Текст книги "Царский декамерон. От Николая I до Николая II"

В заключение Боровков писал: «Надобно даровать ясные, положительные законы, водворить правосудие учреждениям кратчайшего судопроизводства, возвысить нравственные образования духовенства, подкрепить дворянство, упавшее и совершенно разоренное займами в кредитных учреждениях, воскресить торговлю и промышленность незыблемыми уставами, направить просвещение юношества сообразно каждому состоянию, улучшить положение земледельцев, уничтожить унизительную продажу людей, воскресить флот, поощрить частных людей к мореплаванию, к чему призывает Гаити и Америки, словом, исправить неисчислимые беспорядки и злоупотребления».

Свой «Свод» А. Д. Боровков представил Николаю 6 февраля 1827 года. Николай велел снять со «Свода» еще две копии и одну отослал в Варшаву к Константину, а вторую дал князю В. П. Кочубею, председателю Государственного совета. Через некоторое время Кочубей, встретив Боровкова, сказал ему, что император часто просматривает представленный ему «Свод», да и он сам тоже нередко обращается к нему. А дальше Боровков стал все чаще встречать отдельные положения и мысли «Свода» в разных правительственных постановлениях47.

Разумеется, царь был далек от того, чтобы во всем следовать своим противникам-декабристам, но общее направление их мысли почитал справедливым и по-своему старался претворить их соображения в жизнь.

Но декабристы уповали на просвещенных, республикански настроенных слуг народа, а под рукой у Николая были алчные, бездушные, глупые и малограмотные сутяги и мздоимцы и именно они представляли собою единственную реальность, с которой следовало считаться, и с учетом которой нужно было составлять необходимые документы. В этом случае надлежало превратить государственный механизм в гигантскую, хорошо отлаженную, но достаточно примитивную машину, которая повиновалась бы движению только одной руки – демиурга-императора, по чьему мановению приходили бы в движение тысячи шестеренок, связанных в единой системе, и где каждый чиновник и представлял бы ее маленький винтик или колесико.

Управлять такой машиной легче всего было инструкциями, и именно их-то и начал в неисчислимых количествах плодить центральный аппарат. Именно поэтому Николай придавал столь важное значение изданию «Полного собрания законов» и «Свода законов», ибо почитал их фундаментом административно-судебной системы, на котором, по его мысли, и должно было стоять великое здание империи.

Николай сказал как-то: «Я не хочу умереть, не совершив двух дел: издания „Свода законов“ и уничтожения крепостного права». Он сумел до конца совершить лишь первое дело, не сумев справиться со вторым, и оставив его в наследство своему сыну.

Разумеется, что и радость его, когда первое дело оказалось сделанным, была чрезмерно велика. Все чиновники, работавшие над составлением обоих «Сводов» были щедро награждены. А. В. Никитенко писал в своем «Дневнике»: «Звезды, чины, аренды и деньги посыпались, как град на этих людей. Чиновники в страшном волнении: „да как, да за что, да почему? и проч. и проч.“» Сперанский получил орден Андрея Первозванного и пожизненную пенсию в 10 тысяч рублей в год в течение 12 лет. 19 января 1833 года было собрано специальное заседание Государственного совета, где в торжественной обстановке было объявлено об обнародовании «Свода законов». Вслед за тем Николай снял с себя Андреевскую звезду, прикрепил ее к мундиру Сперанского и горячо обнял главного виновника торжества.

Когда в 1859 году на Исаакиевской площади сооружали памятник Николаю I, скульптор П. К. Клодт и архитектор А. А. Монферран, в числе наиболее значительных событий прошедшего царствования, запечатлели эту сцену в одном из барельефов на постаменте памятника.

Одновременно с кодификационными мероприятиями Николай стал проводить и изменения в верхних эшелонах власти. Одним из первых рухнул «великий колосс» – Аракчеев. Это произошло после того, как «Без лести преданный» Алексей Андреевич 9 апреля 1826 года обратился к Николаю с просьбой разрешить ему поездку за границу для излечения «болей в груди». Николай разрешил, и дал кроме того 50 тысяч рублей на дорогу и лечение, но Аракчеев все эти деньги передал вдовствующей императрице Марии Федоровне, высказав пожелание, чтобы на проценты с этого капитала воспитывались в военно-сиротском доме пять девиц сверх штата. Сам же продал в Кабинет его величества собственные драгоценности, оцененные в 38 890 рублей и с этими деньгами отбыл за границу.

