Текст книги "Бронзовый грифон"

Как и предполагал парень, едва его подошва коснулась травы в ограниченном веревочками квадрате, волнение ушло. Осталась холодная, расчетливая злость, когда разум берет верх над чувствами. Как в драке с Мелким.

Ну, и где враги?

Прищурившись, поскольку стоявшее в зените солнце слишком уж палило землю лучами, Кир вперил взгляд в неспешно шагающие навстречу фигуры людей Джакомо.

Глава 15

Толпа гудела и улюлюкала. Каждый из наемников стремился поддержать бойцов своей банды.

– Длинного! Длинного вали!

– А ну-ка, братцы, покажите им!!!

– Смелей, носатый! Что, в штаны наложил?!

– Черного берегись! Глянь-кось, какая бамбула у него на палке!

– Пополам его, Мудрец!

– Со стороны солнца заходи!

– Двигаться не забывай, у него ноги никакие – свалится!

– Веселее, каматиец! Что нос повесил?

– Не посрамим!

– Вали, вали их, кошкиных сынов!

– Эх, меня бы к вам!.. То-то повеселились бы!

Кир заставил себя не слышать посторонний шум. Не хватало еще отвлечься на чье-то пустословие и проиграть. Нужна полная сосредоточенность.

Они медленно шагали, выстроившись в ряд.

Огузок.

Коготок, вооруженный тяжелым топором, обух которого переходил в устрашающего вида граненый шип.

Он, Кир.

Светловолосый парень с корсекой.

Мудрец.

Именно в таком порядке выступать на бой выпал им жребий.

Навстречу им, так же неторопливо, шли пятеро бойцов, выставленных Черепом.

Крайним слева (противник Огузка) оказался горбоносый чернявый мужчина с проседью на висках и волосами, собранными в жидкий хвостик. Он нес на весу длинный меч. Не такой, конечно, как у Мудреца, но все же его приходилось удерживать двумя руками.

Рядом с ним худой и низенький воин раскручивал груз на цепочке. Странное оружие. Кажется безобидной игрушкой. Подумаешь, граненая гирька, весом в мину или даже в полмины. Ну, а если она в висок угодит? Даже самый крепкий головорез не устоит на ногах. А попробуй ее отбей еще… Щит она огибает. Меч, копье или топор тоже обойдет без труда. И место, куда ударит, запросто не предугадаешь, не прикроешься… Хотя и щуплому придется покрутиться, чтобы не допустить к себе Коготка с топором.

Следующего противника Кир разглядывал уже внимательнее. Придирчивее лишь коней на ярмарке выбирают, если их продают ненадежные барышники. А что? В таком деле, как поединок, мелочей быть не может. Люди, не обращающие внимания на малости, с первого взгляда безделицами кажущиеся, давно в земле гниют.

Прямо на Кирсьена шагал кривоногий окраинец – широкие скулы, длинный чуб, засунутый за ухо, сапоги с мягкими голенищами и татуировка на щеке, изображающая падающего сокола, сомнений не оставляли. Молодой – вряд ли старше Кира, но судя по хищным, скупым движениям, опытный воин, поучаствовавший в не одной дюжине кровавых стычек, в отличие от шутовских поединков самого тьяльца. Вооружение окраинца составляли два легких, плавно изогнутых меча, очень удобных для конной сшибки, для режущих ударов на всем скаку. Как это ему пригодится в пешем бою, поглядим.

Против северянина с корсекой по странной прихоти судьбы выступал чернокожий айшасиан. В Сасандре воины из южного заморского встречались нечасто – сказывалась взаимная вражда разделенных Ласковым морем держав. В Империи не слишком-то жаловали людей с темным цветом кожи. Даже полукровки, вроде табачника Корзьело, жили, постоянно испытывая презрение толпы. А уж чистокровные южане и подавно…

Одежда айшасиана представляла собой смесь южных и северных традиций. На ногах – холщовые штаны и сапоги со шпорами, но вместо камзола с кафтаном – долгополая белая рубаха с широкими рукавами, поверх которой красовалась черная жилетка, расшитая золотым позументом. На плече его покоилось довольно странное оружие, напоминающее меч на древке длиной в три локтя. Эдакое чудовище – и не меч, и не копье. Клинок тоже не маленький – не меньше двух локтей да шириной в полторы ладони, сбоку торчит отросток таким образом, что весь наконечник напоминает ладонь с оттопыренным большим пальцем. В месте крепления его к рукояти – цветные ленточки, как хвост у петуха.

