Текст книги "Портреты и прочие художества"

II

Мы улетели в Москву, а через полгода у меня был юбилей, страшно подумать – 50 лет! И я пригласил Ника прилететь и спеть со мной в концертном зале «Россия». И Ник засобирался. Правда, до его приезда в Москву я пару раз слетал в Эл-Эй, записал со «Street dogs» нашу с ним песню, а во второй приезд свою пластинку «Музей воспоминаний». Ежевечерние прогулки мои с Юрием Валовым нас настолько сблизили, что мне стало грустно с ним расставаться.

И мы с Юрой пошли к Нику и убедили его, что Валова надо заранее командировать в Москву, чтобы он все подготовил к приезду группы товарищей из Америки во главе с лидером «Street dogs». Помимо музыкантов, летели еще операторы. Надеюсь, вы, читатели, не забыли, с чего началась наша дружба.

И Ник согласился, и Юра Валов прилетел в Москву на полтора месяца раньше, чем вся группа русских американцев и американских американцев. А за это время Юра в Москве не терял времени зря, и у него в жизни произошло событие, ради которого все это стоило пройти, и не один раз. Юра (я не помню, участвовал ли я в розыске его Наташки или нет), назначил свидание своей возлюбленной времен их совместной учебы на юрфаке МГУ. Так случилось, что они встретились, и, оказывается, их чувства не заржавели. Наташа в это время была свободна от семейных уз, да и Юрины браки в Америке считать успешными не приходилось. Правда, Наташа к этому времени была генерал-майор конституционной службы, а Юра – музыкант «Street dogs». Классный мужик и специалист еще в разных отраслях «народного» американского хозяйства. И они нашли друг друга, поженились, обвенчались и живут в нашей стране вполне счастливо.

Но до этого был юбилейный концерт, и вот вся команда в Москве. До этого Ник был в нашей столице в 1968, но это не в счет. А в этот раз он вдруг понял, что можно не разъезжать на лимузине с кучей body-guard-ов и при этом быть узнаваемым артистом.

Масштаб Концертного зала «Россия» и репетиционного в студии на улице Качалова пришиб моего американца. Он испугался и предложил снять «Noviy Мir» под фонограмму. Стоило больших усилий – моих и Валова, Дюжикова и моей жены, чтобы переубедить Ника. И мы спели живьем, и был успех.

А я лишь изредка мог вырваться из-за подготовки к концерту, чтобы показать Нику «мою Москву». Валов пытался меня убедить, чтобы я не платил за американцев в ресторане, так как Ник не привык к этому, и что он плохо чувствует себя, если за него кто-то рассчитывается. Но в «Царской охоте» и «Шинке» я не заметил ухудшения состояния здоровья миллионера-музыканта, когда я принимал счет к оплате.

Вскоре после положенных банкетов и прочей подобной ерунды, мы с Танюхой решили всех пригласить на дачу. Был конец февраля. Дача, водка, русская закуска, баня – этот ассортимент мероприятий не обсуждался. Проблема была такова – будет ли традиционная русская забава – купание в снегу после бани или нет. Противопоказание – корочка льда, которой покрывался снег после воздействия яркого, уже почти весеннего солнца в течение дня.

И мы с женой, тяжело вздохнув, сказали: «Надо так надо». И была баня, и рюмка водки перед броском в снег, и были наши (наши с Татьяной, потому что мы были этакими «ледоколами») поцарапанные льдом тушки. Все была счастливы.

Но часто беда ходит рядышком. Аманда – режиссер фильма о «великом американском певце и банкире» – однажды не вернулась в дом после очередной снежной ванны. Ее отсутствие обнаружили минут через десять. Когда, не найдя ее в доме, я выглянул в окно, то увидел американскую девушку в сугробе. Она продолжала обтирать себя снегом, бессмысленно глядя перед собой. Ее сходство с Русалочкой из Копенгагена усиливалось тем, что Аманда от холода почти окаменела, хотя русалкиного хвоста, прикрепленного к организму американки, я не обнаружил.