Ярый враг Аракчеева генерал-адъютант Закревский писал князю Волконскому: «О змее, по слухам знаю, что он при начале весны намерен ехать в Карлсбад, но верно не для того, чтобы отогреть свое ядовитое замерзшее тело, а чтобы скрыть себя от отечества, которое смотрит на него, как на чудовище»48. Считалось, что Аракчеев уехал в отпуск, но когда он в конце 1826 года вернулся в Россию, на его место уже был назначен Дибич, а корпус военных поселений был решительно переформирован, и некогда всемогущий фаворит вынужден был превратиться в «грузинского отшельника», поселившегося в своем любимом селе Грузино, превращенном им в мемориальный музей императора Александра, где хранились под стеклом его рескрипты и письма, а перед церковью стоял великолепный бронзовый памятник Благословенному с надписью на постаменте: «Государю-благодетелю – по кончине его». Кроме того Аракчеев внес в банк 50 тысяч рублей сроком на 93 года, чтобы по истечении этого времени употребить капитал, как премию для лучшего историка царствования Александра. «Теперь я все сделал, – писал Аракчеев одному из своих приближенных, – и могу явиться к императору Александру с рапортом».

Через семь лет, 21 апреля 1834 года, он умер, так и не возвратившись ни к какой деятельности…

Дальнейшие изменения в правящей элите империи не были принципиальными, они ограничивались заменой одних сановников другими, – более молодыми и энергичными, потому что доставшийся новому царю Сенат, Государственный совет и Комитет министров представляли собою ареопаг глубоких старцев. Не лучше обстояло дело среди генералитета и высших чинов флота. Известный острослов князь А. С. Меншиков, занимавший пост морского министра 20 лет, более прочих страдал от засилья немощных стариков пожизненно значившихся в Адмиралтействе. Однажды царь спросил Меншикова, отчего это у него за полгода умерло четыре адмирала? И министр ответил: «О, ваше величество, они уже давно умерли, а в это время их только хоронили». А когда Меншиков узнал, что очень старый и дряхлый пехотный генерал Пашков за пятидесятилетнюю службу награжден орденом Андрея Первозванного, что вызвало всеобщее изумление, ибо это был высший орден империи, Меншиков сказал:

– Орден этот генерал Пашков получил за службу по морскому ведомству, ибо последние десять лет не сходил с судна.

В этих шутках Меншикова была не просто доля истины, какой полагается быть в каждой шутке, а была истина в полном объеме. Николай знал это и уже в первые же годы своего царствования начал менять неспособных к службе сановников.

Утром 10 августа 1827 года Николай неожиданно нагрянул в Сенат, но застал там только одного сенатора П. Г. Дивова. Они вдвоем обошли пустые залы департаментов, и Николай, прокричав: «Это кабак!», вышел вон крайне раздраженный.

Последовал рескрипт на имя министра юстиции князя Лобанова-Ростовского о замеченных им неполадках, и велено было собираться в Сенат ко времени, но Николаю возразили, что в Сенате «мало найдется людей довольно сильных, чтобы перенесть регламентом учрежденный порядок присутствия». Получив такой ответ, Николай стал назначать на должности таких людей, для которых пятичасовой рабочий день – а именно такова была его продолжительность для чиновников – не оказался бы непосильным, и с середины 1827 года началось обновление прежде всего в составе министров, служивших в этих должностях еще при Александре I.

29 апреля 1827 года, после кончины председателя Государственного совета престарелого князя Лопухина, на его место был назначен граф В. П. Кочубей, получивший вместе с тем и пост председателя Комитета министров.

15 октября по причине старости и немощности подал в отставку министр юстиции князь Лобанов-Ростовский, занимавший свое кресло десять лет, и на смену ему пришел князь А. А. Долгоруков.

19 апреля 1828 года ушел в отставку министр внутренних дел В. С. Ланской, уступив свой пост А. А. Закревскому; а еще через неделю в кресле министра народного просвещения вместо тоже старого и дряхлого А. С. Шишкова оказался К. А. Ливен. Вместе с тем в это же самое время еще более укрепили свои позиции старые александровские министры – граф К. В. Нессельроде, ставший 27 марта 1827 года вице-канцлером и генерал Е. Ф. Канкрип – министр финансов, получивший в 1829 году титул графа.

Однако перемены в шеренге сенаторов и министров почти ничего не дали, кроме некоторого оживления канцелярского бумаготворчества.

