Текст книги "Царь и Бог. Петр Великий и его утопия"

Но карьеру его погубило то, что Меншикову прощалось: воровство. Он был одним из тех, кто – как сенаторы князь Волконский и Василий Андреевич Апухтин – оказался крепко замешан в деле о поставках под чужими именами.

Маккензи в том же донесении от 29 ноября: «Один из первых членов адмиралтейства, Александр Васильевич Кикин, арестованный вместе с другими в прошлый четверг, испугался до того, что с ним приключился апоплексический удар, от которого он вряд ли оправится, так как все еще находится под стражей».

Скорее всего, Кикин удачно симулировал инсульт. Через некоторое время, полупрощенный, он вернулся в Петербург вполне дееспособным.

Маккензи в том же донесении: «Говорят также, будто царь отправил в Москву с нарочным приказ тамошнему вице-губернатору явиться сюда для оправдания или, вернее, для разъяснения дел, в которых его обвиняют».

Московский вице-губернатор Василий Семенович Ершов, незнатного происхождения, в прошлом думный дьяк, сумел оправдаться. Более того, в следующем году он обвинил в злоупотреблениях губернатора Алексея Петровича Салтыкова. Салтыков тоже оправдался, но пост губернаторский потерял.

Между тем следствие расширялось, захватывая всё новых фигурантов.

Маккензи в том же донесении: «Такие же указы направлены князю Матвею Гагарину, губернатору Сибири; бывшему начальнику Монетного двора сенатору Василию Апухтину; бывшему архангельскому губернатору Курбатову и Дмитрию Соловьеву. Последнего считают заведующим большими торговыми предприятиями; говорят, будто он ведет их от имени другого лица, которого молва еще не называет».

«Другим лицом», имя которого Маккензи не решился назвать в письме из осторожности, был всесильный князь Меншиков.

Но к концу 1714 года положение Меншикова сильно пошатнулось. Ему инкриминировалось едва ли не предательство национальных интересов во время его командования войсками в Германии. Мы помним крайнее неудовольствие Петра передачей захваченного Штеттина прусскому королю, а не Дании. Но постепенно выяснялись и другие сомнительные действия светлейшего.

Поскольку Петр демонстративно обличал Меншикова при большом количестве свидетелей (разумеется, не случайно), этот сюжет запечатлело немало источников.

В октябре 1714 года Фальк доносил: «Всего несколько дней назад царь спросил генерала Долгорукого (князь Василий Владимирович Долгорукий. – Я. Г.), почему Меншиков не бомбардировал Теннинг, и со вниманием выслушал рассказ генерала об интригах Меншикова с Флеммингом и бароном Герцем. Мне это рассказывал сам генерал. Вражда между Меншиковым и вышеназванным генералом продолжается, и многие люди полагают, что последний имеет большее влияние на царя. Он в очень выгодном положении, имея врагом одного лишь князя, а сего последнего, напротив, ненавидят все».

Как мы увидим, преданность князя Долгорукого царю тоже имела свои пределы.

Тот же Фальк записал публичный разговор Петра с Меншиковым 23 ноября 1714 года на праздновании именин светлейшего: «Ну, Александр! Сегодня я увидел знаки твоего вероломства. Я тебя поднял из ничтожества, а ты заносишься выше меня; я хорошо знал, что ты меня обкрадываешь, и позволял это, но теперь мне хорошо известно, что ты украл не только сотни тысяч, но миллионы, и только в этом году ты присвоил больше миллиона».

Петр снова напомнил Меншикову его самоуправство в Германии и резко оборвал Екатерину, которая попыталась заступиться за своего бывшего любовника.

Фальк, присутствовавший на празднике, с некоторым удивлением засвидетельствовал, что, вопреки обыкновению, Петр ничего не пил…

Об этом же эпизоде рассказал и другой свидетель – австриец Плейер. Петр объяснялся с Меншиковым не менее двух часов, и одним из затронутых сюжетов было строительство бастиона Петропавловской крепости.

