Текст книги "Vertuхайка ля мур. Дикий мёд домашней осы. Два сценария"

– Простите, пожалуйста… – сказала ему Анна, — Если бы ты толь-ко знал, какое ты ничтожество. Как говорит Андрюха Мазерати – ну, поз-зорно, бля!.. такой мразью-то жить, – сня-ла с него галстук, за шиворот усадила на полу, привязала гал-стуком руки к ногам и за шиворот же поволокла в кабинку.

Достала из кармана пиджака бумажник, и только стала вы-нимать одну, за одной купюры и набивать ими рот Чистюле, как ей пришла идея:

– А это идея. Планетарий в общественных туалетах. И ты, просветитель народа, впереди на белом унитазе. Сидишь и смотришь – сверху звёзды, снизу дерьмо. А ты – между.

*

154.

Азия и два охранника бежали-быстрошли по коридору.

Анна почуяла опасность.

Закрыла в кабинке Чистюлю, озираясь на дверь, выдавила на ладони шампунь над раковиной и быстро руками стала ма-зать пол.

Наскоро вымыла руки.

Взяла с раковины бокал и залпом весь вылила в рот…

*

155.

Азия первая и два охранника зашли в мужской туалет…

*

156.

Было пусто…

На полу лежали две туфельки Анны.

Они остановились, напряжённо глядя на ряд дверей.

*

157.

Анна замерла под потолком, прижавшись спиной к стене, босиком на двух электросушилках для рук.

Неслышно и мягко, как кошка, спрыгнула за спины охран-ников.

*

158.

Охранники синхронно обернулись.

Анна сильно плюнула, как на бельё во время глажки, в глаза одному и другому – аэрозолем из водки, перца и крутой соли.

Оба взвыли от рези в глазах и схватились за лица.

Два удара ногой под коленки и оба рухнули на колени на скользком полу.

Анна упала на колени между ними и сильно и синхронно сжала ладонями каждому в паху.

Оба снова взвыли.

И схватились за ширинки.

Анна вырвала пистолет из подмышки у одного и наотмашь ударила обоих по головам.

Оба упали в разные стороны.

Анна вскочила с колен.

*

159.

Глядя Анне в глаза, Азия медленно отходила вглубь туалета вдоль кабинок:

– Говорят – за оружие хватается только слабый… ну, да-вай, откинь вибратор…. Пообщаемся… По-честному.

– Свой сбрось… Только без суеты

Анна держала её на мушке.

Азия медленно достала из-за спины свой серебристый пи-столет с драконом.

Медленно положила на пол и толкнула ногой.

Пистолет приехал к Анне.

Анна подняла его, и выдавила из обоих обоймы.

Бросила оба пистолета в мусорную корзину.

– А тебе пойдет стать покойницей, – сказала ей Азия, сни-мая пиджак.

– А тебе не идёт живой, – ответила Анна, – Ты страшнее мёртвой.

Азия скинула туфли и стала медленно подходить к Анне…

Анна ударила, как учил прапорщик.

Удар пришёлся Азии в челюсть и, мотнув головой, она упала на пол, лицом вниз.

С трудом поднялась на колени и стояла, упираясь в пол ладо-нями, оплёвываясь оранжевой слюной.

Анна стояла над ней:

– А бы тебя отправила в ад, да ты и так оттуда родом.

– Мне что ад, что рай – я везде солдат. Это ты слю-нявая… Ты не чувствуешь себя чужой в Москве?…чужой и оди-нокой?.. – медленно мотая головой, вдруг грустно спросила Азия.

– Сейчас вот отоварю тебя, как говорит Андрюха Мазе-рати и сразу стану одинокой.

– Никогда не видела, чтобы мужик в чулках так быстро бе-гал. У него нет чести…

– Закрой свой грязный рот, падаль! Ты мизинца этого маль-чишки не стоишь. Сейчас я тебя за Андрюшку… Ты у меня всю свою инвалидную жизнь его будешь помнить.

– Есть такое искусство буши-до… Древнее, очень древнее японское искусство армейского боя… Искусство побеждать и искусство проигрывать. Искусство чести… Когда человек про-играл, значит Бог покинул его… Но когда проигравший стоит на земле четырьмя точками – ногами и руками – бить нельзя. Но, как только одна рука, или нога побеждённого оторвётся от земли – бить можно. Чем угодно. И куда угодно… Дого-ворились?

– У нас в деревне тоже лежачих не бьют, – ответила ей Ан-на, отходя назад, – Особенно, которые на карачках. Бодливой корове Бог не то что рогов, даже вымени не дал,

Азия восприняла это, как намёк на свою плоскую грудь:

– Всегда завидовала девчонкам с молочными титьками.

