Текст книги "Бронзовый грифон"

Степной воин лишь слегка пошатнулся – все-таки весил он на добрых два кантара больше самого могучего человека, – накрыл широкой ладонью лицо наглеца и слегка толкнул его. Бедняга улетел под телегу – только подошвы мелькнули.

Толпа взорвалась яростным ревом. У обиженного солдата нашлось много сторонников. Несколько рук одновременно схватили кентавра за длинные, ниспадающие на плечи волосы. Замелькали кулаки. Табалец не понаслышке знал, как завязываются драки, и мысленно пожалел одинокого кентавра, окруженного недоброжелательными двуногими.

Кочевник не стал ждать, когда его окружат и задавят численным преимуществом. Видно, тоже был не новичок в рукопашной. Ответ последовал незамедлительно. Кентавр оттолкнулся всеми четырьмя ногами от земли и взлетел в воздух на добрых два локтя. В прыжке он распрямил задние ноги, свалив двоих неосторожно приблизившихся забияк. При этом кулаками он опрокинул пару человек, нападавших спереди. После степняк закружился на месте, приседая на задних ногах, а передними нанося точные, несмотря на затуманенное вином сознание, и неотразимые удары. Несколько вздохов, и вокруг него образовалось свободное пространство шириной в пару шагов.

Солдаты кричали, размахивали руками, но в драку больше не лезли. Кулак против копыта не слишком веский довод. Кто-то из задних рядов предложил сбегать за копьями. Ему ответил другой голос, призывающий кликнуть конников из отряда охранения. Уж кто-кто, а окраинцы должны уметь справляться с бешеными «конежопыми».

Кентавр поступил глупо, не попытавшись прорваться сквозь толпу и сбежать. Сделай он это немедленно, и жаждущие отмщения драчуны остались бы с носом. Но, так или иначе, под влиянием вина или варварского понятия о чести кочевник не стал убегать. Напротив, уверившись в собственной победе, он решил свести счеты с маркитантом – кинулся к фургону, поднял его за переднее колесо и попытался опрокинуть.

Торговец с криком спрыгнул на противоположную сторону, споткнулся, упал на четвереньки и пополз, скрываясь под ногами солдат.

Кентавр напрягся. Фургон покачнулся. Холщовый полог затрепетал, словно под сильным ветром.

В этот миг два волосяных аркана упали на плечи степняка. Затянулись вокруг шеи.

Антоло поискал глазами. Да. Те самые охранники-окраинцы. Войско, набранное частично из освобожденных преступников, а частично из вольнонаемного сброда, охочего до легких денег, без надзора со стороны регулярных частей оставлять не рисковали. Конники из Окраины постоянно мелькали по бокам, сзади колонны, уходили вперед в разъезды, объезжали ночной лагерь.

Кентавр дернулся, вцепился руками в дрожащие от натяжения арканы, попытался ослабить петли. Но коневоды имели немалый опыт сражений с его собратьями. Брошенный точной рукой кожаный ремень с грузами на концах спутал кентавру передние ноги, а третья петля окончательно передавила горло.

Толпящиеся вокруг солдаты радостно заорали и бросились к упавшему. Теперь, когда грозного противника повергли наземь, каждому хотелось показать удаль, пнув лежачего. Сколько ударов досталось кочевнику, прежде чем окраинцы разогнали не на шутку разошедшуюся солдатню, Антоло не знал. Он шагал к своей палатке и чувствовал, что настроение испорчено окончательно. Нет, война – это все-таки занятие для грубых мужланов и кровожадных ублюдков. Образованному человеку, умеющему сопереживать, ценящему жизнь и достоинство любого существа, будь то человек или нелюдь, здесь делать нечего.

Глава 16

Сидя на кровати, Мастер наблюдал, как Кельван оторвал от лежащей в углу глиняной глыбы кусочек поменьше – с кулак величиной, заботливо прикрыл остаток мокрой тряпкой, прошаркал растоптанными башмаками через комнату к столу и уселся. Свеча горела в противоположном углу, где раньше времени состарившаяся Тилла штопала подштанники мужа, но Кельван в свете не нуждался. Всю работу он делал на ощупь. Сильные пальцы принялись разминать комок глины, сбрызгивая его время от времени водой.

– Дал бы мне кусочек… – с улыбкой проговорил сыщик.

