Текст книги "Царский декамерон. От Николая I до Николая II"

– Об этом знают только двое: Бог да Клейнмихель.

Вместе с тем, Клейнмихелю нельзя отказать в расторопности, необычайном напоре, бесстрашии браться за любое новое дело – будь то строительство первой в России железной дороги, первого ли стационарного каменного моста через Большую Неву, возведение ли дворца, строительство ли телеграфной линии Петербург-Варшава. Однако все это сопровождалось самым разнузданным деспотизмом и ни с чем несравнимым казнокрадством.

Среди эпохальных свершений, к коим причастным был П. А. Клейнмихель, значится и Царскосельская железная дорога – первая в России однопутная пассажирская железная линия протяженностью в 25 верст, связывающая Петербург с Павловском. Эту, как ее называли в России, «железку», или «чугунку» – рельсы первых дорог делались из чугуна, – по которой стал бегать, по российскому же выражению, «сухопутный пароход», «пароходный дилижанец» или, наконец, «паровая телега», построили по проекту и под наблюдением профессора Венского политехнического института Франца-Антона фон Герстнора в 1836–1838 годах, но лавры пожал, конечно же, Клейнмихель.

Из-за того, что первая очередь дороги была сооружена между Петербургом и Царским Селом, вся она потом стала называться Царскосельской. Ее открытие произошло 30 октября 1837 года. Николай был одним из пассажиров первого поезда, состоявшего из восьми вагонов. Расстояние в 21 версту поезд пробежал за 33 минуты со средней скоростью 40 верст в час.

Среди наград, данных Клейнмихелю царем, в связи с открытием движения по Царскосельской дороге, была и трость с бриллиантами в рукояти. Придворные поздравляли Клейнмихеля с новой царской милостью, и только злоязыкий князь А. С. Меншиков сказал главному путейцу России: «На месте государя я не пожалел бы для вас и ста палок».

Другим видным деятелем николаевского царствования был Павел Дмитриевич Киселев, начавший свой жизненный путь так же, как и многие из его сверстников. 18-и лет стал он корнетом-кавалергардом. Честолюбивый, красивый, смелый и остроумный, он был принят в лучших домах Петербурга, где приобрел хорошие манеры и светский лоск. Это позволило ему завязать знакомство с обер-гофмейстером графом П. А. Толстым, графом А. А. Закревским, князем А. С. Меншиковым, А. Ф. Орловым.

В 1812 году он проявил недюжинную храбрость, отличился в битве при Бородине, после чего сам Милорадович взял его к себе адъютантом. После Бородина Павел Дмитриевич дошел до Парижа, приняв участие в 25 крупных сражениях, получив четыре ордена и золотую шпагу с надписью «За храбрость». В 1814 году он стал флигель-адъютантом Александра I и сопровождал его на международные конгрессы и в поездках за границу. Во время одной из таких поездок, 23 октября 1815 года, он присутствовал на помолвке цесаревича Николая с принцессой Шарлоттой, которая, став вскоре великой княгиней, а затем и императрицей Александрой Федоровной, навсегда сохранила к нему свое расположение. Быстрая карьера вскружила голову молодому офицеру, и он твердо уверовал в истинность всего, что он говорит, и в правильность всего, что он делает.

Выполнение ряда сложных и деликатных поручений Александра I принесло 29-летнему Киселеву чин генерал-майора, а в 1823 году он стал и генерал-адъютантом. Последние шесть лет правления Александра Киселев был начальником штаба 2-й армии Витгенштейна, где он особенно благоволил к полковнику П. И. Пестелю, не зная, конечно же, о том, какую тайную деятельность ведет этот образцовый службист и командир одного из лучших полков 2-й армии. В отношении к солдатам Киселев был гуманен, категорически запрещал мордобой и следил за тем, чтобы солдат не обкрадывали.

Когда открылся заговор декабристов, Киселев попал под сильное подозрение и едва не оказался под судом, но, развив в Тульчине бурную деятельность по розыску заговорщиков, сумел убедить царя в своей преданности престолу. Его дальнейший путь мы проследим в этой книге, по мере того, как он будет проявлять себя в событиях нового царствования. Киселев был постоянным членом всех Комитетов по крестьянским делам, что позволило Николаю называть его «начальником штаба по крестьянской части». В 1835 году Секретный комитет – а надо сказать, что все эти Комитеты были секретными – выработал под руководством Киселева план постепенного освобождения крестьян, но он не был принят Николаем.

