Текст книги "Герой того еще времени"

Волки и телки

I

Алексей Гусятников был моложе меня лет на десять, но в силу моей привычки дружить с более молодыми людьми, чем я, эта разница в возрасте практически не ощущалась. Он был менеджером среднего звена и, как мне казалось, не очень печалился успехами окружавших его приятелей. Карьера Алексея не очень увлекала. Денег на игрушки – игрушки взрослого мальчика – ему хватало, и он со своими «Ленд Крузером», «Ауди», моторной лодкой – не яхтой, конечно, но вполне быстроходной – очень даже вписывался в окружающий его «ландшафт».

Недавно Леха купил себе снегоход, и предстоящая зима и зимняя охота грели его душу. А охота была для него основной страстью, с которой не могли сравниться ни женщины, ни футбол, ни тусовки с их бессмысленным времяпрепровождением. Хотя охота без выпивки после тяжелого дня тоже смотрелась неполноценно. А женщины? Если их выписать из близлежащего города, да еще не тратить на них силы, ублажая разговорами и бессмысленным ухаживанием, почему нет… Пусть будут. А если телка еще и сама на тебя спикирует, то это вообще высший пилотаж – ты становишься этаким «сегодняшним» героем, и твои «ходовые достоинства» шумно обсуждаются наряду с достижениями зарубежных автопромов.

А Гусятников был привлекателен как мужчина, и женщины, а они тоже выходят на охоту и хвастаются в своем кругу победами над мужиками, часто смотрели на него призывными взглядами. Но Алексей был ленив до баб и позволял сделать это с собой, если его уложили в кроватку, предварительно с ним повыпивав и позакусывав. Может, я буду дерзок в оценке своего героя, но посмею предположить, что и на поле «любовного боя» Алексей не очень маневрировал и не старался удивить противника неожиданными тактическими ходами. Про любовную стратегию я и вовсе умолчу. Но чаровницы его любили и, делясь друг с другом впечатлениями о прошедшей ночи, сравнивали Гусятникова с актером Александром Домогаровым:

– Красив, сволочь, – обращаясь к своей товарке, говорила очередная девушка в очередном охотничьем домике. – И как ему идет эта небритость!

– А как он в деле?

– Знаешь, я, вопреки расхожему мнению, сегодня любила не ушами, а глазами. Тем более что он все делал молчком.

Но Алексей был еще истинным мастером в устройстве нарядного стола, где водочка соседствовала с пивком и шампусиком для девчонок. Если удавалось добыть дичь или свежую рыбу, то, приготовив их на костре, Леха художественно сваливал дичь на блюдо, и потом компания все это шумно и весело поглощала. Он был в этом художником и наполнялся настоящим вдохновением, предвкушая застолье. Глаза его влажнели, лицо покрывалось испариной, и Гусятников становился прекрасным, как профессионал, занимающийся своим любимым делом. И я думаю, для него понятие «охота» подразумевало под собой не только отстрел и выслеживание дичи, но и всю суету по заготовке продуктов, устройству банкета и бани в охотничьем домике. В общем, это тоже охота.

Однажды Гусятников уговорил меня поехать с компанией его друзей в Осташков, на озеро Селигер, где у них была «прикормленная» гостиница. У меня в тот день был в Осташкове концерт, и я, никогда прежде не бывавший на Селигере, решил посмотреть на красоты верховьев Волги. Алексей заехал за мной, и мы на его «крузере» рванули в сторону озера. Через полчаса были на месте. Отель, как бы сказали репортеры, гостеприимно распахнул свои двери, и мы вошли в банкетный зал, где уже был накрыт стол, не оставлявший сомнений, что «свадьба» может крепко принять на грудь. Застолье плавно перетекло в «корпоратив», и я пел больше двух, а может, и трех часов, прерываясь на тосты и приветствия все подъезжающих новых охотников. Становилось страшно за уток, которых приехали пострелять стаи людей с ружьями. А мой репертуар был с явным креном в рок-н-ролл. Суровые с обветренными лицами мужские особи явно не были склонны к сантиментам.

