное мне предложение начальника электрической станции вызвать усиленный караул я резко отклонил, признавая недопустимость вмешательства вооруженной силы в такого рода дела. Об этом я тотчас сказал сообщившему мне о таком предложении Гредюшко. Обо всех моих распоряжениях я немедленно доложил Исполнительному комитету и получил полное одобрение. Через несколько времени было получено извещение по телефону о ликвидации инцидента у электрической станции. Толпа мирно разошлась, удовлетворившись обещанием, что на другой день утренний гудок последует не в половине восьмого, как это установлено обычно, а в шесть часов утра.

После перерыва заседание возобновилось не в комнате Исполнительного комитета, а в зале заседаний Совета. На заседание собралось множество представителей от частей. Был поднят вопрос о том, чтобы в этом чрезвычайном заседании Исполнительного комитета правом решающего голоса пользовались все присутствующие делегаты с мест. Это предложение было принято членами Исполнительного комитета. Первоначально мы обсуждали все вопросы, связанные с выступлением, в предположительной форме, лишь на всякий случай, не зная, примем ли мы в нем руководящее участие. Хотя мы не скрывали от себя, что с нами или без нас, организованно или стихийно выступление все-таки состоится.

Поздней ночью т. И.П. Флеровский из Петрограда сообщил телефонограмму, содержавшую резолюцию рабочей секции Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Между двумя и тремя часами ночи я снова позвонил в Петроград, в Таврический дворец и вызвал Зиновьева. Я сообщил т. Зиновьеву, что настроение кронштадтских масс таково, что выступление все равно неминуемо состоится. Весь вопрос в том, принять ли нам руководство выступлением в свои руки, чтобы придать ему мирный, организованный характер, чтобы не дать ему вылиться в бессмысленнейшее восстание, или отстраниться, умыть руки, что навряд ли целесообразно. Зиновьев ответил, что он посоветуется с товарищами, и отошел от телефона. Через несколько минут он вернулся и сообщил: «Выступайте, но неустанно указывайте, – что вы ведете на мирную демонстрацию и ни на что иное. И организуйте эту демонстрацию так, чтобы она прошла чинно, стройно, в полном порядке». Тут же Зиновьев дал нам указания, что согласно плану петербургской демонстрации, направляться следует к Таврическому дворцу, где заранее избранной делегации надлежит выделиться, войти внутрь дворца и заявить Центральному Исполнительному комитету наше пожелание о переходе власти в руки Советов рабочих и солдатских депутатов.

После Зиновьева со мной говорили подошедшие с ним вместе к телефону: А.М. Любович и Флеровский. Я просил их прийти нас встретить на следующее утро и получил с их стороны обещание. О моем разговоре с Зиновьевым и о предложенной на следующий день мирной вооруженной демонстрации в Петрограде я немедленно сделал заявление в Исполнительном комитете. Мое сообщение было встречено бурными аплодисментами. Через некоторое время пришел от телефона Ф.Н. Покровский и сделал такое заявление: «Областной комитет партии социалистов-революционеров приглашает товарищей поддержать всеми силами завтрашнюю демонстрацию». Я сделал аналогичное заявление от имени Центрального комитета нашей социал-демократической партии. Оба заявления были встречены громом рукоплесканий. После этого председатель Брегман поставил на голосование вопрос об участии в мирной вооруженной демонстрации 4 июля и этот вопрос был решен как Исполнительным комитетом, так и всеми присутствующими единогласно. Ни одна рука не поднялась против, ни один человек не воздержался. В.И. Дешевой утверждает, что даже комиссар Временного правительства Ф.Я. Парчевский голосовал за участие в демонстрации. Такое решение как нельзя более соответствовало общему нервно-приподнятому настроению.

Я тотчас же составил проект телефонограммы от имени Исполнительного комитета приблизительно такого содержания: «Сегодня в 6 часов утра с оружием в руках собраться на Якорной площади, чтобы затем строго организованным порядком отправиться в Петроград для участия в вооруженной демонстрации». Редакция этой телефонограммы, составленной мною, была принята единогласно. После этого я отнес телефонограмму в канцелярию Исполнительного комитета, как товарищ председателя Совета скрепил ее своей подписью, дал подписать секретарю Л.К. Гримм и предложил в срочном порядке разослать по частям. Когда я вернулся в зал заседания, там заканчивалось обсуждение вопроса об оружии и перевозочных средствах. Выяснилось, что оружия в запасе имеется очень мало и далеко не все желающие могут быть им снабжены. Было отдано распоряжение приготовить баржи и развести пары на всех пароходах. Для урегулирования вопроса о перевозочных средствах была избрана комиссия, кажется, из трех лиц. Один товарищ предложил вопрос об участии в демонстрации передать на рассмотрение Кронштадского Совета, для чего созвать экстренное собрание. Но подавляющим большинством голосов это предложение было отклонено за недостатком времени.