Потом ее привели в дом, отпаивали водкой, а мужчины на пальцах решали вопрос, кому растирать эту не лишенную привлекательных выпуклостей американку. Ю. П. Ремесник отказался участвовать в отборе, а мы… Правда, потом пришла моя жена и разогнала нашу кают-компанию, взяв на себя обязанности массажиста. Аманда была спасена и даже не простудилась.

III

Отчалив в свой штат Калифорния, Н. Бинкли начал мечтать о новой возможности приехать в Рашку, правда, с условием – помузицировать для отзывчивого русского зрителя. И я придумал, что во время так называемых Игр юношества в Москве появление моего друга в столице не испортит атмосферу «всеобщего единения» спортсменов и жителей столицы. В этот раз Ник прилетел один без сопровождающих музыкантов. Правда, с ним был его сын Байрон. Байрона я доверил своему старшему – Никите, и они зажигали с ним по полной программе. Правда, до конца Никита установку родителей не выполнил – лишить Байрона невинности московским красавицам не удалось. Зато удалось сохранить в тайне его миллионерское происхождение, и никто из опасных хищников на него не спикировал.

А мы с Ником спели пару раз для спортсменов, затем для американских служащих посольства США в России. И был еще один концерт, концерт в больнице, которая специализируется на лечении детишек, больных ДЦП и вообще с проблемами опорно-двигательной системы. Я шефствовал над этой больницей около семи лет и пел даже не для детей, а скорее для их родителей, сопровождавших своих деток в этой клинике.

Концерт удался – дети, их родители и медицинский персонал нас тепло приняли, а затем пригласили в кабинет главного врача. Во время застолья Ник так расчувствовался, что объявил, что найдет способ, как перевести деньги для этой больницы. На что потом, возвращаясь в отель, я сказал Нику:

– Не надо посылать чистые деньги, уйдут в никуда, и детям ничего не достанется. Давай лучше кресла-каталки, специальное оборудование, короче, я узнаю, что им нужно, и мы с тобой свяжемся, и ты это приобретешь для больницы.

Через три месяца Ник позвонил и сказал, что он нашел пути, как провести все это через налоговые службы.

– По факсу напиши, что нужно… – кричал Ник.

И я пошел в знакомую больницу и рассказал об инициативе Н. Бинкли. Но ни в первый раз, ни в несколько последующих моих приходов результата я не добился. Никто с Америкой не связывался. Как там было, утверждать не буду, но, наверное, необходимость решать проблемы с таможней, подписывать кучу бумаг и отсутствие возможности кое-что урвать для себя привели к тому, к чему привели. Больше того, однажды некий сиятельный господин сказал:

– Пусть он лучше моей дочери купит машину, а у нас и так все есть.

Инициатива оказалась в очередной раз наказуемой – больница не получила оборудования. Я, разозлившись, испортил отношения с главврачом, дети и их родители потеряли возможность слышать мой ежегодный концерт, так как я перестал им петь. А Ник?.. Ник, я думаю, еще раз заблудился в «загадочной русской душе».

IV

Жизнь продолжалась. Я гастролировал, записывался, в общем, функционировал в своем обычном режиме. Валов, перебравшись в Москву и создав семью с Натальей, реже нуждался во мне и наших многочасовых разговорах, и слава Богу… Ник в своих Америках как-то трудился, и мы лишь изредка перезванивались, приурочивая звонки к праздникам. В кино этот период был бы заменен фразой – прошло восемь лет. Да, да, восемь лет, когда ничего экстраординарного не происходило, что поменяло бы уровень наших отношений. Даже мои и валовские приезды в Эл-Эй и приезды Ника, а также его детей в Москву не оставляли заметного следа.

А через восемь лет ушла из жизни Дайана – жена Ника. Он позвонил в Москву и сказал, что ему плохо.