По возвращении Петра в Петербург он нашел бастион недостроенным, и ему доложили, что Меншиков употребил все деньги и рабочих на перестройку собственного дворца.

«Ты богатеешь, а я беднею, – говорил взбешенный царь. – Все люди, вся страна жалуется на тебя. Ты вор и грабитель, на тебя уже пожаловался город Гамбург, император и другие. И если ты думаешь, что всё у меня отобрал, то помни, что у меня еще остались топор и плаха и я могу казнить всех воров».

В конце 1714 года Петр мог бы повторить, несколько перефразируя, горькие слова своего прапраправнука императора Николая II: «Кругом воровство и измена». Далее – Маккензи: «Вызываются сюда также многие офицеры украинской армии для показаний, нужных для дальнейшего следствия по жалобам, принесенным на главнокомандующего там фельдмаршала Шереметева. Ждут сюда вскоре для ответа и самого фельдмаршала».

Как уже говорилось, иностранные дипломаты, и Маккензи в том числе, умели добывать информацию. И важные сведения, которыми они снабжали свои правительства, далеко не всегда отложились в российских официальных документах. Не говоря уже о скудных мемуарных источниках, оставленных русскими современниками Петра. С другой стороны, дипломаты, стараясь донести до своих правительств максимум информации, пользовались и слухами, проверить достоверность которых не могли. А потому к их свидетельствам нужно относиться с осторожностью. Но эти сведения Маккензи достаточно основательны. Он внимательнейшим образом следил за разворачивавшимися на его глазах драматическими событиями и пытался понять их суть. В тот же день, 29 ноября, он отправил в Лондон еще одно донесение:

По слухам, Царь, стремясь к своим целям, решился – как на верное и удобное средство для их достижения – устранить злоупотребления, которые, подобно обнаруженным, тяжело ложатся на подданных и сказываются на всем здешнем бытие. Лица, упоминаемые в прилагаемых документах, между прочим обвиняются в обмане Царя и притеснении народа в деле, касающемся поставки в прошлом году муки для армии и флота: за ту же муку, которая прежде обходилась по рублю за куль, затем, когда подрядчиками вместо крестьян (привозивших хлеб издалека) или честных купцов явились сенаторы, Царю пришлось платить по два рубля с четвертью с куля 〈…〉.

Через несколько дней, надо полагать, выяснится, признает ли Царь удобным в настоящее время наказать виновных денежным штрафом или подвергнет их телесному наказанию, хотя, сколько могу судить, господствует мнение, что многие поплатятся головой, другие же – если и избегнут казни, то потеряют недвижимость и царскую милость, а затем подвергнутся заключению или ссылке. 〈…〉 Говорят, будто все или по крайней мере бо`льшая часть лиц, высокопоставленных как в гражданском, так и в военном управлении, в большей или меньшей степени виновны в проступках, к искоренению которых стремится Царь. Прибавляют, будто Царь ознакомился с злоупотреблениями не только из донесений Сената, которому с год тому назад поручено было расследовать их, но что важнейшие данные почерпнуты им из сведений, добытых через собственных шпионов.

Сергей Михайлович Соловьев в своей классической «Истории России с древнейших времен» старался придерживаться строгого академического тона, но и он возбужденно прокомментировал описываемые события:

Тяжело было положение преобразователя, когда открылась перед ним вся глубина раны, которою страдала Россия, когда он должен был взглянуть иными глазами на людей самых близких, когда эти люди, казавшиеся представителями новой, преобразованной России, явились вполне зараженными закоренелой болезнью старой России.

Удалось завести войско, флот, школы, фабрики, овладеть морскими берегами, но как поднять благосостояние народа с теми понятиями, которыми руководствовались Меншиков с товарищами? И где средства искоренить эти понятия? Но средства материальные бессильны против зла нравственного[50]50
   Соловьев. С. М. Сочинения: В 18 кн. Кн. VIII, т. 15–16. С. 494.