С трудом встала на ноги.

И вдруг стало ясно, что это была игра.

Игра в нокдаун.

И сказала Анне, усмехаясь и перекрывая путь к двери:

– Красиво жить не запретишь…. Я, в смысле, про твою по-рядочность… Ты думаешь, ты честная?… ты тупая.

И Азия сделала странный жест – медленно, вбок, под-держивая рукой, подняла ногу, выше головы, как балерина.

Брючина спала и стала видна кобура на лодыжке с ко-роткоствольным револьвером.

– Красиво жить не запретишь… – повторила Азия и ус-мехнулась, – И умереть тоже… Я столько раз обманывала смерть, что мне тебя даже обманывать не надо.

– Артистка! – похвалила её Анна, – Как тебя только зем-ля терпит, такую мразь?

Азия достала револьвер и также медленно опустила ногу:

– Это не земля меня терпит. Это я её терплю… эту глу-пую, грешную землю… переполненную такими идиотками, как ты, думающими, что они знают, что такое честь… я воевала… я берегла свою честь… и если я жива – значит, я всегда побеж-дала… значит – Бог был со мной – я сохранила свою честь…

Анна незаметно отлепила от уха пластырь с осколком брит-вы и зажала между пальцами, а Азия продолжала:

– Я отрезала головы… и такое трогательное зрелище – мужики, которые боятся смерти… они хотели жить… жажда жизни брала верх над честью… у них уже не было чести… ты думаешь, ты честная?.. ты тупая… как всякая домашняя молочная корова… но когда я на тебя смотрю, я их понимаю… тех жалких мужиков… и мне тоже, вдруг, хочется жить… мне хочется быть мужиком… поставить тебя на колени… и нах-лобучить… сзади… тепло-о так… по-домашнему… а потом дать тебе в голову… одну вещицу… – Азия провела дулом револьвера по губам, – А знаешь, тебе понравится.

– Ну, ничего, так, – согласилась Анна, – Только, коро-тенький уж очень.

– За то уютный, – возразила ей Азия и коснулась кончиком языка дула

– Тебе бы подлечиться, – сказала ей Анна, лихорадочно пе-ребирая варианты.

Вариантов не было.

Расстояние между ними было большим.

Вдруг сзади, за спиной Азии, неслышно открылась дверца в подсобку и оттуда вышла старушка-уборщица в платочке, ха-лате со шваброй и резиновых жёлтых перчатках.

Азия перехватила взгляд Анны и покосилась в зеркало.

В зеркале сзади никого не было.

Азия продолжила:

– От любви не излечишься…

– А разве твой хозяин… разве он велел тебе меня уби-вать? – схватилась за призрачный шанс Анна.

– Но и баловать тебя он тоже не просил… Я не убиваю. Сей-час ты просто не понимаешь… у Дон Жуана было три тысячи женщин. У меня, конечно меньше, намного меньше…

Старушка грустно слушала, опершись на швабру.

Азия:

– Но он такой школьник, этот ваш мифический дон-жуанчик… он же только трахал своих глупеньких баб, которые потом рыдали и сохли по нём… и это называется – лишить женщину чести… какая чушь!… что такое честь?.. честь, это когда ты убиваешь… ты – а не тебя убивают… и я убивала… я лишала мужиков чести… только мужиков, и только солдат… и я кончаю, когда убиваю… только, когда убиваю… от полноты чувства чести… если бы ты, корова, знала, что это такое… а тебе я отрежу голову твоей безмозглой бритвочкой из-за уха.

Уборщица вдруг взмахнула шваброй.

Наотмашь.

Древко гулко запело в воздухе и резко, и сильно ударило Азию по шее.

Как саблей.

Азия замерла, глядя на Анну, потом прохрипела:

– Ты… не бессмертная… ты просто не хочешь умирать… – прохрипела и рухнула, как подкошенная.

На колени и набок.

– Спасибо, мать, – расслабилась и сказала уборщице Анна.

Старушка сокрушённо покачала головой, сказав, – Ну, ты и дура! – и снова оперлась на швабру, – Иди, давай… мне уби-рать надо… – и стала замывать кровь своей шваброй,

Анна пыталась привести себя в порядок перед зеркалом, и видела в зеркало, как уборщица заматывала серо-се-ребристой липкой лентой охранникам руки и приговаривала:

– Плюють тут, харкають… а потом валя-яютца!.. а ты подтирай тут за ними…

Анна почему-то стала тщательно и нервно мыть с жидким мылом руки.