И все же «министерской чехарды» при Николае не происходило – министр занимал свой пост, чаще всего до тех пор, пока был здоров. И с Государственным советом и Комитетом министров дело обстояло так же50. После смерти в 1827 году председателя Государственного совета, который одновременно был и председателем Комитета министров, князя П. В. Лопухина, на его место был назначен князь В. П. Кочубей, в 1834– граф Н. Н. Новосильцев, в 1838 – И. В. Васильчиков, в 1847 – граф В. В. Левашов, в 1848 – князь А. И. Чернышов, сохранявший и пост Военного министра, и исполнявший все эти должности до конца царствования Николая.

Виктор Павлович Кочубей умер 3 июня 1834 года 68-ми лет, оставив свои посты графу Николаю Николаевичу Новосильцеву, которого постигла та же участь в 1838 году, когда ему было 70 лет. Илларион Васильевич Васильчиков, вступивший в высшую в империи государственную должность, прослужил дольше своих предшественников. Через год он получил титул князя и оставался на своем посту до смерти, последовавшей в 1847 году, когда князю исполнилось 70 лет. Самое краткое время на поприще председателя Комитета министров и Госсовета пробыл генерал-адъютант, граф Василий Васильевич Левашов. Он был назначен вместо умершего Васильчикова 31 декабря 1847 года и скончался менее чем через девять месяцев – 23 сентября 1848-го, 65-ти лет. Последним из тех, кто занимал эту должность при Николае, был князь Александр Иванович Чернышов. И он перестал исполнять все эти обязанности только вследствие тяжелой болезни, которая оказалась недолгой – 8 июня 1857 года А. И. Чернышов умер в Италии, пережив своего августейшего сюзерена Николая I всего на два года.

Новелла сто двадцать седьмая
Какими были Гераклы Николая Павловича

Для того, чтобы расчистить Авгиевы конюшни извечной российской бюрократии, Николаю нужны были русские Гераклы, которым эта задача оказалась бы по плечу. Но вся беда была в том, что бороться с бюрократами он хотел руками тех же бюрократов, только стоящих на верхних ступенях чиновничьей иерархической лестницы – Табели о рангах. А ими были министры и управляющие разными, приравненными к ним ведомствами.

Но прежде, чем станем мы знакомиться с ними поочередно, следует обратить внимание на некий универсальный принцип замещения высших постов в государстве – родственные связи и отсюда же родственная протекция. Лишь очень немногие из них не принадлежали к родовой аристократии – Сперанский, Канкрин, Вронченко, а фамилии остальных мы уже встречали на страницах, посвященных XVII веку.

Совершенно типичную ситуацию отметил барон М. А. Корф, говоря о 1839 годе, хотя она была справедлива и по отношению ко всем другим годам николаевского царствования.

«В начале 1839 года, – писал Корф, – все председатели (Департаментов) в Государственном Совете были в родстве между собою. Князь Васильчиков, председатель общего собрания (то есть самого Госсовета), граф Левашов, председатель департамента законов, и исправлявший ту же должность в департаменте дел Царства Польского, были женаты на родных сестрах (Пашковых). В департаменте военном состоял председателем граф Толстой, их дядя, и, наконец, в департаменте гражданском занимал эту должность Кушников, также близкий их родственник. Это дало повод одному шутнику сказать, что „Совет Империи“ преобразился в „семейный совет“51. Отсюда – круговая порука при совершении должностных проступков и даже преступлений, взаимное амнистирование, полное благоприятствование в прохождении карьеры и назначение на самые выгодные и престижные должности.

Итак, министры. Последним председателем Государственного совета и Комитета министров, о котором здесь шла речь, был А. И. Чернышов. Он же долгие годы перед тем был и Военным министром. С него и начнем, тем более, что Чернышов, кроме того, справедливо считался одним из самых близких друзей Николая. Он был сыном сенатора и генерал-поручика И. Л. Чернышова, а по матери доводился племянником любимцу Екатерины II А. Д. Ланскому. При такой родословной начинать службу было намного легче, чем какому-нибудь чембарскому однодворцу.

Военным министром он стал 42-х лет, сменив 65-летнего больного генерала от инфантерии, графа А. И. Татищева. Чернышов, так же, как и почти все другие министры Николая, начал службу с наполеоновских войн, обратив на себя внимание Александра I тем, что при отступлении после Аустерлица быстро отыскал Кутузова, которого царь потерял из-за панического бегства с поля боя. Чернышов был при свидании Александра с Наполеоном в Тильзите, а потом несколько раз ездил в Париж с личными посланиями царя Наполеону.

