Текст книги "Царский декамерон. От Николая I до Николая II"

На следующее утро отряд двинулся вперед. Дорога вскоре пошла через густой лес. Николай хотел ехать впереди всех, но его уговорили занять место за авангардом, перед отрядом прикрытия. Свита ехала вокруг него, как вдруг из леса грянул выстрел, и один из егерей упал раненым. Стрелявшего же найти не удалось. Наконец 24 июля к вечеру отряд достиг Варны, осажденной с моря и суши флотом и войсками А. С. Меншикова. Обсудив с ним план осады, Николай переночевал и утром поспешил на флагманский корабль адмирала Грейга «Париж», стоявший вместе с двадцатью другими судами на рейде Варны. Затем на фрегате «Флора» Николай отбыл в Одессу, где ожидали его жена и дочь.

Подводя итоги произошедшему в начале кампании, Николай писал Константину: «Все, что касается этой кампании, представляется мне неясным, и я решительно не могу высказать, что-либо определенное относительно моего будущего…»

27 июля Николай высадился возле хутора Рено, под Одессой, где жили Александра Федоровна, Мария и министр двора князь Волконский со свитой и слугами. Услышав салют, произведенный с борта «Флоры», Волконский схватил подзорную трубу, увидел фрегат и на его палубе – Николая. Приезд его был неожиданным и тем более для его близких радостным. Однако уже на следующий день Николай осмотрел резервные батальоны, городские заведения и погрузился в государственные бумаги, привезенные из Петербурга.

13 августа он вместе с императрицей отправился на корвете в Николаев, но уже 17-го вернулся в Одессу. Там застало его известие о крайне неблагоприятном ходе дела под Шумлой. Из-за этого Николай решил бросить подошедшую к Дунаю гвардию против Варны и одновременно приказал провести еще один рекрутский набор, вдвое превышающий предыдущий. Вслед за тем Николай возвратился к Варне и обосновался на линейном корабле «Париж», наведываясь и в осадный лагерь. Наконец, после долгих осадных работ, подкопов и взрывов мин, 28 сентября Варна капитулировала. 1 октября Николай торжественно въехал в город. «Нас обдало, – писал Бенкендорф, – таким невыносимым смрадом от бесчисленного множества падали всякого рода и человеческих тел, так дурно похороненных, что у иных торчали ноги, а другие были едва прикрыты несколькими лопатками земли… Везде встречались полуразрушенные мечети, дома, пронизанные ядрами или обрушившиеся от разрыва бомб, целые кварталы, обращенные в груды развалин, без всякого почти следа бывших тут прежде зданий».

Отправив гвардию на зимние квартиры в Тульчин и отдав распоряжения об исправлении укреплений и расквартировании всех войск, Николай со всем своим штабом, свитой и иностранными дипломатами на трех кораблях отправился в Одессу, куда и прибыл на восьмые сутки 8 октября из-за совершеннейшего штиля, продолжавшегося два дня и из-за страшной полуторасуточной бури. Николай вышел на одесский берег осунувшимся и мрачным. Он не только понимал, что кампания ничего не дала ему, но кроме того его терзали смутные предчувствия какого-то несчастья. Он быстро собрался в дорогу и, загоняя лошадей, помчался в Петербург. Он хотел незамеченным войти в Зимний дворец, но его узнали кавалергарды, привезшие в столицу трофейные турецкие знамена. И кавалергарды, и толпы людей, собравшиеся, перед дворцом, закричали «Ура», увидев Николая, и он вошел во дворец в окружении склоненных турецких знамен, как триумфатор. Однако, предчувствие не обмануло Николая, как только он переступил порог, ему сказали, что тяжело больна его мать. Мария Федоровна для своих 67 лет была свежа и красива и ей нельзя было дать более 50-ти. Она никогда ничем не болела, и эта, совершенно неожиданная, болезнь, застала всех, в том числе и ее врача, доктора Рюля, врасплох. Прошло еще несколько дней – и, в довершение всего, ее разбил паралич. А в ночь на 25 октября 1828 года Мария Федоровна умерла, успев завещать, чтоб были сожжены ее дневники – множество толстых тетрадей, которые она вела с 70-х годов прошлого века. Николай велел сжечь их, хорошо сознавая, что это – большая потеря для истории.

Узнав о смерти матери, в Петербург из Варшавы примчался Константин, и, таким образом, все ее родные, кто мог, собрались у гроба Марии Федоровны.