[Закрыть].

Соловьев имеет в виду взяточничество. И тут он не прав. Коррупция, которая охватила прежде всего государственную элиту, «петровских птенцов», по масштабам своим и по характеру злоупотреблений несравнима была с «домашними» пороками Московского государства.

Особость ситуации заключалась в том, что разворовывали государственное достояние главные и усердные строители этого государства. Именно разворовывание казны, «похищение государственного интереса», а не взяточничество, было главной и грозной бедой.

В 1713–1714 годах Петр, обратившийся к внутренним делам, с тяжелым недоумением увидел, что ближайшие к нему люди разрушают фундамент того грандиозного здания, которое он заставлял их возводить.

При этом Петр трезво учитывал и другие последствия активности своих соратников.

3 декабря 1714 года Маккензи писал: «В предыдущем письме от 29 ноября я имел честь подробно писать о следствии над высшими сановниками. Оно продолжается… Слышно также, что, по настоянию адмирала, царица решилась на смелое ходатайство за первого комиссара адмиралтейства, Кикина. Она просила, чтобы в случае, если он не может быть выпущен на свободу, ему – как паралитику, почти лишенному языка, ввиду вероятной близкой его кончины – дозволено было по крайней мере умереть спокойно. 〈…〉 Царь мало тронулся ходатайствами и не без горячности указал на неуместность их и на то, что сам может подвергнуться тяжким испытаниям, если народ, выведенный из терпения взятками и насилием, которые учиняются царским именем, не убедится, что государь в этих насилиях неповинен, для чего необходимо дать пример наказания, соответствующего притеснениям. Так, в настоящее время никто не сомневается, что вскоре предстоит общее наказание участников в деле, которое, как я слышал, царь называет государственной изменой. Говорят, будто в Петербурге устраивается большое лобное место…»

И следом за этим – другое тревожное известие: «Прошлое воскресение сюда пришло достоверное известие о проезде короля шведского через Ганновер, а в среду – с обыкновенной почтой – о прибытии его королевского величества в Штральзунд. Эти обстоятельства, может, не остались без влияния на снисходительное отношение царя к наиболее нужным ему сотрудникам, которое, полагают, однако, тем тяжелее отзовется на прочих подсудимых».

Надо отдать должное англичанину: он достаточно точно понимал связь явлений и разбирался в мотивах, которыми руководствовался царь. Петр просто не мог себе позволить жестоко наказывать всех виновных: он рисковал остаться без сотрудников…

Но главное в этих известиях – другое. Понимая, что нельзя бесконечно испытывать народное терпение, Петр искренне снимал с себя вину за ту чудовищную тягость, которая давила страну. Простонародью, измученному непомерными налогами и рекрутчиной, не было дела до коррупции в высшем эшелоне власти. Люди прекрасно понимали, кто виновник их бедствий.

А появление на европейской арене жаждущего реванша Карла опасно рифмовалось в этот момент с внутренними неурядицами.

В чем Соловьев совершенно прав, так это в том, что охарактеризовал пороки «птенцов» как «зло нравственное». Вряд ли эти люди изначально обладали каким-то особо порочным сознанием. Они были такими, какими их формировала реальность, создаваемая безжалостным демиургом, их властителем.

Их лихорадочное стяжательство, скорее всего, объяснялось тем, что они не чувствовали надежности той системы, которую создавали по приказу Петра, и опасались хаоса сразу по смерти ее идеолога. И они стремились обеспечить себе безопасность материальную хотя бы. Поскольку безопасность политическая представлялась им весьма проблематичной.

Есть основания предполагать, что все они жили в состоянии постоянного психологического напряжения. И не только потому, что Петр задал не всем посильный темп существования, и не только потому, что за провинность царь мог покарать жестоко (в зависимости от сиюминутного состояния его духа), но и потому, что подспудная групповая борьба, которая при наличии царя-арбитра велась главным образом доносами друг на друга, после его ухода могла превратиться – и превратилась – в физическое уничтожение соперников.

