Текст книги "Царь и Бог. Петр Великий и его утопия"

С одной стороны, в этом тексте масса несуразностей.

Никаких «гримас» Алексей от отца не унаследовал. Никаких «постоянных ссор» Петра с Евдокией маленький царевич не наблюдал. Воздействие на Алексея сторонников «старины» – весьма сложный, как мы увидим, процесс.

Полная неспособность царевича к усвоению знаний – абсолютный вздор, и мы в этом убедимся. И разумеется, никаких собутыльников Алексей в спальню Шарлотты не приводил.

Все это аноним не выдумал, он воспроизвел легенды, доходившие в Европу из России. А потому суть ситуации отнюдь не бессмысленна.

Главное – образ грубого до дикости и патологически невежественного человека, недостойного, конечно же, занять трон огромной державы…

Процесс дискредитации царевича Алексея энергично продолжался в мемуарах европейцев и после его гибели.

Шотландский офицер Питер Генри Брюс был родственником двух соратников Петра – знаменитого Якова Брюса, генерал-фельдцейхмейстера, шефа русской артиллерии, человека всесторонне образованного, и его младшего брата Романа Брюса, генерал-лейтенанта, коменданта Петербурга. Это высокое родство давало Питеру Брюсу возможность получать разнообразные сведения, касающиеся как военных действий, так и политической ситуации в окружении царя. Он служил в России с 1711 по 1724 год, участвовал в Прутском и Персидском походах. С 1711 по 1716 год он часто отлучался из России – был в посольствах в Константинополе, в составе русских войск в Германии.

В воспоминаниях Брюса есть несколько фрагментов, посвященных Алексею. И все они носят исключительно негативный характер.

В третьей части «Мемуаров Питера Генри Брюса эск[вайра], офицера на службе Пруссии, России и Великобритании…» есть главка под названием «Описание нравов и личности царевича»:

Царевич прибыл в Москву этой зимой (начало 1714 года. – Я. Г.). Там я и увидел его первый раз. Он держал при себе в качестве любовницы финскую девушку-простолюдинку. Я часто ходил с генералом (скорее всего, Яковом Брюсом, поскольку Роман Брюс должен был находиться при должности в Петербурге. – Я. Г.) сопровождать царевича, и он часто приходил в дом генерала, в основном в сопровождении посредственных и очень низких людей. Он был очень неаккуратен в одежде. Царевич был высок, хорошо сложен, имел темные волосы и глаза, сильный голос и строгое выражение лица. Он часто оказывал мне честь, разговаривая со мной по-немецки, очень хорошо владея этим языком. Он снискал популярность среди простолюдинов, но его мало уважали люди высокого звания, которым он оказывал мало внимания. Его всегда окружали несколько дурных невежественных священников и других низких личностей скверного характера, в своей компании он всегда бросал тень на деяния своего отца, направленные на отмену старых обычаев страны. Он заявлял, что как только унаследует трон, то вернет Россию в прежнее состояние, пугая, что уничтожит всех без исключения фаворитов отца. Он произносил это так часто и без малейшей осторожности, что это не могло не дойти до ушей императора. Считалось, что тогда он заложил основание своей гибели, с которой он впоследствии столкнулся. Царевич оставался в Москве до тех пор, пока царь не прибыл в Петербург. Обнаружив, что его сын оставил супругу в печали, он приказал царевичу вернуться в семью без промедления.

Свои обширные мемуары, касающиеся не только России, Брюс написал позже, уже вернувшись в Европу. Он, очевидно, пользовался собственными записями, но не в последнюю очередь опубликованными свидетельствами других европейцев, побывавших в России, и, как мы увидим, аккумулировал малодостоверные мнения о личности и поведении наследника. Надо иметь в виду, что именно Брюсу выпала обязанность охранять Алексея в Петропавловской крепости в последние недели его жизни и даже, по его утверждению, присутствовать при смерти царевича. И он, причастный к его гибели и свидетель страшных истязаний, которым подвергался Алексей, мог сознательно или полуосознанно искать оправдания, представляя жертву в максимально черном свете.