Крайний справа – противник Мудреца – снова окраинец. Скуластый с длинным чубом и татуировкой на щеке. В руках – кривые мечи. Кир даже моргнул – не мерещится ли? Не двоится ли в глазах? Да нет, не может быть. А ну-ка еще разок… Глянул на «своего». Снова на противостоящего Мудрецу. Одинаковые. Неужели близнецы? Точно близнецы. Ну что ж, поглядим, кому из братьев повезет больше.

Бойцы остановились, когда расстояние между ними сократилось до пяти шагов. Поклонились друг другу.

– Начинайте! – выкрикнул чей-то звонкий голос из толпы. Похоже, Пустельга.

И тут окружающий мир перестал существовать для бывшего гвардейца.

Ничего, кроме исказившегося лица окраинца, резво перебирающего кривыми ногами, и блеска вращающихся мечей.

Ничего, кроме податливого дерна под сапогом, шершавой рукояти в ладони, привычной тяжести клинка.

Коневод ударил с разбега. Двумя руками сразу. Левой на уровне пупка, а правой – в горло.

Первый удар Кир отбил внутренним полукрюком, от второго уклонился с большим трудом. Поймал клинок на крестовину корда, отбросил его в сторону, попытался провести укол в грудь, но был вынужден снова защищаться. Окраинец махал руками, словно одержимый. Его атаки следовали одна за другой с молниеносной быстротой. В грудь, в горло, в бедро, в живот, в щеку, в живот, в висок…

Кир отступал, моля Триединого об одном – не дай поскользнуться. Часть ударов он отбивал, по старой привычке мысленно называя защиты – секста, кварта, низкая октава, прима, еще раз прима, кварта… От некоторых приходилось уклоняться, шагая вправо, влево, назад, приседая и отпрыгивая.

Линии бойцов сломались, и пары сражающихся беспорядочно перемещались по огороженному участку.

Краем глаза молодой человек увидел, как Мудрец вращает вокруг себя, словно перышко, неподъемный меч. Без сомнения, второму окраинцу приходилось тяжелее, но он настырно лез и лез вперед. Словно охотничий кот на обложенного медведя. Вертелся кубарем, вился вьюном, наскакивал ястребом-перепелятником. Но… Длина клинка есть длина клинка. Мудрец с легкостью вил вокруг себя петли и вензеля, будто бы кончиком клинка чертил в воздухе неведомые письмена.

Любопытство едва не стило Киру жизни. Ведь учили же его и отец, и дядька-наставник из бывших вестовых – в бою существуют только ты и твой противник. Остальное – тщета.

Сабля окраинца скользнула поперек груди, распоров кафтан, камзол и рубаху. Чудом не достала тела. Просто чудом. Кожей он ощутил прохладу стали. Дернулся, отмахнулся мечом и попал! Попал коневоду по предплечью.

Раненый отскочил, зашипел, выругался на своем, непонятном для большинства жителей Империи наречии.

Воспользовавшись неожиданной удачей, Кир атаковал. Длинным выпадом в горло.

Окраинец парировал круговым движением меча, сбился с шага, взмахнул, пытаясь сохранить равновесие, вторым клинком. Кир обозначил движение в щеку, как некогда в потешной потасовке с Мелким, а когда коневод вскинул оба меча к лицу, резким кистевым движением бросил оружие вниз.

Удалось!

Острие клинка ткнулось во что-то мягкое.

Кривоногий охнул, отскочил.

– Кошкин сын!

– Сам такой! – весело ответил Кир, переходя в наступление.

Ну-ка поглядим, так ли ты силен в защите?

Теперь расклад сил изменился.

Удар в шею, кордом в живот, мечом вдоль бедра, поперек груди…

Окраинец защищался, но довольно неуверенно. Видно, привык к быстрым победам. Привык огорошивать противника каскадом жалящих, злых ударов. А вот парирование удавалось ему гораздо хуже. Да еще раненое колено давало о себе знать.