Нравственный распад большинства соратников Петра, приводивший в ужас как его самого, так и многих позднейших наблюдателей (от Щербатова и до Соловьева с Ключевским и Милюковым), требует объективного и пристального изучения. Без понимания глубинных причин этого явления трудно понять далеко идущие последствия «революции Петра». Здесь мы только обозначили само явление.

3

Коррупция в окружении Петра – сюжет горький и необозримый. Соловьев в «Истории России…» посвятил ему немало страниц. В наше время этой проблематикой углубленно занимался Дмитрий Олегович Серов[51]51
    См.: Серов Д. О. Строители империи. Очерки государственной и криминальной деятельности сподвижников Петра I. Новосибирск, 1995; Серов Д. О., Федоров А. В. Очерки истории российских следственных органов. М., 2015; Серов Д. О., Федоров А. В. Дела и судьбы следователей Петра I. M., 2016.


[Закрыть].

В этих работах развернута фантастическая по наглости и цинизму и в то же время трагическая картина. Запущенная Петром машина искоренения коррупции перемалывала жизни и судьбы как виноватых, так и невиновных. При этом не достигая результата.

Значение работ Д. О. Серова заключается еще в том, что, будучи широко образованным знатоком «юридической истории» России, он сопоставил криминогенную ситуацию Петровской эпохи (и ее особенности в этом смысле) с ситуацией Московского государства.

Именно в годы выхода России из самого тяжелого в ее истории кризиса (имеется в виду Смутное время. – Я. Г.), в годы скудости и разорения сформировались три важнейших параметра национальной государственной службы: высокий престиж, компетентность и ответственность исполнителей.

Непревзойденный знаток отечественного Средневековья С. Б. Веселовский так писал об управленцах XVII века: «Это были сметливые мужики, хорошо усвоившие путем практики технику дела… Связанные тесными и постоянными сношениями с управляемым населением, подьячие не только знали все тонкости и мелочи делопроизводства, но и все детали дела. Они прекрасно знали, насколько приблизительно повысится кабацкий доход какого-нибудь Можайска, если через него пройдут на государеву службу ратные люди; как отразятся ранние заморозки на торговле Устюга или мелководье на ярмарке Нижнего, где какой урожай и где хорошо идут какие промыслы»… Как бы то ни было, чиновничьего «беспредела» Россия XVII века не знала, не был он неизбежен и в перспективе. Завидный общественный статус, безусловная компетентность немногочисленных служащих, не исключено, выработали бы в XVIII в. тип управленца, сочетающего профессионализм и ответственность за исполняемое дело с высоким культурным уровнем, с понятием о служебной чести. В среде таких людей всё более уважался бы закон, не была бы нормальным явлением взятка. Впереди, однако, Россию ожидала эпоха «великих реформ» Петра I[52]52
   Серов Д. О. Строители империи. С. 11.


[Закрыть].

Трезвый и опытный историк, Серов не идеализирует Московское государство, но непредвзято просчитывает возможные варианты развития бюрократического аппарата в условиях эволюции.

Далее он столь же трезво и непредвзято оценивает характер петровской реформы: «На протяжении четверти века Петр I упорно стремился организовать жизнь русских людей „правильно“. Человек деятельный, но не деловой, волевой, но недальновидный, царь Петр Алексеевич вполне искренне желал сделать в России как лучше, абсолютно не видя при этом реальной действительности».

Об этом игнорировании реальности как определяющей черте петровского мышления, о его ураганном утопизме, о том, что такое «как лучше» в его представлении, мы поговорим позже. А пока продолжим хотя бы фрагментарно воссоздавать ту картину государственного бытия, которая предстала перед царем-победителем, полтавским героем, в редкий момент перерыва в яростном движении, и подкрепим сведения западных дипломатов отечественными данными.