– Тебе? – прищурился ремесленник. – Рано тебе еще. Одной рукой много не налепишь.

Мастер вздохнул. Что верно, то верно. Раздробленная арбалетной стрелой лопатка заживала очень медленно. Неужели годы сказываются? Раньше любые раны затягивались, как на дворовом коте: кости срастались, кожа рубцевалась… А теперь? Он почесал нос левой рукой. Правая вот уже почти месяц оставалась плотно прибинтованной к телу. Чтобы выздороветь, раненому органу нужен покой. По старой привычке сыщик сам себе назначал лечение, позволяя хозяевам покосившейся лачуги в пригороде Аксамалы только выполнять его распоряжения. И никакой самодеятельности.

– Я не лепить, – оправдываясь, произнес Мастер. – Поразминать хотя бы… А то от скуки умом рехнуться можно.

– Нужно ли вам руки в глине пачкать, господин? – вмешалась рассудительная Тилла. – Пускай сам возится… А ты не морочь голову господину! – прикрикнула она на мужа. – Совсем разленился! Вздумал работу на гостя спихнуть?

Кельван со скучающим видом пожал плечами. Мол, сам видишь, что творится. С женщиной ругаться – себе дороже. Лучше сразу уступить, иначе крику не оберешься.

– Это ведь я попросил! Сам! – заступился за хозяина сыщик.

Тилла, не вставая, топнула ногой:

– Нет. Я сказала, нет. Не хватало! Вам, господин, выздоравливать надо.

Слушающий жену ремесленник воздел глаза к потолку, покрытому желтоватыми разводами из-за протекающей крыши. Правда, Кельван не видел ни пятен, ни змеистой трещины, пробегавшей наискось из угла к окошку. Его глаза вот уж больше десяти лет скрывались под бельмами. «Ветром надуло, когда на озере в шторм попал. Хворал сильно, в горячке лежал, а после слепнуть начал», – говорил бывший рыбак. Сыщик ему не верил. Сама по себе простуда не лишит человека зрения. Тут, скорее всего, какая-то зараза поучаствовала. Мало ли что купцы могут занести в Аксамалианский порт вместе с товарами. Вспомнить тот же черный мор, унесший жизни большинства чародеев. Наверняка не само по себе моровое поветрие зародилось. Хворь очень часто привозит с собой недужный человек или тварь какая-нибудь, вроде крысы. А простуда, с ознобом, горячкой и прочими «прелестями» только толчок дала.

– Ладно, не надо так не надо, – примирительным тоном сказал Мастер.

Тилла строго на него посмотрела – не врет ли, не пытается усыпить бдительность? – кивнула и углубилась в штопку.

– Что сегодня будешь лепить? – спросил сыщик у Кельвана.

– Сегодня? Сегодня кентавра буду.

– Смотри, пенек старый, для детей делаешь! Не перемудри, как прошлый раз! – вновь встрепенулась Тилла.

– Прошлый раз? А что в прошлый раз было? Забрали же все?

– Забрали. А кто забрал? Какой-то важный господин. Сказал, никогда такого чуда не видел…

– Ну, так забрал же… – протянул Кельван. – По мне, так хоть крыс отгонять от кладовки берут, лишь бы брали.

– Так он же дешевле вдвое взял! – возмутилась женщина. – Пенек ты старый и есть! Разума ни на грошик медный! – Хотела еще добавить пару «ласковых», но постеснялась гостя, махнула рукой и в который раз уже вернулась к иголке с ниткой.

Мастер смущенно улыбнулся. В прошлый раз именно он подсказал Кельвану вылепить нескольких иногов и, как мог, описал хищника, изображенного на бляхе тайного сыска. Ему казалось, что получилось неплохо. Слепец великолепно улавливал движения зверей, изготовленные им фигурки казались просто застывшими ненадолго. Вот скажи волшебное слово, и оживут. Один из иногов припал к земле, готовясь к прыжку, другой поднял когтистую лапу для удара, третий раскинул широкие крылья, отрываясь от земли, четвертый… Впрочем, всего не перечислишь. Да самой же Тилле понравились глиняные звери, когда она, вооружившись кистью и красками, придавала им окончательный товарный вид. К сожалению, у постоянных покупателей появление на лотке не привычных свистулек, а обыкновенных фигурок не вызвало восторга. Местная ребятня гораздо выше ценила звуковые качества поделок Кельвана, нежели внешнюю красоту или достоверность. Поэтому, убедившись в отсутствии дырочек в хвостах глиняных иногов, дети не раздумывая предали слепца, дружно переметнувшись к резчику кубарей, торговавшему на соседней улице. Тилла очень расстроилась, и Мастер решил не огорчать ее еще больше, а потому промолчал, что важный господин, который так добросердечно помог бедной женщине, был, скорее всего, простым перекупщиком из Верхнего города, вознамерившимся получить десятикратную прибыль на каждой статуэтке…

