Текст книги "Кратер Эршота"

Глава семнадцатая

которая возвращает читателя к событиям почти тридцатилетней давности

– …Нам очень нужно было подкрепиться свежим мясом. А раненый баран, представьте себе, ушёл в пещеру. Что же оставалось? Только идти за ним. Перезарядив ружьё, я вошёл в пещеру, считая, что, несомненно, очень скоро настигну животное. Но пещера оказалась более глубокой, чем я предполагал. И в ней было дьявольски темно. Пришлось вернуться. Никита Петрович соорудил мне факел, и я отправился снова.

Баран, которого я преследовал, лежал за камнем и тяжело дышал. Но, как только я поднял ружьё, он вско-чил и бросился в глубь пещеры. Пришлось снова пройти за ним метров двести или триста. Меня удивило, что в пещере, так далеко от входа, оказалось много следов разных животных. В другое время я бы задумался над этим, но тогда мне было не до исследований – нужно было настичь барана. В одном месте я проходил нагнувшись, с опаской поглядывая на низко нависший свод. Но охотничий азарт был так велик да и потребность в пище была так велика, что я, ни о чём больше не думая, бросился вперёд.

Наконец мне удалось снова увидеть раненого барана. Я прицелился и выстрелил. И тут же позади меня грохнул обвал. Видно, уже давно каменный свод в этом месте еле держался, и резкого сотрясения воздуха оказалось достаточно, чтобы он рухнул. Меня бросило наземь. Факел погас. На какое-то время я потерял сознание. Придя в себя, я ощупью нашёл ружьё – свою единственную защиту, высек огонь и зажёг все ещё тлевшие ветки моего самодельного факела.

Увы, хода назад уже не было: обрушился свод пещеры. Нет, даже не обрушился, а просто опустился. И все… Ни малейшей щели, ни единого рыхлого места. Меня обуял ужас. Я закричал. Бросился колотить в стену. Увы! Никто уже не мог помочь мне. В отчаянии я лёг на пол. Заживо погребён!..

Ружьё было при мне, и можно было, конечно, сразу перестать мучиться. Но ведь я революционер!.. Столько пережить, передумать, преодолеть, жить мечтой о свободе, бороться за свободу, и вдруг… Нет, этого не будет! Я задумался. И тут я вспомнил, что видел в пещере следы. Куда же ходили звери? Не значит ли это, что пещера имеет другой выход? Окрылённый надеждой, я пошёл вперёд, освещая себе путь тлеющей веткой. Когда факел догорел, я пополз в темноте, сжав зубы…

– Не скрою, тяжело мне и вспоминать об этом, – сказал старик после большой паузы. – Я скоро почувствовал, что силы оставили меня и воля к жизни иссякает. Огромным напряжением я заставил себя ползти вперёд, полз долго, медленно, теряя силы. И вдруг впереди показался свет. Сначала туманное пятно, а потом клочок неба! Я вскочил на ноги, пустился бегом и вне себя от радости достиг выхода. Страшная слабость овладела мной. Я сел и, закрыв глаза, просидел не знаю сколько времени.

Надо мной снова светило солнце. В нескольких десятках метров начинался лес, за лесом сверкала на солнце не то река, не то озеро, и я невольно начал думать: уж не бред ли это? Ведь стояла зима, трещали морозы, а тут едва тянул тёплый ветерок, зеленели огромные кедры или сосны, журчала незамерзшая вода, расстилался знакомый пейзаж среднерусских лесов… Видение? Галлюцинация?

Тот день, когда я выбрался из пещеры, стал первым днём моего нового календаря…

Сперанский замолчал и задумался. А что касается остальных… Не надо забывать, что они слушали доктора Сперанского с особым и далеко не спокойным интересом: конец его истории мог явиться началом их собственного «нового календаря»…

Неудивительно, что у начальника партии вырвался вопрос, полный тревоги:

– Значит, отсюда выхода всё-таки нет?

