Текст книги "Русская комедия (сборник)"

– Разрешите представиться, – с тихим достоинством великого человека молвил пузан. – Народный герой Самарской Луки – благородный и бесстрашный Лука Самарыч. Без пяти минут легендарный.

Багор слегка поклонился широкопятой заурядности в свиных чувяках и нутриевой шапке.

– А это, – жест в нашу сторону, – мои соратники, сотоварищи, собратья. Еще вчера они, как и вы, достойный сын Пемзенщины, как и ваши достойные научные друзья, как и наш достойный колдыбанский мэр, тоже были никем, равнялись абсолютному нулю. Но сегодня они преодолели свою никчемность, вырвались из плена серости и заурядности.

– Ликуйте! – приказал килька-кит толстопятой никчемности. – Перед вами – служители Особой Колдыбанской Истины, все слова – с большой буквы. Они выполняют великую историческую миссию: спасают эпоху от бесславия и забвения. А это значит, что они автоматически являются не серостью, а удальцами-героями. Без пяти минут легендарными.

Выдал без запинки (в смысле выдал нас), ну и, сами понимаете, застыл, как монумент.

Далее послушаем сначала героическую колдыбанскую былину.

* * *

– Ах ты, мужичище-жлобище! – вскричал гидродракон, уже не прячась в образе м. н. н. с. Краснощекова. – Героя из себя корчить вздумал? На утес, што ли, всей своей оравой поплывете? Этим вы мое драконовское благородие не удивите.

– На Волге всегда есть место особому диву, – возражает Лука Самарыч и обращается к своей команде: – Что скажете, удальцы-молодцы?

– Как пить дать! – сказали удальцы.

И, не говоря лишних слов, дружно, как один отправились… Нет, не к своим челнам. Удалые деды и прадеды колдыбанцев прогремели не только тем, что в бурю и шторм плавали на неприступный утес за диковинными цветами для своих милых.

Исстари, например, славится Волга ледоходом.

Старожилы утверждают, что когда Волга-матушка пробуждается от зимней спячки, ледяной панцирь, случается, достигает десятиметровой толщины. Но могучая река как бы одним движением сбрасывает с себя зимние оковы и…

Вот уже плывут вниз по Волге громадные льдины. Каждая величиною со стадион «Лужники», а то и с Каспийское море. Глыбы громоздятся друг на друга и образуют чудовищные торосы. Если чем и отличаются они от гигантских айсбергов, то лишь тем, что находятся не в Антарктиде, а на Самарской Луке. Говорят, что с вершины самого гигантского тороса видна вся Москва, и особенно хорошо – Лобное место на Красной площади, где исстари у волжских атаманов публично конфисковывали с помощью секиры буйну голову…

Во время ледохода на Волге стоит оглушительный грохот. Эхо его долетает до Москвы, где воспринимается как гром среди ясного неба, и порождает всякие кривотолки. В том числе и политические, в результате чего в отношениях между Востоком и Западом периодически возникает напряженность. А в столичном ресторане «Москва» грохот волжского ледохода заглушает даже оркестр мощностью в тысячу децибел и становится так жутко, что официанты роняют на пол тарелки. А тарелки, между прочим, из фарфора. Да еще с позолотой. Да еще с супом из черепахи…

Волжане же тем временем толпятся на крутом берегу и, став на цыпочки и сделав ладони козырьком, подолгу смотрят на свою матушку-реку. Величественное явление наполняет их удалью. Наполняет до краев, потом переполняет и…

Волжане не могут больше устоять. Они срываются с места и бегут на лед. Смельчаки прыгают с одной льдины на другую и устремляются на самый стрежень. Туда, где их ждут неимоверные опасности.

Удальцы проваливаются в зияющие трещины, чудом выбираются на поверхность, вновь проваливаются и вновь чудом выбираются. Все это доставляет им огромную радость и неизъяснимое блаженство.

И вот смельчаки уже на середине Волги. Карабкаются на вершину самого гигантского тороса, который теперь если чем отличается от гигантского айсберга, то лишь тем, что резвятся на нем не пингвины, а волжане-колдыбанцы.

Восторг и ликование охватывают всех. Все снимают шапки и бросают их высоко вверх. Так высоко, что их видно на Рижском рынке в столице, в результате чего на меховые головные уборы сразу резко падают цены.