29 декабря 1713 года Петру передали «подметное» письмо, поражающее своей основательностью и конкретностью: «Вашего величества нижайшие богомольцы, убогие сироты, соборне и келейне Бога всеблагого моля, падши умоляем… Господин Мусин известный коварный лукавец и гонитель всякие правды. Долгорукие вора Наумова отписные деревни отдали, по свойству, сыну его; они же, укрывая Ильина в приеме беглых рекрут, Колычева в краже и продаже фузей, забрали дела от Ершова (московский вице-губернатор. – Я. Г.) в Сенат и по указу не учинили. Господин Волконский тульских купцов разорил вконец; повелено на государя делать по 15 фузей в год на сроки, и между теми сроками, исполняя свои прихоти, заставляет их делать многое свое ружье оборонным лучшим мастерством; а который не сделает указанного ружья на срок, таких мучит жестоким истязанием, и надсмотрщик стольник Чулков с них за то великие взятки берет и у выдачи денег вычитает, и говорит, что половина князю, а другая половина ему. Никита Демидов обещал поставлять железо не выше 13 рублей двух денег, поставил в Тверь 20 000 пудов и, по заступлению Волконского, получил по 16 рублей 4 деньги за пуд, а с купцов берет по 13 и меньше за пуд; да и другие артиллерийские припасы другие возьмутся поставлять за половинную против Демидова цену. Демидов неправдивец, но ему доставалось не столько барыша, сколько Волконскому и другим».

Мы уже знаем, что Волконский пошел под суд, был пытан и признался в своих махинациях.

Но это «подметное» письмо. Между тем Петр получал в это же время донесения вполне официальные.

С 1711 года им был учрежден институт фискалов. Как ни странно, при маниакальном стремлении Петра контролировать всех и вся, прежде соответствующего учреждения в России не было. Но 2 марта этого года, накануне выступления в злосчастный Прутский поход, Петр одним указом учредил Сенат, который должен был править в отсутствие государя, и институт фискалов. В лихорадке сборов у Петра не было времени ясно определить функции этих новых и неизвестных дотоле в государстве чиновников. О фискалах было сказано одной фразой: «Учинить фискалов во всяких делах, а как быть им – пришлется известие». «Известие» прислалось через три дня и тоже большой ясности не внесло: «Над всеми делами тайно надсматривать и проведовать про неправый суд, також в сборе казны и прочего».

Функции фискалов прояснялись постепенно и долго. Так, в «Наказе земским фискалам в губерниях и провинциях» вменялось в непременную обязанность «проведовать явно и тайно, нет ли против положения его царского величества и камер-коллегии какого прегрешения в сборах или утайки числа людей и иного тому подобного». Земским фискалам поручалось следить за состоянием дорог, цельностью верстовых столбов, надежностью мостов, исправностью мельниц и так далее. Но главное, что подлежало вниманию фискалов, – «разбои по дорогам, убивство, насильство, прелюбодейство, содомский грех, чародейство и тому подобные великие прегрешения».

Но это были земские – провинциальные – фискалы. Тем, кто обретался в Петербурге и в Москве, надлежало прежде всего «явно и тайно» следить за «сильными персонами».

Сенат и фискалы не случайно и отнюдь не только из торопливости оказались в одном указе. По идее Петра, они должны были действовать в связке.

И тут царя подвело то самое игнорирование реальности. Правительствующий Сенат и надзирающее ведомство вошли в неразрешимый конфликт.

В самый критический момент, осенью 1714 года, фискал Алексей Нестеров доносил Петру:

«Я ж, раб твой, сыскал в московской губернской канцелярии, перед губернатором, с товарищи дворцового судью Савелова, который шурин господину графу Мусину, – на суде обличил, что он, явно для своих взятков, скрывал от смотров и от службы беглецов из Казанской губернии, недорослей, еще и офицерских детей, а на иных и других, преступая указ, не объявляя их по указу в Сенат, записал самовольно у себя в стряпчие конюхи, в чем он сперва запирался, и указал на дьяка и подьячих, а дьяк и подьячие также и те беглецы сами в расспросе сказали именно на него, Савелова, а потом и сам он, Савелов, уже не пошел на суд, вину свою письменную к тому ж делу объявил; указу ему и тем беглецам, явно щадя и угождая графу, не учинено ж».

