Текст книги "«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том IV. «Вторая Польская кампания, или Роковой поход в Россию сугубо в фактах»"

Важными были сведения, которые приходили с фланговых группировок Великой армии. 2 августа император узнал о сражении под Кобрином 27 июля, когда 3-я Западная русская армия нанесла поражение войскам 7-го (саксонского) корпуса Ж. Л. Ренье. На следующий день Наполеон приказывает австрийскому корпусу К. Ф. Шварценберга двигаться на помощь Ренье. От прежнего намерения подключить австрийцев к войскам центральной группировки пришлось отказаться. Часть войск Шварценберга совместно с польской дивизией Я. Г. Домбровского действовала против 2-го русского резервного корпуса Ф. Ф. Эртеля. Тем временем и с левого фланга стали приходить сведения о столкновениях войск 2-го корпуса Н.-Ш. Удино с корпусом П. Х. Витгенштейна. Пришлось подкрепить Удино 6-м корпусом Гувиона Сен-Сира.

Информация о военных действиях на флангах накладывалась на политические новости: в Витебске Наполеон узнал о ратификации мирного договора России с Турцией, подписанного еще 28 мая, а также получил текст договора России с Англией. Эти события, отметил Сегюр, «сделали победу еще более необходимой как никогда». Следовало ожидать появления на севере русской Финляндской армии, а на юге – Дунайской! Многочисленные дела империи (особенно в Испании), о которых также приходилось думать, находясь в Витебске, еще больше убеждали Наполеона не затягивать войну с Россией, но окончить ее как можно скорее. Не мог не видеть Наполеон и то пагубное состояние, в котором все больше и больше оказывалась его армия, находясь в бездействии на разоренной территории, катастрофически быстро утрачивая свой энтузиазм, жажду победы и славы. <<…>> Дабы поддержать дух армии, Наполеону приходилось ежедневно проводить парады, смотры <<…>> и производить назначения. Все попытки прекратить мародерство, наладить регулярную раздачу пайков и привести в порядок медицинскую часть (именно к этому времени относится резкое выяснение отношений по поводу виновности в плохом состоянии медицинской части между Ларреем и Дюма <<…>>) оказывались тщетными. Административные перестановки (как, например, введение новых должностей помощников начальника Главного штаба по пехоте и кавалерии – ими стали генерал-адъютанты Ж. Мутон и А.-Ж.-О.-А. Дюронель – или назначение комендантом Главной квартиры решительного и честного О. Коленкура) мало что давали. <<…>>

Все говорило о том, что Наполеону был необходим немедленный успех. Успех могло дать только сражение. «Как это бывает с людьми его натуры, – писал о пребывании императора в Витебске Сегюр (cм. библ.), – бездействие было тяжело для него, и он предпочитал опасность скуке ожидания…» «Он верил в сражение, – заметил Коленкур, – потому что желал его, и верил, что выиграет его, потому что это было необходимо. Он не сомневался, что русское дворянство принудит Александра просить у него мира…» По свидетельству Фэна (cм. библ.), в начале августа Наполеон уже совершенно определенно говорил своим соратникам о готовности двигаться к Смоленску, а затем к Москве. Он был уверен, что перед тем или другим городом русские обязательно дадут генеральное сражение. Времени, считал Наполеон, чтобы продолжить активную фазу кампании и добиться решительных результатов, оставалось еще вполне достаточно. «…Мой план кампании, – резюмировал император, – связан с сражением, в результате которого вся моя политика увенчается успехом».

8 августа произошло серьезное столкновение возле Инково. Русские войска атаковали кавалерию генерала О.-Ф.-Б. Себастиани. Надежды Наполеона на скорое сражение немедленно оживились. Все свидетельствовало о том, что русские собираются наступать. Наполеон, не дожидаясь подтверждения сведений о том, что русские действительно перешли к решительным действиям, приказывает общее наступление. 12 августа Друо, командующий гвардейской пешей артиллерией, полный воодушевления, как и вся армия, пишет во Францию (cм. библ.): «Господь желает доставить нам в конце концов счастье встретиться с этими русскими, которых мы преследуем уже столь долгое время!» В час ночи 13 августа император выехал из Витебска. Тогда же выступила и императорская гвардия.