13 ноября ее похоронили с необычайною пышностью.

По смерти Марии Федоровны, все учреждения, кои она опекала – Императорский Воспитательный дом, Воспитательное общество благородных девиц, многочисленные больницы, богадельни, училища и пр. – были переданы новому – Четвертому отделению Собственной Его Величества Канцелярии, во главе которого был поставлен секретарь Марии Федоровны тайный советник Г. И. Вилламов, а все эти заведения велено было впредь именовать «учреждения императрицы Марии». Со временем в их делах первую роль стала играть императрица Александра Федоровна.

1829 год начался резким обострением русско-иранских отношений. 30 января толпа религиозных фанатиков, подогреваемая ортодоксальными улемами и муллами, ворвалась на территорию российской миссии в Тегеране и зверски умертвила всех там находящихся. Был убит и посол – Александр Сергеевич Грибоедов. В живых остался лишь один секретарь посольства Мальцев. Персидское правительство, напуганное возможными последствиями случившегося – возобновлением войны – тут же заверило Паскевича, что виновные будут строго наказаны, а вслед за тем отправило в Петербург старшего сына наследника престола, принца Хозрев-Мирзу. Чтобы загладить случившееся, в Тифлис прибыла возглавляемая им персидская делегация. Напряжение было снято, Николай удовлетворился извинениями персов и их заверениями в непричастности правительства к случившемуся в Тегеране, и на первый план выдвинулись задачи предстоящей кампании против Турции.

И в России, и в Европе, да и в Турции тоже, хорошо понимали, что кампания 1828 года оказалась почти безрезультатной для России. Сам Николай в одном из писем Константину назвал ее: «Эта одиозная война», но был преисполнен решимости на следующий год добиться победы. Так как его фельдмаршалы – П. Х. Витгенштейн и Ф. В. Остен-Сакен – были стары и дряхлы, и еле-еле тянули свои лямки, то Николай подумывал самому командовать армиями, взяв под свое начало генерал-губернатора Новороссии, графа и генерала от инфантерии А. Ф. Ланжерона, которому тоже было уже 65 лет, но здоровье его было не в пример крепче, чем у обоих фельдмаршалов. Однако вскоре произошла решительная перемена во взглядах Николая на характер и план предстоящей кампании. Виной тому была смелая и беспристрастная, но критически острая и справедливая записка, составленная генералом Илларионом Васильевичем Васильчиковым, в которой он предлагал не ограничиваться блокадой придунайских крепостей, а перейти через Балканы. Мнение Васильчикова было поддержано Николаем и одобрено на заседании специального Комитета. В результате этого Витгенштейн был заменен Дибичем, а начальником его штаба стал К. Ф. Толь. 6 февраля 1829 года был подписан этот рескрипт, а уже 15 февраля и Дибич и Толь были в ставке Витгенштейна в Яссах. Кампания 1829 года началась осадой Силистрии, к которой войска подступили 5 мая. Когда же Дибич заикнулся было и об осаде Шумлы, то Николай ответил: «Повторять прошлогодние глупости я не могу дозволить».

А пока шла осада Силистрии, Паскевич в Закавказье одержал победу при Милидюзе, взяв в плен Эрзерумского сераскира, а затем, 27 июля, овладел и Эрзерумом.

Меж тем в Петербурге, еще в марте, Николай стал собираться в Варшаву, где должна была состояться его коронация, как короля Польши. 25 апреля он выехал вместе с Михаилом Павловичем из Царского Села, а через два дня следом за ним отправились в Варшаву императрица и цесаревич Александр.

Николай ехал через Динабург, Вильно, Гродно и Белосток, устраивая смотры, принимая парады, осматривая городские учреждения и достопримечательности.

4 мая Николай прибыл в загородный дворец в Яблоне, где его ожидал Константин и его жена княгиня Лович, а 5 мая начался торжественный въезд императора в Варшаву. Под звон колоколов и грохот пушек Николай тронулся из Праги67 в Варшаву, но как только въехал на мост, лошадь ехавшего рядом с ним Константина вдруг заупрямилась и повернула назад. Великий князь шпорил ее и рвал удила, но ничего не смог добиться. Тогда он сошел с седла и пошел пешком, пока не подвели ему другую лошадь. Это удивительное происшествие поразило очевидцев и было истолковано самым дурным образом. Николая же, императрицу и наследника встречали цветами и улыбками, и это вскоре скрасило неприятный инцидент.