Свидетельства Брюса – причудливая смесь реальности с тенденциозным вымыслом, основанным на версии событий, устраивающей Петра и его соратников в деле уничтожения наследника.

В вышеприведенном фрагменте явно сочетаются личные впечатления шотландца от встреч с Алексеем в Москве зимой 1714 года и то, что старались внушить городу и миру люди, надеявшиеся оправдать себя перед современниками – в России и Европе – и потомками.

Справедливое утверждение о популярности Алексея среди простонародья соседствует с вполне вздорным заявлением относительно пренебрежительного отношения к царевичу «людей высокого звания, которым он оказывал мало внимания».

Среди близких к Петру деятелей были принципиальные недоброжелатели Алексея, например Меншиков, но это не дает оснований для безоговорочных обобщений.

Мы увидим, что царевич был близок с персонами первого ряда государственной элиты, с вельможами, которых он уважал и которые возлагали на него большие надежды.

Сомнительно, чтобы Алексей посещал дом генерал-фельдцейхмейстера в окружении «низких людей», а его самого в 1714 году «всегда окружали несколько дурных невежественных священников». И уж совершенно невероятно, чтобы Алексей публично осуждал действия своего отца, декларировал намерение вернуть страну в старомосковское бытие и грозил уничтожить «всех без исключения» фаворитов Петра. «Он произносил это так часто и без малейшей осторожности…»

Известно, что царевич, зная о постоянной слежке и подозрительности отца, вел себя крайне осторожно и чувство самосохранения у него было развито в высшей степени. Но дело не только в этом: у Алексея попросту не было таких намерений. И мы в этом убедимся.

И громогласные обещания контрреформ, и свирепые угрозы «фаворитам» – абсолютно несвойственное Алексею буйство, весь этот комплекс компрометирующих царевича «сведений» Брюс почерпнул в то время, когда он, охранявший государственного преступника, был близок к следствию, и позднее использовал его, соответствующим образом препарировав, для формирования репутации царевича в Европе.

Рассказом о московских встречах с царевичем Брюс отнюдь не ограничивается. Разного рода истории о недостойном поведении сына по отношению к великому и благородному отцу встречаются в мемуарах с рассчитанной регулярностью.

Особенность некоторых из них в том, что за основу берется известная ситуация и модифицируется в определенном направлении.

Например, несомненным фактом является то, что Алексей не любил кронпринцессу Шарлотту. (Что не мешало ей рожать от него детей.) Но его поведение по отношению к ней как в записке анонима из прусского Тайного архива, так и в рассказах Брюса представлено в целенаправленно утрированном виде.

«Царевич со своей финляндской любовницей удалился под предлогом болезни в это время в Карлсбад. На самом же деле он не хотел присутствовать при родах очаровательной, но несчастной жены».

В свое время мы убедимся, что Алексей был действительно болен. Он был отправлен в Карлсбад по решению врачей – и прямому приказу Петра – явно против собственного желания. И никакой финляндской любовницы при здравствующей жене с ним не было. Эта демонстрация неизбежно стала бы известна царю и вызвала бы крутую реакцию.

Вообще весь этот довольно подробный пассаж относительно отношений Шарлотты с русской августейшей семьей полон намеренных искажений. Причем антигерой – неизменно Алексей, а Петр и Екатерина оказываются благодетелями. Известные историкам факты существенно корректируют эту точку зрения.

Но в мемуарах Брюса есть фрагменты, относящиеся к личности и поступкам царевича, которые не имеют и этой тени правдоподобия, и по своей злонамеренной тенденциозности они выдают ту задачу, которую решает мемуарист. Он фактически иллюстрирует утверждение рокового письма: «…какова злаго нрава и упрямаго ты исполнен!»

