Текст книги "Vertuхайка ля мур. Дикий мёд домашней осы. Два сценария"

Два часа налево и час направо

*

Подвал, грязное железо.

За руки подвешенная Блондо, всё такая же – в своём ши-карном нижнем белье и чулках, в бороде и с усами. Только в по-ясе на бёдрах сиротливо пусты кобуры и лицо разбито в спло-шное кровавое месиво…

*

Под ногами Блондо закопченное ведро с кровавой водой и тряпкой. И рядом стояла огромная бочка, полная солёных и вонючих огурцов…

*

Напротив Билл и негр в белоснежных рубашках.

У белого на ногах остроносые американские сапоги с тре-вожно позвякивающими шпорами.

А негр в трусах и носки у него на подтяжках, а на голове почему-то шапка Санта Клауса.

*

На огромном, обитом ржавой жестью, столе грозно стоит бензопила и валяются в беспорядке всякие, заляпанные ма-шинным маслом слесарные девайсы, вроде зубил, гвоздей, свё-рел, напильников, пил, молотков и прочей дребедени, которая обычно становится орудием добывания информации из нера-зговорчивых клиентов…

*

…Негр уже вспотел.

Он стоит перед Блондо с огромным мятым и закопченным чайником руках и тяжело дыша, смотрит на неё.

Поднял чайник и стал жадно пить, присосавшись к кривому носику.

Вытер рот, и грозно выговаривая буквы, спросил на фран-цузском:

– На кого ты работаешь?

*

…Блондо молчит…

*

Негр выронил чайник и всадил кулак Блондо в печень…

Всадил, как мужику…

*

…. Блондо мужественно застонала…

А негр заорал,

– Где наша мобила, ссука?…

*

Билл, на французском:

– Говори на английском, она по– французски не понимает.

– А что ты мне сразу-то не сказал.

– Да я тебе уже битый час долдоню.

– Да, но я не знаю английского.

Билл поднял бензопилу:

– Тогда, может, попробуем классику?

– Двадцатый век, – сморщился негр, – Насаждать демо-кратию бензопилой…

– У них был серп и молот – и мы их срубили бензопилой.

– И жевочкой, – хрипло напомнила Блондо.

– А ты помочи, тебе слово не давали, – ответил ей негр, а Биллу сказал укоризненно, – Вот у тебя страсть к члено-вредительству!

– Да, — с лицом маньяка подтвердил Билл, – Горю жаждой… устроить настоящую техасскую резню.

– Для резни – народу маловато, – возразил негр,

– Тогда – работаем с учётом национальных особенностей местности. Берём бочку, набиваем гвоздей, засовываем туда эту тёлку и толкаем с какого-нибудь холма – это называется russkie gorki – пусть покатается, может разговорчивее станет.

– Потом обжарим с луком и добавим макароны – назы-вается – makaroni po flotski. – передразнил негр, – Ты ж, вроде, не макаронник, ты из Техаса. Или, что – на флоте служил?

– Морская пехота, – со сдержанно—бесконечной гордостью и бесконечным же мужеством скромно подтвердил Билл, – Пе-рвая центурия пятой когорты легендарного девятого легиона.

– Ааа-а!… что-то я припоминаю… это который в 140 году нашей эры весь в Британии сгинул и флаг потерял.

Бил сделал сурово-трагическое лицо.

– А ты-то как выжил, напарник? – ехидно спросил негр.

Чем причинил американцу нестерпимую боль.

– Слушай ты, оплот демократии… – насладившись белой болью, продолжил негр, – Тебя прислали к нам в Европу из тво-ей техасской деревни и не надо нам тут, европейцам, навязы-вать ваши американские штампы с бензопилами. Иди, пили сво-их индейцев, ковбой.

*

…дикое напряжение в глаза и лицах.

В глазах двух тренированных самцов.

Руки тянутся к стволам.

Желваки гуляют на скулах, как девки по деревне…

*

– Напарник… — стиснув зубы, миротворчески сказал Билл, – Ты… свою страсть… лучше в эту тёлку пролей.

– Сссыкло техасское, – презрительно процедил сквозь зубы негр, отвернулся и начал ходить, как кот у сметаны, вокруг под-вешенной Блондо, продолжая говорить на французском:

– С такой сказочной задницей – жить да жить… любить да любить… и я не буду тебя убивать, белоснежка…

– Бороду…, – на английском прохрипела Блондо.

– Что? – молниеносно на французском переспросил негр.

– Бороду оторви… жарко…, – повторила Блондо на анг-лийском.