Примерно в полвторого ночи провели маленькую конференцию о «кривой проституции» в Осташкове и единогласно решили, что в этом городе с этим пороком покончено раз и навсегда и смысла нет ехать в город за «телками». А в три часа «усталые, но счастливые» мы разошлись по номерам. Мне хватило сил принять душ и после этого упасть и мгновенно уснуть.

Но сон мой был недолгим. В полпятого (я взглянул на часы) меня кто-то ласково похлопал по плечу. Я открыл глаза – передо мной на стуле сидел мужик в штормовке и сапогах. У него в руках была непочатая бутылка «Смирновки». Увидев, что я проснулся, гость начал откупоривать бутыль, стаканы уже стояли на столе.

– Слава, извини, я опоздал к вам за стол, но я никогда себе не прощу, если не выпью с тобой за твое здоровье. Под твою «Мозаику» прошла вся моя служба в армии.

Понимая, что сопротивление – это бесполезная трата времени и сил, я присел на кровати, закутавшись в одеяло. Выслушав тост, я пригубил водки, и, извинившись, рухнул в свой сон.

А в восемь утра пришел Гусятников.

– Слава, я пока не спустил катер на воду, поэтому отправлю тебя на экскурсию к истокам Волги, там построили чудесную церковь, вроде Лужков ее сделал.

– На какую экскурсию, с кем? – обалдело спросил я.

– А тут дирекция одного из заводов Электростали приехала пострелять уток. Так у них свой автобус, через десять минут они отъезжают. Ты едешь?

– Ну, раз я здесь, то, конечно, еду.

Наша экскурсионная группа загрузилась в «Кубань», и мы тронулись в путь. Я, много раз видевший выпивающих людей, даже не предполагал, что за пятнадцать минут можно так напиться. А именно столько длился наш маршрут до церковки «имени Лужкова». Пока я любовался на красоты окружавшей нас природы, начальственный люд в экспресс-режиме выпивал. Красота в тот раз не спасла мир. Из автобуса трое натурально выпали, остальные вышли, поддерживая друг друга под руки. Самый трезвый из компании поинтересовался, давно ли я был в Электростали и не хочу ли с концертами посетить их славный город. Договорились обсудить это в гостинице за «столом переговоров».

Природа была прекрасна и почти первозданна. Очень похожие чувства, я имею в виду воздействие окружающей среды на меня, я испытывал на Байкале и Алтае. Возможно, мои новые друзья протрезвели бы значительно быстрее, чем в Москве (экология, то есть чистый воздух, способствовала бы этому), но они продолжали добавлять. После экскурсии весь автобус можно было бы везти в вытрезвитель, но мы приехали в наш отель, где вся электростальская компания расползлась по номерам.

Гусятников уже ждал меня на берегу с каким-то усатым мужиком с ружьем. Новый персонаж был с утра вмазанным и приветливо заулыбался мне.

– Сорокин, Олегом меня зовут, – представился усатый.

– Слава, лодка на воде. Сейчас мы тебе покажем Селигер с воды, и ты прикоснешься к таинству охоты, – сказал Гусятников.

Я смиренно вздохнул и шагнул в сторону лодки. На дне ее спал еще один охотник, подложив под голову приклад ружья.

– А это кто еще? – спросил я, понимая, что не все эпизоды вошли в фильм про особенности национальной охоты.

– Так это Володя. Он напротив тебя вчера сидел и про Апину тебя доставал, помнишь?

– А чего он не спит в доме?

– Не-е… Он здесь не спит, он здесь досыпает. Вот когда дойдем до места, я его разбужу, – ответил Леха.

Меня посадили на скамейку где-то ближе к корме лодки. Позади меня с ружьем расположился Сорокин, Гусятников – у руля, а на дне валялся бесхозный Володя. Наверное, ему снилась Апина, которая пела песню про его другана Леху.