– Да, дорогие товарищи, – безнадёжно ответил Сперанский. – Отсюда выхода нет. Увидев вас, я подумал, что вы сумели каким-то образом найти проход. Но если вы попали сюда против воли, в результате катастрофы, то я с горечью могу сказать вам только сущую правду: это – западня! Без помощи извне не выбраться. Увы, это так…

Сперанский сурово сжал брови. В умных светлых глазах старика проглядывала тревога, теперь уже не за себя, а за этих людей, явившихся для него посланцами нового, ещё не ведомого ему общества, на заре рождения которого он стал пленником природы.

– Выхода нет, говорите вы?!. – машинально повторил Усков. – Но мы найдём, обязательно найдём, Владимир Иванович! Не найдём, так сами сделаем. Я не разделяю вашего пессимизма, дорогой товарищ! Вы были в одиночестве, а теперь нас всё-таки семь человек. И ещё… Не знаю, как пояснить вам… Вы старый большевик, но вы не знаете людей нашего времени… Мы просто не умеем унывать, падать духом, предаваться отчаянию… Поверьте, мы отсюда выберемся, и вы пойдёте вместе с нами.

Сперанский встал, подошёл к Ускову и, протягивая ему руку, сказал:

– Вот теперь я почувствовал, что в России произошла подлинная и действительно социалистическая революция. Так могут рассуждать люди, воспитанные школой Владимира Ильича. Теперь я верю только в самое лучшее. Давайте бороться вместе, работать вместе, и я ещё поеду домой, в Петроград, к себе на Васильевский остров!

После небольшой паузы он продолжал, превозмогая смущение:

– Скажу вам откровенно, я хоть и не видел возможности выбраться отсюда, но не жил эти годы только для себя. – Он, смеясь, пояснил: – Я хочу сказать – жил не только для своего пищеварения. Я работал, чтобы остаться человеком. Я почему-то верил, что раньше или позже, но люди придут и помогут мне вернуться в Россию. Я постоянно думал об одном – чем же я отчитаюсь перед своей совестью, перед своей партией? Кратко скажу вам, что золотые россыпи, которые мы нашли с Ивановым, пустячки по сравнению с теми богатствами, которые я нашёл здесь, в кратере, и я буду счастлив отдать их нашему новому государству. А теперь возьмите науку: подумайте, как обогатится отечественная палеонтология, палеоботаника, история нашей Земли, когда все увидят вот этот древнейший мир, чудесным образом сохранившийся в полной неприкосновенности со времён великих оледенений. Сколько нового найдётся здесь, в древнейших пластах Земли, ныне открытых для изучения! Искренне скажу – стоило перенести те невзгоды, какие я перенёс, если в конце концов можно сделать человечеству такой подарок. Я согласен с вами, Василий Михайлович: если мы будем искать, то найдём выход из кратера.

Речь Сперанского была странно медленной и прерывистой. Казалось, он сам вслушивается в свои слова, делая остановки после каждой фразы. Молчал ли он все эти долгие годы? Или говорил хотя бы сам с собой, со своими животными? Усков внимательно слушал его. Нет, речь совершенно правильная, и мысль чёткая. Словно отвечая на его немой вопрос, Сперанский продолжал:

– Вы извините меня. Я, конечно, говорю нескладно. Должен вам сказать, что самой большой бедой для меня за все эти годы было отсутствие собеседника и… бумаги. Особенно первое время. Больше года я ничего не мог записывать. Даже с собой стал говорить все меньше и реже. Однажды я поймал себя на том, что звук собственного голоса становится для меня каким-то чужим. Я по-нял: ещё немного, и я отвыкну от человеческой речи, стану таким же получеловеком, полузверем, как несчастный Айртон из жюльверновского «Таинственного острова». После долгих исканий выход был найден. Здесь, в одной из пещер, есть гладкие, словно отполированные стены из белого камня. А на берегу озера стоят красные скалы – особая осадочная порода, обладающая красящими свойствами. Эта находка дала мне «бумагу» и «перо». Я ежедневно стал записывать все важнейшие события моей жизни. Так – год за годом. Кроме того, я взял себе за правило каждую запись прочитывать вслух два – три раза.