– Она просит отклеить ей бороду, ей душно – на фран-цузском объяснил американец.

– Душно ей…. а на хрена она её приклеила? – Негр оторвал ей бороду, потом усы, – Думала, мы тебя не узнаем?

– А так ей меньше идёт, – сказал американец, разглядывая Блондо.

– Фак ю, – простонала Блондо разбитыми губами.

– Что она сказала? На кого работает? – молниеносно пе-респросил негр.

– Она сказала — американец показал негру средний палец и чтобы у негра не осталось иллюзий, показал на него указа-тельным.

– Она? – негр указательным пальцем показал на Блондо, – Меня? – тыкнул указательным в себя – и показал средний.

Билл подтвердил.

Негр подумал, прикинул:

– Да я, в принципе, и не возражаю.

Блондо, на английском, тяжело дыша:

– Слушай, ты… козёл…

– Что она сказала?

– Она сказала козёл, – стараясь, помягче, перевёл Билл.

– Кому?.. Тебе, или мне?

– Конечно, тебе.

– Почему не тебе? – угрожающе повернулся к нему негр, — И почему, конечно?

– Ты же с ней работаешь, она тебе и сказала.

Негр долго смотрел на белого и рука американца как—то сама собой потянулась поближе к бензопиле.

– Я уточню у неё, – угрожающе пообещал негр и повер-нулся в Блондо:

– Кто козёл?

Блондо, на английском, тяжело дыша:

– Ты.

Всё ещё надеясь на ошибку, негр обернулся.

Но белый, прискорбно кивнув, подтвердил.

А Блондо хрипела, с трудом шевеля разбитыми, окровав-ленными губами:

– Я спала с тобой, козёл… только ради нашей Конституции и Президента.

– Что она сказала? – переспросил негр белого.

– Она спала с тобой? – удивлённо спросил белый.

– Да вроде нет, – удивился негр.

– А что она тогда гонит?

– На жалость давит, – подумав, предположил негр, – Ду-мает, я вспомню.

– Да, но она говорила о конституции.

– Нашей? – удивился негр.

– Нет, вашей, — огрызнулся белый.

Негр опять стал смотреть на него быком, но потом почему-то передумал, и снова на французском попёр на висящую Блон-до, – Я не буду тебя убивать… Я опушу тебе печень так, что ты потом на вопрос – на кого ты работаешь? – как милень-кая, будешь отвечать – на таблетки. Всю жизнь будешь так отвечать. И будет у тебя искусственная печень…

– Искусственная – бывает почка, – на французском по-правил белый.

– Да какая, *уй, разница! – на чистейшем русском заорал негр.

Блондо подняла окровавленное лицо:

– Я бы тебе сказала – на кого я работаю. Да наш Прези-дент, своим указом, номер сто один тире ноль три, запретил нам ругаться матом, афроматершинник. – и Блондо плюнула в белоснежного негра кровавой слюной.

– А это – расизм… – начал, было, белый, но заткнулся…

*

…пауза…

*

…негр наливается кровью…

*

– Я не сказала – негр. Я сказала афро, – кровавыми губами уточнила Блондо и уточнила не из страха, а из справедливости. И, чтобы ничего плохого про неё не подумали, добавила, – Афрокозёл…

*

…опять пауза…

*

– Я – швед, – на русском, угрожающе прошипел негр и, казалось, сейчас он убьёт её…

*

…и вдруг откуда-то раздался крик:

– Не верю!

*

Портрет Станиславского…

*

…и в кадр вбежал человек

и, бегая перед подвешенной Блондо и её мучителями,

устроил изысканную творческую истерику:

– Стоп, стоп, стоп, всем стоп! Ну не верю, не верю, не верю!… (негру) Ну кто так бьёт? (висящей Блондо) Ну кто так висит? Ну кто так плюётся? Ты должна ему в душу плюнуть. В его чёрную иностранную душу. Плюнуть от всей души, от всей широкой русской души. Как верблюдиха.

– Блин, у меня слюна, как назло, кончилась, – перестав му-жественно умирать, оправдывается Блондо.

– Не верю, не верю, не верю!

В кадре – оператор за камерой на кране, копошится вся группа и только негр недоверчиво смотрел-смотрел на вбежав-шего в кадр человека, да и спросил:

– А ты кто?

– Я? – удивился вбежавший в кадр человек, – Я кинорежис-сёр. Член мелитопольской международной киноакадемии.