Мы пригласили его в гости, и он, как мне показалось, с радостью принял приглашение. Мы с Валовым выработали «комплекс мероприятий» по возвращению нашего калифорнийского дружка к жизни. В этой программе «музицирование» рассматривалось, как мощный психотерапевтический инструмент воздействия на Ника. В этот раз Ник остановился у меня. Никаких «Метрополей» и «Националей». Совместные застолья и бесконечные беседы, в основном о Дайане, о том, как у них все было. Я в сотый раз слушал его рассказ, как они на островах встречали рассвет и как она его вдохновляла, как она умела слушать и о том, что он «до сих пор не понимает, почему она выбрала его».

Валов не всегда присутствовал при наших беседах, и моего английского не всегда хватало, чтобы понять детали рассказа Ника. Но я, как преданный пес, смотрел в глаза моего американского друга и искренне переживал его трагедию. А ему и не надо было, чтобы я понимал, главное, что я слушал. И Ник пошел на поправку. Я это заметил, когда он начал улыбаться, а потом и вовсе вспомнил «старые времена» и попросил меня рассказать анекдот.

– Я так люблю русские анекдоты.

Валов прокомментировал улучшение состояния здоровья нашего банкира так:

– Знаешь, их пресловутое «keep on smiling» (держи улыбку) приводит к тому, что они эту улыбку приклеивают к своему лицу, плотно закрыв все двери и окна в свою душу. Разговор по душам – это типично русское изобретение. Ты своей внимательностью и куском души, который отдал Нику, больше сделал, чем все антидепрессанты, прописанные ему «чудо-докторами». Живя в Силиконовой долине, сам поневоле становишься компьютером.

– А я кто? Наверное, арифмометр?

– Нет, арифмометр я, а ты счеты, нет, даже счетные палочки.

И Ник улетел в Америку, чтобы вернуться в Москву на мой очередной юбилей и, как водится, на сопровождающий это событие концерт. Репетиции мои с московскими музыкантами проходили в ДК какой-то закрытой военной организации, где надо было предъявлять паспорта. В общем, режим… Американцам вход туда был запрещен, и мы решили сыграть нашу старую добрую песню «Новый мир» и классическую «Johnny be good». На коленках и акустических гитарах мы вспоминали, что пели и играли, и успокоились.

А еще Ник затеял фильм о начале русского рок-н-ролла, о том, что он раскачивал «лодку большевизма». Валера Сейнтский, ну, тот, который из «Street dogs», тянул Ника и съемочную бригаду в Ригу. Именно там, твердил Валера, который был родом из Риги, произошло землетрясение, вызвавшее цунами рок-н-ролла, смывшего деспотию большевизма. Стас Намин, оказавшийся в нужном месте в нужное время, убеждал Ника, что кремлевский рок был зачат в недрах его группы «Цветы».

– А как же «Дон-река»? – спрашивал Стаса Ник.

– Какая еще «река»? – возмущался Стас, – не знаю никакой «Дон-реки».

– Как? Ну, такая красивая песня Славы.

– Ник, слушай «Цветы», и ты найдешь ответы на все вопросы.

А я был занят подготовкой концерта, и мне не было дела – зачислят ли меня в патриархи рок-н-ролла и буду ли я одним из тех, кто закладывал «мину замедленного действия» под основы основ.

Вообще-то, если так делаются все исторические исследования, то грустно, господа. Но, как говаривал Наполеон, историю пишут победители. А я, видно, воевал на другой войне, хотя, скорее, проповедовал пацифизм, граничащий с пофигизмом.

И был концерт, и опять хороший успех группы, состоящей из русских и американских товарищей. И мы спели любимую Ником и совершенно не известную Стасу Намину песню «Дон-река».

Ник улетел в Лос-Анджелес, переполненный впечатлениями, подарками и записями с интервью патриархов отечественного рока. Фильм до сих пор дорабатывается. А выйдет ли? Узнает ли передовая общественность, как все было на самом деле, или будет беспомощно плутать в диких зарослях первобытного русского рок-н-ролла, царапая душу и память?