С маниакальностью хирурга.

Уборщица желтой перчаткой открыла рот Азии:

– Рот твой бесстыжий… пятьсот лет нас басурманы косо-глазые мучили, до ватников довели, и сейчас на горшок спо-койно сходить нельзя, – оне туть как туть, – и, отматывая с рулона, стала набивать рот Азии туалетной бумагой.

И заметив взгляд Анны, бросила:

– А ты что тут разрумянилась в мужиковом тубзике!.. Пошла вон!

– Сейчас, сейчас… – пообещала Анна и вдруг замерла и резко обернулась.

Никакой уборщицы не было.

Были два связанные охранника на полу и связанная Азия с полным ртом туалетной бумаги.

Анна метнулась к подсобке и распахнула дверь.

Там была конурка с полками и вёдрами.

Да и человек там поместиться не мог.

Анна распахивала дверцы всех кабинок.

Кроме связанного, тихо страдальчески мычащего Чистюли никого не было.

Анна одела туфли, взяла свой пустой бокал, в серых то-чечках молотого перца на стенках и вышла из туалета.

Закрыла дверь, сбила ногой дверную ручку и, делано-не-твёрдой походкой, пошла в зал…

*

160.

Москва вымерла.

А десантура сурово не громила город.

Не била витрины, иноземцев и иноверцев.

Десантура пьяно и сурово… расписывала город.

По стёклам дорогих магазинов.

Поверх рекламы.

И уже вся Тверская была исписана:

– За лейтенанта Стремнова!

– За Андрюху Мазерати!

– За генерала Родионова!

– За десант!

– За братишек!

Фамилий становилось всё больше и больше – каждый до-бавлял своего.

Появились фотографии и затеплились свечки.

Началась цепная реакция – ОМОН писал своих и милиция присоединялась.

Армейские патрули писали своих и не мешали другим.

Парни, мужики, старики….

Пили и обнимались.

И сидели, каждый под своей фамилией, под своим списком.

И писали всё новые имена и звания…

И никто не громил город.

И к вечеру весь город был расписан.

Фамилии, фамилии, фамилии.

Фотографии, фотографии, фотографии.

И тёплые огоньки свечечек.

*

161.

В окошке отшельника вдруг оборвалось вечное:

– Господипомилуй…

И началось, как плачь:

– Помяни, Господи, во Царствиии Твоем души рабов Божиих

Виктора, Андрея, Сергия, Сергия, Петра, Никиты, Илии,

БорисаПетраФёодораМаксима…

И так до бесконечности…

Словно кто-то дал список.

*

162.

Зал сдержано-пьяно гудел.

Музыки не было.

У поп-звёзд была пауза.

В честь юбиляра начался салют.

Покачиваясь, Анна вышла на эстрадку и сняла микрофон:

– Я… меня зовут Анна… вернее Виктория… впрочем, какая разница, как меня зовут… я хочу сказать тост… кто-нибудь, налейте мне белого столового вина.

Подошёл официант и плеснул в бокал чуть водки на дно, как коньяку.

– Нет, нет, полный, – поправила его Анна.

Официант долил ей фужер до краёв.

Зал загудел.

– Я хочу… я хочу… чтобы вы… никто из вас… никогда… не пережил своих детей… особенно я желаю этого нашему до-рогому юбиляру… храни, Господь, его детишек… но то, что он не переживёт их – я ему обещаю.

Зал замер…

*

163.

Заказчик уже уходил с вечера и садился в свой длинный бе-лый лимузин с чёрными стёклами…

И вдруг услышал тост.

И остановился.

– Кто она? – спросил у охранника с лицом римского ле-гионера.

– Заказная. Пришла с кем-то из гостей

– Подгони мне эту тёлку… Ему скажешь – нажралась, вы-вели. Да! И проверь у неё за ушами.

– А что там может быть? – удивился охранник.

– Ну, бритвочка, там… на липучке.

– Понял

– Вперёд!

Охранник ушёл.

*

164.