– Что замолчал? – негромко окликнул Мастера Кельван.

– А что говорить? Ты, гляжу, опять фигурки лепить вознамерился? Смотри, прогоришь…

– Прогорю? Подумаешь! – небрежно отмахнулся слепец. – Свистулек я после налеплю. Если глина останется… Мне интересно что-то новое сделать.

– Интересно ему… – пробурчала вполголоса Тилла. – Конечно, дочка кормит, так можно дурака валять…

– Мне кажется, если наделать маленьких солдатиков… – усмехнулся Мастер. – Наших, имперских, и всяких чужих – великанов и гоблинов, кентавров и дроу… Айшасиан на слонах, пиратов на галерах… Мальчишек это может заинтересовать.

– Да? – заинтересовался Кельван. – А ведь и вправду! Надо подумать… А пока я кентавра слеплю.

– А ты видел живого кентавра? – спросил сыщик.

– Живого? А то как же! Годков семнадцать мне было. Неженатый, то есть еще, выходит, был… Большая драчка тогда в Окраине вышла…

– Это когда третья южная армия в Степи погибла?

– Ну да! Это уж потом кинули на нелюдей тысяч двадцать войска. Победить не победили, но зато охоту отбили имперские города палить. – Слепой говорил, повернувшись к Мастеру, и продолжал работать не глядя. Сильные пальца «вытянули» из куска глины четыре ноги, человеческое туловище, заготовку для хвоста. – Так после пленных кентавров привозили императору показывать. По городу проводили…

– Семнадцать, говоришь, тебе было? Это выходит, ты старше меня всего на…

Договорить сыщик не успел. Кельван поднял измаранный палец, призывая к тишине:

– Идет! Лита идет!

– Ох, ты… – вскочила Тилла, откладывая шитье в сторону. – А я и не ждала сегодня! Как ты только узнаешь?

– Узнаю? Чтоб я любимую дочку да по шагам не узнал? – ухмыльнулся в лохматую бороду ремесленник. – Только не одна она сегодня.

– Ох, ты… А с кем же? – Хозяйка огляделась – вдруг в доме не прибрано, а посторонний человек в гости собрался.

Мастер же потянулся рукой к изголовью, где лежал его корд. Великан Тер-Ахар, доставив истекающего кровью сыщика, принес и все его оружие, в том числе и метательные ножи, и орионы, и даже арбалет покойного Ансельма.

Кельван уловил его движение. Усмехнулся.

– Каблучки стучат. Это кто-то из девочек.

Мастер кивнул. Слепому он доверял. В большинстве случаев слух его не подводил.

В дверь поскреблись.

Тилла подошла, потянула засов.

– Здравствуй, доченька! И тебе, Флана, доброго здоровья!

– Здравствуй, мамочка! – Лита расцеловала женщину в обе щеки. Они стояли друг напротив друга, маленькие, круглолицые, с одинаковыми добрыми улыбками на губах. Только одну жизнь состарила до срока – избороздила лицо морщинами, согнула спину, погасила глаза, – а вторую еще нет. – Здравствуй, папочка! Здравствуйте, господин!

– Так уж и господин! – усмехнулся Мастер. – Я вам теперь как родственник. Можешь считать меня дядей.

– Здравствуйте, фра Кельван, фрита Тилла, господин… – Вошедшая следом за подругой Флана сбросила на плечи капюшон легкого плаща, открыв огненно-рыжие локоны, присела, кланяясь.

– Здравствуй, девочка, – кивнул ремесленник, не бросая работы.

– Рад видеть тебя, Флана. – Мастер опустил ноги на пол, попытался встать, но скривился и, скособочившись, откинулся на стенку. – Судя по всему, вы пришли прощаться?