А Ник? А Ник влюбился в молодую женщину, родом с Ямайки. Вроде как счастлив, и, судя по всему, проблема русского рок-н-ролла его волнует, но не так чтобы часто. Недавно пришла традиционная рождественская фотка со всей семьей Ника. На ней старший Бинкли со своей ямайчанкой (как словечко?), дети с бой– и герл-френдами и дочка его новой жены – хорошенькая, как пели «Rolling Stones», этакая «Brown Shuger». Все улыбаются, все счастливы, конец фильма. «Keep on smiling»? Ну, что ж…

О, счастье жить в эпоху матриархата

Старая формула, что мужчина – главнокомандующий в семье, не стареет, хотя у этой формулы – куча нюансов. Начнем с того, что жизнь под пятой – не самый худший метод существования… И вот я уже слышу гул протестующего мужского коллектива. Конечно, здорово рулить, конечно, здорово решать судьбы мира, но, Боже мой, как трудоемко и как морально тяжело. Ты берешь на себя ответственность, что решишь проблему, а потом тебя же еще и пилят за то, что что-то не так. А так, сидишь под каблуком, защищенный этим самым каблуком от всех житейских бурь, и не загружаешь себя мыслями о том, что они думают и как собираются выползать из ситуации, которая с точки зрения мироздания не стоит и выеденного яйца. И никто-то тебя не достает, что проблема не решается, и никто-то тебя не ругает, что надо что-то придумать и не сидеть сложа руки. Правда, надо иметь определенную силу воли, чтобы доказать, что ты ни на что не годен.

А что таких не любят женщины, так это брехня. Во-первых, статистически их, женщин, больше, а во-вторых, они, то есть женщины, надеются, что они, именно они, сумеют перевоспитать эту «размазню», и под их влиянием… И тут им надо чуть-чуть подыграть… И женщины, уверенные в себе и своем предназначении, расколятся, но попытаются сделать из тебя «настоящего мужчину». А тебе останется только делать те телодвижения, которых от тебя ждут. И ты славно плывешь по течению, а твоя «избранница» успешно тебя прикрывает на всяких водоворотах и перекатах жизни. Самое смешное, что она же тебя и защищает, пытаясь убедить окружающих в том, что ты не пустоцвет и не трутень, скорее самец-производитель и защитник.

И вот уже наступили пожилые годы, а ты все еще не пробовал совершить даже учебный полет, покинув родное гнездо. Самка-женщина успешно заменила самку-мать, и ты неспешно открываешь рот, куда тебе приносят пищу. И ты еще брезгливо морщишься, что сегодня что-то не очень вкусно. А она извиняется и обещает исправиться. Она, та, которая могла бы тебя послать куда подальше и свить себе гнездо с другой, более достойной птицей, она, твоя любимая, грозится принести что-нибудь повкусней и спрашивает, не дует ли и не заливает ли дождь под каблук.

И вот уже зрелость… Да, какая там зрелость? Старость… И ты обижаешься, что дети не выполняют, по отношению к тебе свой сыновний долг. И опять можно заявить, что жучки-паучки не столь аппетитны, а НТВ не всю матку-правду режет о жизни соседнего гнезда. И вот уже дети в лепешку разбиваются, реставрируя твой любимый, но чуточку стоптавшийся каблук, под которым ты так комфортно устроился.

– Ты знаешь, папа, почему-то такие набойки на каблуки, которые были в ваше время, не выпускают. Что делать?

– А ты по заграницам пошустрил?

– Да, нет, дорогой, пра-пра-пра…

– А ты пошустри, не ленись. Мы в ваше время…

И идет неспешная подкаблучная жизнь, и, не покладая рук, пашут те, кто эту жизнь делает такой комфортной и непыльной. И гордятся эти умники, что они не под каблуком, и падают от усталости, взваливая на себя «ответственности» всего мира и становясь «заложниками своей совести» и неправильно понятого ими смысла жизни.