И грохот. Оглушительный грохот. Такой, что на Востоке думают, не начался ли уже вооруженный конфликт, а на Западе уверены, что русские уже устроили салют в честь победы…

– На ледоход! – скомандовал Лука Самарыч.

Но только вышли удальцы на берег, глядь, а стихия уже наготове. Будто кто ей заранее донес, нашпионил, насексотничал. И она озверела от ярости.

Откуда ни возьмись набежали полчища льдин, каждая величиною с Каспийское море. Огромные торосы-айсберги примчали не иначе как из Антарктиды. Во всяком случае, многие очевидцы узрели на вершинах этих громадин гуляющих пингвинов.

– Тут без ледокола не обойтись, – говорит один из самых сообразительных колдыбанцев.

И обращается за помощью в Министерство по чрезвычайным ситуациям. Присылает МЧС ледокол. Разумеется, не какой-то простой, а самый настоящий, океанский. Садится на него отважный колдыбанец – и пошел щелкать льдины десятиметровой толщины. Как бабы семечки на завалинке!

Но недолго радовались его сотоварищи на берегу. Дошел смельчак на ледоколе только до буйков, а там так сдавило его со всех сторон, еле ноги унес. Чудом без переломов обошлось. А ледокол – в капремонт.

«Ну, погоди ж ты!» – говорит другой удалец. И зовет на помощь НАТО: «Одолжите подводную лодку, по-вашему субмарину». Прислал ему НАТО подводную лодку, по-ихнему субмарину. Не простую, конечно, атомную. Сел на нее волжский лихач и нырнул под воду. Хитро придумал, ловко. И действительно, стихия поначалу растерялась. Где наглец? Не видно нигде наглеца…

До середины Волги чуть было не дошел лихач. Но вдруг села на атомную акулу льдина толщиною метров в двадцать. Прижала к самому дну, аж броня трещит. Еле жабры унесла натовская субмарина – и сразу на металлолом. А волжский лихач ихних атомов так наглотался, что пришлось даже очистительную клизму делать…

И адский грохот. Точнее, хохот. Несется от берега к берегу. Хохочет гидродракон, насмехается. Так, мол, их, подружка Стихия! Всыпь им по первое число. А заодно и по десятое. То бишь и по шее, и под зад.

Тогда вышел вперед сам Лука Самарыч.

– Хорошо смеется тот, кто уцелеет от не виданной в мире силы богатырской, силы по-колдыбански.

И без лишних слов ставит прямо на крутой берег свой вездеход. Такого вездехода еще не видел мир. То не танк. Не бронепоезд. Самый обычный диван-кровать местного производства. Не столько мебель, сколько гроб с музыкой. А может, и без музыки. Но не в этом дело.

– Полюбуйся-ка, дядюшка Ледоход, – говорит герой. – Вот на таком рыдване истинный колдыбанец проводит всю свою жизнь. И не сгонит колдыбанца с него самая грозная в мире стихия, то бишь колдыбанская жена. Не спихнет самая сварливая колдыбанская теща. Не стащат самые бесцеремонные в мире колдыбанские дети. Сквозь все льды быта и бытия продирается колдыбанец на своем диване. И все льды разбиваются о его броню.

И без лишних слов снимает с Краснощекова его великолепную нутриевую шапку и со всего размаху – жах! Прямо на середину Волги, прямо на вершину самого громадного тороса.

– Что вы наделали? – вскричал в отчаянии Краснощеков. – Пропала шапка! Я этого не переживу!

– Тогда вперед, – говорит Самарыч. – Только вперед!

И немедленно занимает исходную боевую позицию. Туловище – ровно посреди дивана. Само собой, животом вверх. Голова – на подушке-думке. Нога – на ногу. Газета – на лицо.

И помчал диван с крутого берега на ледяную твердь. Как нож в масло, вошел в нее. И шарахаются торосы от чудовищного гроба-рыдвана вправо, влево. Прячутся в страхе с головой под воду.

Торжествуют на берегу соратники героя. А Краснощеков, а Краснощеков-то! Не устоял на месте, издал истошный африканский вопль, сиганул, как горный жигулевский козел, на лед и помчал галопом вдогонку за чудо-вездеходом.