Анна:

– И хоть вы тут все и дрянь… а я дрянь ещё хуже вас… вы когда-нибудь читали покаянный канон – «как свинья в калу»? … вы ничтожества, успевшие набить свои жадные рты, когда разворовывали страну, когда народ довели до нищеты… всё рав-но, если Бог вас терпит, я желаю вам… любви… я вас люблю… и народ вас терпит…. наш нищий, обворованный народ… и сми-ренно ждёт… чтобы к вашим состояниям, в ваши души сошло благочестие… этого, конечно, не будет… но… люди наивно ждут… но когда-нибудь народ вас поднимет на вилы – рево-люции вас ничему не учат… если вы хотите стать классом, буржуазией, вы должны понять свою ответственность перед другими классами, жертвовать на храмы, жертвовать на на-род, на детей… делиться… но, дорогие мои, хорошие… за вас… за юбиляра!.. я желаю ему полную чашу… я обещаю ему полную чашу!.. Сегодня!.. Сполна!… А выпью я за моего брата – Анд-рюху Мазерати!

И выпила до дна весь бокал.

Настороженный зал загудел, и жидко захлопал, так ничего и не поняв.

*

165.

Охранник подошёл к Анне и взял из рук микрофон и отклю-чил:

– Прошу меня извинить, но ваше поведение противоречит правилам нашего клуба, я прошу вас покинуть помещение.

И Анна поняла – сейчас он отведёт её туда, куда ей надо, ку-да она так хотела – к Заказчику.

Нужно было теперь только не сделать ошибки.

– Да, да… сейчас… извините, я просто немного выпила… сейчас.

Он вежливо повёл её.

Она шла пьяненькой походкой, незаметно отклеила бритву и выбросила.

У выхода он обыскал её, и провёл по ней металлоискателем, она играла пьяную дуру:

– О, это такой вибратор?.. А ещё поводите так…. Ой, как хорошо!… Эта штука посильнее «Фауста» Гёте будет, – и восхищённо спросила охранника с брутальным лицом рим-ского легионера, – А вы не филолог?. Вы очень похожи на фи-лолога… Нет, скорее на лингвиста.

Охранник не понял хорошо это, или оскорбительно, быть по-хожим на филолога-лингвиста, но зашептал ей:

– Девушка, вами интересуется наш юбиляр и просит вас на следующий номер программы. Это очень почётно, – и скрыт-но показал на белый длинный лимузин с чёрными стёклами, и пощупал у неё уши: – Прошу.

– А уфки зачем трогаете? – кокетливо дурила Анна, – Вы абстракционист? Эта фтукка вовсе не за уфками. Она горафдо нифэ.

Охранник вежливо вёл её совершенно не понимая, зачем его шефу, такая идиотка, а она шла рядом с ним, качаясь и, видев длинный белый лимузин захлопала от восторга в ладоши:

– Ой, какой трамвайчик!… А где рельсы?.. ведь должны бы-ть рельсы?

– Прошу вас, – распахнул дверцу лимузина охранник.

– Я хочу в багажник… ой, это так романтично… Я никогда не была в багажнике… с мужчиной. А вы, случайно, не пра-порщик? А то я, жуть как, люблю прапорщиков!

Он вежливо усадил её в машину, залез вслед за ней и за-хлопнул дверцу.

*

166.

В салоне было темно.

Охранник показал Заказчику незаметным жестом, что при-каз выполнен, за ушами смотрел – всё чисто.

Заказчик отвернулся в окно.

Анна:

– Это у вас такая длинная машина или я так напилась?..

Заказчик не повернулся к ней.

Анна:

– А у вас всё такое большое?…

Заказчик молчал.

Анна, подождала ответа и не получила:

– Ну, ничего… скромность, украшает…. девушек… а?… а вы не из вытрезвителя? А то я никогда не была в вытрезвителе. Жуть, как хочется.

*

167.

Лимузин мягко тронулся.

*

168.

Разматывая скотч с рук, и отплёвываясь туалетной бумагой, Азия выбежала из клуба.

На спортивном хищном мотоцикле у входа сидел красавец верхом и картинно-рекламно разговаривал с двумя манерными девушками.

Азия ударила его ногой по голове.

Он упал с мотоцикла и не дёрнулся.

Шлем запрыгал по асфальту.

Девушки завизжали.

Азия подняла и одела его шлем, села на мотоцикл и рванула.

*

169.

Салон лимузина.

– Это не машина, это поезд?.. – догадалась Анна, – Скорый поезд Москва-Тамбов… А туалет есть?.. А балкон?

Заказчик смотрел в окно и молчал.

Анна:

– А крышу надо раскрасить как ночное небо в планетарии, будет очень сексуально. А на пол насыпать сена. Будет, как в де-ревне.

Охранник ничего не понимал.

А Анна дурила по полной:

– А вы оба такие таинственные, такие задумчивые, как Штирлицы… А куда вы меня везёте?… В вытрезвитель?.. Ой, я иногда люблю заскочить в вытрезвитель, выпить чашечку ко-фе… по вдохновению… А попросите у проводника чаю… в ту-фельку. Я хочу проверить ваши чувства.