*

Грохот тяжелого пулемёта

В небе летит хищный чёрный вертолёт и садит из крупно-калиберного пулемёта и гильзы, как семечки, летят вниз…

*

…на земле – Блондо в нижнем белье и с заклеенным носом удирает от вертолёта на своём кабриолете…

*

…причём удирает вокруг Василия Блаженного…

*

…и на беспечных туристов на Красной площади сыпятся сверху раскалённые гильзы…

*

…Блондо надоело удирать.

Не прекращая закладывать виражи вокруг храма, и визжа резиной, она порылась в сумочке на сиденье, достала золотой в брильянтах телефон, подняла руку верх и назад, обернулась на вертолёт, прищурилась и нажала кнопку….

*

…как молния, небо из золотого телефона к вертолёту про-чертил след тонкий красный луч…

*

…взрыв вертолёта…

*

…Блондо усмехнулась, поцеловала телефон и бросила его на сиденье…

*

…дымящийся вертолёт на Красной площади.

(Коппола «Апокалипсис»)

зеваки растаскивают вертолёт на части.

Один тащит колесо, («Оружейный барон»)

Второй убегает с лопастью (пропеллер в «Блоу ап»)

Старушка тащит пулемёт. («Чапаев»)

Хоккеист Овечкин в полной форме и на коньках тащит си-денье.

А фанаты «Зенита» ничего не тащат. Стоят в своих шарфиках, смотрят и кричат:

– Зе-нит чемпи-он!

Кричат, пока от вертолёта ничего не остаётся…

*

В Мавзолее Вождь лежал на боку, держал мобильник у уха и с озорным видом ждал, пока ответят.

– Аллё. Наденька? … Опять на Красную вертолёт сел… ну, как сел? Так и сел… опять ПВО прозевало… А может, упал – мне отсюда не видно, я ночью посмотрю… А ты знаешь, от какого слова – мобильник произошло?… От слова мобилизация. Все на борьбу с контрреволюцией и саботажем, – и захихикал.

*

Хроника революционных лет.

Идут красноармейцы в будёновках.

В немой хронике вдруг раздаётся звонок,

красноармеец останавливается,

роется по карманам длиннополой шинели,

достаёт, мобильник и говорит:

– Да, мама.

*

…титр:

Два часа направо и три часа налево. час вперёд и два назад…

*

Блондо с мужественно заклеенным носом, в нижнем белье и чулках на подвязках, на высоченных своих каблучищах входит в кабинет Президента.

Из—за стола под двуглавым орлом Президент встаёт ей навстречу.

Блондо подходит, по-военному приставляет ногу, вытя-гивается в струнку и чеканит слова:

– Господин Президент, ваше поручение выполнено, – и про-тягивает ему золотой телефон.

– Хвалю, – сухо благодарит Президент, берёт телефон, ра-зглядывает, говорит,

– Тут – наше будущее, – и суёт его в карман штанов.

– Служу!… – начинает, было, Блондо,

но Президент, озираясь, тут же прерывает её,

– Тихотихотихо… не надо так громко… хорошее бельишко. Надо в армии такое ввести.

– Так точно!

– Просьбы, жалобы, есть?

– Так точно!

– Излагай.

– Не для себя прошу, – Блондо приложила руку к сердцу, – Для народа прошу. Президент-батюшка, отмени указ сто три тире ноль один, разреши высшим твоим благоволением народу нашему по матушке выражаться. А то народ, как немой стал.

– Я обещаю поработать над этим, – суховато ответил Президент

И только Блонда хотела поблагодарить, как с ней начало происходить нечто странное —

она мотнула головой и превратилась лицом в Шарон Стоун,

потом в негра,

потом в Зюганова

и опять стала собой.

(как в старом клипе Майкла Джексона «Белое и чёрное)»

– Что с вами, майор? – озабоченно спросил Президент, – Не надо так волноваться.

– Жарко… Не могу выйти из образа, – ответила Блондо.

Президент, назидательно:

– Лицемерие и двойные стандарты это типичная модель западной политики…

Блондо всё мотает головой и меняет облики…

– Может быть, водки? – заботливо показывает на сер-вированный стол Президент – на нём водка, вина, закуски и ва-зы с чёрной икрой, – С икоркой. Заморской. Баклажанной.

И вдруг превращается в царя,

с короной на голове, в горностаевой мантии,

с державой и скипетром в руках.

Но без бороды.

Раздаётся грохот и всё начинает трястись.

Стена рушится и в пролом видна огромная землеройная

машина, с вращающимся ротором на носу, как чудовище.