И вот они уже на середине Волги. Торжествуют на берегу сотоварищи, но… Победа еще не полная. Не отдает шапку грабитель-торос. И никак не взобраться на его вершину. Горькие слезы текут по щекам приемного сына Самарской Луки – пемзяка Краснощекова.

– Не хнычь, толстопятый, – шепчет ему Лука Самарыч. – Есть у нас одно секретное оружие.

А секрет вот какой. Колдыбанский диван-кровать, естественно, не простой. Обязательно – неисправный. Как только колдыбанец уж очень сильно задумается, задремлет от всяких дум и заворочается, то озорник диван обязательно раскладывается в кровать. И не потихонечку, а с размаху, плюхой. Так, что от грохота все стены ходуном ходят. Жена давно пилит колдыбанца: отремонтируй, мол, мебель, или ты не мужик? Но колдыбанец как чувствовал, что не надо с этим делом торопиться. И вот сейчас…

Заворочался Лука Самарыч по-богатырски. Диван как шарахнет! Будто назло жене и теще в придачу. Что там натовские артбатареи и бомбы! Аж Везувий закашлялся. А торос-неслух мгновенно – в пыль.

Не веря своим глазам, счастливый пемзяк Краснощеков одной рукой прижимает любимую шапку к сердцу, а другой благодарно трясет богатырскую длань Самарыча.

Но рано праздновать победу. Озлилась стихия, озверела. Сначала льдина, на которой победно водрузился диван, завертелась вокруг своей оси, как заведенный волчок. Ну это, правда, колдыбанцам, которые аттракционами не избалованы, только в забаву. Будто на каруселях катаются. Тогда льдина стала скакать и взбрыкивать, как дикий мустанг. Тоже забавно – будто на качелях. Наконец совсем осатанела ледовая амазонка и пошла со зла под воду. Сама, мол, утону, но и наглецов утоплю.

Вот уже скрылся под водой ледяной настил. Уже погрузились в пучину дубовые ножки дивана, а самим смельчакам пришлось вскочить на него с ногами. Вот уже полощется в воде гобеленовая обивка, за которую жена оторвет голову, а теща выбросит ее на свалку.

Ахнул в ужасе берег: хана смельчакам. Каюк. Амба.

Тогда встает Лука Самарыч на диване в полный рост.

– Ну, толстопятый, – говорит Краснощекову. – Кидай в сторону берега свою шапку, да посильнее.

– Нет! – замотал недалекой башкой приемыш Самарской Луки. – Хочу умереть по-пемзенски. В шапке.

– Погоди помирать. Ты еще свое не допил, – шутит, хотя уже одной ногой на том свете, Лука Самарыч.

И без лишних слов снимает с напарника головной убор да как запулит его в сторону резинового комплекса! Как гранату. Словно хотел взорвать орденоносный гигант.

Быстрее ракеты стартовала краснощековская шапка, но Лука Самарыч успел-таки зацепиться за нее багром. В этом и состоял его хитроумный замысел. Понеслась ракетой ушанка и диван за собой тащит. Что твой натовский тягач! Только ветер в ушах свистит.

Вот и берег.

– Прыгай! – командует Лука Самарыч Краснощекову.

И вот они уже – в объятиях сотоварищей. Шапка, естественно, в объятиях Краснощекова. А диван по инерции дальше помчал. Аж до третьего микрорайона. Прямо в салон итальянской мебели «Венеция» влетел. А тут как раз какой-то богатенький новый русский по приказу дурехи-жены самую модную лежанку высматривал. Вдруг посреди итальянского спального гарнитура – шмяк наш диван-гроб. Да прямо под этого болвана-богача. И только тот на сей рыдван завалился, так сразу расцвел, как репейник после дождя. «Класс! – говорит. – Будто на нем и родился. Плачу миллион не глядя».

А Краснощеков тем временем все смотрит на свою шапку и не насмотрится. И вдруг как швырнет ее вверх. Потом еще раз, еще. С первого раза взлетела шапка выше телебашни. Со второго раза – выше орлиного полета. А в третий раз поднялась над облаками. И увидели ее аж в Пемзе. Узнали толстопятые свою самодельную гордость и красу, закричали хором: «Ура!» Да так громко, что в столичном ресторане «Москва» официанты побросали со страху на пол все тарелки. Фарфор вдребезги. Позолота – в пыль. Черепаховый суп – натурально в убыток.

