Текст книги "Царский декамерон. От Николая I до Николая II"

В. Н. Балязин
Царский декамерон. От Николая I до Николая II

Глава одиннадцатая
Николай I

Новелла сто двадцать вторая
«Вступаю на престол ценою крови моих подданных»

27 ноября 1825 года великий князь Николай Павлович, получив извещение о смерти Александра, в тот же день созвал Государственный совет, который согласился с тем, что престол должен перейти к Константину. И Николай, первым из присутствовавших, принес присягу Константину, а на следующий день был издан указ о повсеместной присяге новому императору. Однако Константин решительно отказался от престола, заявив, что императором он признает Николая и присягает ему на верность.

Пока курьеры носились между Варшавой и Петербургом, отношение к произошедшему было неоднозначным – Москва 30 ноября присягнула Константину, а в Петербурге дело отложили до 14 декабря. По-разному восприняли вопрос о престолонаследии и в провинции.

12 декабря Николай получил от Дибича письмо из Таганрога, где подробно рассказывалось о заговоре в армии и созданных там тайных обществах. Отношение Николая к этому сообщению оказалось диаметрально противоположным тому, какое проявил Александр, оказавшись в аналогичной ситуации тремя годами раньше. Ко всему прочему, в этот же самый день к Николаю явился поручик лейб-гвардии Егерского полка Л. И. Ростовцев и предупредил о готовящемся вооруженном выступлении в столице, не называя, правда, имен заговорщиков.

Николай немедленно познакомил со всем этим Санкт-Петербургского Военного губернатора М. А. Милорадовича, начальника штаба Гвардейского корпуса А. Х. Бенкендорфа и князя А. Н. Голицына, одного из трех доверенных лиц Александра I, посвященного в тайну пакета, хранящегося в алтаре Успенского собора. Как только совещание закончилось, из Варшавы прибыл курьер, привезший письмо от Константина с окончательным отказом от трона.

На следующий день, 13 декабря, был составлен манифест, помеченный, впрочем, 12 декабря, о вступлении на престол Николая I. В манифесте приводились и основания этого решения – воля Александра, высказанная и зафиксированная им в октябре 1823 года в известном письме, оставленном в Успенском соборе. Кроме того сообщалось и о ряде писем Константина, Николая, о грамотах Александра и Константина, где наследником престола признавался Николай, а цесаревичем его старший сын Александр.

О том, что Александр стал цесаревичем, сообщил семилетнему мальчику флигель-адъютант Николая А. П. Кавелин. Мердер, присутствовавший при этом, вспомнил, что когда Кавелин зачитал Александру официальный текст Манифеста, впечатлительный и сентиментальный мальчик заплакал.

Присяга Николаю началась утром 14 декабря. В семь часов утра присягнули Сенат и Синод, а чуть позже начали приводить к присяге и полки петербургского гарнизона. Этим-то и воспользовались члены тайных революционных организаций и объявили верность ранее принесенной присяге, – государю императору Константину Павловичу, а обнародованный Манифест от 12 декабря, – противозаконным. Первым вышел из казарм лейб-гвардии Московский полк, а следом за ним – лейб-гвардии Гренадерский. Чуть позже – часть морского Гвардейского экипажа. Все эти войска сошлись на Сенатской площади и к ним примкнули офицеры некоторых других полков, а также немало сочувствовавших штатских.

Узнав о начале мятежа, Николай и Александра Федоровна уединились в церкви Зимнего дворца и там на коленях у алтаря поклялись умереть на троне. Николай говорил потом, что он примирился с мыслью о возможной скорой смерти, но высшее внушение говорило ему, что у него нет права оставить престол, – так, во всяком случае, рассказывал царь писателю и путешественнику маркизу де Кюстину в 1839 году.