Останавливаясь в Париже и проезжая по странам, занятым французскими войсками, Чернышов и сам собирал сведения разведывательного характера и по мере сил создавал агентурную сеть. 13 февраля 1812 года Наполеон в последний раз беседовал с Чернышевым, причем разговор их продолжался более четырех часов. Наполеон не скрывал враждебного отношения к России, откровенно говорил о предстоящей войне, и, прощаясь, попросил Чернышова передать все это императору Александру. Отечественную войну он провел рядом с царем, выполняя сложные оперативные и дипломатиче-ские поручения, а при отступлении французов из Москвы стал, по его просьбе, командовать партизанским отрядом, снискав себе столь же громкую славу, как Сеславин и Кудашев, чуть уступая Денису Давыдову и Александру Фигнеру. Лишь придя в Германию, его отряд слился с регулярной армией, и, находясь почти постоянно в ее авангарде, закончил войну в Париже. Столь же блистательно действовал Чернышов и в 1815 году, после того, как Наполеон бежал с Эльбы. Окончив войну генерал-лейтенантом и генерал-адъютантом, получив множество русских и иностранных орденов, он стал одним из ближайших военно-дипломатических сотрудников Александра, сопровождая его на многие международные конгрессы. Он оказался в Таганроге, когда там умер Александр, а вскоре стал одним из самых строгих судей в процессе над декабристами. В день восшествия на престол Николай возвел Чернышова в графское достоинство. В августе 1827 года он стал Военным министром, 1 декабря – сенатором, в 1828-ом – членом Государственного совета.

Умный, смелый, внешне весьма привлекательный, умевший располагать к себе людей, он был вместе с тем тщеславен, высокомерен и хвастлив, любил рассказывать о своих подвигах, хотя, по чести сказать, ему было что вспомнить и чем поразить воображение слушателей.

По мере того, как А. И. Чернышов станет появляться на страницах этой главы, мы узнаем о нем и кое-что другое.

Ближайшим другом Николая был Александр Христофорович Бенкендорф. Служить он начал 14 лет унтер-офицером в Семеновском полку, еще при Павле I, и в 20 лет за храбрость в Кавказской войне уже имел два боевых ордена. Еще один орден и чин полковника получил он в 1807 году за сражение при Прейсиш-Эйлау, а в 1812 году за победу под Велижем 27 июля, когда армия отступала, стал генерал-майором. За эту войну он получил еще шесть русских и иностранных орденов, золотую шпагу, усыпанную бриллиантами, и золотую саблю от короля Великобритании и прослыл одним из самых удачливых и храбрых командиров русской армии. В 1819 году он стал начальником штаба гвардейского корпуса и генерал-адъютантом. Именно он первым представил Александру доклад о тайных революционных обществах в армии, но царь оставил его доклад без последствий. Однако Николай, узнав об этом, 25 июля 1826 года назначил Бенкендорфа шефом жандармов, командующим Императорской Главной квартирой и начальником III Отделения своей канцелярии. Бенкендорф был беспредельно предан Николаю и в первые годы царствования Николая был ближайшим его сотрудником, всегда сопровождая императора в поездках по России и за границей.

Из-за того, что Бенкендорф был шефом корпуса жандармов и ведал политическим сыском и контролировал цензуру, за ним укрепилась стойкая репутация ретрограда, мракобеса и доносчика. Преследования им писателей, журналистов, общественных деятелей вошли в русскую историю хрестоматийными сюжетами. И потому многие его боялись и ненавидели, как перед тем боялись и ненавидели Аракчеева. Но зная, что у жандармов почти повсюду есть свои глаза и уши, говорили о Бенкендорфе только с теми, кому абсолютно верили, да и то шепотом. И лишь весьма немногие позволяли себе почти открытую фронду к другу царя. Одним из таких людей был А. С. Меншиков.

Зная стойкое расположение к себе императора, Меншиков никого не боялся. Он даже повесил у себя в кабинете распятие, а по обе стороны поместил портреты Аракчеева и Бенкендорфа.

Когда заходили к нему друзья и спрашивали:

– Что все это значит? – Он, смеясь, отвечал:

– Христос, распятый между двумя разбойниками.