Дело было отнюдь не только в Савелове и не столько в Савелове, сколько в его родственнике и покровителе – графе и «первом сенаторе» Иване Алексеевиче Мусине-Пушкине.

Хотя и Петр Тимофеевич Савелов был человеком непростым. В 1702–1704 годах – воевода в Можайске; в 1708–1714-м – генеральс-адъютант фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, боевой офицер, полковник с 1715 года.

С 1714 года Петр Тимофеевич – судья Дворцового суда в Москве. Через четыре года он вместе с другими будет судить царевича Алексея.

Правдоподобие обвинениям Нестерова придает и то обстоятельство, что родной брат Савелова Тимофей Тимофеевич, тоже офицер и участник сражений, до того как занял ответственный пост в канцелярии того же Шереметева, занимался розыском беглых солдат.

Граф Мусин-Пушкин был женат на родной сестре Петра Тимофеевича Мавре Тимофеевне Савеловой, племяннице покойного патриарха Иоакима. Сохранившаяся переписка свидетельствует о крепких внутрисемейных связях и взаимоподдержке.

Несомненно, что Савелов, беззастенчиво нарушая закон, рассчитывал на поддержку своего шурина. И не ошибся.

Граф Иван Алексеевич был одним из тех, достаточно немногочисленных, деятелей эпохи, к которым Петр по-человечески благоволил и в письмах называл его «братец» или «der Bruder». Существовала версия, согласно которой Мусин-Пушкин был внебрачным сыном царя Алексея Михайловича от Ирины Михайловны Мусиной-Пушкиной. Возможно, это и так. Хотя, если, как мы помним, Петр называл Кикина, вхожего в семейный круг царя, «дедушкой», это не значит, что они были в кровном родстве.

Мусин-Пушкин добросовестно и преданно служил и царю Федору Алексеевичу, и царевне Софье Алексеевне, не вмешиваясь в большую политику.

Во время переворота 1689 года он находился в Смоленске, исправляя должность воеводы, и перед ним не стал роковой выбор.

Петр оценил его деловые качества и усердие. В 1710 году он получает графский титул, а в 1711-м, назначая доверенных людей в новообразованный Сенат, Петр называет графа Ивана Алексеевича «первым».

При всех своих достоинствах «первый сенатор» не считает зазорным покрывать грехи своего шурина.

Сыграет свою роль «первый сенатор» и в судьбе Феофана Прокоповича, вызванного Петром в 1716 году из Киева, – одной из центральных фигур нашего сюжета.

Алексей Нестеров – тоже одна из ключевых фигур, чья удивительная и страшная судьба дает представление о тупиковости пути, по которому Петр направил своих соратников.

Нестеров воспринимал долг фискала как императив. История с злоупотреблениями Савелова, несмотря на то что она задевала такую персону, как граф Мусин-Пушкин, была мелкой и проходной. Он замахивался на первых лиц государства. Незадолго до приведенного донесения о Савелове он сообщал Петру:

«Князю Якову Федоровичу Долгорукому даны волости в уезде Юрьева Польского с условием, чтобы доходы, прежде шедшие в казну, собирались в нее без умаленья; но в 1713 году Долгорукий, по согласию с казанским губернатором Апраксиным, сложил много сборов, а именно 4755 рублей, и приписал к себе землю, которой в именном указе не было означено. С 1704 года, кроме государева клею, нигде никому держать и продавать не велено; а он, Долгорукий, дал из Сената указ господину Рагузинскому, велено ему купить клею у других, кроме государева, 2000 пудов для продажи в отпуск за море, от чего государю убытка больше 10 000 рублей. Долгорукий не принял ружей, которые Стрежнев продавал по рублю 20 алтын, а принял у Строганова, который написал по 2 рубля за ружье, принял, не освидетельствовавши и не призвавши к торгу никого, и этим доставил Строганову прибыли 8420 рублей. Долгорукий подрядил иностранца ставить селитру дороже, чем предлагали русские; ставил наемщиков вместо своих крестьян в рекруты вопреки указу».