Николай, выйдя из церкви, оставил Александру Федоровну в глубине дворца, а сам возглавил действия по подавлению мятежа, быстро и энергично мобилизовав почти все другие воинские части столичного гарнизона. Пока мятежники неподвижно стояли, выстроившись в каре, Николай сосредоточивал против них и конницу и артиллерию, послав сначала на уговоры любимца солдат, соратника Суворова и Кутузова, храбреца Милорадовича. Опасаясь, что Милорадович может увлечь солдат за собой, отставной поручик П. Г. Каховский, пришедший на площадь с Гвардейским экипажем, смертельно ранил Милорадовича и вслед за тем – командира Гренадерского полка полковника Стюрлера. Когда Милорадовича отнесли в подъезд одного из домов, он спросил хирурга, вынувшего из его тела пулю: – «Ну что? Пистолетная, или ружейная?» И когда хирург ответил: – «Пистолетная», – Милорадович улыбнулся, довольный: «Я так и знал, – солдат не стал бы стрелять в меня». Умирая, Милорадович велел всех своих крестьян отпустить на волю.

Не поддались мятежники и на уговоры митрополита Серафима. Тогда в три часа дня Николай бросил в атаку Конную гвардию и кавалергардов, но из-за сильной гололедицы и встречного ружейного огня кавалеристы успеха не добились. Перелом в ход сражения принесла артиллерия – четыре орудия, открыв огонь картечью, пробили в каре бреши, расстроив ряды восставших, бросившихся бежать по невскому льду. По бежавшим открыли ружейный огонь и начали бить по льду ядрами. Сохранились свидетельства, что к одному из последних полков, все еще недвижно стоявших на площади, выехал Николай и крикнул: «На колени!» Солдаты повиновались, и тогда царь скомандовал вернуться в казармы.

А в то время, когда Николай был на площади, обе императрицы ожидали его в Голубой гостиной Зимнего дворца. Александра Федоровна волновалась необычайно сильно, в то время как императрица-мать сохраняла полное спокойствие. Все царские дети (а было их уже четверо – Александр и три его сестры – Мария, Ольга и Александра) жили в Аничковом дворце. Девочек решили оставить на месте, а за Александром поехали Кавелин и Мердер. Забрав мальчика и посадив его для конспирации в обычную извозчичью карету, Александра подвезли со стороны набережной к Зимнему дворцу и привели в Голубую гостиную. Увидев сына, мать обняла его, и мальчик почувствовал, как дрожат ее руки.

Через некоторое время стрельба прекратилась, и вдруг все сидящие в гостиной услышали дробь барабанов. Все заулыбались, понимая, что идет император. Эту сцену семилетний цесаревич запомнил на всю жизнь. Возвратившись во дворец, Николай увидел, что у императрицы из-за пережитых волнений начала трястись голова, и эти конвульсии не проходили у нее до конца жизни. А когда она испытывала моральные или физические страдания, болезнь обострялась.

Когда Николай и Александра Федоровна встретились впервые после мятежа, оба они были потрясены до крайности. Императрица упала на грудь мужа, и сам Николай почувствовал состояние близкое к обмороку. Воскликнув: «Какое начало царствования!» – император пошатнулся и упал на руки одного из приближенных.

Вечером 14 декабря, когда в Зимний дворец начали привозить первых арестованных, Николай писал командующему 2-й армией графу Остен-Сакену: «Любезный граф! Что могу сказать вам? Я ваш законный государь, и Богу было угодно, чтобы я стал самым несчастливым из государей, потому что я вступил на престол ценою крови моих подданных! Великий Боже, какое положение!» Те же самые чувства почти в тех же словах излил он тогда же и в письме к Константину Павловичу.

Правда, с течением времени Николай переосмыслил свое отношение к событиям 14 декабря 1825 года, по-новому оценив и свои собственные действия, но для этого потребовалось и много времени и немало размышлений. О том, каким виделось ему все случившееся тогда в Петербурге, рассказал в своей книге «Россия в 1839 году» Астольф де Кюстин, передававший свою беседу с Николаем следующим образом:

– Уже начало царствования обеспечило вам справедливые похвалы, а во время холеры вы поднялись еще на гораздо большую высоту. При этом, втором восстании вы проявили ту же власть, но сдержанную благородной преданностью человечеству. Силы никогда не покидали вас в минуты опасности.