А чудовище-дракон, сами понимаете, – в бега. Потому что если столица в убытке, то и до гидры, и до дракона доберется. Запросто все девять голов снимет. В возмещение ущерба.

– Ура! – кричит меж тем достойный сын Пемзенщины – удалой Краснощеков. Уже не на крутом берегу кричит, а у барной стойки:

– За Особую Колдыбанскую Истину! За Луку Самарыча! За мой счет!

Глава седьмая

Ах, былинники речистые! Хорошо вам вести свой рассказ. Одно удовольствие, если не сказать – наслаждение. То-то вы все такие справные, мордастенькие. Вас бы на наше место, в быль. Враз бы похудели, осунулись…

Итак, быль.

Что сделала бы древнегреческая гидра, если бы древнегреческий Геракл повел себя с ней так же галантно, как наш ВРИО? Несомненно, она поклонилась бы ему в пояс всеми своими головами, а бессмертной – до земли. Потом бросилась бы своему новому другу на шею и стала лобызать его. В лоб, в щечку, в уста. Опять же всеми своими многочисленными устами.

Ну так то древняя гидра. Она не была испорчена безвременьем и всякой столичной социологией. А наша современная гидра – увы и ах. Поэтому она не стала плясать от восторга. Она обошла монумент со всех сторон, придирчиво оглядела, будто собиралась слопать его с потрохами и с сапогами. Зачем-то похлопала по пузу. С какой-то стати подула на лоб, где красовался чемпионский шишман. И уж совсем некстати подтянула знаменитые штаны. Будто они спадали не с монумента, а с нее.

– Значит, вы все – cпасатели эпохи? – ощерилась современная гидра. – Очень приятно. Любопытно, как же вы намерены ее спасать?

– Мы прославим эпоху своим удалым подвигом, который заставит ахнуть весь мир, – скромно пояснил врио.

– Полная сенсация! – сделала рот до ушей гидра. – Признаться, первый раз слышу о таком виде досуговой деятельности. Растолкуйте мне, пожалуйста, что это такое – подвиг.

Короче, насмехается гидра. А наш простак-монумент сияет, и нос кверху:

– Слушайте меня, неугомонная и справедливая душа, затаив дыхание! Старинные волжские предания гласят…

Ну, дальше вам уже известно: грандиозное величественное явление… огромные ледяные торосы… ужасный оглушительный грохот…

– Браво, браво, – похвалило чудовище, но голосом не поклонника, а Ехидны. – Теперь я уяснил, что такое колдыбанская удаль и кто такие колдыбанские удальцы. Колдыбанская удаль – это беспардонное хвастовство, а колдыбанские удальцы – беспардонные хвастуны. С чем вас и поздравляю.

Знаменитая колдыбанская учтивость не изменила нам.

– Спасибо, – поблагодарили мы Ехидну за поздравление, но голос наш дрожал.

Мы наконец-то спохватились. Ну что ты будешь делать! Опять увлеклись, опять упустили момент, когда надо было запереть уста нашего златоуста, а точнее, пустослова. На английский замок с двумя секретами. Еще лучше – на подвесной амбарный.

Сейчас коварное чудовище зайдет с самого слабого нашего тыла… и поведет свою беспроигрышную игру.

– Не кажется ли вам, удалой атаман болтовни, – с удовольствием оправдало наши догадки чудовище, – что ни вы сами, ни ваши удалые соболтуны никогда не бывали на ледоходе. Не бегали по льдам. Не карабкались на торосы. И уж тем более никогда не стояли на их вершинах. Не так ли?

Ну так, конечно же, так. Действительно, истинные колдыбанцы никогда не бывали на ледоходе. Между прочим, по самым уважительным причинам: если еще не деды наши, то уж точно отцы, которые, естественно, состояли завсегдатаями «Утеса», давно забыли, в какой стороне она, наша Волга.

– Так что если вы и соберетесь на ледоход, – продолжал посмеиваться над нами дракон ЗЛИ, – то ваша удаль, то бишь разгильдяйство, сразу приведет вас на тот свет. Не так ли?

