Текст книги "«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том IV. «Вторая Польская кампания, или Роковой поход в Россию сугубо в фактах»"

Французские части составляли основу Великой армии, которая стала формироваться Наполеоном с начала 1811 г. для вторжения в Россию. На 1 июня 1812 г. в Великой армии было по списку 678 080 человек. В строю из них было примерно 620 тыс. Из общего списочного состава 322 167 служили в нефранцузской армии. Реально через русскую границу, согласно подсчетам Шамбрэ (см. библ.), перешло 647 158 человек при 1372 орудиях. <<…>>

Американский историк Рьен (см. библ.), выпустивший книгу в 1990 г., заново просчитал численность армии вторжения и предложил цифры в 611 858 человек с 1242 единицами полевой артиллерии, 130 осадными орудиями, 32 700 единицами военного транспорта, 183 911 боевыми лошадьми. При них было около 25 тыс. различных гражданских лиц. В боевом составе этих сил было 265 французских и 291 иностранный батальон, 219 французских и 261 иностранный эскадрон. К концу года к границам России, не переходя ее, подошло еще 32 918 человек пехоты и 1520 кавалерии при 40 орудиях. Таким образом, общая цифра у Рьена оказывалась близка к данным Шамбрэ. <<…>>

В составе первого эшелона было 448 083 человека, включая Австрийский корпус К. Ф. Шварценберга. Из этой суммы число нестроевых составляло примерно 6%. <<…>> …более 1/2 (примерно 255 тыс.) первого эшелона Великой армии составили солдаты частей собственно французской армии. Хотя далеко не все они были природными французами… <<…>>

Сам Наполеон, говоря о первом эшелоне, часть которого и составили те силы, которые оказались под Бородином, говорил так: «Половина этих 400 тыс. людей была австрийцами, пруссаками, саксонцами, поляками, баварцами, вюртембержцами, бергцами, баденцами, гессенцами, вестфальцами, мекленбуржцами, испанцами, итальянцами; императорская армия соответственно на треть состояла из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, генуэзцев, тосканцев, римлян… бременцев, гамбуржцев и т. д.; она включала от силы 140 тыс. говоривших по-французски». <<…>>

Наиболее убедительную роспись национального состава Великой армии, исходя из боевой силы в 612 тыс., сделал в начале ХХ в. немецкий историк К. Остен-Сакен (см. библ.). Немцы, по его мнению, в составе собственных контингентов составили 190 тыс. (40 тыс. австрийцев, 23 тыс. пруссаков, 30 тыс. баварцев, 23 тыс. саксонцев, 21 тыс. вестфальцев, 15 тыс. вюртембержцев, 6 тыс. баденцев, 5 тыс. гессенцев, 5 тыс. бергцев, 13 тыс. немцев из небольших германских государств, 9 тыс. швейцарцев), поляки и литовцы – 90 тыс., итальянцы, испанцы, португальцы и иллирийцы – 32 тыс. Таким образом, на долю французских частей приходилось 300 тыс. человек. К этому следует добавить выходцев в составе французской армии из ее «новых» департаментов. <<…>>

О. В. Соколов, исходя из численности той армии, которая перешла границу в июне – начале июля (530 тыс. человек), пришел к цифре 330 тыс. нефранцузов, то есть 62% (Соколов О. В. Армия Наполеона. С. 397—398). Расхождения с нашими подсчетами (В. Н. Земцова – прим. Я.Н) (63,2%) оказались небольшими. <<…>> …получается, что из 612 тыс. 387 тыс. были нефранцузы, а французы составляли в Великой армии только 36,8%.