– Вы воскрешаете в моей памяти минуты, без сомнения, лучшие в моей жизни, но казавшиеся мне тогда самыми ужасными.

– Я понимаю это, ваше величество. Чтобы покорить природу в себе и других, необходимо усилие…

– Страшное усилие, – прервал меня государь. – Отчет, в котором отдаешь себе лишь много позже.

– Да, но в это время чувствуешь себя вдохновленным.

– Я этого не чувствовал, я исполнял лишь свой долг. В подобных случаях никто не может знать заранее, что он скажет. Бросаешься навстречу опасности, не спрашивая себя, как из нее выйдешь.

А в тот день, вернувшись с Сенатской площади, Николай взял Сашу за руку, и одетого в гвардейскую форму, вывел во двор Зимнего дворца, где стоял верный ему гвардейский саперный батальон, шефом которого был он сам. И это запомнил Саша. Казалось бы, слезы матери, всеобщее волнение, окружавшее его в Зимнем дворце, волнение столь необычное в сдержанной на проявление чувств царской семье, должны были заронить в его сердце ненависть к тем, кто стал причиной всего этого и заставил всех его ближних несколько часов трепетать за жизнь отца. Однако же этого не произошло… Через пять лет после тревожного дня 14 декабря, уже в 1830 году, отец как-то зашел на урок к сыну и стал слушать, как Жуковский рассказывает ему о событиях декабря 1825 года. Когда рассказ был окончен, Николай спросил: «Саша, как бы ты наказал их?» И мальчик, потупив глаза, тихо ответил: «Я бы простил их». А еще через семь лет после этого Александр первым из русских цесаревичей поехал в Сибирь.

Он не только с симпатией и интересом отнесся к декабристам, все еще отбывавшим наказание, но, возвратившись в Петербург, предстал перед отцом горячим их заступником, просившим помиловать бывших бунтовщиков и отпустить на свободу…

Встреча с де Кюстином происходила 14 лет спустя, но в тот вечер, – 14 декабря 1825 года – еще не остыв от только что полученных впечатлений, Николай был, несомненно, искренен с самыми близкими себе людьми – Константином и Остен-Сакеном. Да и как не быть искренним: ведь такое начало царствования даже из самых простых прагматических соображений действительно сильно вредило ему, а, кроме того, ставило лицом к лицу с темной, таинственной и необузданной силой российских карбонариев. И потому Николай решил лично удостовериться во всем случившемся и из первых рук узнать правду, какой бы ужасной она ни была.

Как только в Зимнем появились пленные заговорщики, он сам начал допрашивать их, взяв себе в помощники начальника штаба 1-й армии генерала К. Ф. Толя, так как все офицеры Санкт-Петербургского гарнизона входили в ее состав, и генерала В. В. Левашова, четыре года назад возглавлявшего Военный суд по делу о возмущении в Семеновском полку.

Одними из первых были приведены К. Ф. Рылеев, князь Е. П. Оболенский, князь С. П. Трубецкой. Оболенский к концу дня возглавил командование всеми силами мятежников, а Трубецкой, хотя и не явился на площадь, но накануне восстания был назначен диктатором. Первых арестованных Николай допрашивал до полудня 15 декабря, а затем приказал создать Особый комитет для следствия о тайных обществах, вскоре названный Следственной комиссией, в который вошли великий князь Михаил Павлович и еще девять генералов и генерал-адъютантов. Председателем же был назначен Военный министр А. И. Татищев.