Если верить Брюсу, то получается, что царевич постоянно и демонстративно оскорблял своего отца, испытывая его терпение.

Главка «Неуважение царевича к царю»: «Бросалось в глаза, что царевич никогда не появлялся ни в каких общественных собраниях, когда у его величества бывали все высокопоставленные особы по таким случаям, как дни рождения, празднования побед, спуск кораблей и т. д.»

Но мы убедимся, что Алексей постоянно принимал участие в подобных празднествах и не только присутствовал при спуске кораблей, но и плавал на них вместе с Петром и Екатериной. И Брюс не мог этого не знать.

Главка «Царь возмущен неуважением царевича»: «Царевич был подвергнут этому унижению (стоянию под ружьем. – Я. Г.) за пренебрежение своими обязанностями – он не встретил отца при его триумфальном входе и не поздравил с благополучным прибытием. Безусловно, морская победа обрадовала царя больше, чем какая-либо другая, и потому такое невнимание было воспринято им хуже, нежели что-либо иное из случившегося».

Весь этот текст – классический пример не просто тенденциозного искажения реальной ситуации, но откровенной выдумки.

Речь идет о торжествах по случаю победы при Гангуте, которой Петр действительно придавал огромное значение.

Но сражение это произошло в августе 1714 года, когда Алексей был в Карлсбаде, и Брюс сам об этом писал в другом месте. И естественно, царевич не мог принять участия в торжествах, «пренебрегая своими обязанностями».

Известие о Гангутской победе дошло до Карлсбада в конце августа, а 2 сентября Алексей отправляет отцу восторженное поздравление.

В свое время мы увидим это письмо.

Удивительно, но, когда речь заходит об Алексее, Брюс не утруждает себя элементарной последовательностью. Одни компрометирующие царевича вымыслы противоречат другим.

Так, он предлагает нам два взаимоисключающих варианта женитьбы Алексея.

«Все это дурное обращение по отношению к столь доброй принцессе было тем более странным, если учесть, что царевич женился на ней по собственному свободному выбору. Для пополнения образования царь послал его путешествовать и посоветовал выбрать за границей себе в жены принцессу. Путешествуя, он познакомился с принцессой Вольфенбюттельской, стал ухаживать за нею и написал отцу, прося его согласия, которое было тотчас дано».

Как мы знаем, эта история ни в малейшей степени не соответствует реальности и сочинена для того, чтобы оттенить безобразное поведение Алексея, который и в самом деле не любил навязанную ему жену, но отнюдь не позволял себе тех безобразий, что приписывают ему Брюс и автор записки из прусского Тайного архива.

Однако несколько позже Брюс предлагает читателю совершенно иную версию: «Царю этот союз был безразличен. Царевич полностью отдавался низменным, чувственным удовольствиям в дурной порочной компании. В то время у него не было никакого желания жениться и вообще никаких намерений, кроме стремления избежать угрожающей ему опасности потерять право наследования короны».

Мы знаем, что в период, предшествовавший женитьбе, Алексей отнюдь не «отдавался низменным, чувственным удовольствиям в дурной компании», а организовывал снабжение армии и формирование пополнений. А непосредственно перед заключением брака, как мы узнаем, занимался в Кракове интенсивным самообразованием в компании европейски образованных менторов.

И ни о какой опасности «потерять право наследования короны» речи еще не было…

То есть мы имеем дело с откровенной и небрежной, но целенаправленной ложью.

Можно только гадать, что заставляло шотландского эсквайра с такой страстью и настойчивостью клеветать на русского царевича. Вряд ли это было прямое задание. Мемуары сочинялись уже в Европе, после смерти Петра. Это была тенденция – убийство законного наследника престола необходимо было объяснить и оправдать.