Вы увидите эту пещеру. Стены её исписаны кисточкой на протяжении многих сотен метров. Там – вся исповедь моей жизни, все счастливые и несчастные случаи, все важнейшие факты. Каждый вечер, со свечой из козьего сала в руке, я работал в этой пещере по нескольку часов, как добросовестный летописец. А затем, как самый прилежный первоклассник, громко и внятно по нескольку раз перечитывал записи. И только этот труд помог мне сохранить облик человека…

В тот же вечер Сперанский выслушал соображения Ускова о происхождении кратера и согласился с ним. Да, Эршот – это древнейший вулкан в горной системе северо-востока Азии. Он потух не менее полутора – двух миллионов лет тому назад, оставив на вечную память о себе коническую, чуть продолговатую гору с огромной впадиной двойного кратера на вершине. Время работало… Постепенно впадина засыпалась осколками скал, камнями, щебнем, песком. Дно кратера поднималось, выравнивалось, подземный огонь угасал, уходил глубже. Прошло много тысяч лет, и в кратере появились первые растения, а потом возникла почва. Процессы в кратере проходили быстрее, чем обычно в северных широтах-этому способствовало подземное тепло. По неведомым трещинам тепло поднималось, согревало почву, и вся огромная впадина стала напоминать гигантский парник. В зимние месяцы на кратер сверху «наваливается» большой холод. Навстречу ему от земли поднимается волна тёплого воздуха. На какой-то высоте эти воздушные волны сталкиваются, и от этого образуются густые туманы. Вот почему в течение шести или семи месяцев в году над кратером и над всей вершиной Эршота клубится туман. Сама природа охраняет заповедник от любопытных глаз.

Орочко с возрастающим интересом слушал Сперанского. Теперь все становилось ясным.

…Когда-то, на пороге новой, кайнозойской эры, Земля очень быстро сменила свою растительную одежду. Пропали почти все представители споровых и голосемянных растений, которые господствовали в растительном царстве «каменноугольного периода». Исчезли знаменитые араукарии, гигантские пальмовые, древовидные папоротники, мохнатые плауновые. На смену им пришли покрытосемянные растения, правнуки которых населяют нашу Землю и теперь. Чем это было вызвано? Учёные долго бились над загадкой. Наконец сошлись на том, что все дело в быстром изменении климата Земли. Из очень влажного он стал сухим, из очень тёплого – умеренным или суровым. Материки подымались, моря отходили и мелели. Высоко поднялись горные цепи и гигантские вершины. Над планетой носились сухие, злые ветры. Древние растения, изнеженные тёплым и влажным, совсем как в оранжерее, климатом, оказались неприспособленными для жизни в новых условиях и погибали одно за другим, как погибли когда-то до них многочисленные ящеры-гиганты с переменчивой, непостоянной температурой тела.

Но эти великие перемены происходили в кратере потухшего вулкана очень замедленно, с отставанием на десятки и, может быть, сотни тысяч лет. Многие из древних растений не погибли и дожили до наших дней, заботливо укутанные тёплым туманом.

С геологической стороны кратер является как бы открытым музеем. Самые древнейшие слои Земли в результате вулканической деятельности и горообразования оказались здесь перемешанными с поздними осадочными породами и продуктами извержений. Усков помнил, что весь северо-восток Азии уже в триасовом периоде мезозойской эры находился под морем. Но раньше, до опускания, материк в этих широтах представлял собой уголок царственно-богатых тропиков. Отсюда ведут происхождение богатейшие запасы каменного угля, солей и нефти на суровом севере Азии.

Если большая северная стена кратера, мрачно охраняющая впадину, представляла собой почти монолитный гранит, то южная стена, сложенная разными породами и потому уже сильно разрушенная временем, просто удивляла своим многообразием. Слои желтоватого песчаника чередовались с белым базальтом; красный камень морей выступал на фоне известняков; серый зернистый гранит залегал рядом с чёрными сланцами. Стена таила в себе множество загадок; сотни пещер дырявили её. Сквозная пещера, через которую когда-то попал сюда Сперанский, была именно в этой стене.