30 мая 1826 года следствие было закончено и через день создан Верховный уголовный суд под председательством светлейшего князя П. В. Лопухина, состоявший более чем из шестидесяти членов, представлявших Сенат, Государственный совет и Синод. Перед судом предстал 121 декабрист. Окончательное решение о мере наказания преступников принимал Николай. Он смягчил первоначальный приговор Верховного суда, оставив смертную казнь пяти осужденным, вместо тридцати шести приговоренных судом. Остальные обвиняемые были осуждены к разным срокам заключения – вплоть до вечной каторги, – а большинство разжаловано в рядовые и разослано по отдаленным гарнизонам. Из солдат, участвовавших в восстании был создан сводный гвардейский полк двухбатальонного состава и уже в феврале 1826 года отправлен на границу с Персией, где вскоре началась война.

Утвердившись у власти, Николай должен был подумать и о коронации. Но прежде чем она произошла, было решено довести до конца процесс над декабристами. 13 июля 1826 года главные заговорщики – П. И. Пестель, К. Ф. Рылеев, П. Г. Каховский, М. П. Бестужев-Рюмин и С. И. Муравьев-Апостол – были повешены, а остальные остались в казематах, ожидая этапа в Сибирь.

После этого начались сборы к отъезду в Москву, и к середине августа вся августейшая фамилия прибыла в Первопрестольную.

Новелла сто двадцать третья
Кому же достался российский трон?

25 июня 1826 года Николаю исполнилось тридцать лет. Он родился в последний год царствования Екатерины Великой, скончавшейся через четыре месяца после его рождения. Его воспитанием и первоначальным образованием занимались сначала три дамы – баронесса Шарлотта Карловна Ливен, шотландка мисс Лайон и гувернантка при нем и его младшем брате Михаиле, родившемся через два года, – Юлия Федоровна Адлерберг, урожденная графиня Багговут. Вскоре ее сын, бывший на пять лет старше Николая, Владимир Адлерберг, стал товарищем детства великих князей4. Наибольшее влияние на Николая оказала в детстве мисс Лайон. Она отличалась смелостью, решительностью и прямотой, не боясь возражать даже императрице Марии Федоровне. Она старалась передать эти качества характера своему воспитаннику, прививая ему и некоторые собственные симпатии и антипатии. Из-за того, что мисс Лайон в 1794 году оказалась свидетельницей ужасов восстания в Варшаве, Николай на всю жизнь стал ненавистником поляков и евреев, возненавидев и вообще всякий мятеж, и неповиновение власти. Как это ни парадоксально, но именно шотландка Лайон научила будущего императора и первым православным молитвам на русском языке.

С 1800 года главным воспитателем Николая и Михаила стал директор Сухопутного кадетского корпуса, генерал Матвей Иванович Ламздорф, сурово и даже жестоко обращавшийся со своими воспитанниками. Он нередко бил великих князей линейками, ружейными шомполами и пр. «Не раз случалось, что в своей ярости он хватал великого князя за грудь или воротник и ударял его об стену так, что тот почти лишался чувств. Розги были в большом употреблении, и сечение великих князей не только ни от кого не скрывалось, но и заносилось в ежедневные журналы».

Кроме М. И. Ламздорфа, воспитателями великого князя были назначены генерал-майор Н. И. Ахвердов, два полковника – П. И. Арсеньев и П. П. Ушаков. Обучали его Закону Божьему, языкам – русскому, французскому, английскому, немецкому, латыни и древнегреческому, – арифметике, русской истории, географии, артиллерии, инженерному искусству, музыке, рисованию, танцам, фехтованию и верховой езде.

Этими науками и искусствами мальчик занимался до пятнадцати лет, а потом и к нему и к Михаилу были приглашены профессора, читавшие университетские курсы логики и морали, политических наук, юриспруденции, военного управления, государственного хозяйства, духовного управления – народного просвещения и финансов. Ученик великого математика Эйлера – академик Логгин Юрьевич Крафт и профессор Н. И. Вольгемут стали знакомить великих князей с высшей математикой, опытной и теоретической физикой, механикой и технологией для того, чтобы сделать из Николая профессионального военного инженера. Эти занятия достигли цели – и из него вышел хороший, знающий инженер, и, вопреки сложившемуся ходульному о нем мнению, неплохо образованный человек. Его любимыми занятиями стали рисование, гравировка по металлу, игра в шахматы, верховая езда, но более всего – военные игры, смотры, парады и разводы, которыми он готов был заниматься с утра до вечера.