И Анна сняла туфельку.

*

170.

Лимузин влетел в тоннель.

*

171.

В рубашке, заляпанной кровью, из клуба выбежал ох-ранник, тот, что помоложе.

Запрыгнул в джип.

Достал из кармана и одел голубой берет.

И рванул с места.

*

172.

Анна сидела и издевалась:

– Мальчики, моя девица уже пустила слюнки… И это ре-бята, заслуга вашего молчаливого скупого мужества. Я всегда любила военных… Не хотите слизнуть?… Слезинку с горячих и нежных губок одинокой девушки, жаждущей любви и ласки… Ой, а я так люблю анальный секс!… прям, как красную икру… входите, мужчины, и плачьте!… я такая узенькая… как за-мочная скважина.

Анна стала снимать с себя трусики.

Охранник отвернулся.

– Ты же любишь подглядывать?…Вы все любите под-глядывать… за девчонками в сортирах… Вы же боитесь жен-щину… Был у меня один прапорщик… в детстве… У него палец был – страшнее чем твой ствол, подмышкой. Я кончала от од-ного его взгляда. Ты – не то! — тыкнула пальцем в охранника, – Ты не настоящий прапорщик. Пыжишься только. А он был на-туральный… А, давайте, зажжём групповичок, а? – попросила Анна, – Только вас, ребята, что-то мало, – и одела трусики на голову Заказчику.

Заказчик сидел с женскими трусами на голове и смотрел в окно с измученным лицом.

Охранник поглядывал на хозяина и не выдержал:

– Девушка, вы чего хотите этим добиться?

– Чем?

– Своим поведением?

– Что б ты вышел, дурак, – совершенно трезвым голосом ответила ему Анна.

– Остановись, – не поворачиваясь, приказал Заказчик, снимая трусы с головы.

– Стоп! – сказал охранник водителю.

Лимузин резко остановился.

Сзади взвизгнули машины.

– Выйди, – приказал охраннику Заказчик.

Охранник недовольно повиновался.

Вышел из машины.

Лимузин уехал.

*

173.

Тоннель

Охранник вынул из подмышки пистолет и, угрожая во-дителям, чтобы останавливались, мрачно и зло пошёл посреди дороги к выходу из тоннеля навстречу потоку.

Машины визжали тормозами и объезжали его.

*

174.

По ночному городу летела Азия на мотоцикле.

За ней охранник на джипе.

*

175.

Салон лимузина.

Анна:

– А куда пропал этот мужчина?.. такой суровый… мечта девчонок из провинции… такой… настоящий прапорщик… враг анального секса.

И полезла на Заказчика.

И уселась на нём верхом.

И вмиг стала трезвой.

И пальцем нежно провела по его толстой, голубой и пуль-сирующей сонной артерии.

В ней билась невидимая кровь.

Пока – невидимая.

И сказала:

– Ну, вот и всё… вот мы и вместе.

Заказчик смотрел в окно.

Вздохнул и тихо, и кротко сказал Анне:

– Я знаю кто ты?

*

176.

По улицам Москвы нёслись —

белый, длинный, как вагон метро автомобиль с чёрными стёклами, с Анной и Заказчиком,

Азия на мотоцикле,

и охранник на джипе.

*

177.

Салон автомобиля.

Пепельно-чёрная кожа салона.

– А кто я? – спросила Анна, сидя верхом на Заказчике.

– Я знал, что ты придёшь… я ждал тебя всю свою жизнь… этот запах… никогда не забыть… Ты ведь знаешь, как пахнут дети… материнским молоком… и любовью.

– Мой ребёнок пахнет… смертью… ей было всего четыре годика… всё моё земное счастье… теперь она в земле, моя де-вочка… уже полгода… чуешь этот запах?… Запах смерти… Я мать убитого тобой ребёнка и жена убитого тобой человека!.. Но за что, тварь?

– Ты должна была принести своего первенца в жертву.

– В жертву!… Кому?… Тебе? Ты кто такой? Урод! С пла-нетарием в башке.

– Был на Кипре царь Кинир сын самого Аполлона и была у него красавица дочь Мирра…

– Типичная сказочка для новой русской недоделанной бур-жуазии – жил-был в одной офшорной зоне на синем море один полубожок в пиджаке от Хуго Босса и с Картье на лапе – муд-рый владелец частного сортира на сто посадочных мест, ко-торый он собирался перестроить в планетарий… Я же тебя, тварь, спросила – за что?