После этого мною был составлен план выступления и самый маршрут мирной вооруженной демонстрации. В 6 часов утра должен был произойти сбор на Якорной площади, в 7 часов – посадка на суда, в 8 часов – отплытие, в 10 часов – прибытие в Петроград и высадка на обоих берегах Невы. Затем, согласно моему плану, процессия должна была выстроиться у Николаевского моста, а затем стройным, организованным порядком, как подобает мирному шествию, двинуться по Английской наб., выйти на Сенатскую площадь, свернуть на Адмиралтейский проспект, пройти по Невскому, Литейному и затем, свернув на шпалерную, подойти к Таврическому дворцу. Здесь заранее выбранная комиссия должна была войти внутрь дворца, чтобы на заседании Центрального Исполнительного комитета заявить наше желание перехода власти в руки Советов. Этот предложенный мною план и порядок демонстрации был принят Исполнительным комитетом. Была избрана комиссия из 10 человек для общего руководства демонстрацией, куда одним из первых вошел я[69]69
  Состав комиссии: Ф.Ф. Раскольников, С.С. Гредюшко, С.Г. Рошаль, А. Павлов, П.Н. Беляевский, А.И. Ремнев, А. Самоуков, Т. Пульпуриди, М. Мартынов. (Прим. ред. 1932 года.)


[Закрыть].

Прямо с заседания Исполнительного комитета, закончившегося около 5 часов утра, я, Рошаль и, кажется, Брегман прошли в первый Балтийский флотский экипаж, где нам дали поужинать. В 6 час. утра я был уже на Якорной площади. Здесь уже собралось несколько тысяч солдат и матросов, во главе с офицерами; они стояли, выстроившись во фронт с оркестрами музыки. Многие члены организационной комиссии просили меня взять на себя главное руководство, которое должно быть единоличным. Я не отказался, и, таким образом, самую большую ответственность за участие в демонстрации должен понести я, и никто иной. Я попросил Рошаля переписать наименование прибывших частей и произвести подсчет численности каждой их них. Выяснилось, что всего собралось желающих ехать около десяти тысяч человек. Я взошел на трибуну и произнес речь, в которой объяснил цель нашей поездки. Я указал, что мы едем для мирной демонстрации, которая пройдет совместно с нашими петроградскими товарищами под лозунгом: «Вся власть – Советам». Я пояснил, что оружие берется с собой только для того, чтобы показать, какая многочисленная месса штыков стоит на точке зрения перехода власти в руки Советов. Тут же я настойчиво призывал не издавать ни одного выстрела и напоминал, какое вредное воздействие оказывает всегда первый выстрел, который заставляет каждого невольно хвататься за курок и торопливо стрелять неизвестно зачем, по неведомой цели. Во избежание таких случайных выстрелов я рекомендовал винтовки иметь незаряженными.

После моей речи началось распределение матросов, солдат и рабочих по судам, приготовленным к отплытию в Петроград. Многие рабочие, оставшиеся без оружия, обращались ко мне с вопросом: ехать им или оставаться в Кронштадте? Я рекомендовал всем без колебания ехать, не смущаясь их безоружностью. Я несколько раз повторял, что стрелять все равно не придется, что винтовки берутся только для вида и только на случай возможного нападения со стороны темных сил. Но последняя возможность казалась мне мало вероятной.

В последнюю минуту, когда почти все солдаты и матросы были посажены на суда, когда часть из них уже отвалила и на площади оставалось только несколько сотен безоружных рабочих, товарищ Г. Смолянский принес только что полученную телефонограмму Центрального Исполнительного комитета, воспрещающую демонстрации протеста против расформирования полков. Но так как на площади оставалась лишь кучка рабочих, не собиравшихся ехать в Петроград, и так как в цель нашей демонстрации не входил протест против расформирования, то принесенная в последнюю минуту телефонограмма не была оглашена. Даже если бы она была получена раньше, когда гарнизон был на площади, она не сумела бы никого удержать, ибо слишком сильно было желание ехать в Петроград.