Как известно, русское командование действительно намеревалось первоначально осуществить наступление (точнее, выдвижение вперед), однако, опасаясь обхода, вскоре отдало приказ войскам возвратиться к Смоленску. Тем временем Наполеон, оставив возле Инкова только прикрытие, спешно вышел к переправе через Днепр у Расасны. Проведя там в палатке ночь с 13-го на 14-е, он переправил на левый берег Днепра свои главные силы и бросил кавалерию Мюрата на Красный, стремясь обойти 1-ю и 2-ю русские армии с юга, тем самым отрезав их от Смоленска. Историкам еще предстоит подробно исследовать все перипетии драматических событий возле с. Красного, где 14 августа дивизия Д. П. Неверовского смогла предотвратить трагедию всей русской армии. Предстоит также окончательно решить задачу: осуществлял ли Наполеон, двигаясь через Красный к Смоленску, заранее разработанный план выхода к городу раньше русских армий, либо же, как об этом пишет Коленкур, он просто не знал, где находятся главные силы русских, хотя и прошел рядом с ними.

15 августа, в день своего рождения, когда прямо на марше был устроен смотр, Наполеон был у стен Смоленска. Однако решительного штурма ни в тот день, ни 16 августа не последовало. <<…>>

В этой связи закономерен вопрос: движение Наполеона к Смоленску было связано исключительно с надеждами дать русским генеральное сражение или же было частью осуществления более серьезного общего плана движения на Москву? Первоисточники дают на этот счет противоречивую информацию. Коленкур, к примеру, раскрывает этот вопрос следующим образом. Вечером 16-го «император не знал, что думать, и заранее злился при мысли, что придется идти еще дальше, чтобы настигнуть эту армию, которую он принудил бы к сражению, если бы атаковал ее 48 часами раньше». В тот миг Коленкуру показалось, что император вдруг принял наконец решение остановиться у Смоленска. «Я обоснуюсь в Витебске. Я поставлю под ружье Польшу, а потом решу, если будет нужно, идти ли на Москву или на Петербург», – заявил он. Радостный Коленкур немедленно сообщил о решении императора Бертье. Князь Невшательский, лучше знавший Наполеона, сразу выразил сомнения в том, что эти идеи «удержатся после взятия Смоленска». В ночь с 17 на 18 августа, когда уже весь город был объят страшным пожаром, император, вдруг хлопнув обер-шталмейстера по плечу, радостно произнес: «Это извержение Везувия! Не правда ли – красивое зрелище, господин обер-шталмейстер?» – и чуть позже добавил: «…труп врага пахнет всегда хорошо». Коленкур и Бертье переглянулись. Они поняли, что Наполеон продолжит наступление.

…Между прочим, в Смоленске пришлось использовать фактически последние медицинские ресурсы. В конце второго дня пребывания в этом городе Ларрей начал применять для перевязки раненых бумагу, найденную в архивах, паклю и тонкую бересту! Положение раненых было ужасным, и многие медики стали весьма скептически оценивать возможность возвращения большинства раненых в строй. Между тем, решившись на бросок к Москве и ожидая генерального сражения, Наполеон осознавал всю уязвимость армии, не имеющей достаточных медицинских средств. Во-первых, большинство раненых должно было попасть в число «невосполнимых потерь», а во-вторых, сам факт отсутствия должной медицинской службы мог иметь тяжелейшие последствия для морального состояния всех чинов Великой армии…