То здесь, то там сквозь камень просачивались источники. Атмосферные осадки, уходя в глубь земли, нередко оставались там очень долго, тысячелетиями бродили по трещинам глубин и постепенно приобретали новые свойства. Вода насыщалась солями, газами, могла стать отчаянно холодной, вонючей, дьявольски горячей, шипучей, маслянистой или невероятно жёсткой, радиоактивной. Сперанский знал шесть разных источников, в их числе нарзан и сероводородный ручей, уже знакомые нашим разведчикам.

Все источники и ручейки, какие были в кратере, текли под уклон в большое, красивое озеро, на берегу которого и жил Сперанский.

Теперь остаётся выяснить, как попали в кратер и остались до наших дней такие представители давно вымерших животных, как мамонты, волосатый носорог и некоторые другие, с которыми мы познакомимся дальше.

Сперанский объяснил это так:

– В третичном периоде началась, как известно, новая геологическая революция. Поднимались многие материки, в частности по всей Северо-Восточной Азии. Климат здесь быстро и резко изменился и стал очень суровым, похожим на современный. Ящеры и многие млекопитающие, которые жили в тёплых морях, конечно, вымерли или ушли на юг. Остались только самые приспособленные, которым не был страшен ни холод, ни снег. В поисках корма и хороших мест некоторые из них наткнулись на знакомую нам пещеру. Видно, она в те времена была более просторной и высокой. Многие животные, в их числе мамонты, прошли через пещеру и очутились в кратере. Здесь они нашли пищу и более тёплый климат. Вполне попятно, что здесь они и остались.

Так, дорогие друзья, в кратере в те далёкие времена появились и люди. Да, люди! Я это могу теперь утверждать с полным основанием, ибо скоро вам представится возможность увидеть в одной из здешних пещер места древних стоянок.

Сколько тут было мамонтов, сказать трудно. Кладбище гигантов находится недалеко от того места, где вы спустились в кратер. Там лежит целая гора костей и бивней, полузасыпанных щебнем, песком и камнями.

Шли тысячелетия. Единственный проход, соединяющий кратер с внешним миром, стал уменьшаться, оседать. Выход был отрезан, и в кратере обособилась своя жизнь. Здесь всегда было много корма, и время мало изменяло фауну и флору этого замкнутого мирка. Свободно приходили и уходили через низкую и узкую пещеру только небольшие животные.

Мамонты остались, но условия кратера, видимо, не способствовали их размножению. Дик и Лас, мои помощники и друзья, являются последними. Они оба ещё молоды, им нет даже по восьмидесяти лет. Вместе с мамонтами здесь обитает ещё один исполин – двурогий носорог – злой разрушитель всего, созданного моим трудом. И я никак не могу от него избавиться, ибо моё ружьё безмолвствует уже много лет…

– Вашего врага больше нет, Владимир Иванович, – сказал Любимов. – Он наткнулся на нас в лесу и потерпел поражение, он погиб.

– Вот как?! Так, значит, гром выстрелов, который заставил меня задрожать от радости и надежды, возвестил конец носорога?! Ну что ж… От этого, конечно, несколько пострадает наука, зато нам всем будет много спокойнее… Но мы отвлеклись. Позвольте мне закончить мысль. Я хочу сказать, что ушли или погибли первые люди, долгое время обитавшие здесь. Животные не сумели выбраться. И вот тому назад двадцать шесть лет пещера, при уже известных вам обстоятельствах, окончательно обрушилась, совершенно изолировав кратер с его особой жизнью от остального мира. Виновник катастрофы – ваш покорный слуга. Волею судьбы я остался лицом к лицу со многими загадками природы и начал новую жизнь. Если вы не устали слушать, я могу рассказать.