В девятом часу утра мы выехали в Петроград. Я был на «Зарнице». Когда мы подходили к устью Морского канала, с нами поравнялся катер военного ведомства, нагруженный солдатами минного батальона. Они требовали выдачи двух офицеров их батальона, которые первоначально отказывались участвовать в демонстрации, а затем неожиданно, потихоньку, украдкой поехали на «Зарнице». Видя возбуждение товарищей солдат, мы, опасаясь насилия над офицерами, побоялись им выдать последних и заявили, что подвергнём их аресту на «Зарнице». Солдаты согласились и сразу же заметно успокоились. Когда через некоторое время они снова попросили передать на их пароход этих двух офицеров, то мы согласились, взяв предварительно с солдат слово, что они не учинят над офицерами никакого насилия. После этого два офицера минного батальона с «Зарницы» перешли на катер военного ведомства.

Около 11 часов утра мы пришли в Петроград. Одна часть высаживалась на Васильевском острове, другая – на Английской набережной. Встретивший нас А.М. Любович дал инструкцию идти ко дворцу Кшесинской, где нам будет дан маршрут к Таврическому дворцу. Выстроившись на набережной Васильевского острова, мы стройными рядами, как подобает воинским частям, с оркестрами музыки двинулись к Биржевому мосту. В самом первом ряду шла организационная комиссия, в том числе и я. За нами несли плакат: «Вся власть – Советам», а за плакатом шел 1-й Балтийский флотский экипаж, предшествуемый оркестром музыки.

Перейдя Биржевой мост, мы по Кронверкскому проспекту подошли ко дворцу Кшесинской. Здесь мы остановились и построились в несколько рядов. Товарищи приветствовали с балкона гарнизон революционного Кронштадта. Эсеры, оставшиеся недовольными нашей остановкой у дворца Кшесинской, покинули демонстрацию. Конечно, это касается только лидеров кронштадтской организации эсеров. Все рядовые эсеры продолжали и в дальнейшем принимать участие в демонстрации.

От дворца Кшесинской мы через Троицкий мост вышли на Марсово поле, а затем, пройдя по Садовой, свернули на Невский проспект и по Литейному направились к Таврическому дворцу. Все шло благополучно до тех пор, пока мы не достигли угла Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы. До этих пор наша процессия имела стройный, организованный порядок. Но как только мы дошли до угла Литейного и Пантелеймоновской, как из окон одного дома раздалась частая пулеметная стрельба.

В наших рядах произошла невообразимая паника. Некоторые товарищи инстинктивно схватывались за ружья и стали беспорядочно стрелять вверх в воздух. Я не имел при себе никакого оружия. Я и некоторые другие товарищи громко кричали, призывая к спокойствию, хладнокровию, прекращению бесцельной стрельбы, лишь наводящей панику, но наши призывы совершенно терялись в общем шуме и суматохе. Кто-то крикнул: «Ложись» – и почти все легли. Стрельба еще продолжалась. Многие ползком стали пробираться к подъездам, чтобы укрыться в них от стрельбы.

Через некоторое время стрельба затихла, и нам удалось построить наши ряды, которые на этот раз уже не носили такой выдержанной стройности, как прежде. Матросы, солдаты и рабочие – все смешались друг с другом, многие шли по панели, требуя, чтобы во всех домах закрывали окна и форточки. Тщетно я напоминал, что мы прошли пол-Петрограда, не подвергаясь обстрелу, и что нелепо в каждом доме подозревать подстерегающего врага. Лишь после того, как я или мой товарищ подходили к тому или иному участнику демонстрации и, положив ему руку на плечо, убеждали не волноваться, он успокаивался. Конечно, такая крайняя взволнованность вполне понятна, ибо многие из нас увидели кровь наших товарищей. По многим сведениям, здесь, на Литейном, было убито трое кронштадтцев и ранено около пятнадцати. Я распорядился, чтобы были оцеплены те дома, в районе которых раздались выстрелы. Тотчас же приехали грузовые автомобили с пулеметами, чтобы помочь нашим товарищам обнаружить виновников стрельбы. Как мне впоследствии передавали, удалось найти три пулемета. Как я узнал позже из разговоров, в то самое время, когда голова наша обстреливалась у Пантелеймоновской улицы, середина процессии была обстреляна на Невском проспекте. Наскоро собрав наших товарищей, мы пошли по Фурштадтской ул., по Потемкинской и по Шпалерной улице к Таврическому дворцу. Здесь стоял, выстроившись в две шеренги, 1-й пулеметный полк, который встретил нас громкими возгласами: «Ура». Мы, члены организационной комиссии, вошли внутрь дворца.