После смотров, разводов, парадов, официальных приемов и торжественных обедов 12 мая в Королевском замке, в зале Сената состоялась церемония коронации. В присутствии нунциев, сенаторов и депутатов воеводств примас-архиепископ – после того, как Николай сам возложил на голову себе корону Польши – троекратно провозгласил по-латыни: «Пусть живет король вечно!», но присутствовавшие на коронации поляки не повторили за примасом эту фразу, как того требовал обычай. Потом, оправдываясь, они говорили, что их об этом не предупредили, однако было ясно, что их молчание было политической демонстрацией извечной враждебности к династии Романовых.

Затем Николай в короне, со скипетром и державой в руках прошел в собор Святого Иоанна, где традиционно короновались короли Польши, и здесь принес присягу на верность Польше, ее народу и конституции. Он, конечно, был смущен, но довел необычный церемониал до конца, не дрогнув, и не переменившись в лице.

После целого каскада балов и фейерверков Николай и Александра Федоровна, порознь, 21 и 22 мая уехали из Варшавы в Берлин к отцу императрицы, прусскому королю Фридриху-Вильгельму III. Там смотры и парады продолжались.

Поездка была чисто семейной, ибо 29 мая в Берлине должна была состояться – и состоялась – свадьба племянницы Николая Саксен-Веймарской принцессы Августы, дочери великой княгини Марии Павловны, и принца Вильгельма – родного брата Александры Федоровны.

На второй день после свадьбы Николай и все сопровождавшие его уехали в Варшаву. Здесь 7 июня он получил известие о победе, одержанной 30 мая над турками при болгарском селе Кулевча (в 16 верстах от Шумлы), где 36 тысяч русских войск разгромили 52-тысячную армию великого визиря Решид-паши, захватив всю артиллерию, обоз и более двух тысяч пленных. За эту победу Дибич получил орден Георгия 2-й степени, а К. Ф. Толь – графский титул.

13 июня Николай уехал из Варшавы, делая, по своему обычаю, все то, что делал он и в своих прежних поездках, и через Луцк и Тульчин прибыл в Киев. Здесь его настигло сообщение о взятии русскими Силистрии. Это было Николаю тем более приятно, что сообщение о победе получил он в день своего рождения – 25 июня.

Находясь в дороге, при остановке в городах, Николай непрерывно работал. Бенкендорф, вспоминая о его пребывании в Киеве, писал: «Он нисколько не задерживал текущих дел: курьеры, ежедневно приезжавшие из Петербурга или из армии, были отправляемы обратно в ту же ночь. Государь ложился спать не раньше трех часов утра, чтобы только порешить и отослать все без изъятия поступившие бумаги. Таким образом, доклады Государственного совета, Комитета министров, министерств, и начальников армий возвращались точно также без замедления, как если бы государь проживал в Петербурге… Кроме того, он находил время ежедневно писать подробные письма к императрице, прочитывать донесения о здоровье и ходе уроков его детей, перелистывать газеты и часто даже пробегать новые книги».

11 июля Николай вернулся в Царское Село.

Вскоре после этого, 10 августа, в Петербурге принимали принца Хозрев-Мирзу, продемонстрировав ему знаки внимания, уважения и доброжелательства.

Принц передал в дар царю алмаз «Шах» – великолепный почти необработанный камень безукоризненной прозрачности, весом в 88 карат, находившийся ранее под тронным балдахином персидских шахов69.

В ответ, при отъезде Хозрев-Мирзы, Николай подарил двенадцать великолепных пушек, прося передать их в Тебризе Аббас-Мирзе и демонстрируя вместе с тем уверенность, что мир между Россией и Ираном крепок, ибо потенциальным противникам оружие не дарят.

После победы под Кульчей путь через Балканы был открыт, и армия Дибича быстро перешла их, почти без боя занимая множество городов, а в начале августа вышла к Адрианополю, который находился в 100 верстах от порта Энез, лежавшего на берегу Эгейского моря, где дрейфовала русская эскадра адмирала Гейдена, и в 120 верстах от Константинополя. Русские войска, численностью всего в 17 тысяч человек при ста орудиях, появились перед Адрианополем настолько внезапно, что гарнизон города и крепости капитулировал на второй день после того, как они стали лагерем в виду города.