Я уделил столько места «свидетельствам» бравого шотландца, потому что, наряду с запиской из прусского Тайного архива, это идеальный образец энергичной и беззастенчивой дезинформации для Европы о реальном характере и стиле поведения царевича. Дезинформации, истоки которой прослеживаются в роковом «Объявлении» 11 октября 1715 года и которая призвана была оправдать расправу с неугодным наследником, показать, что он сделал все, для того чтобы оскорбленный отец принял радикальные меры.

2

Царь Петр, своим «Объявлением» заложивший начало дискредитации наследника и в значительной степени своей цели достигший, не предполагал, что кто-либо со временем поставит под сомнение яростно очерченный им образ «непотребного сына».

Первые и весьма серьезные сомнения появились только сто тридцать с лишним лет спустя.

В 1849 году профессор истории знаменитого Ришельевского лицея в Одессе Николай Никифорович Мурзакевич опубликовал отдельным изданием «Письма Царевича Алексея Петровича, к его родителю Государю Петру Великому, Государыне Екатерине Алексеевне и кабинет-секретарю Макареву 〈…〉. Изданы с подлинников, хранящихся в библиотеке Князя Михаила Семеновича Воронцова». (Возможно, Пушкин тридцатых годов смягчил бы свое отношение к Михаилу Семеновичу, если бы узнал, какой драгоценный источник отыскал и сохранил этот «придворный хам и мелкий эгоист».)

Профессор Мурзакевич, догадывавшийся, какую революцию в русской историографии он производит, писал в предисловии после беглого обозрения сочинений, в которых упоминался царевич:

Во всех сих книгах, жизнь Царевича Алексея Петровича излагалась кратко, и при том в печальный ее период. Какова же была предшествовавшая этой плачевной эпохе жизнь порфирородного юноши, о том большинство ничего не сказало. Только один трудолюбивый Голиков в «Деяниях Петра Великого» и в дополнениях к «Деяниям» упомянул о некоторых обстоятельствах домашней и государственной жизни Царевича; затем, все остальное пребыло для отечественной истории неизвестным. (Эта тенденция сохраняется по сей день. В биографии Алексея, написанной Н. И. Павленко и изданной в серии «ЖЗЛ», периоду до 1715 года посвящено менее шестидесяти страниц из без малого трехсот. То есть более двухсот страниц отданы последним трем годам жизни царевича. – Я. Г.)

Ныне эта неизвестность, по прошествии ста тридцати трех лет, исчезает, будучи озарена неоспоримыми показаниями, – каковы: собственноручные письма, которые Царевич Алексей Петрович писал к своему родителю, к Государыне Екатерине I и к кабинет-секретарю Государеву, и несколькими письмами, написанными Его Высочеству от разных лиц. Письма сии, объемля десятилетнюю деятельность Царевича, излагают в подробности домашние дела и государственные занятия Царевичевы, как то: заготовление провианта и фуража; набор офицеров, солдат и рекрут, их обмундирование и вооружение, смотр и приучение к службе; заготовление артиллерии и ее припасов; наблюдение над крепостными работами в Москве; сношения с шведскими пленными; пересылка разных лиц; передача полученных известий; определение и смена должностных лиц, наблюдение за течением дел, поверка счетов, устройство почты и поставка подвод, заготовление корабельных лесов и исполнение разных поручений, между прочим раздача книг для перевода 〈…〉.

〈…〉 Все письма, числом 150, вполне обозначают домашнюю и государственную жизнь Царевича Алексея Петровича, к которой он был направлен волею своего мудрого и великого родителя. Письма, несмотря на сжатость, представляют первый период жизни Царевича, верно и беспристрастно живописуют этого Царственного юношу, к несчастью увлеченного злонамеренными руководителями. Другой период жизни Царевича Алексея, вероятно, разъяснится письмами заграничными, которые г. академик Н. Г. Устрялов открыл в Вене.

(Мы должны быть благодарны князю Воронцову, который где-то отыскал и сохранил письма весьма непопулярного персонажа. Без этих писем миф, созданный в свое время Петром Алексеевичем – его письмо Алексею 11 октября 1715 года, – так и остался бы главным, если не единственным, источником для понимания трагедии 1718 года.)