– Да, мои верные соратники и сподвижники обязательно погибнут, – заверил наш атаман Ехидну в нутриевой шапке. – Но именно об этом они и мечтают.

О чем это ты, горе-Станиславский? И тут мы вспомнили. Подвиг по-колдыбански должен вдохновлять широкие массы современников своей особой доступностью. А самое доступное удальцу нынешних дней – сгинуть. Почем зря, ни с того ни с сего, невзирая на все препятствия и преграды.

Да, это мы сами придумали. Это наше ноу-хау. Но…

Стоп, дядя адмирал! Ты куда ведешь наш кораблик? Между прочим, бумажный. Уж не собираешься ли ты повторить тот смертельный вираж, который мы изобразили перед змеями? Тогда он чудом удался. Но коварный дракон с документами от Москвы и от колдыбанского мэра – это тебе не женсовет Приволжского микрорайона. Не покладистые медянки и кобры с половником или даже пусть со скалкой.

На айсберг плывем, дядя адмирал, на крушение напрашиваемся. Полный назад! Но куда там: взгляд супер-пупера уже переместился в потолок. Он уже смотрел с восторгом свое бесплатное кино и видел кадры массовой гибели своих сотоварищей.

– Как это прекрасно! – радостно комментировал он. – Вот с улыбкой на устах смотрит смерти в лицо бесстрашный Самосудов. Вот он героически гибнет. На место павшего становится храбрый Безмочалкин. Его сменяет отважный Молекулов. Вслед за ним идет на верную смерть лихой Профанов. Восхвалив своих командиров, спешит мужественно сложить голову отчаянный юноша Ухажеров. За ним еще один удалец, еще, еще… И вот уже в живых не осталось ни одного!

Мы молчали. Под ложечкой у нас, примерно там, где легендарная отвага, неприятно сосало. Может быть, даже от страха.

– Ха-ха-ха, – возрадовались все восемь драконьих голов плюс бессмертная голова за круглой печатью. – Нашлись легендарные удальцы! Уясните себе азбучную истину. Современной официальной наукой такой нелепый тип личности не предусмотрен. Значит, никаких легендарных удальцов в наше время нет, не будет и не может быть!

На сей раз поборник и проводник столичной ЗЛИ-социологии снял-таки шапку. Но так, как делают это на похоронах. Дескать, гуд бай навек, герои-удальцы. Прощевайте. Земля вам – пухом, похороны – без венков, поминки – без блинчиков.

Мы с молчаливым, но горьким упреком смотрели на своего врио. Ну что, допрыгался, гибрид кита с селедкой, доигрался? Ну сбегали бы мы сейчас в этот образцовый ДК. Ну «охватились» бы этим НУДным тире занудным конкурсом. Зато завтра, а то и сегодня вернулись бы в «Утес» и наверстали бы упущенное. С таким КПД, который столичные НИИ не подсчитают и на ЭВМ десятого поколения.

– Долой азбучные истины! – закричал тем временем геракл местного производства с маленькой буквы. – Легендарные герои на Самарской Луке были, есть и будут!

«Точка-а-а!» – хотели гаркнуть мы, чтобы закрыть раз и навсегда суперскользкую тему, но успели только набрать воздух в легкие.

– Ка-а-ак пить да-а-ать! – гаркнул, опередив нас, гроза змей, гидр и драконов тире атаман нелепости.

И тем самым поставил проблеме колдыбанскую запятую.

– Дать! Пить! – гаркнули мощным эхом седые Жигули. – Хоть как!

Бах! Это утвердил заветную истину еще и прадедовский багор. Так грохнул об пол, что твой маршальский жезл. Или даже палица божественного Зевса. А то и как тещина сковородка.

И нас разом проняло. С головы до ног. От кепки до шнурков. А равно в обратном порядке. Это кто тут над нами ехидничает, хихикает, издевается? Кто посмел стать на нашем вековом и столбовом пути к нашему особому источнику истины? По-клонник, по-дражатель, по-следователь столичных павлинов. Ну погоди, трижды по-попугайская душа!

Мы не вспомнили, в какой стороне Волга, но мысленно возопили к ней: «Матушка! Не оставь своих сыновей в трудную минуту. Опять нам выпало нырять на неведомое дно».