Гусятников очень гордился своим катером, только что купленным и прошедшим обкатку на Селигере. Лодка была не супер-пупер, но шустрая и очень хотелось продемонстрировать ее ходовые качества перед важным артистом. Погода благоприятствовала прогулке… Но это была еще и охота, и ружье у Сорокина было заряжено. Мелкая рябь покрывала воды озера; Леха Гусятников выжимал из лодки максимум скорости; тремоло ударов сиденья катера по моей заднице было столь интенсивным, что могло сравниться с изощреннейшей китайской пыткой. Сорокин стоял с заряженным ружьем за моей спиной, готовый сбивать уток влет. Лодка на скорости врывалась в заросли водных растений, тормозя так резко, что Олег падал с ружьем на меня. Я с ужасом ждал рокового выстрела. На мой призыв умерить страсть в охоте, я услышал в ответ покровительственное:

– Не бзди, гитарист, не впервой.

Наконец, после одного из самых резких торможений Сорокин перелетел через мою лавку и наступил на спящего Володю. Володя мгновенно проснулся и попытался вскочить, хватаясь за ружье. Я приготовился к смертоубийству, но Гусятников какими-то словами усмирил потенциальных дуэлянтов.

Лодка взяла курс к берегу, к гостинице. Я начал искать повод, чтобы срулить в Москву.

– Ну что, достали мы тебя? – спросил Леха на берегу.

– Достали, но я попал и поздно чирикать.

– Ладно, сейчас приедет Лахтер, и можешь с его шофером рвануть в Москву. А я пойду поймаю тебе каких-нибудь подарков, ты же не можешь домой ехать с пустыми руками. Ты же на охоте был…

И Гусятников пошел куда-то, чтобы решить проблему охотничьих трофеев для меня. А я отбыл в свой номер собрать нехитрый скарб. Приехал Лахтер. Мы с ним были знакомы шапочно, и я сделал вид, что не услышал его приезда. Как с ним познакомился Леха, я не знал. Думаю, что через свою жену Людмилу.

Людмила, с которой Гусятников учился в Менделеевском, какими-то непонятными путями оказалась на работе на одном из телеканалов в качестве телепродюсера. Наполовину еврейка, Людмила Наумовна отличалась какой-то бульдожьей хваткой и, почуяв, что в Останкино тоннами гуляют бесхозные деньги, – льстила, трудилась и унижалась, но зацепилась за новое место работы.

И вот химик-технолог начала решать судьбы нашего шоу-бизнеса, определяя пути его развития, перспективы денежных вложений и прочее, и прочее. Была она не сильно привлекательна, этакая училка. По-житейски должна бы держаться за Леху двумя руками, но это про другую пару… Людмила, начав вращаться среди звезд и заработав денег, расправила плечи и несла себя так, что мужики начинали не доверять своим глазам. Чего там говорить, мы, мужики, очень внушаемы, и Людмила гипнотизировала свое окружение.

Гусятникова Л. Н. сумела подбить на совместный проект даже банкира Андрея Лахтера, и они стали компаньонами, выкупив Ялтинскую киностудию – там не столь была ценна «начинка», гораздо больше ценилась земля на побережье самого синего Черного моря, где располагались помещения киностудии. Общий бизнес сближает, и Лахтеры с Гусятниковыми стали дружить домами.

Андрей тоже был охотником. В силу своей профессии и национальности, а в нем еврейская кровь плескалась по всему организму, он был рационален и являлся антиподом Лехи. И они стали компаньонами по охоте, где Андрей на себя брал все расходы по организации, а Гусятникову надлежало решить как раз эту самую организацию процесса.

Успехи жены, с одной стороны, Леху расстраивали, так как он чувствовал, что звание главы семьи ускользает, но, с другой, он понял, что всю свою зарплату может тратить на себя. Он ее и тратил. Девчонки и казино, выпивка и охота стали основой жизни менеджера и охотника Лехи Гусятникова. Он привычно брал деньги от Лахтера и не понимал только, почему тот не участвует в его романтических трипах. Андрей Лахтер – высокий, статный с заметной проседью мужик, так похожий на американского актера Джорджа Клуни, и совсем не интересуется бабами. Это было выше понимания Лехи.