Публикация Мурзакевича, безусловно, обратила на себя внимание историков, но до выхода тома VI «Истории царствования Петра Великого» письма Алексея не были введены в научный оборот.

Все принципиально изменилось после выхода знаменитого тома VI «Истории» Устрялова с публикацией основных материалов по «делу» Алексея Петровича.

29 декабря 1859 года Михаил Петрович Погодин, весьма квалифицированный историк и давний апологет Петра I, прочитал на заседании Академии наук доклад «Суд над царевичем Алексеем Петровичем». Это было открытое чтение, а вскоре текст доклада был опубликован в славянофильском журнале «Русская беседа», в первом номере 1860 года.

Начав с обычного панегирика первому императору, Погодин затем резко нарушил традицию: «Русское общество по прочтении книги г. Устрялова исполнилось негодования, уступая первому сильному впечатлению, произведенному ужасами тайной канцелярии, с ее тисками и дыбами, с ее подъемами и встрясками, оскорбляясь в самых нежных чувствованиях природы. Раздаются горькие упреки, слышатся жестокие слова осуждения, бросаются тяжелые камни, и обязанность науки – подать свой голос в шуме разнородных мнений».

Далее Погодин довольно подробно знакомит слушателей, а затем читателей с основными событиями жизни Алексея и на основании публикации Мурзакевича трезво оценивает его отношения с Петром и характер его практической деятельности: «Из Жолквы царь послал его в Смоленск заготовить провиант и собрать рекрутов. Царевич прибыл в Смоленск и занимался отлично, судя по его письмам и донесениям очень толковым, с примечательною исправностью, распорядительностью, внимательностью».

Но главное, объективно оценив открывшиеся в результате публикации переписки факты, Погодин приходит к чрезвычайно важному и смелому выводу относительно письма Петра царевичу, в котором царь яростно обличает «непотребного сына», излагает горькую историю его непослушания, лени, ничтожества и коварных замыслов.

Изучивший многолетнюю переписку отца и сына, добросовестный историк изумился безосновательности этих инвектив: «В недоумение приходит всякий здравомыслящий и беспристрастный исследователь. Что за странности? 〈…〉 Письмо носит явные признаки сочинения, с риторикою…»

Погодин даже предполагает, что не Петр писал это письмо, а некто, кому это было поручено.

Это, безусловно, не так. Автор этого яростного текста ясен. Но то, что Петр здесь категорически изменил своей лаконичной, как выражается Погодин, «отрывистой» манере, свидетельствует, во-первых, о его взвинченном состоянии, а во-вторых, и это главное, о назначении документа.

«Да и на что письмо? – недоумевает историк. – Разве нельзя было передать все еще сильнее на словах?»

В том-то и дело, что эта филиппика предназначена не для Алексея, которому Петр, разумеется, мог все это сказать лично и устно. Это документ, предназначенный для города и мира, для современников и потомков. Это – манифест и приговор.

Это тот вариант ситуации, который должны были усвоить все, заранее подготовленное оформление неизбежной трагедии.

Погодин это понял: «…Петр решился. Он решился, и уж, разумеется, ничто не могло помешать ему при его железной воле, перед которою пало столько препятствий. Погибель несчастного царевича была определена. В средствах нечего было ожидать строгой разборчивости: Петр в таких случаях ничего не видал, кроме своей цели».

В нашу задачу не входит подробное воспроизведение биографии царевича Алексея Петровича во всей ее полноте. Нам необходимо вычленить, опираясь на комплекс надежных документов, те события в жизни царевича, которые опровергают версию, изложенную в роковом письме 11 октября 1715 года, и дают представление о реальном человеке, а не о фантоме, созданном в результате зловещей политической интриги.