– Да. – Девушка вздохнула. – Завтра с рассветом уезжаем.

– Как? Уже? – Слезы потекли по лицу Тиллы.

– Бросила бы ты, доченька, свою фриту Эстеллу, – пробурчал слепец. – Тянет, демоны знают куда. Послать ее подальше, да и дело с концом…

– Не стоит посылать фриту Эстеллу, – негромко проговорил Мастер. – Жалко, я не имею права рассказать вам все, но совет дать могу. Не нужно спорить с Эстеллой. По крайней мере, пока я не встану на ноги. – Лицо его стало жестким. – Когда я снова буду владеть правой рукой, очень многие люди в Сасандре пожалеют, что начали торговать родиной оптом и в розницу. А пока терпите и молчите…

Лита горько вздохнула и наклонилась к уху матери.

Флана несколько раз быстро кивнула. Подошла, присела рядом с Мастером.

– Я очень благодарна вам. За Кира и за… За все, за все… Я думаю… Вот мы поедем следом за армией в Тельбию. Может, я его там встречу?

– А может, не только его? – прищурился сыщик. – Тот, второй парнишка, студент, с которым Кир подрался… Как его? Антоло, кажется?

– Антоло… – озадаченно подняла бровь Флана. – Что вы хотите сказать?

– Он тоже в армии. Всех заключенных в аксамалианскую тюрьму отправили в войска.

– Антоло терпеть не мог военных и войну.

– Сожалею, но его желания никто не спрашивал. И он, и его приятели сейчас служат Империи. Так что, быть может, повстречаетесь… Как будет называться ваш фургончик?

– «Запретные сладости». Гадость какая… – Девушка чуть не сплюнула, будто вместе с яблоком разжевала червяка. – Кто только придумал?

– Эстелла слишком хитрая, чтобы написать на фургоне «Роза Аксамалы». Хотя название и вправду пошлое.

Они помолчали.

– Я найду вас, – с уверенностью сказал Мастер. – Не сдавайся. Береги себя…

Сыщик говорил, говорил, а сам думал – сказать или не сказать ей о Берельме? В конце концов решил – не стоит. Уж лучше и в самом деле найти фургон с мерзким названием, и тогда Эстелла поплатится за все, а девочки… Девочки смогут сами решать свои судьбы. Но вначале нужно отдать кое-какие долги здесь, в столице.

– Ты помогла потянуть за ниточку… А ниточка не простая. Она ведет к сеятелям лжи, раздора и ненависти. Но, я думаю, они сами пожнут тот урожай, которым так стремятся засеять поле Сасандры. Родина наша устоит и станет только сильнее… А от всякой сволочи избавиться мы ей поможем.

Флана кивнула и улыбнулась.

– Поможем. Правда, мало нас… Да и кто мы такие? Сыщик…

– Бывший сыщик.

– Хорошо, бывший сыщик, шлюха из борделя, нарушивший присягу офицер…

– Нет. Не так. То, что ты перечислила, лишь видимость, корочка льда на водной глади. И наши враги думают так же. Но мы граждане Империи, величайшей страны нашего мира, простершейся на одну шестую часть суши. И мы не оставим ее в беде. Ни за деньги, ни за почести, а за любовь к родине мы будем противостоять врагам. Им этого не понять, и в этом их слабость. И в этом наша сила. Просто верь в нашу победу.

– Я верю. Во что-то же я должна верить?

– Вот и правильно. А теперь беги – видишь, как Лита глаза круглит около дверей? Ну, чисто совушка…

– Бегу. Спасибо за все…

Флана вскочила. Мимолетно коснулась губами щеки Мастера и убежала вслед за подругой.

В углу беззвучно плакала Тилла, утирая слезы передником.

Кельван скривился и смял в кулаке недоделанную фигурку кентавра.

Заступать в караул Антоло выпало во вторую стражу.

Шагая за сумрачным Дыкалом, который в эту ночь выполнял обязанности разводящего, табалец поглядывал на небо. Большая Луна в последней четверти. Поднялась на юге совсем недавно, а растущий ломтик Малой Луны уже скрылся за горизонтом – в этот день он должен был появиться сразу после заката. Привычный взгляд астролога выхватил красноватую звезду Рай-Шум, ярко-синюю Го-Дарит, двойную звезду Лумор. Они образовывали так называемый «летний треугольник», и по положению лун относительно него можно предсказать…

– Ох, ты!