…Между прочим, каждой роте французской армии было разрешено иметь двух детей в возрасте примерно 12 лет. Они были сыновьями маркитанток или армейских прачек, но (с 1809 г.) обязательно – сыновьями солдата, который был убит или смертельно ранен в бою. Такие «сыновья полков» с 14 лет попадали в оркестр, а в 16 получали барабан…, (задавая войскам ритм на марше и в бою, в частности, в атаке – прим. моё, Я.Н.) … <<…>>

При всей очевидности политических целей войны, призванной заставить Россию неуклонно следовать в фарватере политики французского императора (мы сознательно оставляем в стороне все нюансы в трактовке этого тезиса – В. Н. Земцов), вопрос о военно-стратегических планах Наполеона ясен не до конца. Появление целого ряда блестящих работ в последние 30 лет, написанных отечественными историками (Безотосный В. М., Троицкий Н. А., Соколов О. В., Попов А. И. – см. библ.; прим. Я.Н.) казалось бы, окончательно подтвердило вывод о планировании Наполеоном быстротечной войны, не связанной с глубоким проникновением в глубь Российской империи и предполагавшей разгром русских армий вблизи их собственной границы. Однако обращение к трофейным документам Великой армии, содержащим всевозможные статистические, географические и военные сведения французской разведки о России, вызывает у В. Н. Земцова (прим. – Я.Н.) сомнения в правильности столь категорического утверждения.

…Впрочем, соглашаясь, в целом, с выводами В. М. Безотосного о том, что материалы о русской армии к началу военных действий заметно уступали результатам деятельности российской разведки (Безотосный В. М. Разведка и планы сторон в 1812 году. М., 2005), В. Н. Земцов разделяет его мнение насчет объема и качества общих сведений о Российской империи – они были значительными по объему и достаточно точными…

Эти сведения, по крайней мере, в потенциале, создавали возможность для политического и военного руководства Франции, а в значительной степени и других стран, готовившихся к вторжению, не только представить картину основных коммуникаций западных регионов Российской империи, общий состав и дислокацию ее вооруженных сил, но и особенности этнонационального, сословного, административного и социокультурного состояния страны и общества. <<…>>

Разумеется, все это может свидетельствовать лишь о стремлении Наполеона как можно полнее узнать своего противника и о надеждах французского императора возродить известный проект похода в Индию. Однако множество иных свидетельств говорит о размытости военных планов Наполеона и на ближайшую перспективу. В марте 1812 г. состоялась беседа Наполеона с архиканцлером Ж.-Р. Камбасересом. Император отметил, что задуманное им «предприятие» (война с Россией) трудно для осуществления и война будет отнюдь не скоротечной, «порывистой», как прежние войны, и что она будет «по крайней мере делом двух кампаний». Наполеон заявил, что он не собирается сразу «погрузиться в дикие равнины, которые, вероятно, еще и разорены», чтобы «отдать себя во власть нужды и холода»; что «в этот год» он продвинется самое большее до Двины и Днепра, после чего займется обустройством захваченной территории, организацией ее защиты и созданием громадных магазинов. Вероятно, только через год после этого он сочтет целесообразным двинуться далее вглубь, чтобы нанести по России смертельный удар.