Современники, знавшие его с детства, утверждали, что характер у Николая был довольно сложный: сердечность и прямота сочетались в нем с жестокостью и резкостью. Был он вспыльчивым, скорым в решениях, шумным и веселым в игpax с товарищами, но серьезным и задумчивым наедине с самим собой.

В 1810 году специально для Николая и Михаила сформировали лейб-гвардии Дворянскую роту из воспитанников Пажеского корпуса, который с 1802 года был привилегированным военно-учебным заведением. Рота эта напоминала «потешные» Петра I, и Николай в ней носил чин штабс-капитана, был ротным адъютантом и командиром полувзвода. Пажи несли караульную службу в Зимнем дворце, участвовали в разводах и придворных церемониях. Николай, которого именовали «Романов 3-й», с самого начала увлекся военной службой, особенно ее парадной стороной, и всю жизнь с гордостью называл себя «ротным командиром», добиваясь, от всех, кто ему служил, соблюдения строгой военной дисциплины. С тех пор фронт и армия стали его всепоглощающей страстью, главным делом и любимым занятием всей его жизни.

Когда началась война 1812 года, Николаю было 16 лет, а Михаилу – 14. Братья, конечно же, просились в действующую армию, но императрица-мать не отпустила их.

Только 5 февраля 1814 года, когда союзники были уже на территории Франции, им разрешили отправиться на войну. Вместе с ними отправилась в путь и небольшая свита, возглавляемая Ламздорфом. На первых порах поездка была чисто увеселительной: они посетили Веймар, где жила их старшая сестра – герцогиня Саксен-Веймарская, Мария Павловна, а затем уехали в Брухзал, где у своей матери гостила императрица Елизавета Алексеевна – жена их старшего брата императора Александра I. И только в мае оказались они в Париже, уже полтора месяца оккупированном союзниками.

Пробыв в столице Франции до начала июня, братья – через Брюссель, Гаагу, Амстердам, Заандам и Берлин – вернулись в Россию. Повсюду осматривали они достопримечательности, а в Берлине Николай познакомился со своей будущей женой, дочерью прусского короля Фридриха-Вильгельма III – принцессой Фредерикой-Луизой-Шарлоттой-Вильгельминой.

Однако недолго пробыли они в Петербурге. Как только стало известно, что Наполеон бежал с Эльбы, армии союзников двинулись в поход. Вместе с ними шла и русская армия, а следом за нею и оба великих князя, сопровождаемые и на сей раз генералом Ламздорфом, а после того, как прибыли они в русскую Главную квартиру, размещавшуюся в Гейдельберге, их опекуном и руководителем стал герой Отечественной войны, генерал-адъютант Петр Петрович Коновницын.

Вместе с императором Александром двинулись они к Парижу и въехали туда через день после императора 29 июня 1815 года. Великие князья уехали из Парижа через три месяца и, снова, как и за год до этого, объехав нескольких своих августейших родственников, направились в Берлин.