Это было неслыханной удачей, потому что армия Дибича таяла, как лед под лучами солнца – в ее тылу осталось более 80 тысяч больных и раненых. Такая страшная цифра объяснялась тем, что Дибич шел через территории, где свирепствовала чума, и она-то и косила солдат сильнее, чем пули и ятаганы турок. Но и у неприятеля дела шли не лучше, и потому уже 16 августа через восемь дней после капитуляции Адрианополя, там появились турецкие представители с предложением мира.

2 сентября мирный договор, получивший название Адрианопольского, был подписан. С русской стороны его подписали А. Ф. Орлов и Ф. П. Пален. По этому договору к России переходило все Кавказское побережье Черного моря и устье Дуная, подтверждалась независимость Молдавии и Валахии, предоставлялась автономия Сербии и Греции, обеспечивалась свобода мореплавания и взималась контрибуция в полтора миллиона голландских гульденов, что равнялось десяти миллионам русских золотых червонцев. Договор мог быть гораздо более жестким, но Николай сознательно не пошел на это, желая сохранить Турцию как государство, ибо ее исчезновение, в случае полной его победы, привело бы к непредсказуемым последствиям, когда на месте слабого полусредневекового государства, могла появиться новая держава, поднятая к жизни Англией, Францией, Австрией или же всеми ими вместе.

За победу над турками И. И. Дибич получил орден Георгия 1-й степени, графский титул с присовокуплением имени «Забалканского», чин фельдмаршала и один миллион рублей. Паскевичу также был пожалован чин фельдмаршала – а свой миллион и своего Георгия 1-й степени он получил чуть раньше. На всех прочих виновников победы пролился дождь наград – деньги, пенсии, аренды, ордена, титулы. Казалось бы, война кончилась. Да не тут-то было. Поздравляя 25 сентября И. Ф. Паскевича со званием фельдмаршала, Николай написал ему собственноручно следующее: «Кончив одно славное дело, предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении прямых польз гораздо важнейшее, – усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных»70. Тем самым Кавказские войны, начавшиеся еще в 20-х годах XVIII столетия, вступили в свой наиболее жестокий заключительный этап, продолжавшийся до 1864 года.

В конце октября 1829 года Николай вдруг впервые серьезно заболел. Врачи признали «нервическую горячку», которая свалила царя в постель и сильно напугала семью и двор. Проболев полтора месяца, Николай, ослабевший и похудевший, пошел на поправку. Казалось бы, наступившее затишье, выгодный и почетный мир предвещают спокойствие и открывают возможно-сти заняться внутренними делами. Однако судьба сулила иное. В начале 1830 года в Петербург прибыл чрезвычайный посол султана Галил-паша, с просьбой смягчить условия Адрианопольского мира, хотя бы в части получения контрибуции, но Николай, с почетом приняв его, в полуторачасовой личной аудиенции категорически отказался пересматривать любой из пунктов договора. И все же 14 апреля Николай снизил контрибуцию с десяти до восьми миллионов червонцев и разрешил выплачивать в течение восьми лет – по миллиону в год. Этот шаг свидетельствовал о том, что на смену былой вражде в отношениях между Россией и Турцией наступает нечто новое – очевидные признаки взаимного сближения.

А вскоре после отъезда Галила-паши в Константинополь, Николай уехал в Варшаву на открытие первого в его царствование Сейма. Он приехал туда вместе с императрицей 9 мая и 16-го открыл Сейм, который прозаседав ровно месяц, благополучно и спокойно завершил свою работу. Однако и благополучие это и спокойствие были мнимыми и хорошо завуалированными – Польша бурлила, негодуя на царившие здесь порядки, почитая Николая деспотом, а его брата – Константина – проконсулом Пилатом, чья неправедная власть есть не что иное, как узурпация польской вольности и независимости. К тому же и лично Константин был ненавистен полякам из-за его хамства, жестокости, самодурства и неуважения к обычаям их страны. Николай знал обо всем этом, но предпринять ничего не мог.