«Ах, какие вы робкие! Вот бы вам такую робость не перед своей Волгой, а перед своей “Волжской особой”, – не удержалась от попрека родимая. – Все утром брились? Чеснок никто не ел? Ну, тогда ныряйте смелее. Это ваше дно еще не последнее».

«Спасибо! – поспешили мы проявить сыновнюю благодарность. – Уже засучаем… Нет, не рукава, чтобы к бутылке, – ух она, наша мачеха! Штанины засучаем. Чтобы к Волге. Ух ты, наша матушка!»

Читатель, где ты? Уже занял кресло в партере нашего балагана, в самом первом ряду? Хочешь посмотреть да поучиться, как надо повергать во прах головастых драконов, у которых все головы – от столичных кутюрье? Только особо предупреждаем: цена вопроса – жизнь. Не страшно? Ну что ж, тогда учись, читатель-удалец.

Вот уже сигналят мигалки капитанской рубки. Берем игру на себя! Лево руля, право руля! Вираж на тыщу градусов! А теперь – прямо на дно!

«Есть на дно!» – дружной иллюминацией отвечает зал. Флагманский квартет обращается к своему вожаку:

– Сейчас мы скажем такое, от чего зашатаются стены…

– Сейчас удальцы всего мира лопнут от зависти…

– Только не откажите в нашей просьбе, Лука Самарыч…

– Немедленно, буквально сию минуту пошлите нас на…

– На смерть! – рявкает ликующий хор «истбанцев».

– На верную, неминуемую, на лютую смерть-погибель!

Образцово протрубили. Что там удальцы всего мира. Большой театр от зависти лопнул. Теперь твой ход, атаман. Садись на своего любимого конька!

Колдыбанский супер встрепенулся, будто ему подвели арабского скакуна.

– Через несколько минут на Волге начнется ледоход, – объявил наш неутомимый затейник. – Такой грандиозный и страшный, какого никогда не видели наши прадеды и деды. Более того, никогда бы не осмелились выйти в такой ледоход на Волгу. Но моих верных соратников не устрашить ничем. Им нет равных во все времена!

Лихо выдал. Теперь помолчи, пожалуйста.

– Сотоварищи по подвигу! – призвали флагманские стулья. – Простимся перед смертью.

Сначала обнимали на прощание предводителя. По-военному сдержанно сделал это Самосудов. Лишь погоны стали на попа. Молекулов, понятно, от чрезмерного усилия надорвался и согнулся, как двойка в дневнике Добронравова. Безмочалкин не смог усмирить свой аллергический синдром и начихал на плащ-палатку вожака. Профанов, напротив, никак не пострадал и даже умудрился наступить на болотные сапоги Самарыча, чтобы они не квакали, как взвод лягушек на болоте. Так же трогательно простились с главкомом остальные удальцы. Потом обнимали друг друга…

А что гидра? Гидра смотрит и усмехается. Дескать, ах как забавно. То есть не верит, что мы герои-удальцы. Признаться, мы и сами пока еще не очень верим себе на слово, но… У нас ведь за пазухой удивительный фирменный секрет. Краснощеков о нем не догадывается. Ну а ты, читатель, уже знаешь, что как только в руках удальцов окажутся полные стаканы, то самоё бездонное Каспийское море нам по колено.

– На ледоход! – раздались нетерпеливые голоса. – Умрем как один подо льдами!

И как один дружно двинулись…

Да, конечно, мы дружно двинулись не на ледоход, а совсем в другую сторону. К барной стойке. Полотенце уже парило над стаканами, а стаканы уже были под парами, то есть полны «Волжской особой».

– Юрий Цезаревич. Извините, что при жизни…

– И слышать не хочу, – замахал руками бармен-джентльмен. – Знаю, за вас расплатятся ваши дети. Не дети – так внуки. Не внуки – так правнуки. Как пить дать!

Дать. Пить. Наконец-то. Крепкие руки удальцов держат стаканы и…

Дракоша все еще щерится. Но теперь наша игра. Сейчас ты, ехидна, узнаешь, что твой балаган против нашего – пшик. Бзик. Фук.

Учись, читатель, пока мы живы. Мы выдержали паузу. Гоголевскую тире «Ревизорскую», во время которой вперили гипнотизирующий взгляд в своего противника.