– Задолбал ты! – кричит на неё Президент в мантии, – Задолбал уже!

Удивлённый водитель в очках, как космонавт, глушит мотор, высовывается из кабины:

– Что?

– Через ничто! – кричит на него Президент.

– Понял, – отвечает водитель, – Сдаю назад, – заводит ма-шину и чудище уползает в тоннель.

– Метростой, – виновато объясняет Президент Блондо, – Уже который раз не могут ветки соединить.

Президент вдруг спохватывается, роется по карманам, рас-терянно смотрит на Блондо:

– Слушай, а вертухайка—то где?

*

…титр:

ЗЭ ЭНД

*

Земля из космоса.

Россия из космоса.

Наезд.

Наезд.

Пивной ресторан.

Аквариум с раками. И пьяный уже до бессмысленного со-стояния человек в белой рубашке и съехавшем на бок галстуке и бутылкой дорогого коньяка в руке. Смотрит на раков и гово-рит с великим трудом:

– Раки, друзья мои!… ненаглядные мои раченьки… пу-шистые такие… а я вас столько сожрал… а вы меня – нет… тварь я, после этого… – чуть не плачет и льёт в аквариум ко-ньяк, достаёт и бросает в воду дорогую зажигалку, сигареты, де-ньги, – О! Вам же мобила нужна… на волю звонить… де-тишкам… — роется по карманам, достаёт и бросает в аквариум золотой мобильник…

*

…мобильник замедленно падает в воду…

макроплан – мобильник и раки,

как космические монстры

с булькающими потусторонними звуками…

*

титр:

несмотря на то,

что фильм основан на реальных событиях,

всякое совпадение имён

и узнаваемость персонажей —

случайны

*

*

1.*

Огромный город…

В голубом рассвете с розовым облаками,

посередине пустынной сонно-молчащей улицы,

по двойной сплошной полосе,

шла обнажённая девушка,

держа в руке одну золотистую туфельку

и прикрывая грудь и низ живота.

Над ней кружила стая белых-белых голубей

с розовыми клювами и розовыми лапками

в белых разлохмаченных снизу клеiшёных штанишках.

Даже сквозь потёкшую и размазанную тушь девушка была очень красива

и плакала

и улыбалась одновременно,

словно была бесконечно счастлива…

*

Дикий мёд домашней осы

(провинциалка)

2.*

Она шла и играла с голубями.

За её спиной,

в глубине пустой и длинной улицы,

на расстоянии трёх-четырёх автобусных остановок,

на тонком белом коне с длинной гривой, неслышно скачет всадник в золотых доспехах, с пушистым белым пером на шлеме —

кажется, к ней на помощь —

издалека беззвучный

и совершенно не из этого мира серого асфальта и блочных домов с мёртвыми чёрными окнами…

*

3.*

За несколько недель до этого…

*

4.*

Провинциальный город.

Улица с палисадниками и домами новых русских.

По дому с каминами, картинами и хорошего вкуса дизайном

ходит и собирается девушка в военного покроя куртке и штанах —

вся в чёрном

и вся в карманах —

кажется, вот-вот наступит на длинные шнурки армейских расхлябанных ботинок

и упадёт.

Собирает сумку – кинула, лёгкий бронежилет,

хромированный, как зеркало, слишком большой для женской руки пистолет и ремень с подсумками для обойм.

Кинула несколько пачек денег.

Взяла цепочку с двумя обручальными кольцами, поцеловала их и одела цепочку на шею.

Взяла со стола, долго смотрела, потом тоже поцеловала два раза и прижала к груди фотографию молодого мужчины с маленькой девочкой.

Долго сидела с закрытыми глазами.

Умело и туго зашнуровала свои армейские ботинки.

Потом она закрыла дом, села в машину и уехала.

Имени у неё не будет.

Пока…

*

5. *

На пустой, почти сельской улице, стояла старенькая иномарка —

старенькая настолько, что не отгадать —

не то фольксваген,

не то форд.

А может, даже, и опель

Она остановилась, вылезла и села в иномарку.

*

6. *

– И сколько мне теперь лет? – вместо приветствия, спросила она водителя.

– Сколько было. Один в один, – ответил ей парень с хитрыми и бегающими глазками, передавая паспорт, права и какие-то справки.

– Могли бы и скинуть годик, другой, – хмуро пошутила она, а он шутки не понял.

– Только будете вы теперь Анна Кашина. По белкам проскочите, а по докторам – не стопудово.. Копать начнут – посыпетесь.

– Донна Анна… – разглядывая паспорт, почему-то сказала девушка, – А кто такие доктора?