И все вокруг удивляются, как можно вот так всю жизнь прожить и ни разу не принять ни одного решения?! Да я б на его месте…

А ты был на его месте? Может, оказавшись на его месте, ты бы не делал таких широковещательных заявлений? И, может быть, тогда бы ты организовал конкурс на лучшего подкаблучника планеты? Кого бы назвали победителем? Да того, у кого морда самая гладкая и довольная, и не сверялся бы ты с мнением его жены, потому что она все равно бы сказала, что мой-то – самый большой УРОД.

Севера

I

Раздумывая над первой фразой своего повествования, вспомнил слово «житница». Когда слышишь его, на ум приходит Кубань с ее обильными урожаями сельскохозяйственной продукции, с ее «кубанскими казаками» и красивым талантливым народом. Но в последнее время произошла определенная переформатизация жизни, и все чаще отдаешь себе отчет, что качество нашей жизни зависит отнюдь не от того, сколько мы продадим за границу хлеба и пеньки, а от того, сколько стоит баррель нефти и почем на рынке (далее называется единица измерения газа) голубое топливо. И пусть все твердят, что мы однобоко развиваемся, что, дескать, не сильны мы в выпуске высокотехнологичной продукции. Пусть…

Газ, нефть, алюминий, в общем, сырье, позволили нам, я имею в виду страну, выстоять. Знаете, мы вынырнули, перехватили дыхание, чуть отдохнули и можем снова нырнуть, чтобы попробовать отремонтировать корабль под названием «Россия».

Я уже слышу крики оппонентов (если, конечно, они станут читать эту книжку), но эти крики будут уже после ее выхода в свет, а пока я могу спокойно, без атмосферы телевизионных ток-шоу, когда все кричат одновременно, продолжить свои дилетантские рассуждения.

Так вот, «житницей» нашей, по моему разумению, стали севера. Севера, где добывается львиная доля газа и нефти; севера, где быт и жизненные условия значительно улучшились, и, благодаря «мудрой и дальновидной политике» (как определение?) генералитета, многие города стали не только привлекательными для жизни, но и своего рода «мекками» культурной и спортивной жизни.

Я не называю имен, дабы меня не обвинили в желании выслужиться, а с другой стороны, мои взаимоотношения с начальством давно устаканились, и ни мне, ни им не нужно лишних реверансов.

Написал «устаканились», и вдруг открылся смысл этого слова. Да, выпивали и пели в неформальной обстановке, иногда эти посиделки превращались в концерт, иногда в клуб любителей футбола. Мои известность и возраст были определенным гарантом уважения ко мне. А кроме того, те ребята, те молодые генералы газовых скважин, рулили газовыми, а не денежными потоками, и поэтому, зная, что такое «профессия», с должным вниманием и пиететом относились к моему нефонограммному пению, порой по-детски радуясь, что сегодняшняя вечеринка вылилась в неожиданный концерт, который не имел и не будет иметь аналогов.

Да, наверное, я могу себя назвать этаким «коррумпированным» артистом, который летал на Север Тюменской области чаще, чем мой среднестатистический коллега. Мне не стыдно, я ни разу не схалтурил и готов отчитаться перед собой (про небеса говорить не буду) за каждый свой приезд.

II

Первая поездка в те края была с ансамблем «Пламя». Мы прилетели в Сургут в 1984 году в июне. Сургут был всесоюзной комсомольской стройкой, и поэтому, чтобы поднять трудовой дух молодых ребят, строивших этот впоследствии один из центров нашей энергетики, мы должны были дать за три дня тринадцать концертов в городе. Мы практически из аэропорта поехали в концертный зал, и пять раз в этот день поднимали занавес к началу очередного концерта.

Обед и ужин нам доставляли за кулисы, а к вечеру отвезли в гостиницу, чтобы завтра «поставить» еще пять концертов.

Одно из этих представлений (а в эти дни в Сургуте был День города) было где-то на пленэре, на территории местного водохранилища. Сцена была установлена на дебаркадере, а публика живописно расположилась по берегам этого рукотворного озера. Буфет работал, зрители (а был жаркий солнечный день) слушали и танцевали на берегу.