Леха не понимал, а у Лахтера тем временем начинался роман с Людмилой, с которой он часто ездил в командировки. И жена Гусятникова, на которую, как считали окружающие нас женщины, невозможно было взглянуть без слез, закрутила роман с еще одним завидным мужиком. И примерный семьянин по фамилии, что особенно удивительно, Лахтер, неожиданно влюбился и был готов на безумства. Чувство вины перед Гусятниковым у банкира росло как на дрожжах, и он с радостью откликался на любые авантюрные предложения Лехи. Они совместно начали строить охотничий домик, да какой там домик, замок с баней и прочими постройками в глубине тверских лесов. Андрей не жалел денег, а Леха времени и любви при строительстве.

И однажды, неожиданно для всех, а главным образом для Гусятникова, грянул гром. Людмила подала на развод и при полной парализации чувств и сил окружающих это действительно произошло. К счастью, желтая пресса не осветила это событие, да и кто такие Леха и Людмила, чтобы их жизнь комментировать в светских новостях? Поделили имущество, и Лехе досталась одна из квартир, нажитых с Наумовной. Машины, снегоходы и прочая охотничья утварь тоже отошли ему. И вдруг Андрей заявил, что оставляет охотничьи угодья Лехе. Неожиданно для всех друзей Гусятников этот барский подарок принял и даже сказал Лахтеру, что на их охотничьи дела развод и последующие отношения Андрея и Людмилы не повлияют.

И все подивились, как, что, почему, но никто не попытался поговорить с Лехой на эту тему, тем более что у него сбылась мечта – он стал профессиональным охотником, уехав в практически достроенный дом в тверской тайге. Он ушел с работы, сдал свою квартиру за замечательные деньги и стал убежденным бирюком, принимая у себя охотничьи команды и Андрея Лахтера в том числе.

Но это было позже, а в тот день на Селигере Алексей пришел с двумя судаками, которые ему вручили для меня вчерашние охотники-зрители, и я с шофером Лахтера отбыл в Москву.

II

Когда-то я познакомился в Казахстане с семьей Оспановых. Лидером этой семьи был второй по старшинству сын Бауржан. Он был успешным бизнесменом, и мы с ним сошлись еще на любви к истории. Он меня познакомил с книгами, посвященными истории тюрков, которая вплотную пересекалась с нашей. Их автором был ученый из Дагестана Мурад Аджи. Я же из Москвы привозил ему книги А. Фоменко. Мы плотно дружили на протяжении нескольких лет, приезжали друг к другу в гости. Трижды я катался на Чимбулаке, что рядом с Алма-Атой, на горных лыжах. Сейчас, к сожалению, общаться стали значительно меньше, ограничиваясь поздравлениями на большие праздники. А тогда мы знали друг о друге все, что знают близкие друзья.

Так вот, вы, наверное, помните, что лет пять назад в России, да и в Казахстане в конце декабря были лютые морозы. А один из братьев Бауржана был заядлым охотником. И в преддверии этих морозов Руслан – так звали младшего брата из семьи Оспановых – отправился на север Казахстана поохотиться на волков.

Они приехали вместе со своим товарищем Сереком на охотничью базу еще до наступления этих лютых морозов. Все было готово для охоты: ружья проверены, снегоходы заправлены, одежда аккуратно разложена по комнатам. Охотники отправились в степь на снегоходе, надеясь догнать, загнать и добыть волка. Они углубились в степь… И грянули лютые холода. Температура опустилась ниже минус 40°, снегоход заглох, и все попытки запустить мотор не имели успеха. Может, бензин был некачественный, может, какой-нибудь фильтр засорился. Короче, случился кирдык со снегоходом, но что еще неприятней – батарейки в сотовых телефонах от холода сели, и ребята лишились еще и связи. Они начали замерзать, пока еще не теряя присутствия духа.