Не боялся жандармов и А. П. Ермолов. Однажды, стоя с группой генералов, он сказал об одном из крупных военных чинов: «Да, господа, мундир-то на нем зеленый, да вот подкладка – голубая», обыгрывая то, что жандармы носили голубые мундиры. Как перекликалось с этим известное четверостишие Лермонтова:

 
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые
И ты, им преданный народ.
 

После того, как в 1844 году, на 62-м году жизни Бенкендорф умер, его место занял еще один друг Николая – Алексей Федорович Орлов, который, с тех пор как Бенкендорф заболел, стал вместо него сопровождать царя в поездках.

А. Ф. Орлов был незаконным сыном одного из пяти братьев Орловых. Его отец, генерал-аншеф и граф Федор Григорьевич Орлов, женат не был, но оставил после себя пять воспитанников и двух воспитанниц – Владимира, Алексея, Михаила, Григория, Федора, Елизавету и Анну, – которым указом императрицы Екатерины II от 27 апреля 1796 г. предоставлены дворянские права, фамилия и герб Орловых.

Из пяти «воспитанников» Ф. Г. Орлова самую блистательную карьеру сделал Алексей Федорович Орлов – сначала генерал-адъютант и командир лейб-гвардии Конного полка. Возведен 25 декабря 1825 года в графское Российской империи достоинство (за то, что первым привел свой полк на помощь Николаю), был потом генералом от кавалерии, членом Государственного совета, шефом Корпусa жандармов, Главным начальником III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии и кавалером всех российских орденов.

В 1856 году он был послом в Париже и 25 августа 1856 г. возведен в княжеское Российской империи достоинство52. Так кратко рассказывает об А. Ф. Орлове его двоюродный внучатый племянник граф А. Г. Бобринский в своей книге по генеалогии российских дворянских родов.

И Алексей Федорович тоже начал с воинских подвигов, получив боевое крещение в битве при Аустерлице, а затем, пройдя и Отечественную войну, и Заграничные походы. Только при Бородине Орлов получил семь ран, но не оставил строя. Однако служить в боевых частях стало ему трудно, и уже в 1814 году, когда армия дошла до Рейна и вторглась во Францию он назначен был адъютантом к Константину Павловичу, а в 1815 году стал флигель-адъютантом Александра. Через два года был он удостоен чина генерал-майора, а вскоре – генерал-адьютанта и командира лейб-гвардии Конного полка.

На самых верхних ступенях иерархической лестницы империи стоят министр иностранных дел Карл Васильевич Нессельроде, установивший в русской истории до сих пор непревзойденный рекорд длительности пребывания на своем посту. 40 лет был он министром, во всем и всегда покоряясь воле и Александра, и Николая. Злой на язык атаман М. И. Платов, представляясь простаком, называл Нессельроде: «кисель вроде», не просто играя словами, но вкладывая в это определенный смысл. Карл Васильевич был сыном русского посла в Лиссабоне графа Нессельроде. Окончив гимназию в Берлине и Морской корпус в Петербурге, он 16-ти лет начал службу в российском Балтийском флоте, но через три года был переведен в гвардейскую кавалерию. Служа в гвардии, он был принят ко двору, где сблизился с цесаревичем Александром и к моменту его вступления на престол был камергером двора и полковником гвардии. С 1801 года Карл Васильевич начал служить в Министерстве иностранных дел. За годы царствования Александра он прошел путь от скромного сотрудника российских миссий в Берлине, Гааге, при дворах германских владетельных князей до второго человека – после графа П. А. Толстого – в русском посольстве в Париже.

За эти годы Нессельроде завел обширнейшие знакомства и сумел войти в совершеннейшую доверенность к Александру, который поручал ему наисекретнейшие дела самого деликатного свойства с Талейраном, Коленкуром, Меттернихом, сношения с секретными агентами не только России, но и других стран. В результате всего этого с 1812 по 1816 год Карл Васильевич был управляющим Министерством иностранных дел, долгое время проводя в Императорской Главной квартире и присутствуя на многих международных конференциях и переговорах. Так вступил он и в новое царствование, оставаясь на своем посту министра иностранных дел.

Однако следует заметить, что Нессельроде, будучи прекрасным исполнителем царских повелений никогда не чувствовал себя руководителем внешней политики России. Александр сам руководил ею, а Николай тоже сохранил эту прерогативу за собою. Вследствие этого Нессельроде постоянно испытывал чувство собственной неполноценности и, даже став в 1845 году канцлером, нередко дрожал перед императором.