– Что вы! Что вы! – воскликнули наши разведчики. – Это вы, быть может, устали говорить. Сперанский не без юмора ответил;

– Я двадцать шесть лет молчал. Теперь я могу двадцать шесть лет говорить без передышки и не устану…

Глава восемнадцатая

в которой Сперанский продолжает свой удивительный рассказ

– …Ночь застала меня на возвышенной площадке около пещеры. Я хотел тут же отправиться в обратный путь через гору к Никите Петровичу, ведь он так, должно быть, беспокоился теперь, а может быть, считал меня уже погибшим при обвале. Встать, собрать свои пожитки было делом нескольких минут. Но куда идти? Я взглянул вверх. Над пещерой висела бесконечно высокая отвесная стена. Ясно, что в этом месте хода назад не было. Тогда я прошёл немного вдоль стены влево: все тот же огромный отвес, забраться на который никак невозможно. Пришлось вернуться. Попробовал счастья на другой стороне, пошёл вправо от пещеры, но с таким же успехом.

Тем временем темнота сгустилась, повеяло холодом. Близкий лес в темноте дышал таинственно и сумрачно, Ни звука не раздавалось в ночном воздухе. Высоко надо мной мерцали ясные зимние звезды.

Убедившись в бесплодности ночных поисков, я решил развести огонь около входа в пещеру и уснуть, чтобы хоть немного восстановить утраченные силы, а утром с новой энергией взяться за поиски выхода назад. Скоро костёр у меня весело горел, бросая на стены пещеры красноватые блики. Свет вырывал из темноты кусок каменистой земли, какое-то ветвистое растение; дальше за этим кустом в темноте притаилась насторожённая долина. Сон не приходил. Мысли об Иванове, о нашей с ним странной судьбе, наконец, об этой долине и о неизвестном будущем теснились в голове. Проекты, один другого заманчивее, возникали, как карточные домики, и тут же гибли, столкнувшись с жестокой логикой. Нервное возбуждение ещё будоражило потрясённый организм и не давало покоя воспалённому мозгу. Я пытался отогнать от себя неприятные мысли, крепко зажмуривался, всячески старался уснуть, но что-то словно толкало меня, и в непонятном страхе я снова и снова открывал глаза.

В один из таких моментов между сном и бодрствованием мне почудилось, что кто-то тяжко дышит совсем рядом со мной. Я быстро вскочил и схватился за ружьё. Костёр мой еле тлел. За кустом, там, где стояла густая темнота, что-то колыхалось, огромное и чёрное. Что это?! Зверь, птица или игра воображения? Стрелять? Шум дыхания исходил примерно с высоты трех метров, и мне показалось, что там сидит какая-то большая и лохматая птица. Но деревьев в этом месте не было, это я хорошо помнил. Подавив вполне понятный страх, я нагнулся, выхватил из костра тлеющую головешку и с силой швырнул её в темноту, в эту дышащую неизвестность. Пламя вспыхнуло, на миг осветило огромную косматую голову, блеснули белые зубы или ещё что-то, раздался рёв испуганного чудовища и тяжкий топот удаляющихся ног. Сердце у меня забилось отчаянно громко. Чудо? Бред? Но мне ясно виделась голова слона, в этом я мог присягнуть… Сон сняло как рукой. Весь дрожа, я сел у костра, положил ружьё между ног и так решил бодрствовать до утра, прислушиваясь к малейшему шороху вокруг.

Прошёл час. Далеко в лесу послышался раз или два голос какого-то сильного зверя, шум движения, крик птицы, но потом все стихло. Костёр мой то чуть тлел, то разгорался ярким пламенем.

Когда я уже начал успокаиваться, из темноты, правее меня, послышался быстрый бег, испуганный крик и в освещённый круг влетел и упал молодой горный баран. Словно пуля, за ним стремительно метнулся волк и безбоязненно рванул на моих глазах беззащитное животное. Баран дико вскрикнул и захлебнулся кровью. И тут же в грудь волку впилась моя картечь. Ещё эхо выстрела перекатывалось по долине, когда я стащил труп волка в сторону и осмотрел его жертву. Баран был мёртв. Все закончилось в несколько секунд. Я убил наглого убийцу и получил пищу.