После десятка выпадов коневод пропустил еще три легких укола. Плечо, бедро и ребра.

Ничего смертельного, но Кир почувствовал, что чубатый наемник испугался. Страх часто сковывает волю непривычного к поражению воина. И тут дело не только и не столько в боязни боли или смерти, как паника перед лицом неминуемого поражения. Она сковывает волю, сужает кругозор и в конечном итоге приводит к проигрышу еще быстрее.

Кир, осознав, что находится на верном пути, прибавил скорости.

Щека!

Есть!

Длинная кровоточащая царапина перечеркнула татуировку.

Коневод решил из последних сил исправить положение, перетянуть одеяло удачи на себя. Рубанул попеременно справа и слева, крест-накрест, в голову.

Тьялец закрылся высокой примой и пнул противника в колено. Ударил кордом.

Клинок прошил насквозь левое предплечье, заскрежетав по кости. Окраинец дернулся, замахнулся правой, оставив незащищенным лицо.

Бывший лейтенант ударил ему в зубы крестовиной меча.

Лопнули губы, захрустели, обращаясь в крошку, зубы. Брызнула кровь. Коневод полузадушенно крякнул, а Кир отскочил и коротким движением рассек ему шею, а потом толчком опрокинул истекающее кровью тело навзничь.

Самое время оглядеться. Ну, и кто кого?

Бой шел с переменным успехом, что свидетельствовало о приблизительно равных силах.

Белобрысый парень, выронив трехрогое копье, корчился на земле. Судя по маслянисто блестевшей темной луже под ним, жить северянину осталось недолго. Скорее всего, он уже умирал, и судорожные подергивания ног означали не попытку подняться, а просто-напросто агонию.

Айшасиан размашисто работал своим странным оружием, уверенно отжимая Огузка к ограждению площадки. Зачем? Может, переступивший обозначенную бечевкой черту выбывал из схватки?

Так, а где противник Огузка?

Вот. Валяется, словно куча тряпья. Рука в последнем усилии протянулась, чтоб подхватить оброненный меч, да так и застыла.

А что Коготок?

По-прежнему ничья. У Ормо рассечена скула – грузик прошел вскользь. У его противника – ни единой царапины. Легкий и подвижный, он успевал разорвать расстояние всякий раз, когда шрамолицый бросался вперед. И не просто отскакивал, а умудрялся достать врага, о чем свидетельствовали многочисленные прорехи на крепкой с виду куртке Коготка. Неужели груз заострен и заточен? Ладно, кондотьеру помощь вроде бы не нужна.

Мудрец?

Кир обернулся и стал свидетелем мощного удара, отбросившего окраинца на добрых пять шагов. Коневод пытался прикрыться своими мечами, сложив их «ножницами». Наверно, рассчитывал поймать двуручник. Длинный меч даже не заметил его защиты, не задержался ни на мгновение. Один из кривых клинков хрустнул у самой рукояти, второй вывернулся из сжимающей его ладони. Лезвие, направляемое верзилой, ударило окраинца в бок, круша ребра.

Спас коневода малый вес и недостаточная заточка двуручного меча. Только поэтому он отлетел целиком, а не разделенный пополам. Упал на спину. Сразу же перевернулся, поднимаясь на четвереньки, но ослабевшие руки подвели, и человек повалился лицом в траву, залитую его же кровью.

Мудрец воздел меч над головой, а потом мягко опустил его на плечо. И вдруг глаза его округлились.

– Сзади! – выкрикнул он, меняясь в лице.

Кир обернулся, торопливо поднимая клинок в боевую стойку.

Коготок и его враг по жребию катались по траве, вцепившись в топорище. Ормо норовил придавить более худого противника к земле, а тот отталкивал от себя чужое оружие, вокруг которого несколько раз обвилась его цепочка. Ну, это не так страшно…

Хуже было другое.

Огузок замедленно, как в страшном сне, оседал, выдувая кровавые пузыри. Его жак с нашитыми на груди стальными пластинками стремительно напитывался кровью. Вместо левой руки, перерубленной чуть ниже сустава, торчала уродливая культя.