Через некоторое время мне сообщили, что кронштадтцы арестовали Виктора Чернова. Я тотчас же побежал его освобождать. Когда я выбежал на подъезд Таврического дворца, то увидел, что Чернова ведут к автомобилю. Расталкивая толпу, я также направился к автомобилю. Как только туда был посажен Виктор Чернов, вместе с ним вошли в автомобиль Л.Д. Троцкий и я. Я шепнул Виктору Чернову, что ни в коем случае не допущу его ареста, и тотчас же стал успокаивать толпу, заявив, что хочу иметь слово. Но громкий шум не прекращался. Наконец, Троцкий вскочил на передок автомобиля и произнес оттуда речь, после которой Виктор Чернов был беспрепятственно освобожден. Я помог ему выйти из автомобиля, а затем взял слово и обратился к товарищам с такой речью: «В Кронштадте одним из первых, заговоривших о переходе власти в руки Советов, был я. Теперь мы явились сюда, чтобы мирной демонстрацией засвидетельствовать наше политическое желание. Наша демонстрация происходит в пользу Советов. Как же вы решаетесь предпринимать действия, направленные против Советов? Ведь арестованный вами министр-социалист Виктор Чернов является членом Петроградского Совета, и именно этим Советом делегирован в министерство. Если бы вы арестовали Чернова, то вы бы этим донельзя обострили отношения с Советом рабочих и солдатских депутатов, за передачу власти которому вы стоите. Но, к счастью, благоразумие восторжествовало. И я приношу вам горячую благодарность и низкий поклон за то, что вы освободили Виктора Чернова».

Моя речь, так же как и предшествовавшая ей речь Троцкого, была покрыта аплодисментами. Оказав содействие освобождению Виктора Чернова, я снова направился в Таврический дворец. Как делегат я хотел направиться в депутатские места, чтобы взять слово, высказать пожелание о переходе власти в руки народа и заодно осветить все несчастные происшествия, постигшие нас, кронштадтцев. Товарищ, стоявший у дверей, взял мой билет, очевидно, отнес его в президиум и через несколько минут вернулся, сказав: «Вам нельзя. От вас уже есть один представитель». Так мне и не удалось взять слово в заседании Центрального Исполнительного комитета, хотя мне это было поручено нашей организационной комиссией. Посоветовавшись с Рошаль, я вышел к нашим кронштадтцам, расположившимся у Таврического дворца, и предложил желающим из них сейчас же возвратиться в Кронштадт, заявив, что демонстрация уже закончена. Я предложил возвращаться не по отдельности, а целыми воинскими частями. Товарищи, не пожелавшее возвращаться в Кронштадт, были расквартированы: в Гренадерском полку, в Морском училище, в Гардемаринских классах, в полуэкипаже (в Дерябинских казармах) и во дворце Кшесинской. Большая часть в тот же вечер возвратилась в Кронштадт.

Я провел эту ночь с 4 на 5 июля у моей матери на Симбирской улице, в д. № 49. На следующий день ранним утром я отправился во дворец Кшесинской, где находилась большая часть наших кронштадтских матросов. Военная организация при Центральном комитете Российской социал-демократической рабочей партии избрала меня комендантом дворца. Пришедший во дворец выпускающий редактор газеты «Правда» Константин Степанович Еремеев сообщил, что ночью был произведен разгром редакции «Правды». Явившийся из Петропавловской крепости Рошаль принес известие, что генерал Половцев звонил по телефону в крепость и сообщил, что разгром «Правды» произошел не по его распоряжению.

Стали приходить слухи, что озлобленная против большевиков чернь собирается произвести нападение на дворец Кшесинской. Для самообороны дворца я под свою ответственность решил выписать несколько малокалиберных орудий, намереваясь их выставить перед дворцом не столько для активного действия, сколько для психологического устрашения толпы, по слухам, готовившейся произвести нападение. С этой целью я отправил с товарищем И. Селицким бумагу в Кронштадтский Исполнительный комитет, прося выслать несколько легких орудий, необходимых для защиты кронштадтцев от нападений озверелой контрреволюционной толпы. Аналогичная бумага с просьбой выслать три 47-мм орудия и несколько пулеметов была отправлена мною и в Морской полигон. Как я впоследствии узнал, обе мои просьбы были отклонены. Я сам в тот же день вечером разговаривал по телефону с Кронштадтом и передал товарищу Дешевому, беседовавшему со мной, что опасность нападения миновала и никакие орудия не нужны. На его вопрос, что делать, я определенно ответил: «Сохранять и внушать другим выдержку, спокойствие, самообладание и полное воздержание от каких бы то ни было выступлений.