О том, что если какие-то колебания у Наполеона в те дни в отношении похода на Москву и были, то они были недолгими, говорят и воспоминания Раппа (cм. библ.). Во время беседы с ним Наполеона, видимо, 20 августа, последний говорил об этом, как о деле давно решенном. «Ваше величество только что сказали мне о Москве. Армия не ожидает этого похода». – «Стакан наполнен, я должен выпить его», – ответил император. О планах Наполеона, созревших еще до Смоленска, отнюдь не останавливаться в этом городе, но идти дальше на Москву, свидетельствует многое, в том числе передвижения и действия Великой армии во время Смоленского сражения и сразу после него: авангард продолжал энергично теснить русских, а император подтягивал войска, тылы и приводил в порядок различные службы для дальнейшего движения вперед. Все это выглядело так, как если бы решение о походе на Москву было уже ранее принято, и если какие-то сомнения у императора на этот счет все же возникали, то они оказывались мимолетными (связанными в том числе и с тем, куда именно – на Петербург или Москву – будут отступать главные силы русских).

…Впрочем, уже 18 августа Наполеон был вполне уверен, что армии противника будут отступать на Москву…

Даст ли русская армия генеральное сражение перед сдачей Москвы или нет – этого Наполеон с абсолютной точностью сказать не мог. Но он полагал, что скорее всего сражение должно будет произойти. И в этом случае взятие русской столицы, наряду с разгромом войск противника, неминуемо должно будет завершиться окончанием войны и миром. В том, что Великая армия одержит победу в генеральной битве, Наполеон ни минуты не сомневался, но все же было важно, чтобы сражение произошло как можно раньше. Этим было бы выиграно время, сразу значительно прояснились бы общие перспективы войны и, главное, – чем скорее произошла бы генеральная баталия, тем большими силами обладала бы французская армия и меньшими – русская. Великая армия, двигаясь в глубь России, должна была бы оставлять на своих коммуникационных линиях гарнизоны, уменьшая численность передовой группировки, в то время как русские, сближаясь с Москвой, наоборот, получали бы все новые и новые подкрепления.

Надежда на то, что русские войска решатся на генеральное сражение у Смоленска, была, но не очень большая. Когда русские армии оставили город, Наполеон приказал войскам 3-го корпуса преследовать их, атаковав у Валутиной горы русский арьергард. Сам же император, отдав приказания, к вечеру 19 августа возвратился в город. Неожиданно для французского командования бой у Валутиной горы приобрел ожесточенный характер. Становилось ясно, что значительная часть войск русской 1-й Западной армии еще не вышла с Петербургской дороги на Московскую и могла быть легко отрезана. На помощь Нею поспешила пехотная дивизия Ш.-Э. Гюденна из 1-го корпуса, а Жюно получил приказ ускорить свое движение с целью обхода русской позиции. Жюно, пройдя с. Покровское, переправился в районе Прудищево через Днепр и попытался выйти на Московскую дорогу. То, что реально произошло с 8-м корпусом, какую роль в срыве его намерений сыграли действия русских, особенности местности, усталость самих вестфальских войск, неожиданная нерасторопность Жюно, подвергшегося в те часы приступу психической болезни, – до сих пор не ясно.

Наполеон, только спустя несколько часов после начала боя поняв, что в его руках была вся 1-я русская армия, ночью на 20 августа прискакал на поле боя. Но шанс был уже упущен. Всю вину Наполеон возложил исключительно на Жюно, и его негодованию не было предела.

На следующий день на поле боя при Валутиной горе, еще покрытом трупами, император устроил смотр и награждения отличившихся. <<…>> …в частности, вручил орла молодому 127-му линейному полку. <<…>>

…Кстати, самым желанным для наполеоновского солдата было получение беленького крестика Почетного легиона. <<…>> как награда орден был универсальным в социальном и национальном плане, и его кавалерами с 1807 г. почти поровну становились как офицеры, так унтер-офицеры и солдаты. Массовые награждения производились после каждого сражения или крупного боя, а нередко и в преддверии сражения. Так, многочисленные награждения были произведены Наполеоном после Смоленска, когда, по словам Сегюра, «нужно было превратить поле битвы в поле триумфа». 12, 21 и 127-й линейные и 7-й легкий получили 87 крестов. Много было награжденных и в 93-м линейном из корпуса Нея… <<…>>

Наполеон чувствовал необходимость поддержать боевой дух армии – впереди была тяжелая дорога на Москву и генеральное сражение.