Засмотревшись на небо, парень споткнулся и ткнул локтем в спину шагающего впереди Горбушки.

– Ты чо, озверел? – взвыл бывший побирушка. – Щас как дам!

– А ну тихо! – шикнул Дыкал. – Вы что это оба? В карауле или как? Вот погодите, завтра поговорим!

Солдаты переглянулись. Их взгляды не сулили ничего доброго. С сержантом, конечно, спорить себе дороже, но заехать в ухо ближнему… Почему бы и нет? Дыкал хмыкнул – он прекрасно все понял, но промолчал. Зашагал вперед, а парни потянулись за ним следом.

Вот и место, назначенное им для охраны.

У Антоло глаза полезли на лоб. Вот уж не думал, что придется побывать в шкуре надсмотрщика! После аксамалианской тюрьмы он возненавидел законы, лишающие людей свободы. Но сырая камера и зарешеченные окна гораздо человечнее колодок, как ни крути. Здесь же…

Между двух наспех вкопанных в бурую землю столбов застыл, скрючившись, кентавр. Его голова и кулаки торчали из отверстий в толстой, потемневшей от времени, доске, задние ноги, неестественно вытянутые, были привязаны к двум другим столбам, а вернее, кольям. Его поза живо напомнила Антоло закрепленных жеребчиков – в Табале коновалы предпочитали холостить коней в станках.

– Стой! Кто идет? – крикнул ломкий юношеский голос. Цыпа, не иначе.

– Свои, – лениво откликнулся Дыкал.

– Слово! – потребовал караульщик.

– Гроза.

– Засуха. Проходите.

Цыпа и Обельн не скрывали радости от того, что сменились с поста.

– Хоть бы уснул, нелюдь поганый, – тихонько пробурчал пожилой солдат на ухо студенту. – А то все зыркает глазищами-то…

– Разговорчики! – прикрикнул Дыкал. – Так! Ты станешь тут, а ты – тут. Смотреть в оба. Не ровен час, его дружки выручать вздумают.

– Разрешите вопрос, господин сержант? – Антоло занял место согласно приказу, одернул край рубахи, торчащий из-под панциря.

– Ну? – нахмурился Дыкал.

– Что ему будет?

Разводящий задумался, но ненадолго:

– Дык… Выпорют, я думаю. Полсотни палок любого буяна к разуму возвернут.

Антоло кивнул. Виды на будущее не слишком-то радужные, но все-таки не плаха и не каторга.

– К третьей страже ждите смену. Помните слово и отзыв. Старший – Ант, – бросил сержант напоследок.

Цыпа с Обельном ушли отдыхать, а новые часовые застыли у столбов. Пика в карауле не полагалась – только панцирь, шлем и меч.

Кентавр стоял молча, только с хрипом втягивал воздух широкими ноздрями. От него исходил крепкий дух конского пота, сдобренный ядреным перегаром. Смесь достаточно необычная. С пьяными лошадьми студенту не доводилось сталкиваться ни в отцовской усадьбе на табальских холмах, ни в просвещенной столице.

– Ишь, как от него шибает… – принюхался Горбушка. – Я бы сейчас не отказался от кружечки мьельского. А ты как?

Антоло промолчал, занятый своими мыслями. Да и, сказать по правде, напарник был ему противен. Как мохнатая гусеница – до дрожи и мурашек между лопатками.

– Я с кем говорю? – возмутился бывший попрошайка.

– Отстань, Ламон. Не положено в карауле болтать.

– Ишь ты! Болтать не положено! Какие мы правильные! – Горбушка напоказ потянулся и оперся плечом о столб. – Ну да, конечно! В карауле не положено есть, пить, курить трубку, разговаривать, садиться, ложиться… Что там еще? Напомни, а то я как-то запамятовал.

– Отстань. Сколько можно?

Ламон заскрипел зубами. Нелюбовь у них была взаимной и самой искренней.

– Шибко образованный, да? С нашим братом и говорить не хочешь?

– Твой брат в овраге дохлую корову глодает, – со злостью ответил студент. Нет, ну сколько можно цепляться? Так и подмывает дать липучке в ухо. А потом еще под зад сапогом. Для закрепления изученного. – Отстань, а? По-хорошему прошу.