Едва царская чета возвратилась в Петербург, как тут же Николая известили, что с юга на Россию надвигается страшная беда – эпидемия холеры, занесенная из Персии. Пока ставились армейские и полицейские кордоны, другая эпидемия разразилась на Западе. Правда, она пока еще не коснулась России, но Николай испугался ее не менее, чем холеры: 27 июля (по русскому календарю 15 июля) в Париже началось вооруженное восстание, а через два дня восставшие взяли Тюильрийский дворец и все правительственные здания. Королевские войска частью перешли на сторону народа, частью – бежали из Парижа. 2 августа французский король Карл X отрекся от престола и бежал в Англию. Через два дня на престоле оказался новый король – Луи-Филипп, герцог Орлеанский, признанный большинством французов, но не признанный Николаем, прозвавшим Луи-Филиппа «коварным и вероломным», тем более, что занял он трон помимо законного претендента – герцога Генриха Бордоского. Больше всего возмутило Николая, что белый флаг Бурбонов тут же был сменен на трехцветный республиканский, и он немедленно приказал не допускать корабли с этим флагом в русские гавани, а если они будут пытаться войти на рейд, открывать по ним огонь. Вслед за тем он собрался порвать с Францией дипломатические отношения и отозвать из Парижа российского посла, а французского – выслать из Петербурга, но, поостыв, и побеседовав с французским послом бароном Полем Бургоэном, отменил приказ о стрельбе по кораблям под трехцветным флагом и воздержался от разрыва дипломатических отношений.

И все же ход событий волновал Николая, и у него появилась мысль о создании антифранцузской коалиции. Чтобы узнать настроения австрийского императора и прусского короля, он послал графа А. Ф. Орлова в Вену, а фельдмаршала И. И. Дибича – в Берлин. Однако те еще не доехали до мест назначения, когда и Австрия и Пруссия официально признали Луи-Филиппа. Вслед за тем признала его и Англия. Николаю оставалось последовать их примеру, что он и сделал.

А эпидемия холеры, меж тем, распространялась все дальше и дальше на север. 24 сентября Николаю сообщили, что болезнь достигла Москвы. Через два дня он уже мчался в Первопрестольную, – так понимал он свой долг. Примчавшись в Москву, Николай взял руководство борьбы с холерой на себя. Он приказал оцепить Москву карантинами, поставить пункты по окуриванию и омовению уксусом, но ничего не помогало – болезнь усиливалась, и уже во дворце стали умирать люди – скончался лакей Николая, умерла одна из служанок. 5 октября появились признаки болезни и у самого Николая его стало рвать, поднялась температура, на лбу выступила испарина, но тотчас же данные ему лекарства оказались весьма кстати и к утру все прошло. И как раз в тот вечер, когда он еще болел и был между болезнью и выздоровлением, в Москву из Петербурга примчался гонец с известием, что в Нидерландских владениях, где королевой была его сестра Анна Павловна, началась революция. Кроме сообщения, гонец передал Николаю и письмо короля Нидерландов с просьбой о вооруженной помощи против мятежников бельгийцев, восставших против него в Брюсселе. И Николай тут же послал приказы о приведении армии в боевую готовность. Полученное известие подстегнуло Николая, и он, возложив борьбу с холерой на местные власти, на следующий день поехал в Петербург, но по дороге остановился в Твери и, демонстрируя законопослушность, пробыл в карантине одиннадцать дней. Так как по условиям карантина ни к Николаю, ни к его свите никто не смел приближаться, то они и прожили совершеннейшими анахоретами в старом дворце великой княгини Екатерины Павловны и ее мужа герцога Ольденбургского. Курьеров было принимать нельзя, местных администраторов тоже, и государь, находившийся в оцеплении войск, гуляя по парку, стрелял ворон, а Бенкендорф подметал дорожки.

Возвратившись 20 октября в Петербург, Николай вскоре же стал получать тревожные донесения о том, что революционный пожар, подобный пожару на торфяном болоте, и вспыхивающий то тут, то там в совершенно непредсказуемых местах, вдруг прорвался в Польше.

Это случилось в ночь на 17 ноября 1830 года, и теперь нам лучше перенестись из Петербурга в окрестности Варшавы и возвратиться к великому князю Константину.

Уединенная жизнь, которую вел Константин в своем загородном дворце, полный отрыв его от варшавского общества, привели к тому, что революция 1830 года, начавшаяся 17 ноября, застала великого князя совершенно врасплох. В этот же день повстанцы должны были убить Константина. В шесть часов вечера, когда уже начало темнеть, двадцать заговорщиков, вооруженных ружьями со штыками, собрались в Лазенках, у Бельведера, а в семь часов ринулись ко дворцу и, отбросив двух сторожей-инвалидов, ворвались в вестибюль дворца.