– И однажды жена Кинира похвасталась, что их дочь пре-краснее самой Афродиты. И Афродита внушила дочери сжи-гающую страсть к отцу. И прекрасная Мирра прокралась ночью к нему в постель и зачала от него…

– Вот ты эту светлую кровосмесительную сказочку своим дочерям на ночь и рассказывай. А я знаю другую сказку. Про сон-ную артерию.

– Вот я старшей и рассказываю, – виновато и тихо сказал Заказчик.

*

178.

Азия летела за двести и уже увидела вдалеке лимузин шефа.

Её догонял джип с охранником в голубом берете.

*

179.

В машине ехал человек, одной рукой держал телефон у уха, из второй ел мороженое, целый семейный брикет, и непонятно как управлял машиной:

– Я еду и плачу… там бабла, как навоза в коровнике. Не убы-вает. С неба валится. И всё мимо кассы! Они говорят – мы не нуждаемся в услугах вашей фирмы… Еду и рыдаю. Надо что-то делать…

Доел мороженное и, не глядя, выбросил бумажку в окно

*

180.

Липкая бумажка от мороженного с лёту влепилась Азии в шлем, прямо на глаза.

Азия содрала её.

Стала тереть рукой стекло.

И немного сбавила скорость.

Охранник воспользовался этим и догнал-поравнялся с ней.

И ударил боком мотоцикл Азии.

Мотоцикл на скорости ушёл на встречную полосу и, как ни пытался затормозить и вывернуть водитель встречного грузови-ка, Азия всадилась ему в машину, как чёрная бабочка.

И улетела.

И её кидало и крутило по асфальту, как мячик.

Грузовик перевернулся, из него покатились бочки и стали взрываться.

Молодой охранник смотрел назад, на кувыркающуюся по асфальту горящую Азию.

А когда глянул на дорогу, то увидел, что прямо в лоб на него летит опора моста…

И не успел вывернуть…

*

181.

А любитель мороженного так ничего и не заметил.

Ехал и говорил в телефон:

– Еду и плачу. Такие бабки мимо рта носят. Надо что-то делать. Может, хозяина…

*

182.

Азия встала в огне.

Пылающая.

И пошла…

Подбежали какие-то люди, суетились, кричали, сбивали с неё пламя…

Кто пиджаком, кто чем.

А Азия упрямо шла.

Шла и шла.

Пока не упала.

Лицом вниз.

Человек с маленьким огнетушителем потушил её.

Её перевернули и сняли шлем.

На асфальте, лежал, запрокинув голову и раскрыв рот, ста-рый калмык с очень плохими зубами.

*

183.

Анна хохотала:

– Ты так перепугался, что перед смертью решил меня усы-новить. Это ж надо так пересраться! Так вывернуться со стра-ху! А наследство мне обломится?

– Я не боюсь смерти.

– Конечно… Я припоминаю финал этой басни – во-первых папочка Кинир нажрался и по пьяни переспал с дочерью. А когда протрезвел, то побежал за ней со столовым ножом. Афродита из жалости превратила её в дерево, но папаша разрубил его, а из дупла выпал прекрасный Адонис.

– Бог, правящий порядком вещей на земле. А Мирра пре-вратилась в благоуханное мирровое дерево и с тех пор исто-чает миро. Я не боюсь смерти, – повторил Заказчик, – А брит-вы за ухом у тебя нет… Ни золотой, ни какой.

Анна оскалилась…

И Заказчик увидел зажатый между зубов осколок лезвия.

Анна чиркнула зубами по его щеке.

Заказчик дёрнулся.

По щеке пробежала тонкая красная ниточка и из неё, как слезинка покатилась капелька крови.

Анна вынула осколок изо рта и двумя пальцами прижала к его сонной артерии.

Другой рукой, указательным пальцем написала ему на лбу его кровью латинскую букву V:

– Ну, что махнём на Кипр? Зачнём Адониса? Папочка!.. А по-том я превращусь в большой смородиновый куст… Нет, не по-еду… Погоди! У нас же наоборот, – это ты должен пре-вратиться в огромный прекрасный лопух. А я тебя бритвочкой! А в лопушке – Адонис, мальчик наш… агу-у-у… Ах, да! Я ж за-была. Я ж теперь дочь будущего президента. А сынок наш кто будет?.. Царь? Значит я теперь дочь-жена будущего президента России и мать будущего Царя Всея Руси Адониса Первого – вставай, сынок, пора в планетарий… Ради этого стоило при-ехать в Москву и стать проституткой.