В 1837 году Киселев стал главой нового Министерства государственных имуществ и в этом качестве провел реформу управления государственными крестьянами, но и она почти ничего крестьянам не дала.

О том, как эта реформа воспринималась многими россиянами, высказался все тот же А. С. Меншиков. Когда Николай спросил Александра Сергеевича, кого бы следовало послать на Кавказ, чтобы разорить последние непокорные аулы сторонников Шамиля, князь ответил:

– Конечно, Павла Дмитриевича, – он миллионы государственных крестьян разорил. Чего ему стоит разорить несколько аулов?

Однако дело обстояло не так просто: Киселев еще в 1816 году, будучи 28-летним флигель-адъютантом Александра I, представил царю записку о постепенном освобождении крестьян от крепостной зависимости, после чего за ним укрепилась репутация либерала и знатока крестьянского вопроса. Знал об этом и Николай, в начале своего царствования сочувствовавший идее крайне осторожного и медленного освобождения крестьян. Было решено начать это дело с упорядочения положения государственных крестьян, живших на казенных землях, плативших ренту и подчинявшихся не помещикам, а государственным чиновникам. Государственные крестьяне к 1837 году составляли около 40 % всего земледельческого населения России, и было их более 8 миллионов (без учета детей и женщин). В 1837 году было создано министерство государственных имуществ во главе с Киселевым, которое должно было улучшить состояние государственных крестьян, упорядочить сбор налогов, создать сеть школ и больниц, распространить агротехнические знания и на этой основе, при опоре госаппарата на сельскую общину, поднять продуктивность сельского хозяйства. Но основанная на глобальном воровстве государственная система России свела на нет благие порывы П. Д. Киселева и его коллег. Государственные крестьяне ответили целой серией, так называемых, холерных и картофельных бунтов. О холерных бунтах мы вскоре расскажем, а о «картофельных» вкратце упомянем, ибо они представляют собою основательно забытую страницу российской истории. Они оказались для правительства изрядной неожиданностью. Ведь в России картофель не был диковинкой – его начали культивировать еще при Екатерине II, которая в 1765 году рекомендовала «сажать земляные яблоки, кои в Англии называются „потетес“, а в иных местах – земляными грушами, тартуфелями и картуфелями». Однако Екатерина лишь рекомендовала картофель к культивации, а Николай – предписал, что и вызвало серию «картофельных бунтов» в Поволжье, Приуралье и на Севере, в которых участвовало полмиллиона крестьян – больше, чем в восстаниях Разина и Пугачева.

Бунты продолжались десять лет – с 1834 по 1844 год – были жестоко подавлены войсками, причем число убитых и сосланных в Сибирь исчислялось многими тысячами. И все же Николай победил – картошка стала вторым хлебом России.

Что же касается улучшения жизни крестьян, то здесь ни Николай, ни его министр Киселев, ничего добиться не смогли, ибо в истории России правительство всегда преуспевало в насилии и погромах, столь же неизменно терпя неудачи в любых попытках что-либо улучшить. И будь Киселев семи пядей во лбу он ничего не смог бы сделать, ибо объективный ход событий был не на его стороне.

И все же одна из реформ в царствование Николая была доведена до конца, и даже увенчалась успехом. Она – эта реформа – связана с почти единственным хорошо образованным и честным министром – Егором Францевичем Канкриным, литератором и экономистом, окончившим два университета и получившим политико-юридическое и инженерно-техническое образование. Даже необычность фамилии – «Канкрин» – была следствием его учености, ибо его предки носили фамилию Кребс, что по-немецки означает «Рак», а Егор Францевич латинизировал это слово, став Канкриным, так как по-латыни рак – «Канкринус», и, таким образом, поступил, как до него делали средневековые ученые-гуманисты. Отличался он от всех прочих министров и своей честностью, аскетической простотой в быту, любовью к чтению и учено-литературному обществу. Он приехал в Россию двадцатидвухлетним и только в 1811 году, когда ему было 46 лет сделал первый удачный шаг в карьере, попав на глаза Барклаю де Толли и генералу Пфулю. В 1812 году он стал генерал-интендантом 1-й армии, а в 1813 – и всех российских войск. Он блестяще провел расчеты с союзниками, выплатив им за военные поставки, всего 60 миллионов рублей вместо требуемых ими 360 миллионов, доказав несостоятельность их расчетов.