– Фэ-эс-бэ-э-э. – проблеял парень.

– А белки?

– Так менты! – удивился он.

– А по белкам, значит, проскочу? – задумчиво спросила она и снова повторила, – Донна Анна…

– Стопудово… А ствол не надо? – Нет

Она передала ему конверт с деньгами

Он достал пистолет:

– Редкий ствол. Не царапанный.

Пистолет был необычный.

– Сколько? – зачем-то взяла и спросила она.

Он смотрел на неё и приценивался:

– Штука… И две обоймы. По четырнадцать душ. – Пятьсот

– Семь сотен с полтиной, и придётся тебе донна… поболтать… задними ногами, – как само собой разумеющееся, сказал парень.

Она понимающе кивнула, подумала и спросила:

– Знаешь, как я кончаю?

Вопрос ему понравился, он что-то соображал, потом сообразил:

– Стопудово!

Она резко передёрнула затвор и приставила руку с пистолетом к его голове

– Ну, всё, всё! – попросил он.

– Когда мозги у плохих мальчиков разлетаются по гостиничным номерам.

– Ты б не светила… – попросил, глядя на улицу, он примирительным тоном.

Она задрала куртку, обнажив живот и пупок, сунула пистолет за пояс отсчитала пятьсот долларов, кинула ему на колени и вышла.

Так она стала Анной.

*

7.*

Глубинка.

Утро было золотистое, словно над землей была разлита любовь.

Вдали, через поле, деревня с узкого шоссе в заплатках.

Разбитая, вся в лужах грунтовая колея,

домики,

забытый храм c облупленной штукатуркой, покосившимся ржавым крестом

и тоненькой берёзкой-подростком под барабаном сквозного купола.

Как обычно.

Запах дыма, грязь, дрова и нищета.

И косые туалеты во дворах.

Но отчего-то хорошо на душе и хочется здесь остаться.

И едет вдали, накручивая педали, странный пёстрый человек на велосипеде…

*

8.*

Дорога была такой разухабистой, что Анна оставила машину в поле и пошла пешком к деревне, скользя и увязая в жидкой грязи.

Велосипедист был, как космонавт – в майке, трусах и аэродинамической каске, яркий, как попугай, на горном велосипеде стоимостью с не новый автомобиль.

– Харе Хришнн-на, харе рамм-мма-а-а, – совсем не по-кришнаитски, на эстрадный, манер горланил велосипедист – с точки зрения профессионального почитателя Кришны и Рамы это была абсолютная любительщина.

– Рама-рамма, харе Кришннна, здравствуйте! – и спешился около Анны.

– Доброе утро, – ответила Анна.

Постояли. Пригляделись.

– Вот, землю русскую просвещаю. И народ, от Бога отпавший и Богом потому забытый. Благословляю махамантрой всё живое… Хотите со мной?

– Нет, благодарю.

– А потом Бог спросит?.. – со сдержано-умной улыбкой кивнул в сторону Страшного Суда велосипедист.

– Я отвечу… не беспокойтесь.

– Ну, как знаете, – и велосипедист покатил дальше, тяжело по грязи накручивая педали – Харе Рамм-ма, харе Кришннна-а-а…

*

9. *

Из покосившейся избы в три окошка вышел немолодой похмельный мужик. Зевнул-откашлялся-сплюнул, прикурил и пошёл, не то отлить с утра, не то оглядеть свои владения.

Из-за низкого дощатого забора к нему, радостно похрюкивая, потянулся здоровенный, грязный боров, с ушами, как лопухи и стал передними копытами на забор.

– О, бля! – ещё раз откашлявшись-сплюнув, сказал мужик борову.

Потом расставил ноги, чуть присел в стойку армейского боя и вдруг засадил борову кулаком в пятак.

После такого удара люди не встают.

Боров, всхрюкнув, припал на задние лапы, и отчаянно замотал головой.

Но устоял и вновь полез на забор, ещё более радостный.

– А-а-а, бля-а… – умиротворённо сказал мужик и почесал борова за ухом.

И вдруг увидел Анну.

И немного смутился.

– Усама… Бен Лазар, – представил Анне борова: – Сын Усамы Бен Ладена и Берл Лазара… Но вкусный зараза! У них все в роду вкусные. Учу удар держать. Раньше падал. А сейчас знаешь, как денатурат сосёт?

– Здесь где-то отшельник? – спросила Анна.

– А-а, Зяма-то. – Почему Зяма?