– Просим, – хлебосольно пригласили его к стакану боцманы. – Вы, по научным стандартам, наверняка, первый. Стопроцентный проЗЛИ!

Неожиданный вираж, не правда ли? Тщеславный м. н. н. с. легко заглотнул наживку. Он сразу надулся, как академик московского НИИ, и важно прошествовал к барной стойке. Вот он по-столичному, двумя пальчиками берет стакан и… Попался, дракоша! Теперь он уже ни за что не выпустит его из рук… Нет, не так. Теперь наш удивительный прадедовский стакан ни за что не выпустит из своей ловушки Краснощекова. Пока тот не поймет: что к чему, зачем и как истинно, то есть по-колдыбански.

Тщеславный м. н. н. с., разумеется, этого не ведает. И потому снисходительно обращается к Луке Самарычу:

– А вы? Почему не присоединяетесь к нам?

– Здесь и сейчас мы ему – уже не компания, – возразили наши асы.

Твой ход, атаман! Загни такое, чтобы дракон гусиной кожей покрылся.

– Здесь и сейчас пьют только смертники, – сухо и веско сказал голосом главпалача наш главком. Отлично! Сейчас подольем масла в огонь.

– Как говорится, для храбрости, – плеснул ковшик керосина Самосудов.

– Потому как все-таки в первый раз, – добавил солярочки Безмочалкин. – И в последний.

– Как говорится, на посошок перед дальней дорогой, – не поскупился и Молекулов.

– В мир иной, – добавил Профанов.

Неплохо, да? И тут у носителя царской меховой шапки наконец начали сдавать нервы. Он вздрогнул. Как любимец школы № 1 уличный пес-волкодав Шарик, когда завидит издали лучшего второгодника Приволжского микрорайона Антошу Добронравова.

– В мир иной… на посошок перед смертью, – растерянно забормотал он. – Да, да, это все очень самобытно. Но… извините… не пойму… при чем тут я?

Мы снисходительно улыбнулись и промолчали. Сейчас тебе, непонимайка, ответит наш пропагандист Особой Колдыбанской Истины. И наш был на арабском скакуне. В смысле на своем любимом коньке.

– Ах, как ослепил вас бескрылый дух безвременья! – сокрушенно упрекнул он Краснощекова. – Вы погрязли в болоте безыдейщины и потому не можете понять, какая вам сейчас выпала удача.

– Мои благородные и бескорыстные соратники хотят помочь вашей науке решить раз и навсегда извечную проблему: что такое истинное равенство. Для этого они берут вас с собой на ледоход. Там уже не место спорам о том, кто больший, кто меньший, кто первый, кто последний. Вы все погибнете в страшной борьбе с ледовой стихией, и мир ахнет, узнав подробности этого события. Но…

– Главное, что всем павшим без исключения будут возданы равные почести, – возликовал вдохновитель и организатор повального ледового мора. – Вот оно, истинное равенство! Оно достижимо только на ниве геройской были!

Отличный поворот мысли, но, кажется, упущен фактор личной заинтересованности. Сейчас дополним:

– Хотим подчеркнуть, что проект максимально ориентирован на ваши интересы, – лучезарно улыбаясь, заверили мы Краснощекова. – Вам будет организована самая лютая смерть. Вы встретите ее с несчастным видом, с тяжкой мукой на лице.

– Согласитесь, это очень дальновидно. Ведь сейчас, в безвременье, такой тип личности, как мученик науки, почти не встречается. И тут вы! Весь научный мир ахнет с восторгом и ликованием: «Ура! Наша честь восстановлена!» Это автоматически означает, что вам гарантирован громкий успех.

– Вы мечтали быть хоть каким-нибудь сотрудником хоть какого-нибудь московского НИИ. Теперь вас назначат сразу старшим сотрудником. Или даже доцентом. А может, и профессором. Впрочем, скорее всего академиком. И не каким-то нештатным. И не обычным штатным. Куда хлеще: почетным! Считайте, что буквально через минуту вы – почетный академик.

– Правда… посмертно. И только посмертно. Но это элементарная истина: при жизни от столицы ничего хорошего не дождешься. Как говорится, ни в жисть! В жизни нашей все хорошее – только столице.

Без пяти минут счастливчик по-московски выглядел как баран на показательной стрижке, которого чемпион-стригаль обрил одним махом и торжественно выставил голым на всеобщее обозрение.