Вода в водохранилище была теплая, и часть публики с пивом в бутылках и кружках плескалась рядом со «сценой». День города удался на славу. Мы так же, как и комсомольцы, ударно трудились во имя Сургута и страны.

А на следующий день комсомольцы, которым лучше всего везде и всегда удавались пикники и застолья, решили отметить наш «беспримерный» труд выездом на природу. Зафрахтовали теплоход (прогулочный «трамвайчик»), и к девяти утра было назначено отплытие экскурсионной посудины от причала.

Хочу отметить, что трудовой порыв молодежи партией и правительством оценивался прилично. Средняя зарплата была 900-1000 рублей, в то время как на Большой земле – около 200. Но вот беда – купить на эти деньги в магазинах было практически нечего. На прилавках продуктового были хлеб, водка и зеленые томаты в трехлитровых банках. А с другой стороны, чего еще надо? И…

И в девять часов группа артистов прибыла на причал, чтобы рвануть «вдоль да по речке». В гостинице остался гитарист Юра Редько, сказавший, что он хочет выспаться. Мы зашли на борт и были поражены изобилием продуктов и выпивки. Колбаса такая-сякая, сыры, свежие помидоры и огурцы, ящик водки и два ящика вина. Даже по московским меркам это выглядело «коммунизмом», построенным на одном, отдельно взятом корабле. Напомню, что был 1984 год, и «холодная война» с загнивающим Западом подточила силы страны «развитого социализма».

Экскурсия называлась «Северная рыбалка», и поэтому удочки и прочие прибамбасы для рыбной ловли стояли аккуратненько в углу. Но самое удивительное, что рыба уже была поймана. Муксуны, нельмы и щокуры «спали» в трех ведрах, готовые превратиться в строганину и уху. Тогда еще я не знал вкуса этой восхитительной северной рыбы, а сейчас могу засвидетельствовать, что она для меня предпочтительней любых осетровых.

И рыбалка плавно перетекла сначала в выпивку, а затем просто в банальную пьянку. Не выпивали двое: Ирина Шачнева и я. Ира не пила, в силу своей принадлежности к женскому полу, а я, наверное, потому, что дурак был. Поэтому сегодня я работаю летописцем и описываю этот концерт, который отчетливо стоит в моей памяти. Но концерт был в 15.00, а пока что на борту трамвайчика и на берегу островка, куда мы причалили, градус «утренника» повышался.

Комсомольские лидеры, как, собственно, и должно быть, задавали тон веселью. «Перерывчик небольшой» был не только между первой и второй, но и между любой предыдущей и последующей. Комсомольцы парами (мужская и женская особь) время от времени отлучались в зеленые заросли. И почему-то фраза «мальчики налево, девочки направо» не звучала из их уст.

Покушался ли передовой отряд девушек города Сургута на целомудрие московских музыкантов, не помню. А если и покушался, то обиженных после поездки обнаружено не было. Вопрос – как этот авангард молодежи может успешно руководить строительством города-сказки – не разу не возник.

Усталые, но счастливые… нет… усталые и пьяные – мы возвратились в Сургут. В три часа – первый из трех концертов. Хорошо, что с нами были комсомольские начальники города, и жаловаться на ненадлежащий вид артистов было некому (я имею в виду наиболее бдительную часть горожан), а если кто и написал «куда следует», письма были перехвачены. А Интернет еще уверенной поступью не шел по планете. Но это я опережаю события.

Концерт ВИА «Пламя» начинался обычно с десятиминутного монолога нашего конферансье Михаила Еремина. В это время опаздывающая публика занимала свои места, музыканты подтягивались к сцене, подстраивая инструменты и поправляя костюмы. Закончив пролог, Михаил представлял нас, и мы начинали свой концерт песней С. Березина «Найди свою песню».