– Не, ты прикинь, тут заявил – Христос Бог наш был еврей! Это ж надо такое пёрнуть. На всю деревню.

– Так где? – попыталась сократить, ею же навязанный диалог Анна.

– Это там. У той лужи. – У какой? Здесь везде лужи. С потопа, наверное, ещё. – Сразу видать, не местная. Тебя как звать-то?

– Донна Анна, – ответила Анна, наверное, в шутку.

– Так Донна? Или Анна?.. Что-то как-то не по нашему… ну, ладно… а я Колян… Вот моя лужа называется Озёрки. Дальше – Малые Озёрки. Это ещё деды наши назвали. Потом… ссаньё, а не лужи… а там – Большие Озёрки. Вот наcупротив этот крендель и живёт. А дальше идёт Утинка.

– Не надо дальше. Спасибо, – остановила Анна, видя, что мужик готов ознакомить её со всеми лужами в деревне.

– Хочешь?

– Что? – спросила Анна.

– Ёбнуть? – предложил мужик, показав кулак и на борова, – Усаму… Бен Лазара

– Это… не… политкорректно, – деликатно отказалась она.

– Зато от души

– У меня свой есть, – вдруг тяжело задумалась Анна

– Давай. Оттягивает. Как камень с сердца

– Моё – не оттянет, – горько усмехнулась Анна.

– А ты шире-хари, случайно не видала? – начал тревожно озираться мужик.

– Что это? – не поняла Анна.

– Ну, такой… шире-харя, харя-шире! – противно пропел мужик.

– Нет, – ответила Анна, вспомнив чуть не упавшего борова.

– Жалко… Ну, тогда дай двадцатку. В долг. Душа горит.

Анна дала ему двадцать рублей и пошла, чавкая сапогами по скользким берегам больших и малых озёрков.

– А может в баньку? – эротично опёрся о хилый забор мужик, – Кашерно попаримся! – и маслянисто-нежно и низко, и хрипло, как Крис Ри, пообещал, – Ты у меня полочку-то погрызё-ёшь!

Анна обернулась, улыбнулась и задрала на животе куртку, показав пупок и рукоятку пистолета.

– Дружок-то у тебя, прям, орё-ол! – удивлённо согласился мужик, помолчал и добавил, – И у нас стволы – не хворать.

Анна отвернулась и пошла.

– До десятого – бля буду! – прокричал вслед мужик, потрясая деньгами.

Постоял, глядя на неё, и сказал:

– И каждый думает, что ему хуже всех, – потом вдруг глянул куда-то в сторону, в тревожную даль и аж взвыл, – У-у-у, пидарюга болотная!.. – и убежал…

*

10.*

Анна подошла к дому с голубыми резными наличниками.

Отчаянно звеня толстой цепью и хрипло, и удушливо лая, буйствовала собака, какой-то кошачьей раскраски, мелкая, но видимо очень храбрая.

На лай вышла толстая женщина в ватнике и платке.

– Тигра! Мать твою! Заткнись, шалава! – безнадёжно прикрикнула женщина и наклонилась, будто за камнем,

Бесстрашный Тигра пулей, словно на резинке, улетел в будку.

– К юроду, что ли? – спросила женщина.

– Да. Здравствуйте. – Сначала деньги давай

Анна достала стодолларовую купюру и протянула женщине.

– Здра-асьте-посраньше! И куда мне эти иномарки? У нас в деревне на них и навоза не купишь. Ты мне наши давай.

Анна достала пятьсот рублей.

– Это дело. На рубли хоть навоз привезут. Хоть картошка будет. А на те и гавна не купишь, – взяла деньги, открыла калитку и повела Анну за дом,

– Уж года с три назад тут пришёл себе и говорит: мне Бог велел двадцать семь лет жить тут у вас. Здрасьте, говорю, пораньше, ты кто такой? Первый раз вижу и уже жить собрался! И погнала его. Тут мне как палка по башке какая-то ка-ак шарахнет! Аж пыль из глаз. Понимаешь? Кара Божья. Очень может быть. А откуда палка посреди бела дня? А жить-то, говорю, где собираешься? Уж не в доме ли? Пристроил себе конуру, за гаражом, заложил вход кирпичами с цементом, оставил одну дырку – замуровался. В неделю ест три картошки. Сырые. Три морковки и капустного листа маленько. Что не скажет – всё сбывается. Говорит – скоро доход мне будет приносить. Паломник к нему косяком попрёт – деньга рекой потечёт.

– А что мы вдоль избы туда-сюда хлдим? – удивилась Анна.