Но вместе с этим, в начале 1812 г. (судя по воспоминаниям тогдашнего министра иностранных дел Австрии К. В. Н. Л. Меттерниха) Наполеон не раз развивал и идею о том, что война начнется переходом русской армии в наступление. Когда же Меттерних пытался возразить императору и даже высказал предположение о готовности русских отойти в случае французской атаки, Наполеон отверг это, указав на некие «стратегические причины и ссылаясь на образ мышления и действия царя, которые он успел постигнуть вполне». Чуть позже, в мае 1812 г., мнение Наполеона было уже другим. «Победа достанется наиболее терпеливому, – заявил император тому же Меттерниху. – Я открою кампанию переходом Немана. Эта кампания закончится в Смоленске и Минске. Это будет тем пределом, у которого я остановлюсь. Я укреплю эти два пункта, сам же займу Вильну, где будет размещена в течение следующей зимы главная квартира; займусь реорганизацией Литвы, которая сгорает от нетерпения избавиться от ярма России». Далее Наполеон заявил, что «Александр накормит мою армию за счет своей страны». В ответ на вопрос Меттерниха, что император будет делать в случае, если император Александр все же, несмотря на оккупацию Литвы, не согласится пойти на мир, Наполеон ответил: «В этом случае я продвинусь в следующем году до центра империи, и я буду ждать [мира] в 1813 г., как я ждал в 1812 году. Это дело, как я уже сказал, является вопросом времени». И все же – в те же месяцы перед вторжением – Наполеон не раз излагал и иные варианты своего плана. В разговоре с аббатом Д. Прадтом император заявил, что пойдет на Москву и «в одно или в два сражения закончит кампанию», а в беседе с генерал-адъютантом Л. Нарбонном, прибывшим из Петербурга, начал даже размышлять о более отдаленных планах похода через Россию в Индию: «Так или иначе, но ведь длинный путь – это тот же путь в Индию. И Александру (Македонскому. – В.З.) предстояло пройти расстояние не меньшее, чем оттуда до Москвы, чтобы добраться до Ганга… Теперь же мне придется с окраины Европы взяться за Азию с другой стороны, чтобы ударить по Англии».

Вряд ли столь разноречивые свидетельства могут быть связаны только с попытками Наполеона дезорганизовать своих противников и воздействовать на не очень верных друзей. Скорее это говорит о неопределенности общих планов самого императора. К тому же Наполеон был сам явно удивлен грандиозностью перспектив, которые открылись бы перед ним в случае удачного исхода русской кампании. Следует всегда помнить о бессмысленности пытаться измерять планы Наполеона мерками прагматичного и приземленного политика. Сколько раз его проекты приобретали форму истинных фантасмагорий! Последнее великолепно уловил А. Вандаль (см. библ), размышляя о планах Наполеона при вторжении в Россию: «В Москве он вторично подошел бы к Востоку, к тому миру, к которому не так давно приблизился с другого конца и от которого у него осталось глубокое и неизгладимое впечатление». <<…>>

Какой план будет избран в конечном итоге – остановится ли армия в Смоленске и Минске, либо же пойдет дальше, то ли к Москве, то ли к Санкт-Петербургу, – император в дни перехода через Неман окончательно не решил. Пока перед ним стояла задача как можно скорее разбить западные русские армии. Главным стратегическим направлением была дорога на Вильно.

…Впрочем, А. И. Попов в своей великолепной работе «Великая армия в России», ссылаясь на свидетельство Меттерниха о готовности Наполеона вести войну в течение двух кампаний (Попов А. И. Великая армия в России. С. 46—47), оспаривает наш тезис (В. Н. Земцова – прим. Я.Н.) об отсутствии у Наполеона определенного плана при вторжении в Россию. В этой связи хочется еще раз подчеркнуть противоречивость свидетельств, в том числе исходящих и от Меттерниха, о планах французского императора, что мы уже и попытались изложить выше… <<…>>

Поздно вечером 23 июня 1812 г. Наполеон приказал переходить русскую границу. <<…>>

Первым событием, глубоко взволновавшим Наполеона и заставившим его задуматься о возможном провале всего начатого предприятия, стал случай, произошедший накануне перехода через русскую границу. Ночью с 23 на 24 июня, когда император заканчивал последнюю рекогносцировку, из-под ног его лошади (по имени Фридланд – прим. Я.Н.) выпрыгнул заяц. Лошадь испугалась, отскочила, и Наполеон упал наземь. Чины штаба, и среди них А. Коленкур, подробно описавший позже этот случай (в своем «Дорожном дневнике Коленкура»; см. библ.), внутренне содрогнулись. Бертье произнес: «Мы сделали бы гораздо лучше, если бы не переходили через Неман. Это падение – дурное предзнаменование». Наполеон был глубоко потрясен случившимся; он пытался шутить, отгоняя дурные мысли, но получалось очень искусственно. Генералы хранили молчание. «Каждый думал об этом падении, и на лицах чинов штаба можно было прочесть, что римляне, верившие в предзнаменования, не перешли бы через Неман». Вскоре перестал шутить и Наполеон; в течение всего дня 24-го он оставался очень серьезным и озабоченным. После обеда император все же решился спросить у Коленкура, что говорят об этом происшествии в ставке. Величественное зрелище переправы Великой армии через Неман и опьяняющий энтузиазм войск помогли Наполеону развеять дурное настроение и заставили забыть о несчастном происшествии. <<…>>

Полный азарта, он устремился к Вильно.