– По-хорошему? – Горбушка схватился было за меч, но передумал. – Не хочешь человеком быть – не надо. Стой хоть до утра! – Он гордо одернул перевязь с мечом, прошелся перед Антоло. Вперед, потом назад. Глянул с нескрываемым превосходством. Вот, мол, я какой! На армейские порядки плюю и тем горжусь. А что? Ведь не побежишь же ты жаловаться? Хоть и грамотей университетский, а понятие о солдатской взаимовыручке имеешь.

Антоло отвернулся. Поглядел на хрипящего кентавра. Как тут не мучиться, когда колодка рассчитана на человека, а конечеловек гораздо выше, если мерить по макушкам. Потому согнули его в баранку. Да еще и отверстие под шею тоже рассчитано на обычного человека. Вот и выходит, что кентавр попросту задыхается. То-то и взгляд у него из-под полуопущенных век такой замутненный. Не только вчерашний перепой сказывается, но и недостаток воздуха. Помочь бы… Хотя бы чуть-чуть раздвинуть колодку, а то ведь чего доброго и отдаст душу Триединому до утра.

Горбушка тоже заинтересовался арестантом. Обошел его пару раз, беспечно насвистывая, будто и не в карауле, а на прогулке по городу. Почесал затылок, сдвинув козырек шлема на глаза. Пробормотал под нос:

– А ведь как стоит… Как стоит! Залюбуешься! Ишь ты…

Он остановился позади кентавра, напротив мощного крупа и притянутых к столбам ног.

– Эх, а ведь у меня уж месяца три бабы не было…

Антоло не понял сразу, что он имеет в виду, но Горбушка не заставил себя расспрашивать – он и в обычной обстановке отличался словоохотливостью. Можно даже сказать, излишней болтливостью.

– Чо вылупился? – заметил он удивленный взгляд студента. – Ты ж грамотный – понимать должон. Я, может, еще детям хвастать буду и внукам – конежопого, мол, отжарил! Прямо в конскую задницу…

– Ты в своем уме? – не выдержал Антоло. – Соображаешь, что делаешь?

– А то? Конечно, соображаю, – осклабился Ламон. – Мы хоть в увине… унире… уверниститетах не обучались, а кой-чего мозгами варим.

– Но если варишь мозгами своими, то должен понимать, что, во-первых, ты же в карауле, а во-вторых, это же противоестественно…

– Чего? – скривился Горбушка. – Сильно умный, что ли? Шел бы ты умник…

Он решительно задрал подол рубахи, нашаривая гашник штанов.

«Это же какой-то бред, – подумал Антоло. – Этого просто не может быть…»

Он видел, как напряглись и заиграли мускулы под короткой шерстью на спине кентавра, как вздыбилась грива. Услышал, как заскрипели колья – вот-вот хрустнут или выскочат из земли. Но нет, окраинцы, связывавшие конечеловека, работали на совесть.

Горбушка плюнул на ладонь…

И тут студент не выдержал. Четыре шага, разделявшие его и Ламона, Антоло преодолел одним прыжком. Добавляя к взмаху руки разворот корпуса, ударил в подбородок. Конечно, аксамалианский нищий, выросший в порту и трущобах Нижнего города, в драках толк знал. Видно, бил других не единожды, да и с более сильным противником встречался много раз. Он успел чуть-чуть развернуть голову, давая кулаку соскользнуть, но запутался в спущенных до колен штанах и упал. И тут же скорчился, закрывая голову руками и подтянув колени к животу, противный и жалкий одновременно. Антоло пнул его по голому заду каблуком.

Звук получился смешным – немного похожим на шлепанье теста, а немного на пощечину. Последнее сравнение, неожиданно пришедшее в голову, так насмешило студента, что он махнул рукой и оставил напарника в покое. Вернулся на свое место у столба. Сердце еще колотилось, усиленно гоняя кровь, легкие горели словно после пробежки, но злость улеглась. Да и как можно злиться на такое отребье? Презирать – да. Но злость – слишком сильное чувство, его нужно приберегать для достойных врагов.

– Спасибо… – негромкий и хриплый голос, прозвучавший над самым ухом, заставил студента отшатнуться, стискивая ладонью рукоять меча.