– Нтадо так. Экскурсия, – резковато оборвала тётка и вдохновенно, как нив чём не бывало, продолжила – И – пошёл народ. Ну, немного, пока. Но попы важные приезжали – ну такие расфуфыренные – и цепи-то у них золотые, и кресты-то золотые, и юбки-то у них чёрные. А вонь оттуда! Из дырки. Он же там под себя ходит. Ты мне, говорю, вонять прекращай, всех паломников распугаешь. А он – это только сначала пахнет как у вас. Грехи мол, пахнут. Потом дух будет чистый. Это значит, гавно у него скоро будет белое и с начёсом. И пахнуть будет, как анютины глазки. Но… что не скажет – всё сбывается. А попы-то каа-ак попадали! На коленки-то!

Дошли задворком до кривого гаража-сарая из бетонных блоков.

Сзади к сараю было пристроено странное сооружение из камней и обломков кирпичей высотой выше собачьей конуры, но меньше человеческого роста. Вход был заделан намертво, с цементом.

Из чёрной бойницы слышалось тихое, монотонное и бесконечное, как небо:

– ГосподипомилуйГосподипомилуйГосподипомилуй

В скороговорке были боль и плач.

– Эй, ящик почтовый, высовывайся давай, вонючка святая, клиентка к тебе! – крикнула в щель женщина и пояснила Анне, – Тигра у меня – никого не ссыт – царь в деревне, зверюга такая – её даже трактора боятся – а сюда подползает на брюхе. И скулит… Давай, спрашивай. Что не поймёшь, я растолкую. Ближе не подходи, а то задохнешься.

И ушла.

Анна растерянно осталась одна.

Над чёрным окошком был вделан медный крест, оттуда пахло ладаном и мерцала красная точка лампадки.

– Она добрая, – вдруг послышалось из чёрной бойницы, – Только на языке хула, а сердце доброе. Как беда где – первая помогать бежит.

Голоса было два. Одинаковых.

Один твердил: – Господи, помилуй, – второй говорил с Анной,

– А ты, Анька, что, в ад опаздываешь?

Она вздрогнула и растерянно ответила, – Наверно… не знаю.., – и какая-то сила опустила её на колени.

– Благословите, – неожиданно для себя, едва слышно прошептала Анна.

– Боже, упаси…. Кто ж на грех-то смертный благословит… Дай-ка мне.

Сначала Анна не поняла, потом достала из-за пояса и положила на нижний кирпич бойницы пистолет.

Из мрака появилась сухая грязная рука, как у мумии, с длинными ногтями и мелко перекрестила пистолет.

Потом рука исчезла, появилась палка и медленно столкнула пистолет вниз, наружу.

Пистолет упал со странным звуком и разлетелся на осколки, как фарфоровая чашка.

Потом донеслось:

– Горе у тебя большое… а душа маленькая… а умишко ещё меньше… ты не мсти… ты наоборот сделай… кровь человечью нельзя видеть… пошла вон.

Два голоса были словно внутри Анны.

– Да как наоборот-то? – прошептала она.

– А вот так!.. Мстить-то все умеют, ума много не надо… Вон пошла.

– А можно я ещё приду?

«Господи, помилуй», раздалось во весь голос-плачь и пауза была долгой.

– Донна Анна, тоже мне…

Анна вздрогнула

– Молись преподобной Анне Кашинской… тело своё по земле напрасно не таскай… представь, что ты опять здесь… надо будет – сам приду… если узнаешь… присматривайся к людям… может нет, а может это и я буду… вон, сказал.

Анна встала и поклонилась.

Как-то, само собой, низко.

Словно её кто-то пригнул за шею.

*

11.*

По узкому, кривому шоссе в заплатках летит посередине, по истёртой прерывистой разметке Анина машина.

Анна гнала машину и почти плакала.

На обочине стоял мужик в классическом ватнике и требовательно голосовал.

Анна почему-то остановилась.

Мужик подошёл с чувством собственного достоинства, распахнул дверцу, склонился, посмотрел на Анну и, не то сказал, не спросил:

– А! Ещё одна демократка.

Анна отвернулась и неожиданно для себя сказала:

– Если не хочешь, чтобы тебе стало больно, садись и закрой рот до своей деревни.

– О!.. Мечта фермера! – обрадовался и похвалил её мужик, залез в машину и торжественно объявил, – Денег – нету!

Пах он далеко не одеколоном.

– Что предлагаешь? – спросила Анна.