Каждую минуту, двигаясь к Вильно, и в течение нескольких дней после того, как Главная квартира уже вступила в этот город, Наполеон и вся армия были в ожидании генерального сражения. <<…>>

Сражения не произошло.

Причины военного характера, предопределившие неудачу Виленской операции, достаточно хорошо известны. Обратим внимание только на два момента. Во-первых, уже с первых дней кампании стало сказываться недостаточное знание командованием Великой армии театра военных действий, сил и возможностей противника. Войска Даву и Жерома, которые должны были перехватить 2-ю Западную армию П. И. Багратиона, двигались словно на ощупь, безвозвратно теряя драгоценное время. Во-вторых, крайне остро стало ощущаться расстройство тылов из-за дурной администрации, а главное, из-за небывалых масштабов проводимых операций. Начался массовый падеж лошадей. <<…>>

…При вступлении в Россию конский состав Великой армии был великолепен. «Никогда мир не видел лучшей кавалерии, бóльшего наличного состава и лучшего конского ремонта!» – вспоминал Тирион (см. библ.), в 1812 г. старший вахмистр 2-го кирасирского. Однако сразу после Немана начался массовый падеж лошадей. Причин этого было много – от изменений в пище и воде, что для лошадей всегда имеет большое значение, до чрезмерно изнурительных маршей и честолюбия кавалерийских начальников. В последнем случае особенно неразумно, впрочем, при сознательном попустительстве со стороны императора, вел себя начальник всей резервной кавалерии Мюрат. Сохраняя огромные кавалерийские массы вдоль больших дорог и не утруждая себя выяснением реального состояния конского состава, Мюрат губил кавалерию. Однажды командир 1-го кавалерийского корпуса Нансути в ответ на безрассудный приказ Мюрата заявил, что «лошади не имеют патриотизма» и если солдаты могут воевать без хлеба, то лошади без овса не могут. <<…>>

К 30 июня окончательно завязли большие корпусные парки. Солдаты терпели нужду во всем. <<…>>

Дух иностранных солдат начал заметно падать <<…>> при столкновении с тяготами военных действий в России. Огромные физические нагрузки во время маршей по бескрайним пространствам, развал системы снабжения, все более частые проявления национального эгоизма со стороны французского командования и рядовых французских солдат угнетающе воздействовали на душевное состояние иностранцев. По подсчетам О. В. Соколова (см. библ.), сделанным на основе документов Г. Фабри (см. библ.), с 25 июня по 3 августа 1812 г. французские пехотные дивизии уменьшились на 25—30%, в то время как союзные – на 43—53%. Межнациональные столкновения стали приобретать все бóльший размах. Дело доходило до вооруженных столкновений. Французское командование жесткими мерами пыталось бороться с беспорядками. Ж.-Р. Куанье (см. библ.), су-лейтенант пеших гвардейских гренадеров, вспоминал, как у Вильно из его маршевого батальона убежало 133 испанца. Они были задержаны. 62 из них расстреляны. «Боже! Какая это была сцена!» – восклицал Куанье. Эти меры еще более увеличивали пропасть, которая стала возникать между французами и нефранцузами армии Наполеона. <<…>> Расстрелы мародеров имели место не только в Вильно, но и в Минске и других местах. <<…>>