В этот раз к началу представления в кулисах стояли барабанщик Виктор Дегтярев, саксофонист Игорь Никитин и два безгитарных певца – Валера Белянин и я. Я пришел посмотреть, как будет выглядеть на сцене Еремин. Миша впервые перебрал, и было страшно интересно. Действительность превзошла ожидания… Миша Еремин, глядя себе под ноги, нетвердой походкой направился к микрофону. Из ВИП-сектора в первом ряду наши новые комсомольские друзья, обозначая степень знакомства с артистом и, вообще, приветствуя начало концерта, нестройно закричали: «Миша, давай!!!»

Миша готов был дать, но не получалось. Он, словно матрос Железняк, схватил микрофон, как гранату, стоя на широко расставленных ногах и уставился в пол сцены… Пауза затягивалась.

– Миша, давай!

Конферансье благодарно поднял руку, одновременно успокаивая аудиторию. Он упрямо смотрел в пол.

– Миша, смотри в зал, – крикнул я ему из-за кулис.

Миша взглянул в зал и, как девушка, снова стыдливо опустил глаза, рассматривая что-то на полу. Уже потом он мне поведал, что, когда он смотрел в зал, все зрители, лампочки, ну все, все, все переворачивалось вверх тормашками. Интересно, а что такое тормашки? Но об этом потом. И тогда он, дабы не упасть, опускал глаза в пол. Это продолжалось секунд 15–20, но показалось, что пролетела вечность. Наконец, Еремин, собрав остаток сил, схватившись за микрофонную стойку двумя руками, произнес фразу, которой не было в сценарии:

– Вы думаете, я пьян? Нет… Это у меня роль такая… А сейчас для вас поет ансамбль «Пламя».

И он, не исполнив роль регулировщика автомобильного движения на перекрестке, когда жестами приглашается на сцену артист, повернулся и нетвердой походкой пошел за кулисы.

И на сцену вышли четыре артиста, которые оказались в кулисах и у которых, по счастью, были застегнуты штаны и рубахи. Малежик, Дегтярев, Белянин и Никитин почти выбежали на сцену, ощущая себя спасителями концерта. «Найди свою песню» начиналась с четырехтактового вступления, ударник Виктор начал концерт: – у-ча-у-у-ча; у-ча-у-у-ча… Из инструменталистов на сцене был Игорь Никитин – саксофонист, и очень смешно выглядело, когда он играл на слабую долю а-а-а-а.

И мы с Валерой Беляниным бросились к микрофонам. Я запел первый куплет, Валера – второй… Понимая, что надо что-то делать, я перепрыгнул во второй куплет, Валера синхронно – в первый. Наши вытаращенные глаза не уменьшались в размерах. Публика съежилась, не понимая, что же происходит, не отдавая себе отчет, что этот концерт можно поместить в Книгу рекордов Гиннесса, если только правильно составить заявку.

А в ВИП-зоне начались танцы. К концу песни подтянулись остальные артисты, и вторая песня уже звучала в полном составе. Но количество не улучшило качества. Звучали мы ох, как нестройно. И тогда я предложил артистам перейти в контратаку. Диверсионная тактика певцов-одиночек сработала. Две мои песни-соло, две песни-соло, исполненные Юрием Петерсоном, вернули интерес публики к концерту. Но потом вышел Витя Аникиенко и заблудился в своей гитаре. Он останавливался во время пения:

– Щас… не тот аккорд…

Этот ужас продолжался около часа. Почему публика нас не освистала? Не знаю. Может, было осознание того, что подобного концерта никто и никогда не видел? А может быть, не могли поверить в сюрреализм происходящего. Через час алкогольные пары́ начали испаряться из организма коллектива, и румянец стал появляться на его лице. А Миша Еремин ушел в лес зализывать раны и явился к третьему концерту уже во вполне адекватном состоянии.

Лет через семь я попал в Сургут со своей сольной программой. Поинтересовался, помнит ли кто о том фантастическом концерте «Пламени». Лишь один человек сказал, что ему что-то, кто-то, а так… А так жизнь продолжалась и не до доперестроечных дел было людям.