Айшасиан мчался прямо к Ормо, занеся меч на древке для удара. В памяти Кира навсегда отложились оскаленные, почему-то алые и заостренные зубы, выглядывающие из-под толстой лиловой губы.

Мудрец зарычал по-медвежьи и бросился наперерез. Недолго думая, тьялец присоединился к нему – Коготок и сам справится.

Чернокожий заметил их порыв, чуть замедлил бег, резко выставил перед собой раскрытую ладонь, словно отворял дверь. Кир почувствовал мягкий толчок в грудь, и земля ушла у него из-под ног. Как будто тысячи маленьких иголочек впились в кожу, стараясь проникнуть поглубже. Молодой человек слышал еще в детстве историю о страшных червях-кровососах, обитающих в старицах и болотах южной Тельбии. Они нападали на любое живое существо, вошедшее в воду, и, вгрызаясь в тело, не только насыщались, но и откладывали яйца. Наверное, жертвы червяков-убийц должны были испытывать сходные ощущения.

В двух шагах корчился Мудрец. Его меч, повинуясь сложным пассам айшасиана, так и норовил вывернуться из широких ладоней.

– Он колдует! – заорал кто-то за полем. – Нечестно!

– Молодец, Джиль-Карр! Врежь им!!!

– Убери колдуна, Череп! – это уже голос Кулака.

– В поле все уловки годятся! – ответил густой бас Джакомо.

– Но «Устав Альберигго»…

– Магию никто не запрещал!

– Позор!

– Молодец! Убей их всех!

– Мудрец, держись! – хрипло выкрикнула Пустельга.

Долговязый сопротивлялся волшбе противника из последних сил. Хрипел, кряхтел, но меча не отпускал.

– Держись, длинный! Не дай себя проткнуть, как борова!

– Вставай, Мудрец, вставай!

«Ах, вот как?! – подумал Кирсьен. – Меня уже никто и в расчет не принимает? Еще бы! – Ему вдруг захотелось отхлестать себя по щекам. – Ишь ты, разлегся, неженка, слюнтяй, маменькин сынок… А еще гвардейцем себя считал! А теперь отлежаться решил, пока другой колдуна убивать будет?»

Кир едва ли не зарычал, отталкиваясь руками от земли. Боль от вонзающегося в тело волшебства стала невыносимой. Молодой человек невольно поглядел на тыльную сторону ладони. Чисто. А, судя по ощущениям, должна кровь сочиться из раскрытых пор. Значит, не все так страшно? Что, если колдун просто морок наводит? В старых сказках частенько шла речь об обмане чувств, которым пользовались волшебники.

Джиль-Карр тем временем поравнялся с пошатывающимся Мудрецом. Рубанул коротко наискось, слева направо. Верзила отбил. С огромным трудом, медленно, словно продираясь сквозь липкую патоку, но отбил. Сталь столкнулась со сталью и зазвенела.

Кир дернулся изо всех сил и поднялся на колени. Опираясь на меч, выпрямился. Колени дрожали, сердце билось с такой силой, будто парень пробежал пять-шесть миль в доспехах и при оружии. Колючие червячки, кажется, въедались в душу.

Чернокожий, готовившийся обрушить клинок на голову Мудреца, заметил отчаянные потуги тьяльца. Повернулся к нему, взмахнул левой рукой, словно хлестнул бичом. Невидимая петля сдавила горло Кира. В глазах потемнело, но он усилием воли остался стоять на ногах, хоть и держался обеими руками за рукоять воткнутого в землю меча. Айшасиан щелкнул пальцами, и еще одна петля обхватила грудь молодого человека, стискивая ребра, выжимая остатки воздуха из легких.

Мудрец, сжимая меч обратным хватом, широко размахнулся, целясь по ногам противника. Как крестьяне на косьбе. Чародей несколько раз ткнул перед собой кулаком, и после каждого движения тело мечника содрогалось, словно его били тяжелой дубиной. Так оно, скорее всего, и было. Джиль-Карр использовал заклинание, сгущающее воздух и превращающее его в некое подобие оружия, очень подходящего, чтобы удушить или вышибить дух из противника.