Солдаты нефранцузских войск со все возраставшим раздражением обнаруживали, что все магазины для них были закрыты. Обычно они получали ответ, что магазины предназначаются только для гвардии и французских частей. Тогда начиналось подчас жестокое, соперничество между самими нефранцузскими частями за то, что еще можно было «урвать». Дерясь друг с другом, все между тем посылали проклятия французам. <<…>>

Но была и еще одна важная причина, повлиявшая на исход Виленской операции, которую точно подметил Д. Чандлер (см. библ.): у Наполеона стал проявляться недостаток «физической энергии». <<…>> В 1812 г. Наполеон был уже не молод. Еще под Аустерлицем в 1805 г. он как-то сказал, что для войны нужен определенный возраст: «Я оставляю себе еще 6 лет, после чего даже я должен буду остановиться». <<…>> Наблюдавшие его в 1812 г. отмечали, что верховая езда начинала утомлять его, он стал более сонлив, менее подвижен. <<…>> 7 июля, в Вильно, адъютант Нарбонна Кастелан сделал запись (см. библ.): «Его величество проявляет меньше жизни; он разжирел; садится на лошадь с большим трудом. Главный шталмейстер должен был ему помогать руками сесть в седло». <<…>>

Медики и историки не раз обращались к изучению тех заболеваний, от которых Наполеон особенно страдал в 1812 г. Их можно суммировать следующим образом. Во-первых, геморрой, который серьезно мешал императору ездить верхом, сопровождаемый болями и запорами. Во-вторых, уремия, проявлявшаяся в задержке мочеиспускания. Современные медики склонны считать, что это было заболевание, которое сегодня обычно называют дизурией и которое у Наполеона было связано либо с психическими перегрузками (хирург Иван отмечал, что на эмоциональные перегрузки организм Наполеона реагировал спазмами желудка и мочевого пузыря), либо с шистосоматозом, обусловленным специфической инфекцией, занесенной еще в Египте. В-третьих, с 1811 г. у Наполеона начал развиваться нейроэндоктринный синдром, проявлявшийся в ослаблении энергии, в усталости, снижении веры в себя. Стоит ли поэтому удивляться, что малейшие детали, ухудшавшие повседневный быт Наполеона, самым серьезным образом отражались на его поведении как главнокомандующего? <<…>> …Найти в России удобное строение для императора было не всегда возможно, тем более что особый ужас у французов вызывали русские клопы («избяные звери», так звали их они), не дававшие по ночам сомкнуть глаз, а нередко и тяжелый душный запах, стоявший в комнатах. <<…>>

В Вильно Наполеон ведет разговоры с посланцем Александра I генерал-адъютантом А. Д. Балашевым, тщетно ожидая мирных предложений русского императора, и там же он заявляет своим генералам: «Я не перейду Двину. Хотеть идти дальше в течение этого года – значит идти навстречу собственной гибели». Но стоило 16 июля только замаячить на горизонте миражу решающего сражения, как Наполеон отбросил все свои сомнения и помчался вперед, надеясь перехватить русские армии и навязать им бой. Несколько раз, с 16 по 24 июля, Наполеон меняет военные комбинации, стремясь «ухватить» противника и заставить его сражаться. Наконец, возле Витебска показалось, что сражение обязательно состоится.

К этому времени армия была уже физически сильно измотана и катастрофически быстро уменьшалась. Между Ковно и Витебском, по подсчетам М. Дюма (см. библ.), было потеряно 20 тыс. лошадей. Кавалеристы и артиллеристы с тяжелым сердцем покидали своих лошадей, умиравших на дороге. <<…>>

Все считали, что сражение непременно положит конец всем страданиям и неопределенностям.