Подкрепившись жареным мясом, я наконец уснул за выступом пещеры и проспал до самого утра.

Утром я убедился, что нахожусь в западне. Долина всюду замыкалась отвесными стенами.

Ещё два дня я безуспешно бродил вдоль стен, без отдыха отыскивая какой-нибудь лаз. Стрелял в воздух, полагая, что Иванов мог быть где-нибудь наверху. Но понемногу я убедился в наивности моих предположений, и мне не оставалось ничего более, как оплакать своего дорогого товарища и свою не менее печальную судьбу. Я мысленно простился с моим другом и спутником и стал думать о серьёзной работе, которая позволила бы мне выбраться из западни, если не сразу, то хотя бы через какой-нибудь промежуток времени.

Но чтобы быть способным работать, надо прежде добыть себе пищу и найти кров. Я выбрал небольшую пещеру в южной стене над лесом метра на три от земли, соорудил лёгкую лесенку, натаскал в пещеру дров и остался ночевать в этом безопасном месте. Между прочим, первое моё жилище в дальнейшем оказало мне неоценимую услугу в приручении мамонтов. Именно с этого удобного уступа гиганты привыкали брать заготовленную для них пищу и мало-помалу признали во мне своего хозяина.

Но об этом дальше.

Уже в первые дни заточения мне стало ясно, что я нахожусь в кратере потухшего вулкана. Почвенное тепло, горячие источники, отвесные стены и наличие вулканических изверженных пород на каждом шагу говорили за это. Приглядевшись к растительности, я увидел здесь и современные и реликтовые растения, живущие вперемешку. Скоро мне бросилось в глаза и другое: здесь был свой, довольно тёплый климат, который вполне обеспечивал жизнь многих южных растений. Будто кусочек среднерусской природы, закрытый в горах сурового приполярья.

Мало-помалу, изучив каждый метр отвесных скал, я понял, что без помощи извне мне отсюда не выбраться, От Иванова вестей не приходило. Ждать их, зная, в каком положении он остался, теперь было просто наивным. Трудно мириться с мыслью о вечном одиночестве, но мысль эта постепенно становилась все более и более ясной и отчётливой, и мне не оставалось ничего другого, как только привыкать к ней.

Как жить? Вопрос требовал немедленного разрешения. Всю зиму до конца марта я провёл в своей пещере, подкрепляясь мясом и рыбой, которую я ловил в ручье обыкновенной вершей из прутьев лозняка. Патроны ещё были, я очень их берег.

Во время охоты я познал животный мир своих владений. О, это был особый мир, странный и жестокий. В кратере в ту пору кишели волки, они пожирали очень много баранов и оленей. Кстати сказать, пока я истребил хищников, они успели полностью уничтожить оленей. Много медведей бродило по лесам и жило в пещерах. Их и сейчас я знаю до двух десятков. Все они – мои хорошие друзья. Здесь паслись сотни баранов, бегали зайцы и лисы, шныряли выдры и ежи; тысячи угок, гусей и лебедей во время перелётов делали у нас остановку, многие из них нашли тут свою родину и даже не улетали на зиму.

Но вместе с известными нам животными в кратере жили некоторые из древнейших зверей. Я принял от при-роды на сохранение четырех мамонтов, из которых два старых погибли естественной смертью через три года после нашего знакомства; двух волосатых носорогов, одного очень старого пещерного медведя и трех исполинских оленей.