И далее Нестеров подробно рассказывает о разного рода махинациях двух князей – Григория Ивановича Волконского и Григория Федоровича Долгорукого, в результате чего в армию поступало меньше рекрутов, чем было намечено.

Вообще, как мы видим, значительная часть корыстных проделок относилась к сфере, которая была под особым контролем царя, – к комплектованию и снабжению армии. И это понятно: здесь ходили огромные деньги. Причем часто это плутовство поражает своей циничной наглостью. Так, тот же Нестеров обличил служащих Мундирной канцелярии, отвечавших за снабжение армии, в том, что они приняли и оплатили большую партию заведомо негодного обмундирования. В частности, при проверке оказалось, что из 8000 пар сапог годными оказались 152 (!) пары. Представление Нестерова не произвело ни малейшего впечатления на главу канцелярии М. А. Головина, который, безусловно, был в доле. А когда возмущенный Нестеров отправил материалы расследования в Сенат, господа сенаторы вернули эти материалы самому Головину.

Поскольку сами сенаторы отнюдь не брезговали более чем сомнительными делами, то и фискалов они терпеть не могли.

Петр, например, получал от фискалов жалобы такого рода: «А когда приходим в Сенат с доношениями, и от князей Якова Федоровича (Долгорукого) да от Григория Племянникова безо всякой нашей вины бывает к нам с непорядочным гордым гневом всякое немилосердие, еще ж с непотребными укоризны и поношением позорным, зачем нам, рабам твоим, к ним и входить опасно. Племянников называет нас уличными судьями, а князь Яков Федорович – антихристами и плутами».

Одним из жалобщиков был Нестеров. И вполне понятно, почему он вызывал у князя Якова Федоровича Долгорукого «гордый гнев».

Петр очень быстро понял, в каком положении находятся фискалы. В указе о земских фискалах было сказано: «И понеже земского фискала чин тяжел и ненавидим, того ради его царское величество всех земских фискалов, которые верность свою показывать будут, в своем милостивом защищении содержать изволит, и кто им бранью или побоями обиду учинит, на тех по сыску и по уложению управа и оборона учинена будет».

Прекрасно зная, как господа сенаторы, прежде кого бы то ни было обязанные блюсти государственный интерес, относятся к деятельности фискалов и вообще к попыткам контролировать аппарат, он надеялся урезонить и устрашить эту избранную публику.

Указ Сенату в Москву:

Господа Сенат,

понеже уведомлены мы, что вы по доносам фискальным ни единого главного дела не вершили, но все проманываете время до времени, забывая Бога и души свои, того ради сие последнее о сем пишу к вам, ежели пяти или шести дел главных, буде более не успеете, о которых вам будут фискалы доносить, до ноября первого числа не вершите и преступникам, которые для своих польз интерес государственный портят, не учините смертную казнь, не щадя никого в том, и ежели инако в том поступите, то вам сие будет.

Из Санкт Петербурха, в 2 д. июля 1713.

Можно себе представить, в какой ярости и отчаянии был Петр, если он угрожал смертной казнью тем, кого сам выбрал и над всеми возвысил.

Заставить сенаторов выполнять в полной мере свой долг царю не удавалось, несмотря ни на какие угрозы, и он усложнял аппарат контроля, а параллельно строил еще одну, никакими законами не предусмотренную структуру управления и развязывания наиболее болезненных ситуаций. Это были так называемые майорские канцелярии – специальные группы, во главе которых стояли майоры гвардии[53]53
   Веретенников В. И. Из истории тайной канцелярии петровского времени. Харьков, 1910.