Но холод не тетка, и вскоре одежда перестала согревать. Щеки отчаянно мерзли, и сначала удавалось их отогревать, растирая кожу варежками. В степи соорудить костер не получалось, и страх замерзнуть все крепче поселялся в их душах. Решили устроить костер, разобрав снегоход. Была надежда отогреть телефон. А в снегоходе можно сжечь только сиденья.

Час горел, отчаянно дымя, пластик машины. Руслан и Серек считали время, предполагая, что раз они к ночи не вернулись, значит, на базе поймут, что что-то случилось, и начнут искать. Поддерживая друг друга и не позволяя заснуть, а значит замерзнуть, ребята дождались рассвета. А утром был поднят в воздух вертолет, и к полудню промерзших и обмороженных охотников нашли и сразу же отправили в больницу. К счастью, их удалось спасти, и даже отогреть обмороженные пальцы на ногах.

III

И однажды я, работая писателем, решил, что неплохо было бы объединить два моих сюжета и отправить двух охотников-соперников Алексея и Андрея из первой истории на охоту в казахстанскую степь. И они, так же как Руслан и Серек, в страшный холод потеряют снегоход и средство связи. И наступит критическая точка, и тень тетки с косой вплотную приблизится к героям. И тогда два друга-соперника начнут все сильнее заводиться, и, наконец, будет выяснение отношений, изрядно сдобренное холодом и предчувствием фатальной развязки. Экстремальность ситуации усиливалась наличием оружия – огнестрельного и холодного.

Сколько всего интересного давала мне, автору, эта ситуация. Какие возможности для раскрытия характеров! Через героев (а поди еще разберись, кто из них положительный, а кто отрицательный) можно пронести и свою авторскую позицию. А решимость перешагнуть через Господни заповеди практически на пороге Страшного суда. И любовь… Любовь чистая и порочная, всепобеждающая и сокрушающая. Любовь и Честь – вот две составляющие в этой драме, когда в степи, как на дуэли, сошлись два человека, которые в Москве не дошли бы до этой черты никогда.

И я с волнением ждал момента, когда сяду за стол и в поединке решится судьба двух его героев. Я был уверен, что провидение даст точный ответ, какой же из соперников победит и завоюет сердце читателя. Но я не спешил рассказывать историю, не выяснив особенностей волчьей охоты на снегоходе. И позвонил своему хорошему товарищу – доктору и охотнику Боре Хусаинову.

IV

Мы встретились, и я реферативно изложил сюжет своего рассказа. Боря меня внимательно выслушал и через паузу молвил:

– Ну что я тебе скажу, Ефимыч. Правды жизни не будет в твоем рассказе.

– Почему?

– Во-первых, водка, которую взяли с собой на охоту твои герои, не поможет им. Ну, может, минут на десять, да-да, будет греть сначала, а потом их начнет клонить ко сну, а это самое страшное – во сне они сразу замерзнут. Потом в степи нет ни кустарников, ни деревьев, чтобы развести костер.

– Я это понимаю…

– Не перебивай. Во-вторых, в связи с тем, что земля вращается вокруг своей оси, в степи непрерывно дуют ветры, а в мороз это страшно. Потом твои длинные диалоги героев невозможны, потому что в холод за сорок челюсти сведет так, что будет не до выяснения отношений. Губы не будут шевелиться.

– Согласен… Я однажды был в Иркутске… Было за сорок, мы ждали автобус, прячась за зданием гостиницы. Как только я делал шаг, лицо обжигал ветер, и было ощущение, что его как будто обработали наждачной бумагой.

– Вот видишь, все понимаешь, ты же способный.

– Правильно, я же инженер человеческих душ…

– А потом еще… Проблема выяснения отношений из-за бабы, даже такой-растакой, в холод будет закрыта проблемой выживания как такового. Убить друг друга? Ну такое может быть, и то лишь для того, чтобы потом вспороть живот убитому, чтобы согреть руки в теплых внутренностях соперника. Вот так будет себя вести мавританец Отелло, встретившись на узкой дорожке в морозной степи со своим соперником.