В первые годы жизни здесь мне на память не раз приходил образ бессмертного героя Дефо – Робинзона Крузо. Что ж, наши с ним судьбы во многом оказались сходными. Он, как и я, был тоже отрезан от мира и предоставлен самому себе. Правда, Робинзону, по воле автора, как говорится, повезло. Он нашёл возле своего острова разбитый бурей корабль и снял оттуда множество необходимых ему вещей. У меня такого клада не оказалось, Все, чем я располагал, – это двуствольное ружьё с небольшим запасом патронов, топор, хороший нож и мой вещевой мешок, в котором оказались, к счастью, целыми, в числе прочих мелочей, несколько клубней картофеля и две – три сотни семян разных овощей, взятых мной из ссылки ради чисто научного интереса. Как они мне пригодились позже!..

Проходили дни и месяцы. На стене пещеры росло число зарубок, которыми я отмечал свой календарь. Я понял, что Иванов погиб, и ждать помощи от него нечего. Оборвалась последняя нить, ещё удерживающая надежду на избавление от плена.

И я стал действовать.

Прежде всего нужно было построить себе дом и создать огород. Приближалась весна, дни стали длиннее, морозы меньше. Днём на деревьях уже висели сосульки, снег на склонах к полудню подтаивал… Вот тут-то мне и пришло в голову приучить гигантов к труду и воспользоваться их силой для устройства колонии.

Мамонты оказались животными довольно меланхоличными по характеру, очень наблюдательными и умными. Часто я, укрывшись в зарослях, видел, как они целыми часами стояли все вместе у речки и грелись на весеннем солнце. А потом начинали играть, обдавая друг друга потоками холодной воды. Купание, даже в холод-ное время, оказалось их любимым делом. Это я понял позже. Они никогда не расставались, всегда ходили группой, а когда старики почувствовали близкую смерть, то все вместе они удалились в восточную часть кратера, туда, где лежали кости их предков. Один из них, шатаясь, дошёл до края осыпи, ноги его подкосились, он повалился на колени, потом на бок и скоро умер. Живые не покинули его и остались вместе с ним. Через неделю умер второй. Молодые мамонты восприняли смерть своих родителей, как самое большое горе, не отходили от мёртвых несколько дней, ревели, перестали есть и все топтались вокруг трупов, дотрагивались до них хоботами, подталкивали, умоляли встать… А потом, рассвирепев, кинулись в лес, ломали и топтали деревья, кидали камни, пни, в неистовстве топили своё отчаяние и печаль.

Мало-помалу мне стала известна в деталях их жизнь. и я составил себе план. Мамонты часто видели меня, но считали, видно, за мелкое, не стоящее их внимания животное, хотя история с головешкой долго ещё заставляла их обходить мой костёр.

Началась наша дружба с тех незабываемых дней, когда в кратере уже в преддверии весны разразилась последняя зимняя буря. Собственно, настоящая буря бушевала где-то за пределами кратера, но доставалось и нам. Почти неделю валил густой снег, и он закрыл луга, леса и заставил всех животных основательно поголодать. Бараны и олени сумели приспособиться скорее других, они стали разгребать снег и довольно хорошо находили себе пищу. Медведи неожиданно для всех залегли спать. А мамонтам пришлось туго. Они взялись есть ветки деревьев и кору, причём эта пища не казалась для них особенно привлекательной. Я уже знал, что они с величайшей охотой едят тростник и камыш. Но мелкие болота завалило снегом, а в глубокие топи вдоль озера они ходить опасались. Тогда я начал приводить в действие свой план. Сделав небольшой плот из десятка лёгких брёвен, я приплыл к заросшему острову на озере, ножом нарезал огромный сноп зеленого камыша и доставил его на уступ перед своей пещерой. Привлечённые далеко видной на снежном фоне зеленью, гиганты пришли к пещере. Молодые мамонты не заставили себя упрашивать. Они смело подошли ближе и хоботами стали доставать лакомую приманку. Разрешив им немного поесть, я постепенно стал отодвигать сноп от края все дальше и дальше. Звери не уходили, топтались на месте и все поглядывали на меня и пошевеливали хоботами. После нескольких дней тренировки я стал возможно осторожнее выдавать им из рук сочную траву порциями и скоро так приучил их к организованной кормёжке, что мамонты стали ходить за мной по пятам, как комнатные собаки. Даже когда растаял снег и пищи стало вдоволь, они, увидев меня, шли за мной, и я старался не скупиться на подарки. Вскоре я осмелел и рискнул погладить моих новых друзей. Мамонты обнюхали меня и, кажется, высказали своё удовлетворение новым знакомством, – по крайней мере, тот из них, какого я впоследствии назвал Ла-сом, довольно весомо пошлёпал меня по спине хоботом, обвил и немного приподнял над землёй. Я очень боялся, не захочет ли он поиграть со мной, как с мячом. Довольно невесело было бы упасть из объятий хобота с высоты шести метров… Но все обошлось хорошо. Немного позже мне было позволено залезать на косматую спину, ездить на Ласе и в качестве платы за удовольствие чесать ему палкой за гигантскими ушами. Между прочим, кедровки, каких тут не мало, нисколько не боялись этих могучих зверей и спокойно трещали по целым дням на их спинах, что-то выискивая там и копаясь. Судя по довольному виду зверей, птицы доставляли великанам явное удовольствие. В общем, менее чем через месяц они уже таскали мне бревна на дом и камни для ограды.