– Не хочу на ледоход! – в отчаянии вскричал он. – У меня уважительная причина. Самая уважительная. Я… я… я… трус!

Ха. Забавный поворот. Но трусом нас не испугаешь.

– Как вам везет! – с нескрываемой завистью махнул багром наш суперзлатоуст в сторону счастливчика. – Быть трусом и… пасть смертью храбрых. Осознайте же, любимец фортуны: никогда и нигде не было такого удивительного труса!

– Кто теперь посмеет назвать нашу эпоху серым безвременьем? – вскричал он, ликуя. – Эпоха прославлена, эпоха спасена!

Ну все, угомонись, а то гидру шатает. Того и гляди, без чувств упадет и всю песню нам испортит.

– За тех, кто уже не придет никогда! – торжественно и скорбно провозгласил Юрий Цезаревич и вперил свой взгляд персонально в Краснощекова.

– До скорой встречи в братской могиле! – вторили колдыбанцы.

Стаканы взметнулись к небу. Щелкает прадедовский фотоаппарат. Есть кадр для семейных альбомов и всемирных энциклопедий! Мы сотворили еще одну удивительную колдыбанскую быль!

Ульк?

Да погоди ты, читатель. Ну что ты опять гонишь? Пошто спешишь предать нас лютой смерти? Ведь как улькнем, так сразу и булькнем. А куда деваться? Или спецкредит под похороны жадине Подстаканникову возвращай, или топай в мир иной. Что проще? То-то и оно.

Вот мы и тянем время. Чтобы произошло диво. Секунда, десять секунд, минута…

Такую паузу даже в нашем муниципальном театре публика не выдерживает. Хотя ей позволяется и вафлями хрустеть, и пивом журчать, и анекдоты рассказывать, и даже хохотать во все легкие – лишь бы не мешали актерам и суфлерам искать затерявшийся текст…

– Стоп, мужики! – услышали мы наконец чей-то незнакомый голос. Что это? Еще одна голова у гидры объявилась? Десятая? Мы с любопытством подняли глаза на чудовище.

Гидры… не было. Видимо, она испарилась. Ей, наверное, стало смертельно завидно. Девять голов при одном животе и ни одна из них, даже бессмертная, не додумалась до колдыбанской истины на предмет вечной мировой проблемы равенства и братства. Образцово-показательное равенство в этом мире – братская могила. Ну!

Короче, испарилась гидра. Перед нами стоял неизвестный гражданин, но, судя по нутриевой шапке, все же Краснощеков. Шикарная шапка судорожно вытерла пот с его лба и даже с подбородка, а потом робко легла на стол. Лица на Краснощекове не было. Зато… зато он стал похож на человека. Толстопятый, правда, но ведь пяток-то не видно. Если их на стол не класть…

– Стоп, мужики! – горячо и вдохновенно заговорил неизвестный Краснощеков. – Я присягаю вашей Особой Истине! На ледоход! Немедленно. Буквально сию минуту!

Ух ты, какой прыткий! Погоди, давай выпьем перед смертью. Новоявленный удалец словно прочитал наши мысли.

– На ледоход! Буквально сию минуту! Но… не сейчас, – объявил он. – Никто из вас не тронется с места. Я пойду на ледоход один. Это будет генеральная репетиция. Чтобы в следующий раз, когда мы соберемся на подвиг вместе, мне не подвести вас.

Он потихоньку попятился назад. Будто опасался, что мы его схватим.

– Если не вернусь, прошу считать меня своим соратником. Посмертно.

По его щеке покатилась непрошеная слеза, но он приободрился:

– Выпейте за мой успех!

С этими словами толстопятый решительно ринулся на выход.

– Стоп, господин-смертник, стоп! – закричал Юрий Цезаревич. – Нет такого кредита «за успех». Ответствуйте мне научно и обоснованно: как дать пить?

– Ох, извините, забылся на радостях, – смутился Краснощеков и поспешно положил на барную стойку простенький, но толстенький кошелек. – За мой счет, естественно. Сделайте одолжение.

И вот уже входная дверь наяривает ему вослед мелодию душещипательного романса, в котором герою желают всей душой: «Если смерти, то мгновенной…».