Академик Е. В. Тарле давал Карлу Васильевичу такую характеристику: «Основной его целью было сохранить свое место министра иностранных дел. И он сорок лет с лишком просидел на этом месте. Николай застал его, всходя на престол, и оставил его на этом месте, сходя в могилу.

Угождать и лгать царю, угадывать, куда склоняется воля Николая, и стараться спешно забежать вперед в требуемом направлении, стилизовать свои доклады так, чтобы Николай вычитывал в них только приятное, – вот какова была движущая пружина всей долгой деятельности российского канцлера… Царь обыкновенно его ни о чем не спрашивал, и, входя и кабинет для доклада, Карл Васильевич никогда не знал в точности, с какими политическими убеждениями сам он отсюда сегодня выйдет».

Министр иностранных дел четко сориентировал и русских послов, подобранных им по собственному его образу и подобию. «Послы, делавшие при нем карьеру и действовавшие в самых важных пунктах – Николай Дмитриевич Киселев в Париже, барон Бруннов – в Лондоне, Мейендорф в Вене, Будберг в Берлине, были люди умные и среднеспособные, – во всяком случае несравненно умнее и даровитее, чем Нессельроде, но сии следовали указаниям своего шефа-канцлера и своим карьеристским соображениям и писали иной раз вовсе не то, что видели их глаза и слышали их уши, а то, что, по их мнению, будет приятно прочесть властелину в Зимнем дворце, то есть нередко льстили и лгали ему почти также, как и сам Нессельроде. А когда и писали в Петербург правду, то Нессельроде старался подать ее царю так, чтобы она не вызвала его неудовольствия».

Однако, пожалуй, наиболее одиозной фигурой царствования Николая был Петр Андреевич Клейнмихель. Начав свою военную карьеру в 1812 году адъютантом Аракчеева, он через семь лет стал начальником штаба военных поселений, а затем – в 1826 году – и генерал-адъютантом в свите Николая. Свою дальнейшую карьеру он сделал благодаря родству с фавориткой Николая фрейлиной Варварой Аркадьевной Нелидовой. Еще более возвысился Клейнмихель, взяв на себя более чем деликатную миссию воспитания внебрачных детей Николая.

Это случилось после того, как П. А. Клейнмихель женился во второй раз на молодой, богатой, бездетной вдове Клеопатре Петровне Хорват, урожденной Ильинской. Ее родная сестра – Елизавета Петровна Ильинская, была замужем за Аркадием Аркадьевичем Нелидовым, у которого была сестра-смольнянка Варвара Аркадьевна. Когда В. А. Нелидова была выпущена из Смольного, она стала жить в служебной квартире Клейнмихелей, размещавшейся в доме Главного штаба на площади напротив Зимнего дворца. На красавицу Варвару Нелидову и обратил внимание Николай56. У П. А. Клейнмихеля от второго брака было пять сыновей и три дочери, хотя было известно, что первая жена разошлась с ним из-за того, что Петр Андреевич был бесплоден. Это подтверждает в своих мемуарах и военный инженер барон А. И. Дельвиг, двоюродный брат поэта А. А. Дельвига, служивший под началом Клейнмихеля. Рассказывали, что когда очередная любовница императора оказывалась в положении, то жена Клейнмихеля – графиня Клеопатра Петровна, урожденная Ильинская – имитировала беременность, увеличивая объем талии подкладными подушечками и поясами, и все более наращивая живот, пока не происходили роды у пассии Николая Павловича. Тогда и Клеопатра Павловна оповещала о том, что родила, и предъявляла обществу очередного сына или очередную дочь, давая им фамилию своего мужа, хотя у нее самой своих детей не было.

Князь П. В. Долгоруков в части II «Российской родословной книги», изданной в 1855 году, упомянул только отца, мать и трех сестер П. А. Клейнмихеля, отказывая ему в более старинном благородном происхождении, а о нем самом упомянул только, что ныне он генерал от инфантерии, генерал-адъютант, главноуправляющий путями сообщения и всех российских орденов кавалер, возведенный в Графское Российской Империи достоинство 26 марта 1839 года. Ни о жене его, ни о детях Долгоруков не сказал ни слова. Это объясняется, как совершенно нетерпимым отношением генеалога к ненавистному ему Клейнмихелю, так и одиозным происхождением его «сыновей» и «дочерей», которых Долгоруков, как ученый, не мог признать потомками Клейнмихеля, хорошо зная, что все они совсем не его дети.