От последнего удара Мудрец упал, выронил меч, но он отвлек колдуна от Кира, и молодой человек рванулся, как норовистый конь, силящийся разорвать постромки. Давление на миг ослабело, зато буравящие тело червячки достигли, похоже, самой сердцевины души. Того самого стержня, про который говорят: «Вот, мол, человек со стержнем. Такого не сломить». Добрались, впились и растворились без остатка, оставив ощущение легкости и свободы. Вот раскинь руки, словно крылья, и полетишь в прозрачной бездонной синеве к птицам, облакам, солнцу.

Ощущение удушья прошло, как будто и не было его. Досадная помеха, прижимающая руки к ребрам, не дающая пошевелиться, тоже исчезла. Кир выдернул клинок из земли, взмахнул им над головой.

– Молодец, малыш! Давай! Вперед! Покажи черномордому! – взорвалась толпа.

Джиль-Карр вздрогнул. Нахмурился, оскалился, снова нахмурился. На пробу пошевелил пальцами, насылая еще какое-то чародейство. Кирсьен новым, только что приобретенным зрением увидел летящий к нему диск с заостренными, поблескивающими краями. Если до сих пор колдун использовал магию как некое вспомогательное средство, желая сохранить хотя бы видимость честной победы, то теперь наплевал на все. Неожиданное сопротивление выбило его из колеи, как чересчур разогнавшуюся повозку. Айшасиан желал крови. Причем немедленно. Стойкий каматиец должен умереть. Чтоб другим неповадно было выходить на поединок против него, Джиль-Карра Изгнанника, от которого клан воинов Ал-ла-Бенна отказался, объявив отступником, нарушившим кодекс касты.

Сам не понимая до конца, что же он делает, Кир поднял ладонь. Покачал ею из стороны в сторону, словно отгоняя мух или комаров. Волшебный диск с визгом ушел вверх и там лопнул, распугав кружащих над Арамеллой речных чаек.

Хотя никто, кроме тьяльца, не видел, да и не мог видеть сотворенное колдуном оружие, но звук услышали все. Заржали, забились лошади. Люди присели и задрали головы к небу. Кто-то охнул, кто-то выругался в сердцах.

– Будь ты проклят! – зарычал чернокожий, отбрасывая меч-копье и сводя ладони перед грудью. Между его пальцами замерцал сиреневый огонь.

Двуручный меч с вязким чавканьем упал на шею айшасиана, перерубая позвонки. Колдун упал. Он умер почти сразу.

На несколько ударов сердца повисло молчание, а потом толпа взорвалась радостными криками. Наемники выбежали на площадку, кричали, потрясали оружием.

Кир разглядел среди орущих бойцов перекошенную ненавистью рожу Черепа. Успел подумать, что теперь нужно жить с оглядкой – своего позора кондотьер не простит никому из участвовавших в поединке, – и тут на него налетела Пустельга.

– Ну, малыш! Кто бы мог подумать? – с лучезарной улыбкой произнесла воительница. – Ай да каматиец! – Она с размаху сунула кулак Киру под ложечку. Парень охнул и согнулся.

– Ха! Это она любя! – хлопнул его по скрюченной спине Мелкий.

– Молодец, – пробасил тяжело дышащий Мудрец. – Я думал – все…

– Ох, и напьемся! – выкрикнул Почечуй.

– Я тебе напьюсь! – решительно вмешался Кулак. – Лучше Ормо помоги, пока кровью не истек.

Старик закивал и начал проталкиваться, на ходу отпуская язвительные замечания молодым наемникам, к лежавшему, где упал, Коготку.

Кондотьер возвысил голос, без труда заглушая шум толпы:

– Коневодов сюда! К погрузке на паром готовсь! – И, обняв за плечи Мудреца и Кира, добавил вполголоса, так, чтобы никто кроме них не услышал: – Победить-то мы победили. Но отныне держим ушки на макушке. И спины друг друга без прикрытия не оставляем.

Есть ли на свете более скучное и однообразное занятие, чем марш в составе пехотной колонны?

Только пыль под ногами. С утра еще терпимо, а вечером она уже везде – в носу, в глазах, на лице, за пазухой, противно скрипит на зубах и забивает горло. Шлем, доспех, меч, пика гнут к земле. Хоть и гонял Дыкал новобранцев почем зря, а все равно тяжко. Привыкнуть можно к грузу, к голоду, смириться с постоянной усталостью и недосыпом. Но однообразие, тягучая скука – вот вещи, к которым привыкнуть невозможно.