* * *

Так мне не удалось написать драму, трагедию или что-то там еще под условным названием «Однажды на охоте». Так я лишил наше киноискусство потенциального сценария. Так я в очередной раз не стал великим драматургом.

Сизифов труд

В это утро Сизиф проснулся рано… Во сколько? Ну, наверное, еще не было семи (хотя каких семи, в те годы еще не придумали часов). Короче, роса уже просохла, и можно было заняться всяческими утренними процедурами, но разве о процедурах может идти речь, если ты уже высоко забрался по восточному склону горы и нельзя ни на мгновенье оставить изрядно опостылевший Камень без присмотра. Иначе… Иначе он скатится вниз, и вся предыдущая работа по водружению Камня на пьедестал полетит коту под хвост, а чего доброго и Камень побьется и расколется под воздействием сил гравитации.

«Какой же я умный – сил гравитации… Словечко-то какое, – подумал Сизиф. – Когда закончу свой труд, нужно посмотреть, как это явление – явление скатывающегося с горы камня – назовут ученые. Может – Rolling Stones? Да нет, «The Rolling Stones» – так потом группу назовут. И еще почему, интересно, они назовут нашу страну Древней Грецией? Какая она, право, древняя, если все это происходит с нами сегодня?»

Сизиф выглянул из-под камня, который в эту ночь был для него и драгоценной ношей, и крышей над головой, спасавшей от проливного дождя.

«Эх, попить бы… Дурень я, дурень – ночью дождь хлестал как из ведра, надо было бы впрок напиться, а я в своем домике спал и не думал о дне грядущем. Но ничего, что-нибудь придумаю. Главное – вершина горы уже не за горами. Да, Сизиф – не поэт ты… Горы, не за горами… Все силы твоя работа отняла – кати и кати вверх этот булыжник. Не знаю, как мой труд оценит человечество и оценит ли? И будет ли гора достойным пьедесталом для моего Камня? Может, вся филигранная работа по его обработке и шлифовке издалека не будет видна? Жаль…

Сколько дней и ночей я вынашивал идею моего Камня! Сколько пройдено-осмотрено скал и рек, где я искал основу для своего творения! Да, это было чудесное время – время поиска и находок, ошибок и свершений. И я сделал мой Камень. Друзья, вскинув вверх руки, воскликнули: «Виват, Сизиф, ты – большой молодец», а завистники, истекая желчью, твердили, что Камень никому не будет нужен, и что, если бы они захотели, то сделали бы такой же и даже лучше. Женщины становились в очередь, чтобы прикоснуться к Камню и к его творцу, а многие обещали отдать себя без остатка за счастье иногда быть рядом».

Солнце, вышедшее из-за тучки, осветило Камень, и он засверкал своими волшебными гранями. Птицы, увидевшие диво дивное на плечах Сизифа, в восхищении замолкли. И только небольшой водопад продолжал свой неспешный разговор с Вечностью.

– Вот я попью водички, – сказал Сизиф, поудобнее устраивая Камень на своих плечах.

Он отошел от скалы и медленно двинулся в сторону водопада. Сизиф вместе с Камнем встал под струи воды, которая ополоснула Камень и его творца.

«Ну что ж, теперь можно и вверх. На вершину, на пьедестал, на пик… Как много слов, обозначающих успех… И я туда стремлюсь. Стремлюсь, чтобы ВСЕ увидели творение рук моих, творение души моей и моего таланта. Большое видится на расстоянии. Так говорят умные люди. Но как понять – насколько твое творение велико и из какой дали на него нужно смотреть. Но я же велик… И значит, для моего Камня достойным пьедесталом может быть только гора, которую видно из всех уголков Греции».

Сизиф взглянул на камень и не спеша покатил его к самому трудному участку своего восхождения. Он не привык отступать перед трудностями, и предстоящий подъем его пугал и радовал одновременно. Он все свои действия давным-давно продумал заранее, и только землетрясение или какой-то подобный катаклизм могли заставить его отступить, да и то отступить лишь на время. Еще немного, и цель будет достигнута, но с этого момента начинался самый трудный участок восхождения. Теперь Камень не положишь где-нибудь в безопасном месте, не боясь, что он сорвется вниз. Но дорогу осилит идущий, и шаг за шагом Сизиф продолжал свой путь.

Все сильнее сказывалась нехватка кислорода, и солнце нещадно слепило глаза. Думать о чем-то, кроме своего труда, было некогда. И все больше неожиданных препятствий возникало у Сизифа на подъеме. Он и не предполагал, что восхождение окажется таким долгим, и запас пищи не помешал бы сейчас нашему альпинисту. Но он от него отказался, решив, что налегке ему удастся этакий блицкриг. Ведь чем меньше у него будет запасов воды и продуктов, тем легче будет штурмовать вершину. Фрукты, овощи и ягоды уже не встречались ему на пути, а коренья невозможно откопать, так как надо все время следить, чтобы Камень не покатился вниз. Но все равно он чувствовал себя героем, на которого равняются и которому поклоняются.

С каждым днем, да что там – с каждым шагом Сизиф чувствовал, насколько важным для него становится подъем Камня на вершину. У него уже кружилась голова от сознания, что люди его именем назовут дело всей его жизни – подъем Камня на гору. Оно, может, даже более важное, чем сотворение самого Камня. Сизифов труд – как это красиво и гордо звучит, и сколько взоров людей устремлено на него в эти дни, часы, минуты!

И он шел, шел неуклонно вверх, поднимая себя и свой Камень на пьедестал. Дело заняло все существо Сизифа без остатка, и он даже не задумывался, а что же будет, когда он водрузит Камень на пьедестал. Пот застилал глаза, усталость затуманивала мозг. Еще чуть-чуть, последний рывок, последний толчок.

Сизиф остановился на ночевку, намереваясь завтра, скорее всего к полудню, достигнуть вершины. Он закрепил Камень и лег таким образом, чтобы собой помешать ему скатиться вниз.

«Завтра, да-да, завтра я стану знаменит. Мое имя навеки свяжут с Камнем, и кто-то гору-пьедестал назовет моим именем. И я тогда смогу почивать на лаврах. Хотя… Хотя лавровые листья высохнут, будут крошиться и доставлять дискомфорт. А потом, ну попразднует народ, попраздную я, будет похмелье, а доступные женщины осточертеют. Чем заняться потом? Где найти такое дело, чтобы люди и его называли Сизифовым?»

Сизиф неловко подвинулся, и Камень дернулся, грозя сорваться вниз.

«Какое же счастье было поднимать мой Камень в гору и не думать о завтрашнем дне, понимая, что Бог меня не оставит, и знать, что будет день, будет и пища».

Атлет закрыл глаза и попытался отогнать от себя глупые, как ему поначалу казалось, мысли.

«Но если я поставлю Камень на постамент, – сказал голос скульптора, который еще жил в Сизифе, – то люди будут любоваться им, и он скрасит их тяжелую жизнь».

«А я? – спросил второй голос Сизифа, который принадлежал непонятно какому началу в его душе. – А я буду изнывать от скуки и безделья и с нежностью вспоминать те дни, когда я занимался своим, именно своим Делом. Наверное, мое предназначение – катить этот Камень в гору и счастье мое, я думаю, тоже в этом. Это мой Сизифов труд».

Сизиф чуть ослабил руку, и Камень сделал нетерпеливое движение, намереваясь сорваться вниз. Еще до конца не поверив себе, Сизиф позволил Камню начать свое движение. И вот любимое детище скульптора все быстрее и быстрее катится с горы.

Он вскочил на ноги и побежал за Камнем, пытаясь себя убедить, что хочет остановить его. На самом деле он бежал вниз, чтобы, догнав Камень у подножия горы, начать с ним новое восхождение к Олимпу. Он спешил заняться своим Сизифовым трудом, в котором находил успокоение и счастье.