[Закрыть].

В конце 1715 года, в период внезапного и грозного обострения отношений с сыном-наследником, Петр издал красноречивый указ.

Указ в Сенат.

Объявляется Василей Зотов чином генерального ревизора, или надзирателя указов, дабы все исполнено было, и ежели кто не исполнит в такое время, кому возможно в то время исполнить, или указ точный имеет с сроком, на того объявлять в Сенате.

А оным немедленно штрафовать оных и то дело довершать.

Буде же в Сенате в том манить станут несколько или все, то на их Нам доносить.

Он должен иметь столик в той же избе, где Сенат сидит, и записывать указы и держать оным протокол, которым со всех указов сообщены копии за подписанием сенатора месячного даваны да будут.

Петр

В Питербурхе в 27 д. ноября 1715.

Ясно, что царь уже не надеялся на добрую волю и добросовестность своих сенаторов и в конце концов счел необходимым прямо в присутствии Сената посадить ревизора – «надзирателя указов», который бы визуально контролировал деятельность этого правительственного органа, долженствующего блюсти законность и справедливость и все действия сенаторов и исполнения указов протоколировать.

В конце 1714 года, получив к тому времени грандиозный массив сведений разного рода о коррупции среди всех слоев управленцев – сверху донизу, – Петр обнародовал закон, который, по его мнению, должен был показать, что пришло время коррупцию искоренять безжалостно и бескомпромиссно.

Мы, Петр Первый, царь и самодержец всероссийский, и прочая, и прочая, и прочая, объявляем сим нашим указом:

1. Понеже многие лихоимства умножились, между которыми и подряды вымышлены и прочие тому подобные дела, которые уже наружу вышли, о чем многие, якобы оправдывая себя, говорят, что сие не заказано было, не рассуждая того, что все то, что вред и убыток государству приключити может, суть преступления.

2. И дабы впредь плутам, которые ни во что иное тщатся, точию мины под всякое добро делать и ненасытность свою наполнить, невозможно было никакой отговорки сыскать, того ради запрещается всем чинам, которые у дел приставлены, великих малых, духовных, военных, гражданских, политических, купецких, художественных и прочих, какое звание оные не имеют, дабы не дерзали никаких посулов, казенных и с народа собираемых денег брать торгом, подрядом и прочими вымыслы, каковых б звания оные и манера не были, ни своим, ни посторонним лицам, кроме жалования, також от дел, по чему определению или впредь определится, или партикулярно позволится за нашею рукою, или всего Сената подпискою.

3. А кто дерзнет сие учинить, тот весьма жестоко на теле наказан, всего имения лишен, шельмован и из числа добрых людей извержен, как и смертию казнен будет.

4. То же следовать будет и тем, которые ему в том служили и через кого делано, и кто ведали, а не известили, хотя подвластные или собственные его люди, не выкручивался тем, что от страха ради сильных лиц, или что его служитель.

5. И дабы неведением никто не отговаривался, велеть всем, у дел будучим, к сему указу приложить руку, и впредь кто к которому делу приставлен будет, прикладывать, а в народ везде прибить печатные листы.

Петр

В Санкт-Питербурхе, декабря в 23 д. 1714.

По свидетельству Плейера, царь был настолько взвинчен, что традиционные и часто удачные попытки Екатерины вступиться за провинившихся вызывали на этот раз яростную реакцию Петра. Когда она заговорила о Меншикове, Петр дважды ее ударил и обвинил в сговоре с бывшим любовником. Он предложил ей пройти с ним в застенок и послушать признания обвиняемых.

И это было понятно. По сведениям того же Плейера, украденные разными способами суммы были сопоставимы с военным бюджетом. По ходу расследования они выросли до двух миллионов рублей. И это не было пределом.