25 и 26 июля произошли тяжелые бои на подступах к Витебску – у местечка Островно и у д. Какувячина. Русский арьергард был отброшен к р. Лучёсе. В ночь на 27-е Наполеон приказал ускорить движение всех корпусов и артиллерийских резервов. <<…>>

С утра 27-го начались упорные кавалерийские сшибки, которые задержали развертывание французских войск (в тот день особенно отличились 8-й гусарский и 9-й линейный полки). Наполеон, убежденный в готовности русских дать генеральное сражение, решил не торопиться и, подтянув и развернув все войска, напасть 28 июля. Вечером 27-го «император был весел и уже сиял лучами славы, – до такой степени он верил в то, что померяется силами со своими врагами и добьется результата, оправдывающего его поход, который завел его уже слишком далеко». «Завтра в 5 часов взойдет солнце Аустерлица!» – заявил он Мюрату. У него под рукой против русской 1-й Западной армии был 4-й армейский корпус Богарне, три дивизии 1-го корпуса, императорская гвардия и вся кавалерия Мюрата (за исключением 3-го корпуса Груши). Наутро выяснилось, что русская армия, стоявшая накануне напротив французских войск, исчезла (французы нашли только одного русского солдата, спавшего в кустах).

…Между прочим, под Витебском, Наполеон, убежденный в готовности русских дать генеральное сражение, впервые приказал своей армии надеть парадную форму. Тогда многие части впервые после того, как покинули Дрезден, вытащили этишкеты, султаны, натянули белые кюлоты и убрали в ранцы чехлы. Эта суета с переодеванием настраивала солдат на торжественный лад, придавала предстоящему сражению праздничность. Но сражения не состоялось… «Праздника» не было. Солдатам вновь пришлось облачаться в будничную походную одежду… <<…>>

Наполеон понял свою ошибку: он, отсрочив на один день сражение, дал русской армии возможность полностью отойти. Память об этом событии заставит Наполеона позже, под Бородином, нервно дожидаться утра 7 сентября, отказавшись при этом от любых обходных маневров (курсив мой – Я.Н.).

Тогда же, утром 28 июля, Наполеон, узнав об отходе русских, поразмыслив более часа, вполне уверенно произнес: «Возможно, что русские хотят дать бой в Смоленске. Багратион еще не присоединился к ним. Надо их атаковать». В ту минуту император не сомневался, что пойдет дальше, в Смоленск. Более того, есть основания предполагать, что еще до Витебска Наполеон уже решился двигаться не только до Смоленска, но до Москвы. Однако в любом случае предстояло подтянуть войска и тылы, дать отдых солдатам. 29 июля Наполеон рекомендовал войскам Нея построить хорошие бараки. Император, таким образом, не исключал и возможности остановить армию в Витебске, не двигаясь дальше в глубь России. Наступила вынужденная пауза, во время которой Наполеон стал взвешивать самые разные варианты своих дальнейших действий.

Днем 28-го, выехав в половине второго из Витебска, император проехал вперед, по направлению к Суражу, к войскам авангарда, стараясь уяснить обстановку и понять, куда же отступили русские. К вечеру он остановился возле Агапоновщины и приказал разбить бивак. <<…>>

…Персонал, обслуживавший в 1812 г. Главную квартиру и Главный штаб, был огромен. Только «первый эшелон» сопровождало 5 вагонов с палатками и их оборудованием, один вагон для амбуланса, 5 вагонов для продовольственных припасов и т. д. Со «второй партией» двигались более крупные палатки для императорского лагеря, 1 тыс. «рационов» сухарей, риса и спиртного, затем – еще «резерв» из 2 тыс. «рационов». «Тяжелый» багаж одного только императора имел 24 повозки, включая большой наполеоновский «берлин» и 240 лошадей. Однако Наполеон с Бертье двигались обычно с малой передовой партией, налегке, перевозя с собой только 4—5, а то и только две небольшие палатки. Однако и они употреблялись только тогда, когда не было удобных зданий. Если такое здание находилось, первой заботой было устроить кабинет в одной из его комнат. Немедленно вносились портфели с бумагами, карты, 2—3 коробки, разделенные на ячейки, в которых была часть походной библиотеки императора. Любой стол, а иногда и дверь, положенная горизонтально, становилась его рабочим столом. В соседней комнате раскидывалась небольшая железная кровать под пологом, ставился его несессер… <<…>>