В первые несколько мгновений он моргал и ошалело оглядывался по сторонам, пока не понял, что звук «и» в услышанном слове слишком длинный и дрожащий, словно ржание.

Кентавр? Точно, он.

– Ты понимаешь нашу речь? – ничего умнее этого вопроса не пришло парню в голову.

– Немного.

И опять раскатистый, похожий на ржание звук. На этот раз – «г». У него получилось – «немног-г-г-го».

– Ух ты! – по-мальчишески восхитился Антоло, но вспомнил, что его только что поблагодарили. – Не стоит…

– Стоит. Для степного воина это хуже смерти.

– Да чего там… – пожал плечами студент. – Обычаи моей страны тоже не одобряют мужеложства, а тем более… – Он хотел сказать – скотоложства, но постеснялся. Все-таки не с быком или мулом разговаривает. Кентавры хоть и отличаются от людей, а все же существа мыслящие.

– Свобода и честь… – Конечеловек словно и не слышал его запинки. – Две великие ценности. Честь ты мне сохранил… – Руки, плечи и спина вновь напряглись, пробуя на прочность колодку. – А свобода…

– Ты понимаешь, – смущенно проговорил солдат. – Я не могу. Ведь ты нарушил… Я имею в виду… – Он совсем запутался и запнулся, моргая и стараясь не смотреть кентавру в глаза.

Конечеловек тоже молчал. Дышал с хрипом и присвистом, как запаленная лошадь. Как бы то ни было, а унижаться просьбами он не собирался. Гордый сын Степи. Прирожденный воин, но, вместе с тем, гуляка и буян.

Лежащий на земле Горбушка заворочался, подтянул штаны, смешно приподнимая задницу. Встал на ноги. Подобрал свалившийся во время драки шлем. Покрутил его в руках. Бросил косой взгляд на Антоло, всхлипнул:

– Совсем озверел…

– Иди на место! – отмахнулся табалец. – Глаза б мои тебя не видели!

– Иду, иду… – скороговоркой зачастил Ламон. – Я чо? Я ничо… Я человек спокойный, тихий…

Сутулясь, как побитый кот, он прошел мимо Антоло и вдруг прыгнул на студента, обхватил его поперек туловища и толкнул спиной на столб. Молодой человек не ожидал нападения, а потому не сумел удержаться на ногах. Воздух покинул легкие, острой болью отозвался хребет между лопатками. Горбушка, развивая успех, боднул Антоло в подбородок, а потом два раза ударил кулаками в живот.

– Чтоб ты сдох… – шипел нападающий. – Убью… Убью… Убью!

Антоло вяло отмахнулся, мазнул Ламона по щеке. Тот зарычал и ударил студента коленом в пах. К счастью, попал в середину бедра. Тоже больно, хотя и не так…

С внезапно вернувшейся яростью Антоло отпихнул от себя противника. Сунул кулак прямо в оскаленный ненавистью рот. Горбушка хрюкнул, но продолжал переть, словно бык на красную тряпку. Студент поднырнул под его руку, ударил под ребра и, схватив за ворот, бросил на тот самый столб, о который его только что припечатали спиной.

– А-а-а! – заорал, разворачиваясь, Горбушка. Со струйкой крови, стекающей с разбитой нижней губы, он казался мифическим чудовищем – ламией или брухой. – Убью, подлюка!

Бывший побирушка схватился за меч, потянул его из ножен. Антоло внутренне съежился, не зная как быть. Сражаться с однополчанином он не собирался. Да и что потом объяснять командирам? Нарушили караульный устав… Но и подставлять голову под клинок полудурка, свихнувшегося от злости, он не хотел. Вот задачка! Какому профессору под силу ее решить?

И тут он заметил, что Ламон бросил меч и закинул обе руки за голову, выгибаясь и встав на цыпочки. А совсем рядом, в каком-то локте, горели мстительным огнем широко распахнутые глаза кентавра. Он, несомненно, как-то удерживал солдата. Но как? Это со скованными руками, зажатой в колодку головой?!

– Заснул? – неожиданно проговорил степной воин. – Прибей ег-г-г-го!

А ведь и правда, сколько можно ждать? От Горбушки только шум и беспокойство. Как еще весь лагерь не сбежался?

Прибить, не прибить…

Антоло вдохнул поглубже и изо всех сил ударил Ламона в подбородок.