На сей раз, 23 октября, в Берлине состоялась помолвка Николая с Шарлоттой. А после того, как возвратились они из-за границы, императрица-мать и Александр I решили отправить Николая в его первое большое путешествие по России. Мария Федоровна с помощью В. П. Кочубея составила маршрут, общую программу и частности предстоящего путешествия для ознакомления ее сына с принципами управления провинцией. Сопровождающим Николая был назначен генерал-адъютант П. В. Голенищев-Кутузов. 9 мая 1816 года Николай выехал из Петербурга и через Лугу и Великие Луки проехал в Витебск, Смоленск, Бобруйск и Чернигов. Оттуда его путь пролег на Украину – в Полтаву, Екатеринослав, Харьков, Елизаветград, Николаев, Одессу и Херсон. Затем через Симферополь и Севастополь Николай проехал по Южному берегу Крыма в Керчь, а оттуда через Воронеж, Курск, Орел, Тулу и Москву 26 августа возвратился в Петербург. Не успев отдохнуть после четырехмесячного путешествия, Николай вновь отправился в поездку – на сей раз в Англию. Однако маршрут был составлен таким образом, что путь в Лондон пролегал через Берлин, где знатного путешественника ждала очаровательная молодая невеста и ее родственники.

13 сентября Николай уже выехал из Павловска, но пробыв в дороге всего восемь дней, на три недели остановился в Берлине, все более убеждаясь, что сделанный им брачный выбор – совершенно правилен.

Из Берлина Николай поехал – по сложившейся уже традиции – во владения своих сестер – в Веймар, к Марии Павловне, и затем – в Брюссель, где обосновалась его любимая сестра и друг его детства, Анна Павловна, ставшая к этому времени женой наследника голландского престола Вильгельма Оранского, а уже отсюда морем из Кале в Лондон.

В Англии Николай пробыл с 6 ноября 1816 года по 3 марта 1817. Полугодовое пребывание позволило ему многое увидеть в этой стране и завязать хорошие, дружественные связи, к использованию которых он впоследствии иногда прибегал, добиваясь поставленных перед собой целей. Он осмотрел многие города и местности Англии и Шотландии и особенно подробно Лондон, где его гидом был герцог Веллингтон, победитель Наполеона при Ватерлоо.

В Петербург Николай ехал через Францию, Голландию и Германию, еще раз остановившись в Берлине на три недели. Его биографы отмечали, что теперь был он принят прусской королевской четой, как член семьи, ибо через два месяца должна была состояться его свадьба с Шарлоттой.

25 июня 1817 года – в день рождения Николая – в Петербурге состоялось обручение, а 1 июля – в день рождения Шарлотты – в церкви Зимнего дворца было произведено и венчание.

Видевший Николая в это время лейб-медик принца Кобургского, доктор Штокмар, так описывал его: «Это – необыкновенно пленительный юноша. Он высок, худ и прям, как сосна. Его лицо – юношеской белизны, с необыкновенно правильными чертами лица, красивым, открытым лбом, красиво изогнутыми бровями, необыкновенно красивым носом, изящным маленьким ртом и тонко очерченным подбородком».

Обращая внимание уже не на внешность Николая, а на его душевные и человеческие качества, наш соотечественник, известный писатель-мемуарист Ф. Ф. Вигель, писал: «Два года провел он в походах за границей, в третьем проскакал он всю Европу и Россию и, возвратясь, начал командовать Измайловским полком. Он был несообщителен и холоден, весь преданный чувству долга своего; в исполнении его он был слишком строг к себе и к другим. В правильных чертах его белого, бледного лица видна была какая-то неподвижность, какая-то безотчетная суровость. Тучи, которые в первой молодости облегли чело его, были как будто предвестием тех напастей, которые посетят Россию во дни его правления… Сие чувство не могло привлекать к нему сердце. Скажем всю правду: он не был любим».

Сразу же после женитьбы – 3 июля 1817 года – Николай был назначен на только что учрежденную должность генерал-инспектора по инженерной части. Николай со всей серьезностью отнесся к этому важному, большому и новому делу и шаг за шагом сосредоточил в своих руках все управление инженерными войсками. Он добился учреждения Ученых комитетов по инженерной, артиллерийской и квартирмейстерской частям, преобразовал Инженерную школу в Главное инженерное училище, ликвидировал инженерный штат в 14 из 54-х крепостей, которые из-за расширения границ оказались в глубинах империи, упорядочил и ввел в систему обучение в инженерных войсках – от рядовых до штаб-офицеров, сформировал учебный саперный батальон и возродил конную инженерную службу, основателем которой в 1812 году был М. И. Кутузов.