Константин, по обыкновению, после обеда спал. Услышав шум и крики: «Смерть тирану!», он выглянул из спальни и увидел мятежников, преследовавших оказавшегося во дворце вице-президента Варшавы Любовицкого. Любовицкий бежал навстречу Константину и кричал: «Спасайтесь, Ваше Высочество!» Константин увидел, как несколько убийц ударили Любовицкого штыками, как тот замертво рухнул, и цесаревич в последнее мгновение сумел ускользнуть за дверь, а его камердинер тут же быстро закрыл ее на две прочные задвижки.

Камердинер, через соседнюю комнату, провел Константина на чердак и спрятал его там. В это время приехавший вместе с Любовицким генерал Жандр выскользнул во двор и стал звать на помощь слуг и солдат. Заговорщики, не разглядев в темноте, кто собирает защитников, решили, что это Константин, и, набросившись на Жандра, закололи штыками и его. Между тем слуги и солдаты стали выбегать во двор, чтобы организовать отпор мятежникам, и те поспешно покинули двор и побежали в ближайшую рощу. Их не преследовали, ибо более всего были обеспокоены судьбой великого князя и его жены.

Первой отыскали княгиню Ловичскую и предложили ей немедленно выезжать из дворца, но она наотрез отказалась уезжать одна, и только когда объявился и Константин, оба супруга оставили Бельведер. Они направились на мызу Вержба, куда уже собирались русские войска, чтобы дать отпор повстанцам, но Константин, увидев, что численный перевес на стороне мятежников, не стал вступать в сражение с ними, а приказал отступать к русским границам. Через месяц, 23 декабря, войска пришли в Белосток, где уже сосредоточивалась армия фельдмаршала И. И. Дибича, посланная на подавление восстания.

К этому времени и Константин, и Жанетта заболели. Особенно сильно болела Жанетта. Из-за сильных переживаний в Бельведере 17 ноября она слегла, и у нее стали развиваться все признаки скоротечной чахотки. Константин увез жену в Витебск, и вскоре туда приехали из Петербурга лучшие придворные врачи.

Во время болезни жены Константин неотлучно находился при ней. А в это время в Варшаве было создано Национальное правительство во главе с князем Адамом Чарторижским, тем самым, что был ближайшим другом императора Александра и в молодости вместе с ним мечтал о свободе Польши и создании республики. Под давлением повстанцев Сейм объявил Николая низложенным, и тогда армия Дибича вошла в Польшу. Война шла с переменным успехом, и, наконец, 26 мая 1831 года под Остроленкой повстанцы были разбиты. А через три дня после этого умер Дибич. Он прошел через огонь наполеоновских войн, через войну с турками и поляками, а сразила его холера, добравшаяся и до Польши.

Эпидемия здесь была почти повсеместной, холера свирепствовала и на землях Белоруссии, где в Витебске все еще жили Константин Павлович и княгиня Лович. Случилось так, что через три недели после смерти Дибича, 15 июня, умер от холеры и Константин Павлович. 16 июня тело Константина было забальзамировано и положено в гроб. Прощаясь с мужем, Жанетта обрезала свои прекрасные длинные косы и положила их под голову покойного.

17 августа тело Константина было погребено в Петропавловском соборе, причем возле гроба была лишь одна Жанетта, так как из-за боязни заражения холерой на похоронах не было ни одного члена императорской фамилии и ни одного сановника. После похорон Жанетта уехала в Гатчину, а через месяц – в Царское Село. Она постилась и молилась, проводила дни и ночи в одиночестве, часто плакала и болела все сильнее и сильнее.

А в это время новый главнокомандующий фельдмаршал И. Ф. Паскевич штурмом взял пригород Варшавы – Волю, после чего столица Польши 8 сентября капитулировала. Конституция 1815 года была ликвидирована, а на участников восстания обрушились жестокие репрессии. Паскевич снова был осыпан наградами и получил наивысший титул империи – Светлейшего князя, с добавлением – «Варшавский».

Весть о разгроме Польши застала Жанетту Лович в Гатчине, после чего она попросила перевезти ее в Царское Село. 17 ноября 1831 года в первую годовщину Варшавского восстания и через шесть месяцев после кончины Константина Светлейшая княгиня Жанетта Лович умерла на тридцать шестом году.