В 1818 году он представил Александру I записку об освобождении крестьян, за что на три года практически был отстранен от службы. Но в 1821 году Александр, нуждаясь в Канкрине, ввел его в Государственный совет, а еще через два года назначил министром финансов. Канкрин повел дело безукоризненно честно, наводя строжайшую экономию и решительно борясь с мошенниками и казнокрадами, чем нажил себе несусветное количество врагов. Его спасало то, что Николай абсолютно доверял ему и оказывал Канкрину неизменную поддержку. Однако напор его недоброжелателей был так силен, что в борьбе с ними Егор Францевич в 1842 году перенес инсульт, а еще через три года – второй. Но к этому времени Канкрин успел довести до конца главное дело своей жизни – введение в России денежной системы на основе серебряного монометаллизма.

Когда Канкрин стал министром финансов, ему досталось хозяйство, расшатанное непрерывными войнами, обусловленное отсталой экономической системой. Последствия Отечественной войны еще долго сказывались на состоянии России. Так, в 1814 году курс, совершенно обесценившихся ассигнаций, равнялся 20 копейкам серебра за рубль ассигнациями. Поэтому Канкрин в 1839–1843 годах провел денежную реформу, в основу которой был положен серебряный рубль адекватный 3 рублям 50 копейкам ассигнациями.

С 1843 года ассигнации стали постепенно изыматься из обращения, заменяясь на кредитные билеты. Это оздоровило русские финансы и авторитет рубля укрепился и на международной арене. Однако проведение реформы было делом крайне трудным и Канкрин, борясь с многочисленными ее противниками, тяжело заболел. Не оставалось ничего иного, как отправить его в отставку, что и было сделано, а через год с небольшим, 9 сентября 1845 года он умер. Его правилом было: «Не ломать, а улучшать», и он, исповедуя этот принцип, не отступал от пяти правил: 1) бережливость и экономия; 2) осторожность в пользовании государственным кредитом; 3) крайняя осторожность в установлении новых налогов; 4) поднятие отечественной промышленности; 5) упрочение денежной системы. Неизменно следуя этой программе, Канкрин в очень сложных обстоятельствах николаевского царствования развил и укрепил русскую финансовую систему, сделав российский рубль одной из престижных денежных единиц в Европе.

Современники отмечали, что Канкрин был единственным из российских министров, чья деятельность имела научную подкладку. Однако, высшим принципом для него было создание теории и практики, знание науки и понимание жизни.

Полной противоположностью Канкрину был его преемник на посту министра финансов Федор Павлович Вронченко, сын священника, попавший по окончании Московского университета в армию, где состоял «для отправления письменных дел и употребляем для редакции военных реляций». Потом скитался по разным канцеляриям, пока не попал в Министерство финансов, где после долголетнего сидения, проявив усердие и мелочный педантизм, наконец, стал товарищем министра. 1 мая 1844 года стал он, из-за болезни Канкрина, управляющим министерства, а после его отставки, и министром. Вронченко был ограничен, понимал только текущие задачи и обеспечивал в первую очередь запросы двора, армии и тех министерств, главы которых чаще прочих бывали на докладах у императора. Сам он боялся Николая до полуобморока, иногда при докладах теряя голос. Дефицит бюджета за его годы руководства министерством с 1845 по 1852 годы составил 260 миллионов рублей, а государственный долг вырос на 100 миллионов. У банкиров Англии, Франции и Голландии к 1845 году было получено 268 миллионов рублей долгосрочных займов, которые уносили от 16 до 25 % годового бюджета только на погашение кредитных процентов. А из-за активной агрессивной внешней политики России к 1848 году финансово-экономическое положение страны резко ухудшилось. Подушная подать – главный источник государственных доходов – полностью была собрана лишь в пятой части губерний, в остальных губерниях поступления в казну не превышали 40 %. Самым устойчивым и надежным подспорьем оставались винные откупы, дававшие четверть всех государственных сборов. В 1852 году на армию уходило 36 % всех государственных средств – более 100 миллионов рублей, на содержание двора – 8 %, или 22 миллиона, а на просвещение – 1 %.