Целый день пред твоими глазами спина впередиидущего. Те же люди справа и слева. Вверху все такое же небо. Синее, с росчерками облаков в вышине и крестиками птиц. А под ногами дорога, взбитая в пыль тысячами прошедших тут перед тобой ног. И размеренный топот. И набившие оскомину шуточки сержанта.

Разговаривать в строю никто не запрещал. Все-таки поход, а не смотр на плацу. Просто темы для бесед очень скоро исчерпались. Байки, истории из жизни, шутки стали слишком однообразны и не вызывали ничего, кроме глухого раздражения.

Иногда Антоло казалось, что он теряет себя. Становится другим. Вместо прежнего образованного молодого человека, души студенческой компании и любимца большей части строгих профессоров возникал тупой и равнодушный служака, что-то сродни тягловому животному, все существование которого сводилось к изнурительной работе, еде и краткому отдыху. Ни на что иное сил не оставалось.

Восемнадцать дней вдоль побережья Великого озера. Потом переправа через Арамеллу, занявшая несколько суток для всей армии, – паромщики работали днем и ночью и все равно не справлялись. На правом берегу простиралась уже Тельбия – край, в отличие от Вельзы и окрестностей Аксамалы, лесистый и малообжитой. Дорог стало меньше, а те, что были, оказались слишком узки для передвижения маршевых колонн. Реже встречались деревни и хутора земледельцев; просторные мансионы, изобиловавшие вдоль трактов Сасандры, сменились маленькими, грязными и убогими харчевнями. Городов за три дня имперские солдаты не встретили. Конечно, они были, да только где?

Ночью, последовавшей за первым же днем пути в правобережье, в небе стояла комета. Багровый росчерк, хвостатая звезда. Она протянулась, как кровавый след, между Большой Луной и желтоватой планетой То-Хан.

Глядя на ночное небо, озаренное красноватыми бликами, Антоло почувствовал беспокойство. Астрология, конечно, наука не слишком точная, допускающая зачастую двоякие толкования, но комета есть комета. Ни один ученый труд из числа хранящихся в библиотеке Императорского аксамалианского университета тонких наук (к слову сказать, самое обширное книгохранилище не только в Сасандре, но и во всем известном мире) не относил хвостатую звезду к хорошим приметам. Всегда ее появление предрекало беды и несчастья. Не всегда это были войны, моровые поветрия или неурожаи, приводящие к вымиранию от голода целых провинций. Иногда дело обходилось сменой власти в отдельных королевствах, введением новых – сперва кажущихся непомерными, но человек ведь привыкает ко всему – налогов, торговыми потрясениями из-за открытия новых месторождений изумрудов в северной Фалессе, особо яростными атаками халидских пиратов на побережье Каматы… Что-то нехорошее происходило едва ли не закономерно.

– Гороскоп бы составить… – почесал затылок Емсиль, когда табалец поделился с другом нехорошими предчувствиями. – Не к добру все это.

– Чего уж доброго? – пробурчал Обельн, обметывающий у костра растрепавшийся подол нательной рубахи. – Война, однако…

– Война! – возразил Вензольо. – Войны едва не каждый год случаются, а кометы не п’иходят всякий ’аз.

– Не поспевают, видать! – хохотнул Горбушка.

И заслужил подзатыльник от Дыкала. Сержант последнее время зауважал студентов больше, нежели остальных подчиненных ему солдат. Сказалась сноровка, которую Емсиль проявил в лечении скоропостижного поноса, вцепившегося в добрую половину бойцов армии благородного господина полковника т’Арриго делла Куррадо. К счастью, как объяснил барнец, болезнь была вызвана не заразой, кроющейся в несвежей питьевой воде, а просто-напросто прелым пшеном, которое подвезли обозники. Толченые угли из костра и отвар дубовой коры поставил на ноги десяток Дыкала быстрее, чем прочих солдат. А табалец иногда любил на привале почитать вслух стихотворения, написанные поэтами прошлых веков, а то и пересказать какую-нибудь поучительную историю из старинных хроник.