– Подкинуть меня до малой родины моей ненаглядной тёщи, – деловито потребовал мужик, – Там я тебе твой законный стакан поставлю. Стакан принять сможешь?

Анна тронулась.

– Знаешь, почему ватник без воротника? – почему-то спросил мужик.

Анна не ответила.

– Не задумывалась?… А ведь это вопрос философский. Можно даже сказать – сакральный… Ну, не удобно ж, в шею дует.

Анна молчала.

– А знаешь, что такое – ватник?

Анна молчала, глядя на дорогу.

– Мне недалеко тут. По прямой… Ватник, это подкладка к американской армейской куртке, ну такой с карманами, как сейчас у них – усаживаясь поудобнее, вполоборота к ней, начал свой монолог мужик, – В войну Америка жирела на нашей крови и за наше золото нам же по Лендлизу поставляла куртки для солдат. У тебя деды воевали?..

Анна не сочла нужным ответить.

– А Сталин, отец наш, верхушки повыбрасывал, чтоб мы на американцев не были похожи. Они вон весь мир какой-колой своей отравили. Зомбируют. Америкашки-какашки. Ты, часом, не потребляешь?

Анна молча обогнала космического велосипедиста.

– А подкладку он нам давал. Вот эта подкладка и есть ватник. А подкладка всегда без воротника… Мы, по сей день, в ватниках ходим. Весь народ. И президент, по молодости, в ватничке ходил, и алигархи. Все. Вот ты думаешь, Сталин тиран был, народ гнобил? А ведь это как у картошки – ботву косить надо – иначе корнеплод сгибнет. Корень гниёт. Понимаешь?.. Он мудрый был. Ботва-то она спреет, а картошка всю зиму кормит. Вот почему у ватника нет воротника… А в шею-то дует!

– Я тебе бобровый куплю, только заткнись

– А, пожалуй, я выйду, – после обиженной паузы ответил мужик.

Анна резко затормозила.

Мужик, тыкнулся, почти в стекло.

Кряхтя, вылез, взялся за дверцу и, вдруг, наклонившись, тихо сказал:

– Я ж тебе сказал, дура – сам приду.

Захлопнул и пошёл назад по обочине.

Анна застыла, потом выскочила из машины.

Мужика не было.

Шоссе было пусто.

Только велосипедист, приближаясь, горланил: – Харе Кришна-а-а-а, харе рама-аа, здравствуйте!

Он был уже кем-то изрядно побит и вывалян в грязи и космическим уже не казался.

А сзади на космонавтской каске было написано грязью почему-то «Жуй».

*

12.*

Анна стояла перед ржавой дверью в подвал.

Прошептала:

– Господи, дай мне сил… – и надавила на тяжёлую дверь.

Дверь протяжно заныла.

13.*

Грязный подвальный спортзал.

Спиной сидел плотный, коротко стриженый человек в стиралом камуфляже и бело-грязных кроссовках.

Анна подошла сзади.

Человек слышал, но не шелохнулся, только спросил:

– Тебе как проще?

– Что проще? – не поняла Анна.

– Спиной?.. или лицом?

– Мне всё равно, – недоумённо ответила Анна.

– Тогда давай…

Анна совсем ничего не поняла.

– Я была матерью и женой…

Человек повернулся и удивлённо посмотрел на неё.

Ему было под пятьдесят и у него было спитое лицо:

– Ты что?.. глумишься?

Он спокойно, но недоверчиво её разглядывал.

– Я была матерью и женой… – снова начала Анна.

Он криво усмехнулся:

– А сейчас отцом захотела стать?

Он явно не понимал её, а она его.

– Сейчас я хочу стать воином

И тут Анна увидела ведро с розовой водой и окровавленным полотенцем.

И ей сделалось дурно.

– Я прапорщик русской армии… — после некоторого раздумья, с тоскливой усмешкой, сказал он, – Незыблемо, бля… Шао-линь, суй-хуньвчай, – это вот туда, – и показал на дверь.

– Помогите мне стать бойцом, – попросила Анна, глядя на ведро.

– Давай! – ещё раз помахал рукой на выход, – Кун фу отсюда!

Анна достала и положила деньги.

Прапорщик равнодушно посмотрел на пачку.

– Кровью харкать будешь… незыблемо… – Я готова

Прапорщик встал, поднял с пола боксёрскую перчатку, сунул в неё руку, понюхал и вдруг неожиданно и очень резко ударил Анну в живот.

Удар был такой силы, что Анна упала, не успев даже скрючиться и выронить сумку.

Прапорщик присел над ней на корточки.