Таково было объективное состояние финансов в годы правления Вронченко. Однако немалую роль играло здесь и субъективное начало – Федор Павлович был ограниченным и неспособным человеком, лишенным государственного кругозора. Несмотря на это из-за раболепства и совершеннейшей покорности, он был удостоен графского титула, и царь иногда даже обедал с Вронченко в самом тесном кругу, состоявшем из трех-четырех человек, сохраняя к нему сердечное расположение.

Важным чиновником был в правительстве и министр народного просвещения. После непродолжительного управления этим министерством адмиралом А. С. Шишковым и князем и А. К. Ливеном – сыном знаменитой Шарлотты Карловны Ливен, – на этом посту оказался Авраам Сергеевич Норов, очередной весьма недалекий, плохо образованный генерал, потерявший в одной из войн ногу. В товарищи к себе (товарищем министра назывался до октября 1917 года его заместитель) он попросил столь же недалекого и тоже плохо образованного князя П. А. Ширинского-Шихматова. Зоил Меншиков тут же оценил создавшуюся ситуацию так: «У нас и всегда-то народное просвещение тащилось, как кляча, но все же эта кляча была на четырех ногах, а теперь стала трехногой да еще с дурным норовом».

Когда Меншиков столь уничижительно отзывался о традиционном неблагополучии в российском народном просвещении, он имел в виду и предшественников Норова, одним из которых был знаменитый Сергей Семенович Уваров, ставший в 1833 году министром, а до того, бывший товарищем министра. Пребывая в 1832 году в этом качестве, Уваров в конце зимы производил ревизию Московского университета и, окончив ее, написал докладную записку на имя августейшего цензора и просветителя России императора Николая, что для того, чтобы оградить студентов и учащихся от влияния бунтарских, революционных идей, нужно «постепенно завладевши умами юношества, привести оное почти нечувствительно к той точке, где слияться должны к разрешению одной из труднейших задач времени, – образование, правильное, основательное, необходимое в нашем веке, с глубоким убеждением и теплой верой в истинно русские охранительные начала Православия, Самодержавия и Народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего Отечества».

Став вскоре министром Народного просвещения, С. С. Уваров, извещая попечителей учебных округов о своем вступлении в должность, сделал эту формулу – «Православие, Самодержавие, Народность» – краеугольным камнем образования и воспитания всего юношества России, заявив: «Общая наша обязанность состоит в том, чтобы Народное образование совершалось в объединенном духе Православия, Самодержавия и Народности».

Недаром В. Г. Белинский называл Уварова «министром погашения и помрачения просвещения в России», а А. В. Никитенко приводил в своем дневнике, такие слова Уварова: «Мое дело не только блюсти за просвещением, но и блюсти за духом поколения. Если мне удастся отодвинуть Россию на пятьдесят лет от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно. Вот моя теория; я надеюсь, что это исполню. Я имею на то добрую волю и политические средства».

Подобрав себе столь же достойных помощников, Уваров на протяжении 16 лет насаждал «истинно русские охранительные начала», более всего заботясь о том, чтобы каждый его шаг по ниве народного просвещения напоминал бы обожаемому монарху согласный, мерный железный шаг его батальонов.

Приведем еще один пример. После того, как появилась первая, и тогда единственная публикация на смерть Пушкина, принадлежавшая перу А. А. Краевского, публикация сделавшая его знаменитым, начинающаяся словами: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!» – Краевский тут же был вызван к председателю Цензурного комитета князю М. А. Дундукову-Корсакову.

«– Я должен вам передать, что министр [С. С. Уваров] крайне, крайне недоволен вами! К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражение „Солнце поэзии!“ Помилуйте, за что такая честь? „Пушкин скончался в середине своего великого поприща!“ Какое это такое поприще? Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж? Писать стишки, как выразился Сергей Семенович, еще не значит проходить великое поприще!». И это говорил человек, который вместе с Пушкиным, Жуковским, Крыловым, Вяземским в молодости входил в одно с ними литературное общество «Арзамас», не только «балуясь» стишками, но ратоборствуя за право на литературные новации, высмеивая архаику и консерватизм. Теперь же бывший поэт Уваров, ставший государевым министром и отлично зная нрав и вкусы своего сюзерена, делал и говорил то, что тому угодно.