Действительно, события в Смоленске и у Валутиной горы произвели на солдат Великой армии тяжелое впечатление. <<…>> Повсюду были обгоревшие трупы русских раненых, покинутых в городе на «жестокую смерть». <<…>>

Наполеон был убежден, что поколебленный дух армии можно было поддерживать только неуклонным стремлением вперед и постоянными успехами. <<…>>

Не оставляли Наполеону другого варианта, как идти на Москву, и дела империи. 20 августа он получил первые известия о сражении под Арапилами (Саламанкой – Я.Н.) в Испании. Новости были неутешительными. В результате этой битвы французы были вынуждены оставить Мадрид.

Почти одновременно, 19 августа, император был информирован о сражении у Полоцка. Войска Гувион Сен-Сира отбросили генерала П. Х. Витгенштейна за р. Дриссу. В случае, если бы Наполеон двинулся к Москве, он мог бы быть на какое-то время спокоен за свой северный фланг. Тем временем продолжался интенсивный сбор сведений о противнике. Лелорнь д’Идевиль скрупулезно фиксировал данные о том, какова боеспособность участвовавших в Смоленском сражении войск, как ведут себя взятые в плен офицеры и солдаты и какой именно они части. Тревогу вызывали материалы, почерпнутые из русских газет: они сообщали о консолидации дворянства, о формировании из рекрутов новых полков, сколачивании ополчения, писалось также о благодарственных молебнах, идущих по случаю успехов у Кобрино… Практически вся информация, поступавшая в те дни к Наполеону, торопила его с наступлением на Москву. В беседе с раненным и плененным у Валутиной горы русским генералом П. А. Тучковым он заявил, что занятие Москвы станет бесчестием для русских. Это предназначалось для ушей Александра I. <<…>>

…Кстати, в Смоленске Наполеон получил миниатюрный портрет Орленка (так он любовно называл своего сына – прим. Я.Н.), написанный м-ль Эме Тибо, <<…>> Он был послан Марией-Луизой ко дню рождения Наполеона. На миниатюре <<…>> Орленок был изображен верхом на овце. Получив этот портрет неделей позже после дня рождения из рук аудитора государственного совета г-на Дебонер де Жифа, нагнавшего армию, Наполеон был искренне рад, любуясь на изображение сына. «Поцелуй его от меня дважды», – немедленно написал он Марии-Луизе. Эта миниатюра будет с Наполеоном до самой смерти…

В течение 20—21 августа главные силы французского авангарда, осторожно двигаясь по Московской дороге, не доходя Днепра у Соловьевой переправы, были встречены огнем русского арьергарда. До 22 августа Мюрат, поддержанный пехотой Даву и Нея, не очень-то напирал на войска русского арьергарда, которые смогли спокойно переправиться через Днепр и уничтожить мосты через него. Только 22 августа, когда Наполеон отдал более ясные приказы на движение войск, французский авангард активизировался. Вначале перешла Днепр у Соловьевой переправы французская кавалерия, а затем, спешно соорудив два моста, и пехота. В том же направлении, стараясь двигаться параллельно Московской дороге, с юга шли войска Понятовского, а с севера – Богарне. 5-й корпус двигался на Белкино, в двух лье от авангарда Мюрата, 4-й – по дороге на Духовщину. Позже принц Евгений сойдет с духовщинской дороги и двинется на Дорогобуж, перейдет р. Вопь и 25-го окажется в Заселье, в одном дне пути от Дорогобужа. Во взаимодействии с Богарне и в одном направлении с ним действовал 3-й кавалерийский корпус Груши. 5-й корпус Понятовского «подпирался» 4-м кавалерийским корпусом Латур-Мобура, шедшим через Мстиславль и Ельню. У Мюрата создалось впечатление (и не без оснований), что русские наконец-то собираются дать сражение и за р. Ужей, впереди Дорогобужа, готовят позиции. Мюрат немедленно известил об этом Наполеона.