Клейнмихель руководил и строительством двухпутной железной дороги Петербург – Москва, сооружением не в пример более сложным, чем предыдущая. К моменту окончания строительства в 1851 году дорога была крупнейшей в мире. Кроме пути длиною более, чем в 600 верст, было сооружено около 300 различных зданий и 184 моста, но какой ценой было сделано все это! Недаром Н. А. Некрасов, в знаменитом хрестоматийном стихотворении «Железная дорога», воскликнул: «А по бокам-то все косточки русские, сколько их, Ванечка, знаешь ли ты?» Это были тысячи безвестных русских мучеников, на костях которых и стояла дорога, зато папенька на вопрос Ванечки: «Кто строил эту дорогу?», ничтоже сумняшеся отвечал: «Граф Клейнмихель, душечка». Кроме того, дорога оказалась и необычайно дорогой – 64 миллиона рублей, что было в три раза больше, чем на Западе. И разница уплыла в карманы чиновников и самого шефа.

В 1843–1850 годах Клейнмихель руководил и строительством первого постоянного моста через Большую Неву – Благовещенского59. Первый в истории Санкт-Петербурга огромный, в треть версты, каменный мост в семь пролетов, один из которых разводился, справедливо вызывал восхищение современников. Его проект сделал военный инженер Станислав Валерианович Кербедз, создатель множества выдающихся сооружений в Санкт-Петербурге и других местах России. Строительство моста началось с того, что в дно Невы стали вбивать тысячи свай. Работы велись по старинке, почти вручную, и Кербедз, чтобы облегчить, ускорить, удешевить работы, решил придумать машину для вбивания свай. Пока он производил расчеты и рисовал чертежи, дело, хотя и медленно, все же шло вперед. Перед тем, как сделать заказ на изготовление машины, Кербедз показал свои чертежи Клейнмихелю, прося у него помощи в изготовлении опытного образца.

Кербедз недолго ждал ответа. Граф объявил ему письменно строгий выговор за то, что он не изобрел такую машину раньше, чем и ввел казну в огромные и напрасные расходы. Таким был уровень научно-технической мысли Главноуправляющего путями сообщения и публичными зданиями, к этому времени уже и члена Государственного Совета, графа и генерал-адъютанта П. А. Клейнмихеля.

Интимные услуги, оказываемые четой Клейнмихелей, а также постоянная близость к царю из-за интенсивного строительства множества дворцовых и общественных зданий, ни одно из которых не строилось без утверждения царя, делали Клейнмихеля столь же близким, а поэтому и безнаказанным человеком, как А. Х. Бенкендорф, В. Ф. Адлерберг или А. Ф. Орлов.

Однажды на почтовой станции не оказалось свободных лошадей, и взбешенный задержкой Клейнмихель насмерть забил станционного смотрителя. Об этом доложили Николаю и тот ограничился тем, что приказал Клейнмихелю позаботиться о судьбе вдовы и сирот убитого им кормильца.

И еще раз Николай выказал неудовольствие своим другом. Случилось, что курьер из ведомства путей сообщения вез чемодан с тремястами тысячами рублей и каким-то образом потерял его, не доезжая Луги. Начался розыск, но деньги не находились, и тогда Клейнмихель, скрепя сердце, доложил о случившемся Николаю. Прошло время и к Клейнмихелю явился крестьянин с чемоданом денег, объяснив, что чемодан он нашел уже давно, но не хотел сдавать его в полицию, чтобы не лишиться вознаграждения за находку и потому сам начал разыскивать хозяина денег и потому-то и потерял столько времени, так как поиск оказался нелегким.

Клейнмихель дал честному крестьянину десять рублей, а когда тот стал робко просить прибавки, сказал, что он ему прибавит, да только розог, за то, что не сразу заявил о находке. С тем мужик и ушел.

И об этом Клейнмихель доложил Николаю и тот был поражен скряжничеством Петра Андреевича и велел выдать мужику три тысячи рублей, но не из доставленных ему казенных денег, а из его собственных, ибо Клейнмихелю было из чего платить.

(А мужику же деньги впрок не пошли, он, получив их, не знал, как ими распорядиться, и вскоре спился.)60

Когда один из послов спросил как-то Николая:

– Сколько же стоит Николаевская железная дорога? То царь ответил ему так: