Текст книги "Портреты и прочие художества"

Еще раз про любовь

 
Пусть говорят, что мы не воевали,
А наши раны никогда не заживали.
И каждый раз, когда меняется погода,
Так ноют раны моего народа…
 

А. Иошпе

Слово антисемит я понял, вернее, мне объяснили, что это такое, довольно поздно – наверное, в классе девятом-десятом. Я не уверен, что осознание пришло с улицы. Скорее всего, я споткнулся об это слово, читая какую-то газетную статью. И пошло-поехало… Все чаще вокруг меня начали обсуждаться национальные вопросы, все чаще я слышал, что если бы… то было бы… И до сих пор эти проблемы обсуждаются в среде моего обитания, не сказать, чтобы часто, но разговоры возникают. Сказать, что я однозначно интернационалист, с молоком матери впитавший идеи Маркса-Ленина… Таки, нет… У меня к людям разных национальностей и разного цвета кожи, в частности к евреям, достаточно ровное отношение: кого-то люблю, если он мне симпатичен, кого-то нет – и так бывает.

Сейчас, углубляясь в историю моего отношения к проблеме, вспоминаю, что в детстве на бытовом уровне пресловутый антисемитизм существовал. Помню ситуации, когда еще в пятилетнем возрасте, короче до школы, в драке тебе разбивали нос, и ты, размазывая кровь, сопли и слезы по лицу, покидал поле сражения, бормоча своему обидчику, обычно русской национальности: «Еврей, еврей…»

Кто такой еврей и с чем его едят? Не знали, да и взрослые нам не объясняли. Знали, что обувь чистят и дворы метут татары, а евреи… Потом были анекдоты – анекдоты про грузин, про трех пузатых немцев и про евреев. Утверждают, что анекдоты очень точно отражают суть народа. Тех анекдотов я не помню, а может, после 1937 года их боялись рассказывать. С другой стороны, старый анекдот.

Вопрос: – Почему закрыли армянское радио?

Ответ: – Умер тот еврей, что его выдумывал.

К чему это я? А к тому, что, наверное, евреи не стали бы о себе дурного сочинять. Но есть другая фраза, что самые большие антисемиты – это евреи. И другая – ради красного словца не жалею и отца. А в школе – в общеобразовательной, да и в музыкальной – ни я, ни мои друзья не задавались вопросом, что бы могло значить отчество моего нового дружка. Отчеством друзей не интересовались и в гости друг к другу ходили редко. Не знаю, как в других семьях, а моя мама строго-настрого наказала мне, чтобы я не ходил к друзьям домой и тем более не садился за стол, потому что все жили бедно и каждый лишний рот – это была проблема. И мы гоняли в футбол и по крышам дотемна, и уважение завоевывалось умением бегать, прыгать, хорониться или пройти по карнизу дома, который еще не снесли. Может быть, если бы меня в музыкалке отдали на струнное отделение, то… Но я учился на народном…

Вспомнил, что моя матушка, будучи учительницей по профессии, подрабатывала репетиторством. И у нее был ученик – еврейский мальчик Миша Бикерман. Он ходил к нам домой, и я невольно участвовал в этих уроках. Мише было семь лет, а мне пять. Мамин ученик усваивал уроки школьной программы с трудом, с пятого-шестого раза. Горе – еврейский мальчик-двоечник, почти столь же редкое явление, как еврей-пьяница. Так вот вместе с Мишей школьную программу на два года раньше, чем надо, усваивал и я. А через два года, когда я пошел в школу, то все схватывал на лету…

Израильские агрессоры никоим образом у меня не ассоциировались с Гутерманом и Литвиной из нашего класса. И я осуждал союз Израиля, Англии и Франции не потому, что был за арабов, просто я тогда еще не понимал, что такое идеологическая обработка трудящихся. И поэтому, когда с мамой слушали очередные новости по радио, я вслед за ней повторял: «Господи, лишь бы не было войны». Тогда еще я не понимал, что война была Вчера – ну что такое десять лет назад, – это я о войне с фашистами.

Не знаю, может быть, жители наших трущоб в Лесных переулках, не читали нужных книжек, не рассказывали умных анекдотов, а может быть, просто я еще не дорос… Ведь Майн Рид и Александр Беляев с Фенимором Купером не заселяли страницы своих книг скачущими на конях и взлетающими в космические дали и опускающимися в морские пучины Соломонами и Моше, Сарами и Руфинами. В них были Зуриты и Гутиэре, Верная Рука и Виннету.

Но, взрослея, я все чаще сталкивался с обсуждением еврейского вопроса в СССР. То в передаче «Голоса Америки», то друзья на кухне… А потом пришло пресловутое умение читать между строк. Сказать, что я был всегда солидарен с «протестующим меньшинством», было бы некорректно, но у меня появился фактический материал, и мои аналитические способности позволяли раскладывать факты по полочкам. Получающаяся картина мне не всегда нравилась. Но страстное увлечение музыкой отвлекло меня от поиска политического гуру. Я пел – это нравилось мне, это нравилось моим слушателям. Я был сыт своей музыкой. А сытый голодного не разумеет.

Но самое забавное, что меня часто принимали за еврея. Помню, я долгое время в начале 70-х, когда началась довольно сильная волна отъездов евреев из СССР, обсуждал со своими новыми знакомыми еврейской национальности вопрос – «Уезжать или не уезжать?». Я изрекал что-то умное, цитировал анекдот, что здесь плохо и там плохо, но дорога через Вену. После этих разговоров я вырастал в своих глазах. А однажды я спросил маму девочки, с которой у нас были интенсивные перегладушки:

– А почему вы у меня спрашиваете совета?

– А ты разве не наш?

Пришлось объяснить, что наш или не наш имеет, как минимум, два аспекта.

– Если про национальность, то во мне совсем нет еврейской крови.

– Странно…

Наверное, действительно странно, потому что вскоре у меня произошел забавный эпизод. После одного из моих выступлений ко мне подходит зритель с очень характерной внешностью и опять же с присущим детям Сиона акцентом спрашивает:

– Малежик, а кто вы по национальности?

– Украинец…

– Вы – украинец? А как ваше отчество?

– Ефимович…

– О, Фима Малежик… Он мне рассказывает…

– Вы сильно удивитесь, что отца моего звали Ефим Иванович, а деда Иван Семенович… А может, Иван Самуилович?

Зритель в растерянности отошел.

Наступила перестройка… В конце 80-х – начале 90-х был массовый отъезд моих знакомых. Я был музыкантом, и среди моих коллег бытовало мнение, что надо уезжать не для себя, а хотя бы ради детей. Помню концерт популярного московского конферансье Володи Халемского. Он попросил спеть для него в Подольске – у меня было имя, мы собрали аншлаг. Потом прощались, выпивая за тех, кто уезжает, и за тех, кто остается. Было грустно… Уезжали талантливые хорошие ребята.

Кто-то из них, обладая недюжинной хваткой, сумел зацепиться за жизнь там, кто-то потерялся. М. Шуфутинскому и Л. Успенской нужно было уехать из страны, чтобы потом ее завоевать. Судьбы…

А я в 1990 году был приглашен с концертами в Израиль. Было безумно интересно… Каждый день образ Израиля менялся. Удивительно маленькая, ну как Московская область, страна расположена в пяти климатических поясах. Люди, населяющие страну, настолько разные, что диву даешься. Выходец из Европы и из Африки, белый и черный, и тот и другой евреи. И, может быть, правильно, что основной признак того, что ты еврей, – вера. Но…

Но очень провинциально. Это даже не Тернополь, а предместье Тернополя. Особенно это касается культуры. Ориентир – доказать тем, кто остался в СССР, что мы, эмигрировавшие, достигли благополучия и сделали правильный выбор. Правда, иногда это соревнование мне напоминает бесконечную борьбу России с Соединенными Штатами. Как в том, так и в другом случае оппонентов не очень беспокоили успехи израильтян и русских «Эллочек-людоедок».

Меня, как артиста, принимали широко и по-российски гостеприимно. Наша менеджер Шема Принц и ее муж Володя были щедры и открыты. С удовольствием показывали свой Израиль и были счастливы, если мы восхищались. А это чувство часто посещало нас. Шема и Володя были владельцами магазина русской книги «Книжная лавка», и этот магазин был центром жизни русской эмиграции. Мы вдоволь поболтали и попили чаев с В. Никулиным, М. Козаковым, Л. Каневским, В. Халемским. Заскакивали на огонек известные репортеры и телеведущие – А. Левинсон с женой, которая работала на русскоязычном телевидении под Сашиной фамилией. Красавица Рижская, по-моему, ее звали Валерия, не раз встречала нас с Шемой на пороге «Книжной лавки». Да и русские (по гражданству) актеры знали, что найдут здесь приют и тепло. Незабываемый вечер мы провели в доме Шемы с Александром Абдуловым, Таней Васильевой и Георгием Мартиросяном. Кстати, уровень литературы на прилавке «лавки» был удивительно хорош. А люди, приходившие в этот дом, объяснялись на блестящем русском языке.

Но русский язык и «Русский театр» были в Израиле клоном, особенно театр, и поэтому большинство людей, в том числе и актеров, считали, что следующим поколением израильтян он не будет востребован.

И многие стали возвращаться: Михаил Козаков, Макс Леонидов, да и Леонид Каневский все чаще стали бывать в России. И это нормально…

Многие стали жить на две страны. Больше скажу, кто-то стал даже более русским, уехав из СССР. Саша Лерман и Юра Валов, живя в Америке, значительно больше времени отдавали церкви, чем до отъезда. Вернулись в Россию мой соавтор С. Таск, композиторы А. Днепров, С. Дьячков. Почему-то им там не писалось… Но это трагедия не только отдельно взятых людей, которые не хотели жить по тем правилам, что им предлагали, но и трагедия страны, из которой эти люди уезжали. А мы недочитали, недослушали, недосмотрели…

Почему так произошло, почему ни одной песни не написал в Израиле С. Дьячков, почему не состоялся там как творческая личность М. Леонидов, а его жена русская девочка Наташа Селезнева стала звездой израильской сцены? Я не буду обобщать и делать выводы, скорое всего, в каждом случае свои причины, и как здорово, что сейчас есть возможность Артисту самому решать свою судьбу. Во всяком случае, я так надеюсь.

Меня эту главу сподвигла написать Алла Иошпе. Алла Иошпе – певица, но в этот раз я ее для себя открыл в большей степени как литератора – автора замечательных стихов и прозы. Она рассказала свою судьбу в книге, которую написала. Все вроде бы обычно, ничего, казалось бы, нового я не узнал. И вот поди же ты… Зацепила… И в очередной раз убеждаешься, что жизнь – лучший сценарист. Думаешь, ну за что одной женщине, одной семье столько испытаний? Но нам не узнать промысел Божий и, может быть, не было бы этих стихов и этих строчек в ее книге, если бы… А петь она умела всегда.

А, собственно, о чем я? Да все о том же. О любви… О любви к человеку, а не к национальности, о любви к его таланту и доброте, о любви и уважении – прежде всего об уважении к самому себе, так как, уважая себя, ты не сделаешь ничего такого, что отзовется болью в другом.

Американец

I

Давно прошли те времена, когда любой житель страны обетованной под названием Соединенные Штаты Америки был для меня, да чего греха таить, и для многих моих сограждан неким небожителем, человеком высшего устройства, высшего интеллекта, ну и далее по списку. Причем это осознание пришло не сразу, но пришло. После пары посещений Нью-Йорка, Сиэтла и Лос-Анджелеса я стал понимать, что они все разные: кто-то похож на нас, кто-то является нашим антиподом.

Хотя прослеживались общие закономерности в их поведении и характерах. Причем часто, если их поведение и поступки явно не согласовывались с нашей оценкой этого же события, то легче всего удавалось признать их «козлами» и недоумками, не особенно вникая в мотивацию поступков «америкосов». Тщеславие, собственное тщеславие раздувалось до непомерных размеров, и ты лишний раз убеждался «в преимуществах социалистического типа хозяйствования».

Потом пришло осмысление, что алгоритм их поведения обусловлен их жизнью – их привычками, их религией, их уровнем достатка, их средствами массовой информации, которые обрабатывали, подтачивали, делали стандартными, желательно президентопослушными господами. И вот уже почти в каждом дворике развевается флаг США, почти все умиляются до слез при виде изображения Микки-Мауса, все с чадами и домочадцами отправляются на стадион посмотреть и поболеть за местную бейсбольную команду, пожевать «хрустиков», попить пива и потрепаться с соседями, повернувшись спиной к полю.

Да и чего там смотреть? Ничего не происходит – вяло ходят белые и черные спортсмены с палками, т. е. с битами. Кидают мячик размером с теннисный. Мячик такой маленький и его так сильно швыряют, что с трибуны ничего не видно. И вот это действо совершенно не отвлекает от поглощения пива, сосисок и от пустого трепа. Если пива или компонентов к пиву не хватило, посылается гонец, который через пару-тройку минут возвращается, загруженный под завязку, и праздник продолжается. Это броуновское движение происходит до момента, когда игрок с битой в руках не попадет по мячу… Тогда все с единым воплем вскакивают и с интересом смотрят – поймает мяч, не поймает один из игроков противоборствующей команды, в то время как игроки команды противника несутся, чтобы занять очередной «дом», а затем и «базу», принося своей «dream-team» заветные очки. Забег окончен, все успокоились, трапеза продолжается. Это спорт № 1 в США и играют в бейсбол ну еще в пяти, от силы семи странах, типа Японии и соседнего Пуэрто-Рико. Но зато у них свой путь и своя непохожесть… Ну что тут скажешь? А что сказать – нет у них своего Достоевского, а если бы был, то и не надо бы было играть в бейсбол. Но не суди и не судим будешь.

И все равно рок-н-ролл родился и вырос в Америке, и мечта прикоснуться к первоисточнику, постоять рядышком, а если еще и посвященнодействовать… Короче, когда очень хочется, то тебе дается шанс. О чем я? Да все о том же – о музыке, о рок-н-ролле. Ну очень хотелось повариться в этом котле, хотелось окунуться в этот рассол, настоянный настоящими мастерами рок-н-ролла и блюза…

И вот однажды, это было зимой 1995–1996 годов, из Америки позвонил Юрий Валов. Он уехал из России (тогда СССР) в 1975 году, как думалось, навсегда. Но перестройка, осуществленная М. Горбачевым и его правительством, открыла границы, и не только Валов стал путешествовать в Россию и обратно, но и все, у кого были желание и деньги, стали летать и ездить разнообразными маршрутами.

Мы с Юрой последний раз перед этим созвоном встречались в Нью-Йорке, где он жил на 187-й авеню или street (не помню, а разбираться не хочется), снимая квартиру на пару с Сергеем Дюжиковым, гитаристом, с которым меня связывали давнишняя дружба и совместная работа в «Саквояже». Но жить по соседству с какими-то островитянами им надоело, и они рванули в Калифорнию, где всегда лето и лишь иногда «бабье лето». Оттуда-то и раздался звонок Валова:

– Привет!

– Здорово!

– Ты как?

– Да вот мы с Серегой обитаем где-то между Эл-Эйем и Сан-Диего.

– Что делаете?

– Да всякое. Из постоянной работы играем в бэнде «Street dogs» вместе с одним богатым мэном, два раза в неделю, и он нам платит за это по полторы штуки баков.

– А кто он?

– Да вице-президент «Bank of America». Судя по всему, его личный психотерапевт посоветовал ему играть рок-н-ролл пару раз в неделю для relax-а. Вот он нас и собрал.

– А откуда вы его знаете?

– Да мы в хиппистские времена…

– Кто мы?

– Ну я, Лерман, Валера Сейнтский… Помнишь нашу группу «Саша и Юра»?

– А то!

– Ну так вот мы с ним тусовались во Фриско, он был клевый парень, а потом он как-то там удачно женился и пошел в гору. От нас он отошел, наш тогдашний образ жизни – трава, телки и прочее – мешал его карьере. А сейчас мы нашлись и играем вместе.

– Только с ним? – спросил я.

– Да нет… Валера еще работает в студии. Ник, а его зовут Николас Бинкли, поставил туда аппарат. Серега играет в трех разных местах с разными бэндами, я занимаюсь компьютерной графикой.

– А ваш Ник играть и петь умеет?

– Голос есть… Он еще песни сочиняет, кстати, неплохие тексты получаются, и голос – такой жирный баритон. Правда, долю часто теряет, когда играет, но мы его ловим.

– Ну и?

– Раз в сезон он, чтобы почувствовать себя артистом, снимает клуб, приглашает друзей и подчиненных, накрывает им столы. Дальше он им поет, они едят и слушают и благодарно аплодируют. Еще он сделал лейбл…

– Что он сделал? – решил уточнить я.

– Ну фирму, которая выпускает пластинки.

– И кого он выпустил?

– Ну, из известных у вас Джона Фогерти.

– Из «Криденс»?

– Да, из «Криденс», но без «Криденс».

– С какими людьми ты общаешься!!!

– Так вот. Ник где-то прочитал, что в России проводится в Питере фестиваль «Белые ночи». Можешь ли ты его туда запихнуть?

– Не знаю. А зачем ему это?

– Да ему не хватает «гербов на его карте». Он готов проплатить переезд всем нам, а ты представляешь, как хочется прилететь в Россию нам на шару. Готов оплатить съемочную группу, жилье, питание за возможность отыграть тридцатиминутный сет на Дворцовой площади.

– Хорошо, я узнаю.

И я узнал. Узнал и дозвонился до Владимира Киселева, который был художественным руководителем этого проекта.

– Пусть прилетает, пусть поет – все равно мы не знаем, чем забивать дневную программу. Если он за все платит, то я готов даже ему налить за свои деньги, – таков был ответ Киселева.

Но «Street dogs» не прилетели в Россию. У С. Дюжикова были какие-то проблемы с документами, и он побоялся, что, въехав в страну, он не сможет вернуться назад в США. Ник не прилетел в Питер, но, будучи благодарным человеком, он предложил мне прилететь в Калифорнию, познакомиться, записаться… Он даже предложил мне сессионных музыкантов, которые были у него на зарплате – не были, не знаю, но я за их работу из своего кармана не платил. И почему-то сказал, что готов оплатить половину дороги. Я долго ломал голову, почему половину, а не всю или вообще не платить за дорогу. Ответа не нашел. И решил, что черт этих банкиров разберет… Наверное, деньги счет любят, поэтому он и миллионер. Кстати, я спросил об этом Валова потом.

– Не бери в голову. Нам их не понять…

– В смысле?

– Они ментально другие. Ну зачем, к примеру, ему и его жене, которая в разы богаче его, вырезать какие-то объявы о разных акциях в газетах. Представляешь, собрав 137 таких тикетов, они получают скидку 75 центов за тонну товара.

– Круто!

– Вообще он странный парень… Ко мне матушка прилетала. Он долго ее зазывал в гости. Она все это время для него вязала шарф. Наконец, время свидания было назначено. Мама испекла для Ника, Дайаны и детей пирог, и мы поехали. Ник нас встречал в кроссовках, шортах и майке. Пригласил в гостиную и попросил подождать его, так как у него в это время была пробежка. Мама со своим пирогом и я уселись в кресло и стали ждать. Через 45 минут Ник, не заходя в гостиную, проследовал в душ, а потом сказал, что после физкультуры он должен поспать. Еще через час счастливый, отдохнувший банкир вышел из опочивальни и с удовольствием принял дары московской гостьи. Беседа со мной как с переводчиком продолжалась пять минут, а потом лидер «Street dogs» отбыл в банк решать насущные проблемы. А ты хочешь его понять! Но все равно он – добрый малый.

И мы с женой прилетели в Эл-Эй. Я, чтобы записать альбом с самыми что ни на есть американскими музыкантами, а Таня, чтобы оттянуться на берегу Тихого океана. Нас встречал Юра Валов. Он рассекал дороги Калифорнии на японском автомобиле, купленным за 800 долларов у прошлого хозяина. У этого хозяина, судя по всему, был пес, и он прогрыз обшивку сиденья рядом с водителем. Из кресла торчала вата, пепельница была полна окурков и пепла, и по этим признакам его, то есть автомобиль, пора было менять. Собственно, бывший владелец его и сменил. Но у Валова он еще как передвигался, и на нем даже встречали звезд российского розлива.

Мы доехали до дома Ника, и он, разместив нас в отдельном блоке для гостей, показал холодильник, со словами:

– Help yourself.

Я понял, что он рекомендовал нам не стесняться и пользоваться яствами из холодильника по мере нужды. Я ответил: «Yes», но преодолеть табу и влезть в чужой холодильник мы с женой так и не смогли.

Кстати, то, что мы ездили с Валовым на его автомобиле с видимым удовольствием, никак не согласовывалось у Бинкли с представлениями, как должны вести себя звезды. Никаких тебе эскортов мотоциклистов, никаких телохранителей… Странно… И только когда я взял гитару и спел, Ника отпустило. Ведь черт поймет этих русских, да и американских тоже.

Но я занимался делом. Музыканты, с которыми мне посчастливилось работать, были хороши. Барабанщик от Боба Дилана, басист, переигравший со всеми по обе стороны океана, клавишник – саунд-продюсер Оззи Осборна. Все складывалось. Самое удивительное, что мои новые друзья меня воспринимали, как босса, и ловили каждое движение моих губ. Единственный русский – Сергей Дюжиков. Блестящий гитарист да еще дружок, какой я для него босс? Но это мелочи. Потихоньку я с себя сдирал коросту лживых представлений о том, как надо, и мой организм задышал истиной.

Мое умение придумывать песни и петь, позволило мне на равных разговаривать со своими новыми партнерами. Название пластинки я придумал «Однажды в Америке», но Валов убедил меня назвать ее «В Новом Свете» – так более емко. А потом Валов нарисовал оформление альбома в виде письма от Меня Тебе. В общем, какая-то «From me to you» получилась. Кто не знает, это название песни «The Beatles».

Обычно наши сессии звукозаписи проходили с утра, и вторая часть дня посвящалась купанию, экскурсиям и общению. Татьяна подружилась в Дайаной, и они методично прочесывали магазины от Лос-Анджелеса до Сан-Диего. Иногда забирали нас с Ником, и мы знакомились с мексиканской и китайско-японской кухней. Были в ресторанчике, хозяин которого придумал коктейль «Маргарита». Но «Маргарита» нью-йоркского, да и московского разлива почему-то произвели в свое время значительно большее впечатление (и соль-то была не такой, и ледяная шуба некачественная, а уж текила – «Люлек, не доливают»).

Иногда мы оставались с Ником вдвоем дома или в его машине. Мечтали и придумывали совместные планы. Однажды вечером я придумал русский текст (музыку и английский текст сочинил Ник) для пары куплетов песни «О дружбе водки и скотча». И впоследствии мы этот song записали с Ником на пару вместе со «Street dogs». Получилось неплохо. И мой американец послал дубль Биллу Клинтону, известному в США президенту и саксофонисту.

В свободное от посещений Овального кабинета время Билл ознакомился с нашим творением и дал сиятельное указание своим службам написать нам письмо, в котором отмечался неоценимый вклад Ника и меня в развитие и укрепление… Мы это письмо получили, Ник его поместил в рамку и повесил где-то на стене в своем кабинете, а я время от времени натыкаюсь на него среди своих архивных бумажек.

К Клинтону отношение у меня противоречивое: со знаком «+», когда вижу его на концерте «Stones», большущий «-», когда вспоминаю бомбардировки в Белграде и Сараево. По поводу Левински не определился, во всяком случае, у Кеннеди «секретарши» были более привлекательными, но на вкус и цвет…

После моих друзей Олсонов и Смитов из Сиэтла, которых я считал по своей бесшабашности почти русскими, Николас Бинкли был более приземленным, более материальным. Его компьютерное мышление иногда ставило меня в тупик, и тогда я приходил к выводу, что мир многообразен, и не надо судить о других людях по своим меркам. Думаю, что и я удивлял его в принятии каких-то решений. Хотя умение выслушать собеседника и пропустить его боль через себя, вообще свойственное русским, удивляло Ника и импонировало ему. Он меня называл часто «special man», хотя ничего особенного я не делал. И мы шли друг к другу навстречу, впитывая в себя что-то лучшее, что в нас самих было. Я учился профессии, учился умению быть рациональным. Ник с нами становился все более душевным и тянулся к русским. Русский бэнд – и вообще русские – привносили в его душу не только релакс, но и душевную теплоту.

Однажды мы с Ником возвращались в его дом, и он притормозил около торгового центра. Мы остановились и начали ждать. Я сначала не понял, что… Мы заказали кофе и сидели в машине – трепались, потягивая напиток из разовой посуды.

– Чего ждем? – спросил я.

– Через двадцать минут будет снижение цен.

– И…

– И тогда мы пойдем и купим хлеб.

– И насколько же хлеб подешевеет?

– На пятнадцать центов.

Я остолбенел – миллионер, богатый, умный, красивый мужик, сидит в автомобиле и ждет понижения цен. Честно говоря, раньше я не задумывался, как должны жить миллионеры, а в окрестностях моего жилья таковые не наблюдались. А тут выясняется, что ничто человеческое им не чуждо. Причем, наблюдая сборы тикетов Дайаной и ожидание понижения на 15 центов цены хлеба, я понял, что ничто человеческое находится в запущенной форме.

– Ник, маленькая арифметическая задача. Твоя зарплата N долларов, вы же в неделю ее исчисляете? Так вот – в день ты зарабатываешь N/7, в час, а у тебя восьмичасовой рабочий день получается (N/7/8). Стало быть, минута твоя стоит (N/7)/8/60. Теперь подставь вместо N свою зарплату, выраженную в долларах, и ты узнаешь, сколько будет стоить твой хлеб. Из той цены вычти скидку, и ты поймешь, на сколько тебя обдурили, потому что…

– Да я понял, но я никогда так не считал.

– Но ты меня все равно не слушай, потому что это рационализм по-русски.