Утром <<…>> 24 августа, Наполеон уже принял решение покинуть на следующий день Смоленск. Он был уверен в скором сражении. В этом его убеждали сведения, приходившие от авангарда.

24 августа гвардия, находившаяся в Смоленске, с 8 утра была под ружьем, за исключением дивизии Молодой гвардии Делаборда, готовая выступить. Приказ о выступлении был отдан в 7 вечера. Ночью на 25-е (примерно в полночь) из Смоленска выехал и Наполеон.

Какими силами он располагал, намереваясь напасть на русскую армию? (курсив мой – Я.Н.) <<…>>

Согласно расписанию на 25 августа, императорская гвардия (включая дивизию Клапареда), 1, 3, 4, 5 и 8-й армейские корпуса, 1, 2, 3 и 4-й кавалерийские корпуса (не считая дивизии Думерка и кавалерийской бригады, прикомандированной к войскам Домбровского) составляли 136 278 человек пехоты (вместе с артиллерией) и 23 697 человек кавалерии (вместе с артиллерией). Однако, если учесть легкую кавалерию, приданную пехотным корпусам, и вычесть дивизию Делаборда, оставленную в Смоленске, то реальная картина выглядела так: 123 978 человек в пехоте и 31 697 человек в кавалерии. Но в любом случае количество находившихся в строю вряд ли могло превышать 160 тыс. человек.

…Кстати, полностью снаряженный пехотинец вынужден был нести на себе огромный груз. Только официально принятые нормы, учитывавшие, как казалось в мирное время, все – от репейка на кивере до 4-дневного запаса провизии и ружья, исходили из общей тяжести снаряжения фузилера в 24 кг 172 г. Однако реально этот вес был значительно большим. Так, в идеале на группу из семи человек при вступлении в Россию было дополнительно предусмотрено: котел с крышкой, один котелок, большой бидон, лопата, мотыга, топор, садовый нож, два шерстяных одеяла, персональная фляга для каждого солдата и три малые фляги для уксуса. Хотя для перевозки всего этого хозяйства выделялись две лошади на взвод, в действительности этот груз солдатам приходилось нести на себе. По нашим подсчетам, рядовой пехотинец нес не менее 32—35 кг. Офицеры же, хотя также были отягощены многочисленной экипировкой, широко использовали лошадей… <<…>>

Как же питались солдаты, бросившиеся 25 августа вдогонку за русской армией и оказавшиеся на Бородинском поле? (курсив – Я.Н.)

Нехватка хлеба была уже обычным явлением. Система армейских пекарен могла обеспечить только тыловые части или войска на флангах, но не главные силы, идущие к Москве. Поэтому солдаты сами пытались печь хлеб, используя разные способы, но в условиях биваков чаще всего зажаривая тесто на угольях и в пепле. Иногда муку, если она была, просто засыпали в воду и варили, либо делали из муки и воды шарики и бросали в суп. Такое варево, иногда с добавлением хлебных зерен и свечного сала, называли «пульта». Те же хлебные припасы, которые удавалось захватить у русских, чаще всего состояли из ржаных сухарей («biscuit russe»), и французы, правда в отличие от немцев, есть их не могли. Столь же разочаровывали ранцы и сухарные мешки убитых русских солдат, где обычно обнаруживались только черствые и горькие на вкус сухари. Обычной пищей стала конина. Лошади, валявшиеся по сторонам Московской дороги, умиравшие или уже умершие, становились добычей голодных бойцов. Особенным предпочтением пользовались печень и сердце животного, а также еще не остывшая кровь. Другие же части лошадиной туши, приготовленные в спешке, французские солдаты ели с трудом. Конину либо варили, либо зажаривали на угольях или на вертеле. Без соли такое блюдо шло очень плохо, и солдатам приходилось заменять соль ружейным порохом, содержащим селитру. Главным неудобством было то, что порох, брошенный в воду, все окрашивал в черный цвет (язык и рот у многих после такого блюда становились черными). Селитра тонула, а уголь и сера плавали на поверхности, давая большую пену. Хотя селитра делала до известной степени конину сносной, но была едкой и горькой, вызывая изжогу и поносы. Особую проблему составляла вода, которая вплоть до Семлева встречалась редко. Та вода, которую все же находили, была плохого качества и приводила к расстройству желудка. Но иногда не было и ее. Очевидцы наблюдали, как обезумевшие солдаты пытались пить лошадиную или человеческую мочу. Попытки фильтровать воду, взятую из луж или грязных ручьев и речушек, слабо помогали. Пытались копать колодцы, но и это было не выходом – на их дне обнаруживали только грязную желтую воду. <<…>>