– Я представлял нашу встречу иначе…

– Что я прибегу с гороскопом, – подол в зубах – и буду умо-лять – папочка, папочка, спасибо тебе, что ты убил моего ре-бёнка и мужа, трахни ещё, пожалуйста, напоследок свою лю-бимую дочку?

– У тебя на спине родимое пятнышко. Абсолютно такое же формы, как у меня.

– Ну да! Я сейчас полезу раздеваться, и сравнивать как нас пометили боги… А ты вынешь свой поганый пистолетик с зо-лотой пулей.

– У мамы был шрам на животе. Ещё с детства. Она ку-палась, залезала в лодку, через борт и порезалась. Как ла-тинская буква V. Она стеснялась, а мне нравилось, и у неё был купальник, который закрывал живот. Когда она была беременна тобой, буква стала большой. Мы думали, будет сын и хотели назвать его Виктор. Из-за этого шрама. Он нам казался зна-ком. И назвали тебя Виктория.

– Я Анна, – сказала ему Анна, – Ошибочка вышла, господин будущий не президент.

Но Анна ему уже поверила…

– Мать крестила тебя в честь Анны Кашинской… Ты не го-това к этой встрече. А я тебя так ждал…

– И велел убить мою дочь!.. Свою внучку!

– Я не жил… это сплошная мука… когда я понял, что я лю-блю свою дочь… ты не представляешь, что это такое, – по-нять, что любишь свою собственную дочь, что это един-ственная женщина в твоей жизни… которой у тебя не было… и не должно быть, по законам жизни… и наш сын… вот уже год, я вижу его во снах.

– И когда же это ты успел меня так полюбить? Я ни разу в жизни тебя не видела… А, пожалуй, это и к лучшему.

– Знаешь, у меня есть такая, тайная комната… О ней ник-то не знает. Только там я и живу… там твой храм. Храм Ви-ктории… Тебя ездили фотографировали и снимали… Хочешь, поедем, я тебе покажу… Я не сплю со своей женой, это давно чужой мне человек, я не сплю с женщинами, я жду тебя, мою дочь и мою женщину – теперь я знаю, любовь выше законов – моё божество, мою единственную девочку…

– Заткнись. Ты похож на собачку.

*

184.

Линузин летет вдоль расписанных десантурой домов, вдоль стены, по которой огромными буквами шла надпись:

– За Андрюху Мазерати! гв. ст. с. 104 Пск. ПДП ВДВ

И Анне стало и больно, и тепло, она улыбнулась:

– А у меня был брат. Андрюшка. Стало быть, твой сын. Та-кой мальчишка! Я даже немножко влюбилась. Чужие люди ока-зались родней своего… Твоя холуйка убила его. Хотя, вряд ли, он захотел бы иметь такого отца… Они с моим мужем, наверное, смотрят сейчас на меня и смеются… Сидит дура с бритвой, без трусов, на мужике верхом, который называет себя её отцом, держит у папы бритву на сонной артерии и слушает папочкину ахинею про любовь, что должна зачать он него сыночка в пла-нетарии… Сидит… и не может полоснуть его по горлу… За до-ченьку мою, за мужа, за Андрюху Мазерати, за прапорщика За-ломова, за мальчишечку с телефоном… Господи, почему ты та-кой урод, папочка!..

– Моя любовь обернулась смертью…

– Смерть – это меньшее из того, что ты заслужил… Сорок секунд… и твоя гнилая кровь брызнет фонтаном… Ты можешь начинать считать…

Заказчик, глядя ей в глаза, испугался.

Анна заметила:

– Как говорила твоя придурочная азиатка – у тебя нет че-сти. Ты боишься смерти.

– Охрана убьёт тебя.

– Кто? Вот этот кучер в шутовской кепке?.. Как говорит Андрюха Мазерати – отоварю. Даже не успеет понять – кто? Но даже если бы он и смог меня убить – мне всё равно. Я давно уже мертва. Ты убил меня вместе с дочкой и мужем. И с Анд-рюхой. Это только моё тело. По инерции оно ещё ходит по зем-ле. Только потому, что в сердце, словно змея, жила жажда мще-ния… Теперь я понимаю, откуда во мне это… Если бы я не на-чала мстить, жив был Андрюшка и тот мальчик с телефоном. Господи, я даже не знаю его имени, он мне только дал телефон… Теперь я свободна. От мести. Для того чтобы освободиться, мне надо было тебя достать. Мне надо было потрогать твою сонную артерию. В которой, оказалась кровь моего отца… Но, я тебя не убью. Я не стану тебе мстить не потому, что ты мой отец. Не потому, что у тебя есть четыре дочери и ты им ну-жен… Потому, что я стала свободна… Мамы уже нет, доченьку мою ты убил, мужа тоже… А отца у меня не было никогда… у меня в свидетельстве о рождении, в графе «отец», мама по-ставила чёрточку – и она была права… Я люблю тебя… Но не больше, чем любого другого человека…

И она выбросила в окно осколок бритвы.