Получилось!

Глаза солдата закатились, ноги обмякли, и он осел кулем в пыль.

Кентавр пошевелил пальцами – оказывается, он схватил Горбушку сзади за волосы и тем самым придержал его.

– Ломай замок, – решительно проговорил степняк.

– Зачем? – охнул Антоло, озираясь по сторонам.

– Я знаю устав имперского войска. А ты?

Парень кивнул. Верно. Сколько разделов устава он уже нарушил? И не сообразить сразу. Теперь самое меньшее наказание, которое его может ждать, – порка кнутом у столба. Десять ударов. А если господин капитан сочтет, что он первый начал, или поверит Ламону, который наверняка будет обелять себя и вешать всех котов на противника, то по закону военного времени… Страшно даже подумать.

– Вместе убежим, – будто услышал его мысли кентавр. – По одиночке пропадем.

– А как же…

– Дело твое.

Четвероногий гордо замолчал.

Антоло подумал… и вытащил меч. Как будто в омут бросился с обрыва вниз головой.

Ремни, притягивающие ноги кентавра к столбам, много времени не отняли. Конечеловек взбрыкнул, отбрасывая ошметки кожаных полосок. Ударил копытом.

– Ну же!

С замком, соединяющим половины колодки, пришлось повозиться. Ломая дужку, Антоло погнул меч. Дрянную сталь, если сказать честно, поставляли имперской армии.

– Сво… – хотел закричать кентавр, но одумался и сказал вполголоса: – Свобода!

Он подпрыгнул на всех четырех, взмахивая в воздухе задними ногами, а руками сотворил неприличный жест, повернувшись в ту сторону, где должен был располагаться шатер полковника, благородного господина т’Арриго делла Куррадо.

– Меня зовут Желтый Гром. Я из клана Быстрой Реки.

– Антоло. Я из Табалы. Местечко Да-Вилья.

– Бежим?

Студент обреченно кивнул. Что еще остается? Или в бега, или самому голову в петлю сунуть, чтобы не доставлять лишних хлопот товарищам.

После Антоло восстановил в памяти события той ночи и понял, что самостоятельно, без помощи опытного воина и разведчика, кем мог заслуженно считать себя Желтый Гром, ни за что не смог бы выбраться из охраняемого лагеря. Они крались мимо палаток со спящими солдатами, между составленными в «шалаши» копьями, обходили редкие караулы.

«Только бы окраинцы не проснулись раньше срока, – молил табалец удачу. – Наши пехотинцы – разгильдяи редкие, а вот всадники с юга – другое дело… К тому же у них сторожевые коты…»

Представляя себе палевые клыкастые морды, горящие глаза, прижатые уши, Антоло всякий раз невольно сжимал рукоять меча, отобранного у бесчувственного Ламона, – свой, гнутый, он бросил у колодки.

Вот и опушка леса. В отличие от светлых и прозрачных березняков Табалы и сребролистых тополей Вельзы, склоны тельбийских холмов покрывали сероствольные бучины и мрачные грабняки. Хвала Триединому, в здешних лесах почти не рос подлесок – слишком уж темно, какие побеги выживут? Лишь один раз Антоло с разбегу влетел в заросли шиповника – изодрал руки и выглядывающие из-под доспеха полы одежды.

Кентавр рысил с грацией, доступной только животному, проводящему полжизни в быстрой скачке. Кажется, даже позевывал на бегу. Антоло так и подмывало попроситься к нему на хребет. И останавливала вовсе не боязнь обидеть спутника, а самая простая неуверенность в себе. Ездить верхом ему доводилось раз или два в жизни, да и то лет десять назад, если не раньше.

Половина Большой Луны продолжала светить – она зайдет под утро.

Бег продолжался. Как тут не помянуть добрым словом Дыкала и пробежки вокруг учебного лагеря с полной выкладкой?

Под черепушкой билась одна мысль. И уже не «уйдем – не уйдем», как можно было ожидать, а «выдержу – не выдержу». Сердце колотилось о ребра, грозя разорваться на мелкие кусочки.

– Долго еще? – задыхаясь, прохрипел студент непослушным горлом.

– До рассвета. Там передохнем, – снисходительно пояснил конечеловек, слегка наклонив голову. – Немного. Потом побежим снова. Тогда уйдем…