– Война войной, – медленно, ощущая всеобщее внимание, сказал Антоло, – а комета-то слишком яркая. Гороскоп я не составлю – ни звездных карт, ни таблиц, ни инструмента под рукой нет. Все равно выйдет одно надувательство. Это на рынке бродячий шулер может купчих и крестьянок дурачить. Я не берусь. Но, чует мое сердце, ничего хорошего она не предрекает.

– Все пропадем, все… – сокрушенно вздохнул Обельн.

– А ну молчать! – рыкнул Дыкал. – Что за разговоры? Солдат для того живет, чтобы умереть за императора и Сасандру.

– Да какой же я солдат? – попробовал оправдаться мужичок, в котором и вправду, не выветрились еще мещанские привычки.

– Молчать! Раз сюда попал, значит, солдат. И умирать будешь вместе со всеми. Только главное для солдата, чтоб вы знали, остолопы, – не умереть самому, а как можно больше врагов за собой утянуть. Ясно?

– Ясно, – кивнул Антоло.

Прочие тоже закивали. А что спорить? Сержант всегда прав. Это самый первый закон из устава об армейской службе. А второй – если сержант не прав, смотри первый закон.

На том и порешили.

Комета простояла два дня, медленно переползая с севера на юго-восток, а потом исчезла так же неожиданно, как и появилась.

Армия продолжала ползти в глубь Тельбии. Словно гигантская, медлительная сороконожка. До простых солдат и даже до сержантов замыслов командования никто не доводил, но по колонне ходили слухи, постоянные спутники неизвестности, что они должны будут занять несколько городов вдоль южной границы края, оставить в них гарнизоны, выстроить ряд фортов и закрепиться в них. Поговаривали, народ в Тельбии свободолюбивый и независимый, власти над собой не терпит, потому, мол, и не установилась здесь настоящая, крепкая власть. До сих пор имперская армия с открытым сопротивлением не сталкивалась, а потому судить о тельбийцах приходилось по изредка попадающимся на дорогах насмерть перепуганным селянам или купчикам. Может, оно и к лучшему? Хороша та война, которая обходится без боевых действий. Для солдат хороша, само собой.

Днем однообразие пешей ходьбы несколько развеял обогнавший колонну отряд. Легкой рысью прошла полусотня кентавров. Антоло впервые видел обитателей Степи раскинувшейся на крайнем юго-востоке материка, подлинный бич границ Империи.

Каждому мальцу известно: кентавр – наполовину человек, наполовину конь. Только рисунки в книгах, изображающие посаженные на тела тонконогих скаковых коней торсы мускулистых атлетов с правильными чертами лиц и курчавыми бородами, врут. Врут бессовестно и безбожно. Вернее, художники, никогда не видевшие настоящих кентавров, проявляют творческую фантазию, выдавая желаемое за действительное.

На самом деле конские туловища отличались мощью, выказывающей скорее выносливость, чем привычку к быстрой скачке, – крепкая кость, широкие копыта. Если задуматься, то длинный корпус и короткие ноги напоминали, скорее, ослов или мулов, чем благородных верховых коней. И еще много мелочей: хвосты на вид «лысые», а брюхо – поджарое, подтянутое. Человеческая половина – под стать конской. Широкоплечая, толстые руки бугрятся мускулами. Живота нет – на месте лошадиной шеи растет сразу грудная клетка, а солнечное сплетение защищает киль, как у птицы, – природа позаботилась прикрыть уязвимую точку. Шея толстая, закрепленная могучими мышцами. Наверное, чтобы голова не оторвалась на скаку. Головы круглые, с тяжелыми челюстями, широкими ноздрями и глазами-щелками под выпуклыми надбровными дугами. Волосы на голове черные, длинные и блестящие, как вороново крыло. Масть – гнедая, буланая, саврасая, мышастая. Причем короткая гладкая шерсть покрывала не только конскую, но и человеческую часть тела, волосы на голове переходили сперва в лохматые гривы, сбегающие между лопаток, а после в «ремни» вдоль лошадиных спин до самых хвостов.

Вооружение кентавров составляли круглые щиты не больше локтя в поперечнике и короткие копья с широкими наконечниками. Одно копье они несли в правой руке, а два запасных – в кожаных петлях, закрепленных на внутренней стороне щита.