Одновременно с исправлением должности генерал-инспектора инженерной части, Николай был назначен командиром 2-й гвардейской бригады, затем – командиром 2-й гвардейской дивизии и, наконец, введен в состав Государственного совета, хотя в последнем своем качестве добился гораздо меньших успехов, чем на военном поприще.

Несравнимые по масштабу посты генерал-инспектора и командира гвардейской бригады, все же и в последнем случае предоставляли Николаю важные и интересные возможности непосредственного наблюдения за жизнью гвардейского офицерства. «По мере того, – писал он, – как я начал знакомиться с своими подчиненными и видеть происходившее в других полках, я возымел мысль, что под сим, то есть военным распутством, крылось что-то важное… Вскоре заметил я, что офицеры делились на три разбора: на искренне усердных и знающих, на добрых малых, но запущенных, и на решительно дурных, то есть говорунов, дерзких, ленивых и совершенно вредных». Эти-то «совершенно вредные», «дерзкие говоруны» и стали, преимущественно, будущими декабристами.

Ощущение готовящегося мятежа, а, по меньшей мере, какой-то неясной, но тревожной опасности, не покидало Николая ни на час. Оставаясь старшим представителем императорской фамилии, когда Александр I уезжал за границу, он находил подтверждение своим опасениям и в других проявлениях того, что его угнетало. Все это происходило в условиях добровольного самоустранения старшего брата Константина от петербургских дел и уединения со своей второй женой в Варшаве.

И хотя смерть Александра I была для Николая, как и для всех других, большой неожиданностью, открывшаяся перед ним перспектива получения трона такой неожиданностью не оказалась, о чем нам хорошо известно из предыдущей книги.

Кроме того, следует иметь в виду и то, что лавина государственных дел, внезапно обрушившаяся на него после смерти Александра, не застала Николая врасплох. Он был трудолюбив, педантичен и упорен и считал работу над канцелярскими бумагами одной из важнейших своих задач. Николай внимательно следил за течением внешнеполитических дел, не оставлял втуне дела внутренние, многие часы проводил на смотрах и в казармах и регулярно вел следствие над декабристами.

Допросы руководителей и наиболее образованных и умных мятежников давали Николаю больше, чем чтение докладов министров, ибо в показаниях бунтовщиков была голая, ничем не прикрытая правда, поскольку им нечего было терять, а хитрить и выворачиваться они и не умели и не могли, так как им не позволяла делать это их честь и совесть.

Одним из ближайших последствий допросов декабристов стало то, что Николай твердо убедился в сугубом несовершенстве существующего законодательства и общего состояния дел в судебном ведомстве. И, желая изменить положение, приказал сосредоточить усилия в этом направлении в одном из новых учреждений.

26 января 1826 года в составе Собственной Его Императорского Величества Канцелярии было образовано Второе отделение, ведавшее кодификацией законов.

Выполнение этой сложнейшей и весьма трудоемкой задачи Николай поручил М. М. Сперанскому и профессору права М. А. Балугьянскому.

Бывший статс-секретарь Александра I М. М. Сперанский одно время в результате интриг и оговоров был отстранен от своей должности и выслан из Петербурга; в 1816 году Александр назначил его губернатором в Пермь, а в 1819 – генерал-губернатором Сибири, состоявшей из трех губерний – Тобольской, Томской и Иркутской. До Сперанского Сибирью правил отец руководителя декабристов Павла Пестеля генерал-губернатор Иван Борисович Пестель, не выезжавший из Петербурга, получавший немалые подношения от трех губернаторов, – особенно щедрые от иркутского губернатора Трескина – величайшего взяточника и казнокрада. Сперанский, приехав в Сибирь, оказался в такой глубочайшей преисподней чиновничьего произвола, что по сравнению с нею Россия казалась страной высочайшего правопорядка. Сместив заворовавшихся урядников, исправников, городничих и губернаторов, старый реформатор попробовал еще раз исправить положение дел, сочинив проект «Учреждения для управления Сибирских губерний», позднее утвержденный Александром I. После этого, в 1821 году пятидесятилетний Сперанский, доказавший, что он находится в расцвете организаторских и админи-стративных талантов, был возвращен в Петербург, введен в Государственный совет, в Сибирский комитет, а 13 декабря 1825 года удостоен высочайшего признания: именно Сперанскому Николай поручил составить манифест о вступлении на престол. О трансформации взглядов бывшего республиканца и либерала убедительнее всего свидетельствовало то, что Михаил Михайлович был назначен членом Верховного уголовного суда над декабристами.