Вечером 28-го здесь, в палатке, которую окружило каре итальянской гвардии, произошло знаменитое совещание с участием Мюрата, Бертье и Богарне (вероятно, в совещании участвовало еще несколько человек, среди которых был А. Коленкур, но достоверные сведения об этом отсутствуют). Совещание началось с того, что Наполеон сделал выговор собравшимся за то, что они не принимают достаточных мер к захвату пленных, бывших в те дни фактически единственным источником информации о противнике. Тогда Мюрат вынужден был напрямую доложить о катастрофическом состоянии конского состава, который был совершенно измотан, из-за чего, собственно, кавалеристы и не были способны активно преследовать русских. Император, казалось, пропустил это мимо ушей, но затем неожиданно пустился в рассуждения о ходе всей кампании и под конец заявил: «Здесь остановимся! Я должен собраться с силами… Кампания 1812 года закончена…» Наутро Наполеон возвратился в Витебск и развернул бурную деятельность с целью привести войска, тылы армии и дела всей империи в порядок. <<…>>

Проанализируем характер той информации, которая поступала в дни витебской стоянки к Наполеону, и то, как она влияла на его решения.

От Немана до Витебска Великая армия заметно уменьшилась. По подсчетам А. Н. Попова и П. О. Смоленского (cм. библ.), она лишилась более 150 тыс. человек, из которых только 15 тыс. можно было отнести к числу боевых потерь. Дальнейшее пребывание на разоренной территории, изначально обладавшей ничтожным потенциалом для обеспечения нужд армии, могло бы обернуться дополнительными, и очень немалыми, небоевыми (а фактически бесполезными) потерями. <<…>>

Уже к началу августа ситуация с медицинским обеспечением армии стала критической. 2 и 3 августа Ларрей и Дюма в резкой форме обвинили друг друга в тяжелом состоянии службы. Инициатором выступил Ларрей, обвинив администрацию в том, что она не выполняет предписаний самого императора. В ответ на это Дюма также вполне убедительно сослался на невозможность обеспечить амбулансы (подвижные армейские госпитали – Я.Н.) и раненых всем необходимым в связи с огромным отрывом главных сил армии от тылов. С этого момента Наполеон почти беспрерывно начал получать информацию о катастрофическом состоянии медицинской службы. <<…>>

Растянутость коммуникаций и серьезное расстройство администрации заставили Наполеона еще задолго до Бородинского сражения начать уменьшение официально установленных рационов. <<…>> …уже к Вильно не только хлеб, но мука и водка стали большой редкостью. Надежды на то, что в Вильно удастся захватить русские запасы продовольствия, не оправдались. И дело было не только в том, что припасы были своевременно вывезены или уничтожены русскими, но также и в том, что начались все более заметные трения среди чинов наполеоновского командования. Перед вступлением в Вильно командир 2-го кавалерийского корпуса Монбрён получил приказ от императора как можно скорее войти в город и захватить продовольственные магазины, еще не уничтоженные отходившими русскими. Однако Мюрат, командующий резервной кавалерией, оскорбленный тем, что Монбрён получил приказ через его голову, помешал его выполнению. Магазины были сожжены. Вся эта история закончилась совсем уже необычно для Великой армии, когда Мюрат попытался свалить вину на Монбрёна, а генерал, оскорбленный до глубины души, допустил уж совершенно невообразимую вещь, бросив шпагу и заявив, что готов сражаться последним волонтером. <<…>>

9 июля в Вильно, планируя дальнейший бросок вперед за ускользавшей русской армией, он распорядился установить следующий рацион: 330 г хлеба, 60 г риса, 450 г мяса; о других продуктах не было сказано ничего. Причем сухари император приказал попридержать до «двух последних дней пути», когда рацион должен был составить 270 г сухарей, 60 г риса и 450 г мяса. <<…>>