Новелла сто двадцать восьмая
Внутри России и за ее пределами

Теперь же возвратимся к началу царствования Николая и познакомимся с наиболее важными событиями внешней политики и внутренней жизни страны.

Как только в России возникло краткое междуцарствие, персы сочли его за признак ослабления своего грозного противника и начали совершать набеги на приграничные области Закавказья.

В Тегеран для выяснения обстоятельств и переговоров отправилась делегация во главе со светлейшим князем Александром Сергеевичем Меншиковым.

Едва делегация появилась в Иране, всех ее членов во главе с послом персы арестовали, а вслед затем их войска вторглись в Закавказье. Их авангард подошел к Тбилиси, разорил пригороды, но вынужден был отойти. Однако, вопреки традиции, старый опытный генерал А. П. Ермолов, или «сардар Ермулла», как звали его горцы, на сей раз действовал не столь энергично, как прежде, но все же 13 сентября 1826 года армия Аббас-Мирзы была разбита под Елизаветполем и отброшена за Аракс. Это сражение выиграл И. Ф. Паскевич-отец – командир Николая I, в дивизии которого будущий император начал уже не «потешную», а настоящую, серьезную военную службу. За это любимец Николая был награжден шпагой, украшенной алмазами с надписью «За поражение персиян под Елисаветполем». Это была первая победа, одержанная в новое царствование и потому она была особенно приятна Николаю.

12 марта 1827 года Паскевич официально занял место Ермолова, обвиненного петербургскими стратегами в медлительности и нерешительности. А еще перед этим, сразу после победы русских под Елизаветполем, 25 сентября 1826 года, другая враждебная России держава – Оттоманская Порта – подписала в Анкермане проект конвенции, предъявленный Россией. Эта конвенция подтверждала положения Бухарестского трактата 1812 года и признавала переход к России Сухума и других приморских городов, а также, предложенную российским уполномоченным, графом М. С. Воронцовым, границу по Дунаю. Русские суда получали право беспрепятственного прохода через Босфор и Дарданеллы. Это позволило Паскевичу действовать еще более энергично и весной 1827 года русские войска двинулись в Армению и Нахичевань. 3 октября был освобожден Ереван, а еще через десять дней пал Тавриз.

Иранское правительство запросило мира, и Николай согласился, но переговоры оказались очень долгими и сложными. Именно в этих переговорах в полной мере проявился блестящий дипломатический талант А. С. Грибоедова, прикомандированного еще весной 1822 года в штат Главноуправляющего Грузией «по дипломатической части».

Зимой в начале 1828 года Паскевич начал подготовку к походу на столицу Персии – Тегеран. Напуганный этим, шах 10 февраля подписал в Тур-кманчае мирный договор. По этому договору к Российской империи присоединялись области: Ереванская, Нахичеванская и Ленкоранская. В связи с этим Паскевич получил графский титул и стал именоваться «графом Паскевичем-Эриванским», а, кроме того, получил в награду миллион рублей.

Еще не закончилась война с Персией, как тут же вспыхнула новая война – с Турцией, в которой Николаю пришлось принять непосредственное личное участие. 9 июня 1827 года, в полночь, он неожиданно для всех прибыл в Кронштадт, на флагманский корабль командующего эскадрой адмирала Сенявина «Азов». Его сопровождал начальник Главного морского штаба князь А. С. Меншиков. К пяти часам утра весь флот был под парусами. За Красной Горкой Николай произвел флоту маневр, затем отслужил молебен, простился с командующим и, пересев на свою яхту, вернулся в Петербург. А флот пошел в Портсмут, где 24 июня был подписан Лондонский договор о совместной борьбе России, Англии и Франции с Турцией. Поводом для заключения договора послужило намерение турок истребить христианское греческое население Мореи для устрашения всех христианских народов Османской империи. Договор был подписан в канун дня рождения Николая и он увидел в этом некий провиденциалистский смысл.

8 октября 1827 года союзный флот, находившийся у берегов полуострова Пелопоннес, состоявший из 27 кораблей при 1676 орудиях, полностью уничтожил турецкий флот из 65 кораблей при 2200 орудиях. Султан Махмуд II настолько разъярился, узнав о гибели своего флота, что хотел казнить всех союзных послов, но был вовремя остановлен своим визирем. Ситуация на первых порах вроде бы разрешилась свободным отъездом всех трех послов из Константинополя, но затем 8 декабря султан обнародовал воззвание, в котором объявлял из всех союзных стран одну лишь Россию непримиримым и явным врагом Турции и призывал всех мусульман к священной войне с неверными – русскими. Российские подданные были изгнаны из Турции, проливы перекрыты для русских судов и турецкие дипломаты отправились в Персию, призывая шаха снова вступить в войну с Россией.

14 апреля 1828 года в Петербурге были обнародованы манифест о войне с Турцией, приказ войскам и указ о новом рекрутском наборе.

Для военных действий против Турции была двинута 2-я армия фельдмаршала, графа Витгенштейна, сосредоточенная на юге России. В задачу армии входило занятие Дунайских княжеств и взятие крепостей на южном берегу Дуная. Под началом у Витгенштейна было три пехотных и один кавалерийский корпус общей численностью 114 тысяч человек при 384 орудиях. За две недели до обнародования манифеста, 1 апреля из Петербурга начал по частям выступать гвардейский корпус, во главе которого стал Михаил Павлович.

25 апреля из Петербурга к армии выехал Николай, оставив секретное распоряжение в случае его смерти считать наследником престола Михаила, и передав власть в столице и в стране на время его отсутствия Временной верховной комиссии в составе В. П. Кочубея, П. А. Толстого и А. Н. Голицына.

Следом за Николаем уехали в Одессу Александра Федоровна со старшей дочерью, девятилетней Марией. Николай же должен был остановиться в Измаиле, где решено было развернуть Главную квартиру. Императора сопровождали вице-канцлер Нессельроде, герои войны 1812 года генералы Жомини и Евгений Вюртембергский, чины свиты и некоторые дипломаты. В коляске императора ехал А. Х. Бенкендорф, с этих пор и на долгие годы вперед его неизменный спутник в многочисленных поездках по России и за границей.

Говоря о Николае, следует заметить, что он ездил и в одноконной легкой тележке, и одвуконь, случалось, и на тройке, но когда предстояла ему дальняя дорога – в Варшаву, Москву, Севастополь, или какой иной, далекий от Петербурга город, то в сани или в коляску впрягали ему непременно четверку царских, курьерских лошадей.

Для того, чтобы езда была наивозможно скорой, на каждой почтовой станции стояли готовые лошади, называемые «курьерскими». Их было не менее трех упряжек, то есть двенадцать. Ни один гражданин империи, кроме самого Николая и скакавшего впереди него фельдъегеря, не имел права ни под каким видом брать этих лошадей. Николай никогда не ездил в карете или вообще в каком-либо ином крытом экипаже. Летом у него была крепкая рессорная тележка, а зимой – широкие сани – пошевни, крытые коврами. Перед ним с интервалом в час мчался курьер, предупреждая станционных смотрителей о скором прибытии государя. За время, оставшееся до его приезда, нужно было вывести на дорогу свежих лошадей в полной сбруе и готового к дороге ямщика и, когда царский выезд примчится, не более чем за минуту отстегнуть старых лошадей и запрячь новых. Зимними ночами в нескольких саженях перед императорским выездом скакал еще один курьер. В его санях лежали десятки факелов, которыми он освещал дорогу.

Ямщики обязаны были гнать лошадей во всю их прыть, не замедляя бега и при подъездах к станциям. Лошади осаживались на всем скаку перед стоявшей на дороге четверкой, отчего одна или две, а случалось и все четыре, падали замертво, будто пораженные молнией. «Во время одного из проездов государя от Варшавы до Петербурга, – писал современник Николая А. В. Эвальд, – были убиты таким образом 144 лошади». Конечно же, дворцовое конюшенное ведомство преувеличивало цифру павших лошадей, показывая огромные неустойки, которые оно якобы платило потерпевшим.