Почти все представшие перед судом декабристы были военными людьми и потому и суд над ними осуществляли военные. Председателем суда, более напоминавшим военный трибунал, был Военный министр, и среди членов суда штатских почти не было. Одним из этих немногих штатских оказался Сперанский. Ему-то Николай и поручил написать манифест о событиях 14 декабря, и направил к нему на редакцию проект манифеста об учреждении суда над декабристами9. Своеобразие, и даже некоторая пикантность положения Сперанского в качестве члена суда, состояли в том, что его имя, наряду с именами графа Воронцова, А. П. Ермолова и адмирала Н. С. Мордвинова упоминалось в показаниях подсудимых в связи с намерением руководителей заговора сделать их членами Временного революционного правительства.

Улики на Сперанского были столь значительны, что члены Комиссии запросили Николая о разрешении арестовать Михаила Михайловича. Николай ответил: «Нет! Член Государственного совета! Это выйдет скандал! Да и против него нет достаточных улик».

А в это же самое время Николай в разговоре с Н. М. Карамзиным так объяснял сделанное им распоряжение о поручениях, данных им Сперанскому: «Около меня, царя русского, нет ни одного человека, который бы умел писать по-русски, то есть был бы в состоянии написать, например, Манифест. А Сперанского не сегодня, так завтра, может быть, придется отправить в Петропавловскую крепость».

Однако до крепости дело не дошло: Николай вскоре понял, что Сперанский искренне предан ему и сделал все возможное, чтобы сам император, фактический руководитель, следствия и суда, остался в благодетельной для него тени. Как бы то ни было, но участие Сперанского в суде над декабристами сблизило его с Николаем.

Размышляя над бессилием и несовершенством административной и судебной системы, над противоречивостью законов и путаницей в законодательстве, Николай, вступив на престол, назначил Сперанского управляющим Второго отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, осуществлявшего кодификацию законов и составление «Полного собрания законов Российской империи» в 45 томах, и «Свода законов Российской империи» в 15 томах. Грандиозная работа была проделана небольшим коллективом кодификаторов в необычайно короткие сроки.

Свыше 30 тысяч наиболее важных законодательных актов России – от Соборного Уложения Алексея Михайловича 1649 года до актов 12 декабря 1825 года, – составивших «Полное собрание законов», были обработаны, систематизированы и опубликованы за три года! А еще через два года вышел в свет и пятнадцатитомный «Свод законов» – собрание действующих законодательных актов, расположенных в тематическом порядке, – незаменимое пособие для всех чиновников и судебных работников империи, до того имевших в своем распоряжении лишь отдельные законодательные акты. Помощниками Сперанского были профессора Царскосельского Лицея – Арсеньев, Куницын, Клоков и лучшие выпускники – Замятин, Илличевский, Корф – люди интеллигентные, трудолюбивые, доброжелательные по отношению друг к другу, горячо взявшиеся за дело. Особое место занимал среди них профессор права Михаил Андреевич Балугьянский – декан философско-юридического факультета Санкт-Петербургского Университета. Хотя Балугьянский был первым начальником Второго отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, а с назначением Сперанского он стал подчиняться Михаилу Михайловичу, это ничуть не повлияло на их отношения.