Повторимся (прим. – Я.Н.) … Дух иностранных солдат начал заметно падать <<…>> при столкновении с тяготами военных действий в России. Огромные физические нагрузки во время маршей по бескрайним пространствам, развал системы снабжения, все более частые проявления национального эгоизма со стороны французского командования и рядовых французских солдат угнетающе воздействовали на душевное состояние иностранцев. <<…>> Межнациональные столкновения стали приобретать все бóльший размах. Дело доходило до вооруженных столкновений… <<…>>

В то же время оставшихся сил было вполне достаточно, чтобы заставить русских принять большое сражение и выиграть его. Было совершенно ясно, что воспрепятствовать соединению двух западных русских армий теперь уже не удастся. П. И. Багратиону в районе Могилева удалось ускользнуть от Даву. Последний располагал только двумя из трех своих пехотных дивизий и 3-м кавалерийским корпусом Груши (Вестфальский король Жером, командовавший до середины июля 8-м армейским корпусом, откровенно саботировал приказы французского маршала, а войска Понятовского еще не подошли) и поэтому просто не мог остановить 2-ю Западную русскую армию. Тем более что французское командование постоянно путалось в подсчетах русских сил, ошибочно полагая, что 6-й пехотный корпус входил в состав 2-й Западной армии Багратиона. 3 августа две русские армии соединились.

Какими же сведениями о противнике располагал Наполеон? (курсив мой – Я.Н.)

Благодаря трофейным французским документам и материалам, опубликованным Фабри (cм. библ.), вполне можно воссоздать общую картину. К началу военных действий сведения о русских армиях были более или менее точными, по крайней мере, давали возможность принимать рациональные решения. Э.-Л.-Ф. Лелорнь д’Идевиль (см. библ.), в обязанности которого входило обобщение разведывательной информации и представление ее Наполеону (уже в ходе войны Лелорнь д’Идевиль займет формальную должность секретаря-переводчика, хотя фактически будет возглавлять разведывательное бюро при Главной квартире), составлял сводные таблицы как по отдельным корпусам русской армии, так и в целом по армиям. Учитывалась боевая сила, места дислокации, возможность пополнения, качество командного состава и т. д. С началом военных действий Лелорнь д’Идевиль, как и сотрудники других разведывательных подразделений, пытался отслеживать перемещения русских войск и вычислять их потери. Но информация оказывалась очень фрагментарной и путаной. Почти вся она базировалась на основе допросов перебежчиков (главным образом, из числа поляков и литовцев) и не очень многих пленных. Причем пленные из числа солдат и унтер-офицеров знали, как правило, только фамилию своего ротного командира, не более. 31 июля Наполеон раздраженно потребовал от Даву прояснить наконец ситуацию с составом армии Багратиона: «Вообще, сколько дивизий (у Багратиона. – В.З.): три, четыре или шесть?» 23-й дивизии, утверждал он, во 2-й армии не может быть, «так как она здесь», в 1-й армии. Только к началу августа удалось более или менее точно выяснить общую ситуацию в отношении численности и состава войск противника. 1 августа Лелорнь д’Идевиль составил обновленное расписание русской армии и, вероятно 2 августа, представил эти сведения императору. На основе дополнительных данных, поступивших в последующие несколько дней, была составлена следующая картина: силы 1-й Западной армии предполагались не более чем в 150 тыс., 2-й – примерно в 75 тыс., 3-й – примерно в 40 тыс., в армии адмирала П. В. Чичагова, которая после ратификации мира с Турцией должна была передвинуться к театру военных действий, – до 50 тыс. Корпус генерала Ф. Ф. Эртеля включал 20 тыс. О перемещениях Александра I, великого князя Константина Павловича, о настроениях в русских столицах и глубинке информация продолжала оставаться очень отрывочной и противоречивой. Нередко она приходила в ставку только окружным путем, через Вильно.