До семнадцати лет Алексей Петрович жил некой неопределенной жизнью, в которой, правда, было и изучение иностранных языков, и образовательный процесс под руководством знающего и опытного барона Генриха фон Гюйссена, избранного для этой цели Петром, и эпизодические присутствия рядом с отцом на театре военных действий. Но ни образование, ни участие в государственной жизни не были систематическими.

Его дружеское окружение времен отрочества и ранней юности, впоследствии демонизированное в угоду официальной версии, требует отдельного рассмотрения, которое впереди.

Все решительно изменилось в 1707 году.

В начале мая 1707 года Петр получил известие о том, что Карл двинулся из Саксонии в Польшу, то есть к российским пределам.

Тогда же Петр направляет Алексея в Смоленск – готовить склады продовольствия для действующей армии. Понятно, что это было чрезвычайно ответственное мероприятие, от которого в значительной степени зависел успех собственно боевых операций. И Петр поручает это не одному из опытных военных или администраторов, но семнадцатилетнему наследнику.

Из Смоленска Алексей писал отцу часто и подробно.

Милостивейший Государь Батюшко,

приехал я в Смоленск, Мая в 15 день и всякого провиянту здесь по моему осмотру и по ведомости, которую я взял у Петра Самойловича за ево рукою и что вычел я на Смоленский гарнизон послал ведомость в сем покете; а что буду делать впредь, буду писать к тебе Государю.

Сын твой Алексей благословения твоего прошу.

Из Смоленска.

Мая в 17 д. 1707.

В Смоленску провиянту Мая по 17 д. 1707.

Ржи7,456 Муки 54,166

Сухарей 11,121 Круп 2,678

Ячмени 2,301 Овса 5,667

Всего 83,389 четвертей.

Из того числа вычтено на Смоленский гварнизон на 5,683 человека муки по полуосмине человеку на месяц, на год и на шесть месяцев, итого 25,573 четверти со осминою. В остатке за полуторым годом вышеписанного провиянту (кроме что на гварнизон) на лицо 47,169 четв. со осминою.

И в добавку до 70,000 четв. подлежит собрать муки и сухарей 22,830 чет. со осминою.

Очевидно, что царевич не ограничивался общим надзором и руководством, но тщательно вникал в реальный процесс сбора провианта.

Милостивейший Государь Батюшка,

доношу тебе Государю, написано мне в пунктах, чтоб собрать хлеб с Смоленского уезду и с приписанных к нему трех пригородов и со обретающихся кругом, по сторонам, вблизи городов.

И с Смоленского уезду с пригородами собрать повеленного числа и к наличному хлебу невозможно для того, что в Смоленском уезде и с пригороды 20,499 дворов. И на всякий двор достанется сухарей и муки по четверти с полутором четвериком, овса по 6 четвертей со осминою, сена по 100 пуд.

А обретающиеся вблизи все городы приписаны к Брянску (и мне по пунктам данным, мне взять их невозможно), и я приписал иные и дальные городы, 16 городов (кроме Смоленских 3 пригородов), и о том писал я к Москве. И на те все, и Смоленские городы, расположил я на двор по 1 четверти овса, по полтора четверика сухарей, сена по 16 пуд по 20 фунтов, и о сем послал я указы вчерашнего дня. А в которые городы посланы указы, посылаю ведомость к тебе Государю с сим письмом.

Да в Смоленске ис собранного наличного хлеба росход есть, и тому росходу послал ведомость к тебе-ж Государю, и впредь им давать ли?

Сын твой Алексей.

Из Смоленска.

Мая в 20 д. 1707.

Роспись городам.

Вязма. Волок-Ламской.

Боровск. Ярославец-малой.

Верея. Кошира.

Ярославаль. Юрьев-Полской.

Шуя. Муром.

Переславль-Резанской. Дедилов.

Шацк. Серпухов.

Колуга. Тула.

Роспись росходу.

Розных полков салдатом и драгуном, которым дается по полуосмине с получетвериком на месяц человеку.