Да, пришлось городить и ограду. Ох, эта ограда!.. Вы уже видели её – трехметровый забор из каменных глыб, которым пришлось обнести весь мой огород. И все из-за несговорчивого характера носорогов. Вы наблюдали молодых поросят, когда их выпускают на улицу? Вот так примерно вели себя эти многотонные звери. Страшно неуравновешенные характеры! Настоящие допотопные дикари. До поры до времени мы жили, соблюдая строгий нейтралитет. Наши пути не перекрещивались. Такое состояние насторожённого наблюдения друг за другом меня устраивало. Но, как я уже сказал, до поры до времени.

Когда я выбрал хорошую полянку около дома и с большим трудом разработал землю, то на второй же день нашёл свой огород совершенно изрытым и затоптанным. Налёт совершили носороги. Пути наши перекрестились, нейтралитет оказался нарушенным. Что их привлекало сюда – просто не знаю. Может быть, следы моего заострённого кола, которым я рыхлил почву, наводил их на мысль о скрытых здесь вкусных кореньях? Хорошо, что первый набег на поле они сделали до посева и мои семена остались целы. Но как же быть дальше? Я имел слишком мало семян, чтобы рисковать ими. К тому же с земледелием у меня, как вы понимаете, были связаны все мои мечты. Вот тогда и пришлось подумать об ограде.

Но и забор не мог служить достаточной гарантией от непрошеных гостей. Уж больно они велики. Что им забор? Носороги продолжали навещать мой заветный уголок каждую ночь. И тогда я решил пожертвовать одним патроном.

Вы видели или нет это чудовище? Да, я и забыл… Конечно, видели… Косматая его кожа имеет трехсантиметровую толщину. Что сделает ей картечь? Комариный укол… Лобовая часть морды ещё более неуязвима для пули. Нужно бить только в глаз или в пасть. А для этого надо подходить к носорогу вплотную, что практически равно самоубийству.

Тогда я сделал засаду. Засел за камнями ограды и стал ждать «гостей». Они пришли скоро и с противным хрюканьем закружились вдоль стены, отыскивая слабое место. Темнота ночи и непоседливость чудовищ мешали прицелу. Но, наконец, один из них просунул рог между камней, стал расшатывать глыбы и на какую-то секунду замер на месте. Я выстрелил в упор и не промахнулся. Зверь рухнул на землю, заливая кровью камни забора. Второй носорог, испуганный выстрелом, кинулся прочь, и с тех пор вот уже много лет не приходит сюда и не попадается мне на глаза, хотя до самого последнего дня продолжал вредить моим дальним полям, не опасаясь пули. Увы! Картечи и патронов у меня больше не было, Но вернёмся немного назад. Скоро мой дом был готов. Как видите, он далёк от совершенства по части красоты и изящества, но в нем сухо, тепло и, с моей точки зрения, даже уютно.