На сей раз нетерпение увидеть войну подстегивало царя необычайно. Николай ехал днем и ночью и 7 мая настиг свою армию у Браилова, который был уже блокирован 2-й армией. С его приездом начались энергичные работы по подготовке к штурму крепости. Через неделю он уехал в Одессу, но пробыв там с императрицей всего два дня, поспешил в Измаил, в Главную квартиру. Отсюда, после смотра войск и непременного парада, царь поехал к селению Сатунова, где предстояла переправа через Дунай. Сюда же прибыл и Витгенштейн, получивший царским приказом подтверждение, что именно ему принадлежит власть Главнокомандующего, присвоенная Учреждением о Большой действующей армии. Здесь повторилась ситуация 1812 года, когда император Александр и цесаревич Константин были при Барклае, а теперь при Витгенштейне был император Николай, а вскоре должен был прибыть и великий князь Михаил.

Турки сразу же заметили скопление русских войск у Сатунова и немедленно стали стягивать войска к местам предполагаемой высадки. Николай сам руководил подготовкой к переправе и провел ее так удачно, что во время всей операции по форсированию широкой и многоводной реки погибло и было ранено всего 112 человек. Турки были сбиты с позиций и бежали в крепости Базарджик и Исакчу. Первому из генералов, переправившемуся на тот берег, генерал-адъютанту П. Д. Киселеву, Николай тут же присвоил звание генерал-лейтенанта. 28 мая Николай, не дожидаясь, пока наведут через Дунай понтонный мост, сел в лодку и с двенадцатью казаками-запорожцами, которые были его добровольными гребцами, переправился на южный берег. Осмотрев русские позиции, он тут же вернулся обратно.

30 мая капитулировала крепость Исакча и русские войска двинулись в наступление по Добрудже к легендарному Траянову валу. Следует заметить, что решающую роль в успешном осуществлении удачной переправы через Дунай сыграли казаки-запорожцы, некогда бежавшие в Турцию, но накануне переправы пришедшие в русский лагерь. За это Николай присвоил их атаману – кошевому атаману Задунайской Сечи Осипу Михайловичу Гладкому – чин полковника, наградил орденом Георгия 4 класса, а впоследствии назначил атаманом Азовского казачьего войска.

От Исакчи русские войска двинулись к Бабадагу, у стен которого 2 июня Николая ожидала еще одна казацкая делегация – некрасовцев, предки которых бежали с Дона после булавинского восстания более ста лет назад. Однако в отличие от запорожцев они только изъявили свою покорность царю, но вернуться в Россию отказались.

Меж тем турецкие крепости сдавались одна за другой. Только в июне пали Мачин, Браилов, Гирсов, Тульча и Кюстенджи; но то, что Николай приказал отпускать сдавшихся турок на свободу, принесло его армии ощутимый вред – не все, отпущенные на свободу, уходили домой, очень многие прошли к крепости Силистрия и существенно усилили ее гарнизон. На другом театре военных действий – Черноморском побережье Кавказа – тоже был одержан успех – 12 июня князь Меншиков взял Анапу, после чего его войска соединились с армией Витгенштейна.

На этом успехи русской армии временно прекратились, ибо Николай, окрыленный удачами в начале кампании, решил, что сможет одновременно действовать сразу против трех мощных крепостей – Силистрии, Шумлы и Варны. 8 июля 30-тысячная русская армия подошла к Шумле и начала ее осаду, не зная, что в очень сильной крепости засел 40-тысячный неприятельский гарнизон. Николай, находившийся в осадном корпусе под Шумлой, сам наметил укрепления, диспозицию осадных работ и сам сделал первый удар киркой при закладке первого осадного редута. Однако дальше военное счастье изменило русским, и Николай, через две недели увидев, что осада ни к чему не приведет, 21 июля оставил лагерь под Шумлой, отправился под Варну, также осажденную русскими. По дороге к Варне на конвой Николая попытались напасть турки, но конвой был силен – полк конных егерей и конная батарея, всего 1300 человек, – и неприятель отступил, очистив дорогу.

Первую ночь Николай провел в солдатской палатке, слыша близкие ружейные выстрелы. На другой день было тезоименитство матери императора, и он невольно вспомнил пышные празднества в этот день в Петергофе, и контраст между той жизнью и этой – в степи, среди солдат, за скудной трапезой, – поверг в уныние и его, и небольшую свиту, и как писал потом бывший с ним Бенкендорф, «крайне поразил и государя, и всех нас, и навеял на наше общество невыразимую грусть».