И далее идет подробнейший отчет по снабжению двух с лишним тысяч людей – кроме Смоленского гарнизона: больным, необмундированным рекрутам, «новоприборным» солдатам, бывшим московским стрельцам, прикомандированным московским пушкарям и т. д., вплоть до «ингермонланской дворцовой концелярии, каторые у лошеди».

Я утомляю читателя этими подробностями, чтобы был ясен характер ежедневных трудов Алексея.

Милостивейший Государь Батюшко,

писал я в прежнем письме к тебе Государю, что послал указы в городы (к оным с Москвы определенные) и ныне для лутшего собрания, с далных сено возить невелел, а положил сено на ближние, а овес и сухари на далные, и указы о сем в те городы посланы и в привозе есть малое число, о чем буду писать впредь к тебе Государю.

О болезнях своих доношу, что обеим нет лехче, а выходит болше прежнего, по вся дни и тяжеле.

Сын твой Алексей.

Из Смоленска.

Мая в 31 д. 1707.

Чем был болен царевич, в этот раз неизвестно. Но, как увидим, Петр принял это известие всерьез и послал к Алексею своего лейб-медика Блюментроста с письмом: «Для болезни твоей доктор в Смоленск послан. О хлебе уже господин Головкин ответствовал, что ныне треть, а достальные при новом хлебе. На гварнизон Смоленский положи особое число кроме указанного. Такоже хотя письмом старайся, чтоб и во Пскове указанное число собрано было».

Никакая болезнь, стало быть, не освобождала Алексея от выполнения данной ему задачи. Наоборот, Петр возложил на него ответственность и за псковские земли.

Кроме заготовки сена и провианта, что само по себе было достаточно хлопотно, он, как видно по переписке, отвечал и за формирование армейских пополнений.

Милостивейший Государь Батюшко,

письмо твое Государь милостивое (а определении рекрут и Петровских салдат и стрелцов Астраханских) я получил Июля 31 д. к вечеру. И по тому писму Астраханских стрелцов отправил в Оршу Августа в 3 д. А рекрут и Петровских салдат отправляю ныне; а когда отправлю все, буду писать к тебе Государю подлинно.

Поздравляю тебе Государю с новополученною викториею над неприятелем, за Сестрою рекою; дай Боже и впредь щастие, чего усердно желаю.

Сын твой Алексей.

Из Смоленска.

Августа в 5 д. 1707.

Разумеется, Алексею пришлось столкнуться с тем, что его отец назвал «похищением государственного интереса», – с откровенным воровством.

Не без некоторого недоумения он писал об этом Петру:

Милостивейший Государь Батюшко,

писал я к тебе Государю Июля в 4 д. что воевода здешней господин Салтыков, просил у меня на присланные к нему с Москвы рекруты 3,022, и от тебя Государя письмо получил я Июля в 31 д. чтоб мне их выбрав лутчих 2,000 человек отдать присланному от господина Репнина афицеру, а достолных отослать в Быхов. И я по указу вашему взяв у него господина Салтыкова за рукою списки, и по тем спискам разбирал я, и явилося на лицо (по тем спискам) новоприведенных рекрут 940 человек, да прежних приводов прошлых лет никуды неопределенных рекрут-же 203 человека. И я его (господина Салтыкова) спрашивал: для чего не все те новоприведенные рекруты на лицо, на которых ты у меня просил хлеба? И он сказал: что непривели-де приводчики против присланного указу с Москвы к нему…

Суть эпизода проста. Салтыков хотел получить довольствия пайков на списочный, а не наличный состав, то есть на добрую тысячу человек больше, чем у него имелось в реальности людей. Это был очень недурной приработок.

Дотошный Алексей лишил его этого удовольствия. Очевидно, в этом, помимо прочего, и заключался для Петра смысл назначения наследника на должность, которая давала немалые возможности для обогащения.

Царевичу Петр доверял.

Время от времени Алексей благодарил отца за «милостивое» письмо. Стало быть, Петр хвалил сына за усердие.