*

185.

Он стал целовать её.

Она сидела, как кукла.

Ей было всё равно.

Он целовал её лицо, шею – так нежно и трепетно…

Он любил её.

Но она была где-то очень-очень далеко.

И это безразличие унижало.

И не оставляло никакой надежды.

Он стал срывать с неё одежду.

Это было отчаяние…

Она не сопротивлялась.

Он сорвал с неё всё.

Она сказала:

– Это не смешно, не противно,… это не больно, не сон, не безумие… это че-пу-ха!… как под наркозом… если бы ты только знал, как я сейчас свободна… но какой ценой!

Он посмотрел ей в глаза и испугался.

И заорал водителю, – Стой!.. – потом ей, – Если ты такая свободная… иди, гуляй… без трусов… как животное.

И вытолкнул её из машины.

Почти на ходу.

*

186.

Она покатилась обнажённая кубарем по серому асфальту.

*

187.

Он захлопнул дверцу.

Лимузин уехал.

*

188. *

По рассветной золотистой улице

в тонко-голубой дрёме прозрачной дымки,

среди спящих, домов,

по двойной сплошной линии

шла, смеясь и прикрывая грудь и низ живота,

обнажённая девушка с разбитыми коленками и локтями.

А над ней – висела стая белых-белых голубей.

Она играла с ними и радостно плакала.

*

189.

Заказчик в лимузине сказал:

– Нет.

И приказал шофёру:

– Назад!

Лимузин развернулся.

Заказчик достал свой изящный и хищный пистолет.

*

190.

Она шла и играла с голубями и иногда прыгала, как в дет-стве, в классики.

*

191.

Заказчик опустил чёрное стекло, высунул руку с пистолетом и, с мукой и болью в лице, словно стрелял в самого себя, вы-стрелил ей в спину.

И попал.

Она остановилась и начала падать.

*

192.

Всадник в золотых доспехах на белом тонком коне без-звучно догнал её, и свесившись, бережно подхватил и усадил перед собой на коня.

Она улыбнулась ему, прижалась к его золотым доспехам, совершенно не чувствуя телом золотого холода доспехов.

И она поняла, что она умерла…

И было так легко…

Как в детстве.

*

193.

Заказчик вылез из лимузина.

Снял пиджак и хотел накрыть её обнажённое тело…

Но тела не было…

Он растерянно озирался.

Улица была пуста.

Он подобрал в салоне её разорванную одежду и стал рас-кладывать на асфальте, на том месте где она должна была ле-жать – чулки, туфли, нижнее бельё и сверху положил платье и сумочку.

И тут он заметил что…

*

194.

В воздухе висела золотая пуля.

На ней были маленькие капельки крови.

Заказчик медленно обошёл её

и осторожно пальцем потрогал.

Она не сдвинулась с места, как царь-пушка.

Он постучал по ней пистолетом.

Она зазвенела, как рельса.

На пуле было написано:

– Анна.

И даты.

Рождения

И смерти.

И чёрточка.

Заказчик сказал:

– Это неправда.

Он подошёл вплотную и, как вишню с ветки, осторожно про-глотил золотую пулю.

Выстрел.

Голова резко запрокинулась.

И Заказчик рухнул, как подкошенный.

На разложенное по асфальту платье Анны.

Его любимой дочери.

*

195.

Ливрейный водитель в фуражке на выстрел выскочил из ли-музина.

Озираясь на спящие окна, подошёл.

Перевернул хозяина лицом вверх.

На асфальте в сером мужском костюме, в галстуке и бо-тинках лежала жёлтая седая морщинистая старуха с жидкой ко-сой.

Водитель попятился.

И побежал.

Без оглядки.

*

196.

Москва сверху.

Спящая.

Пустая.

Словно вымершая.

Невольно наплывает чувство —

долго ли ещё осталось?

*

197.

В детском доме спала малышня.

Сладко, беспечально и свято.

Ещё не зная, что у них никого нет в этой жизни, кроме самих себя.

И что они никому на этом свете не нужны.

Но у каждого под подушкой было по машинке.

А один от удовольствия, даже попытался засунуть её в рот.