Отряд обогнал роту господина т’Жозмо, заставив крайних солдат закашляться от пыли.

– Откуда? – поперхнулся Антоло, поднимаясь на цыпочки. Слишком быстро проехали кочевники – ну, не успел разглядеть.

– Из-под спуда! – бросил через плечо Дыкал. – Это отступники. Есть несколько племен у кентавров Степи, которые были вынуждены замириться с людьми, приняв от них помощь – харчами ли, лекарским снадобьем ли, а то и военной силой. Ведь конежопые друг дружку не меньше, чем наших, режут…

– А здесь-то откель они? – влез Цыпа.

– Рот прикрой, зеленка! Не видишь, старшие разговаривают? – прикрикнул сержант беззлобно, больше для острастки. – Дык, если ихний брат с человеком якшался, он для своих вроде прокаженного делается. Каждый его ограбить может, а то и вовсе убить. А если цельное племя, дык, такое, значится, за ними просто-таки охотиться начинают. Вот и уходят они в глубь человеческих земель, торгуют с окраинцами, на работу нанимаются. Коней там пасти… Дык, в пограничной страже разведчиками служат. Предают, выходят, своих. А предателей никто не любит. Ни люди, дык, ни кентавры.

– А сюда-то зачем их пригнали? – непонимающе произнес Емсиль. – Пускай бы в Степи и служили…

– Не скажи, не скажи, – покачал головой сержант. – Они в бою злые. И разведчики хоть куда. Если эту полусотню нам придали, они пригодятся. Уж не помешают, это точно…

– А я думаю, з’я все это! – горячо вмешался Вензольо. – Здесь людская война, и люди должны сами ’азби’аться между собой. Без всяких нелюдей.

– Эй, парень, – нахмурился Дыкал. – А ты кто? Ты никак господин полковник, т’Арриго делла Куррадо? Или нет, перепутал я! Простить прошу покорно, ваше высокопревосходительство! К нам сам т’Алисан делла Каллиано пожаловал! Сейчас он нас, сирых и убогих, поучит, как воевать надобно!

– Да я не п’о то… – попытался оправдаться каматиец, сообразив, что здорово рассердил командира, сболтнув лишнее.

– Зато я про то! – громыхнул Дыкал, аж солдаты из соседних десятков начали оглядываться. – Приказы командования не обсуждаются! Ни вслух, ни шепотом. Ни со мной, ни между собой. Не забыли, вам сегодня часовыми заступать на ночь? Чтоб из-за вашей болтовни и раздолбайства с меня нашивки посрывали? Благодарствую, как-нибудь перетопчемся… Вопросы есть?

Вопросов не было.

Вечером того же дня Антоло вновь увидел кентавров. Вернее, кентавра.

Буланый конечеловек стоял посреди толпы солдат, сгрудившихся у фургона маркитанта, известного крепостью вина. Злые языки поговаривали, что торговец настаивает каматийское красное на табаке. Как бы то ни было, а налитый за медную монетку кубок валил с ног даже такого здоровяка, как Емсиль. Пьянство на марше не поощрялось командованием, но и не запрещалось. Почему бы усталым солдатам не расслабиться на отдыхе?

Маркитант подпрыгивал, опираясь одной рукой на бортик фургона. Пальцы второй он скрутил в совершенно непристойную фигуру и тыкал ее прямо в кончик широкого носа кентавра. Тот почти нежно отводил кулак торгаша от своего лица, а другой рукой протягивал ему мятый оловянный кубок и что-то бормотал заплетающимся языком.

Солдаты шумели. Судя по нестройным выкрикам, часть из них настаивала, чтобы маркитант налил вина в долг, а другая посылала «конежопого» куда подальше и требовала не задерживать очередь.

Табалец не собирался задерживаться. Ведь им, как совершенно уместно напомнил сержант, предстояло заступать на ночь в охрану лагеря. Конечно, поспать удастся, но одну стражу, не более того. А значит, надо хотя бы немного отдохнуть до сумерек. Он так бы и ушел, но в это время один из солдат – растрепанный с ошалевшими глазами – с криком «Прочь пошел, морда нелюдская!» врезался кентавру в бок.