…И я взял у него ведомость, кто и с которых станцый, и многих ли непривели, и с той ведомости сметяся, копию послал тебе Государю в сем писме. А ис тех вышеписанных старых и новых рекрут выбрав лутчих 1,054 человека отдал присланному от господина Репнина афицеру Самойлову; да 200 Петровских салдат отдал ему же, и отправил ево отсюда Августа в 6 д. (а о тех недоводных рекрутах писал я к господину Автомону Иванову, чтоб велел и достолных прислать по прежнему определению своему; а как придут, тотчас отправлю куда по твоему указу надлежат). А достолных, каторые в драгунские полки негодилися, отправил в Быхов, а Петровских салдат достолных в Полоцк, и писал к камендантом, и чтоб их обучали и кормили; а стрелцов Астраханских в Оршу. И о сем писал к тебе Государю в прежнем писме.

Сын твой Алексей.

Из Смоленска.

Августа в 11 д. 1707.

Через несколько дней Алексей неожиданно получает от Петра новое распоряжение.

Милостивый мой Государь Батюшко,

писмо от тебя Государя милостивое получил Августа в 14 д. и отъезжаю отсюда, сего часа, на своих лошедях.

Сын твой Алексей.

Из Смоленска.

Августа в 17 д. 1707.

Неизвестно, какое новое задание ждало Алексея. Похоже, он и сам этого не знал. Намерения царя менялись стремительно в зависимости от обстоятельств. А обстоятельства в это время менялись постоянно. Скорее всего, дело было в движении Карла XII в сторону русской границы. И вполне возможно, Алексей должен был ехать в район будущих боевых действий.

Милостивейший Государь Батюшка,

писмо от светлейшего князя я получил недоезжая до Минска, за 15 миль, в местечке Борисове сего числа, в котором повелено мне: будет я поехал из Смоленска, и недоехал до Минска, воротится в Смоленск, а будет проехал Минск, поворотится в Минск. И я по тому писму поехал в Смоленск сегож числа, и буду ожидать впред указу и управлять определенное мне дело.

Сын твой Алексей.

Из Борисова.

в 29 д. Августа 1707.

То, что приказание царевичу было передано через Меншикова, а не по обыкновению личным письмом царя, свидетельствует о чрезвычайности ситуации. У Петра не было времени на переписку.

Вернувшись в Смоленск, Алексей энергично принимается за комплектование войск и заготовку припасов.

Милостивейший Государь Батюшка,

приехал я сюда вчерашнего дня и отправил ныне рекрут к господину Репнину (в дополнку к прежде посланным 1,054 человеком) 832 человека, а достолных буду отправлять куда надлежит, по твоему указу.

Сын твой Алексей.

Из Смоленска.

Сентебря в 2 д. 1707.

И снова приходится ему разбираться с «похитителями государственного интереса».

Милостивейший Государь Батюшко,

извествую тебе Государю, Рязанской станцыи урядники, каторые у рекрут, и отставныи Преображенского полку салдаты подали изветы, за руками, на Резанского наборщика Чаплыгина, что он у многих помещиков брал вместо указного на рекрут платья, также и вместо рекрут самих, денгами. И я тех изветчиков и с изветы послал к господину Автомону Иванову и о всем сем к нему я писал.

Сын твой Алексей.

Из Смоленска.

Сентебря в 11 д. 1707.

Таким образом, Алексей вел активную переписку не только с отцом.

Автоном (Автомон) Иванович Иванов, неоднократно упоминаемый в письмах Алексея, был думным дьяком и главой трех важнейших приказов – Иноземного, Рейтарского и Пушкарского. Соответственно, занимаясь формированием войск, Алексей должен был с ним сотрудничать и переписываться.

Выдвижение Алексея в Минск и, очевидно, далее на запад объяснялось тем, что это было возможное направление наступления шведов и нужно было оценить, способны ли эти местности прокормить армию Карла.