Днем того же 5 июля я, Рошаль и Ярчук пришли к единогласному решению, что все кронштадтцы без исключения должны сегодня же вернуться домой. С призывом к возвращению мы объехали на автомобиле все казармы, где находились наши кронштадтцы. Все товарищи согласились сегодня же уехать в Кронштадт, но лишь при обязательном выполнении следующих условий: 1) все арестованные кронштадтцы должны быть освобождены; 2) все отобранное оружие возвращается и 3) кронштадтцам гарантируется безопасное возвращение из Петрограда в Кронштадт. С этими условиями мы решили ехать в Центральный Исполнительный комитет. Объехав казармы и выяснив настроение товарищей-кронштадтцев, мы вернулись во дворец Кшесинской и встретились здесь с делегацией в 8 человек[70]70
  В состав делегации вошли: К. Шурыгин и Б. Донской (эсеры), А.И. Ремнев и А. Титов (большевики), К. Соколов и Балясников (меньшевики), С.И. Богомолов и И. И. Бородин (беспарт.). (Прим. ред. 1932 года.)


[Закрыть] (Шугрин, Донской, Ремнев и др.), делегированных в Петроград, в Центральный Исполнительный комитет Кронштадтским советом с поручением возвратить всех кронштадтцев на тех же самых условиях, которые были выработаны и нами. На катере мы все вместе поехали в Таврический дворец. Здесь нас принял Б.О. Богданов, который от имени военной комиссии заявил, что кронштадтцы могут уехать лишь после того, как сдадут оружие членам Петроградского Исполнительного комитета в присутствии членов Кронштадтского Испольнительного комитета. Это оружие вслед за тем будет отправлено в Кронштадт, гарантировал нам Богданов.

Я заявил, что усматриваю недоверие к Кронштадтскому Исполнительному комитету в том, что оружие передается не ему, а петроградским товарищам. Тогда Борис Осипович Богданов сказал, что оружие может быть передано нам в их присутствии. После этого мы отправились на совещание и большинством всех против одного решили принять предложенные условия. Через некоторое время мы были приглашены на заседание военной комиссии. Едва мы успели войти, как Богданов заявил, что условия изменены: оружие должно быть сдано без всяких указаний того, куда оно затем будет направлено. Мы просили отложить решение этого вопроса до 10 час. утра следующего дня, так как не могли взять на себя решение этого вопроса, не посоветовавшись с Кронштадтским Исполнительным комитетом. Наша просьба была уважена. Но как только мы собрались уходить, председатель военной комиссии М.И. Либер обратился к нам со следующим замечанием: «Мы не хотим быть неправильно понятыми. Имейте в виду, что к 10 часам утра вы должны принести уже готовый ответ». Мы удалились. Но через несколько минут нас вернули, и Либер нам заявил: «Мы ставим вам ультимативное требование. Вы должны сейчас же сказать нам: сдаете ли вы оружие, или нет. Если да, то через два часа все оружие должно быть сдано. Выслушав это требование, я заявил, что после каждого ультиматума предоставляется известный срок, по крайней мере в несколько часов. «Вы – люди военные и должны действовать по-военному, – ответил Либер. – Мы даем вам срок – 10 минут».

Выйдя для совещания, мы через минуту явились и сделали следующее заявление: «Мы поставлены в невыносимые условия. Мы совершенно лишены времени для размышлений. Мы не можем посоветоваться ни с нашим Исполнительным комитетом, ни с нашими товарищами-кронштадтцами. Объясните нам, чем продиктован такой краткосрочный ультиматум?» – «Железная необходимость властно требует этого», – ответил Либер. – «Скажите нам, что это за железная необходимость? – спрашивали мы. – Быть может, мы также проникнемся вашими доводами». – «Мы ничего вам не можем сказать», – ответил Либер. – «Тогда, – сказали мы, – ввиду того, что мы поставлены в безвыходные условия, никакого ответа мы дать не можем и снимаем с себя всякую ответственность». – «Наши переговоры закончены. Мы также снимаем с себя всякую ответственность», – промолвил в ответ Либер.

После этого мы разошлись. Ввиду того, что мосты были разведены, я не попал к себе домой на Выборгскую сторону и отправился ночевать к Каменеву. На следующее утро 6 июля я написал следующую инструкцию для товарищей-кронштадтцев: 1) Никому не выходить на улицу, тем более с оружием в руках. 2) По требованию вооруженного войска, уступая силе, немедленно сдавать все оружие. 3) Вступить в самую тесную связь и действовать в полном согласии с комитетами и солдатскими массами тех частей, где расквартированы товарищи-кронштадтцы. 4) Обсудить на местах вопрос о возвращении в Кронштадт.