Конечно, так питались далеко не все. Часть генералитета не терпела вообще никакой нужды. <<…>>

Следующей категорией, не терпевшей такой нужды, как большинство солдат, была гвардия, прежде всего Старая и Средняя, продолжавшая регулярно получать свои рационы, хотя и заметно уменьшившиеся. <<…>>

…Между прочим, …особо привилегированное положение гвардейцев к 1812 г. привело к образованию между ними и солдатами обычных частей глубокой социальной и человеческой пропасти. С одной стороны, каждый солдат-армеец мечтал попасть в гвардейский корпус, с другой – испытывал к гвардейцам чувство черной зависти, нередко переходящей в ненависть. К началу русской кампании за гвардейцами уже прочно закрепилась слава плохих товарищей, и марш на Москву только подтвердил это. Пребывание в Москве, где гвардия развернула бойкую торговлю награбленными вещами, не улучшило мнения о них. А во время отступления солдаты гнали от себя прочь отставших гвардейцев или даже убивали… <<…>>

Тяжелая ситуация с продовольствием, которая, в свою очередь, способствовала массовому мародерству (при движении от Смоленска грабежи только усилились), была не единственным фактором, подорвавшим физические и моральные силы наполеоновского солдата. Необычайно изматывающими оказались марши… <<…>> в условиях военных действий, да еще в России! (Курсив мой – Я.Н.) Часто на очень длительные расстояния, без должного продовольственного и прочего обеспечения, нередко по дурным дорогам, в зной или под проливным дождем. Особенно часто вспоминали участники кампании марш на Смоленск, который проходил под раскаленным солнцем. По дорогам стояла такая страшная пыль, что не видно было в нескольких шагах. Люди задыхались от пыли… <<…>> Такого рода марши заканчивались для многих солдат плачевно. Каждый день были слышны выстрелы по сторонам дороги. <<…>> Даже лучшие части и соединения приходили в расстройство от таких маршей. <<…>> Особенно сильно эти марши расстраивали кавалерию и артиллерию. Массовый падеж лошадей катастрофически быстро уменьшал боевую силу кавалерийских частей, тем более когда происходило передвижение больших корпусных масс резервной кавалерии. <<…>>

Особенно жалкий вид приобрели многие солдаты Великой армии во время тяжелейшего марша с 26 по 31 августа – от Смоленска до Гжатска. Тогда войска испытывали страшную нужду в воде и невыносимо страдали от пыли, которую поднимали марширующие колонны в знойный день. Солдаты закутывали головы платками, мастерили самодельные респираторы, оставляя только щелку для глаз. Не видя ничего вокруг себя, марширующие прислушивались к звуку барабана, который двигался в голове батальона, и шли за ним. <<…>> Дело доходило до того, что они водружали себе на головы безобразные «крыши» из соломы и листьев, пытаясь защититься от солнечных лучей или дождя. Черные из-за постоянного использования пороха вместо соли языки в сочетании с такими «шалашами» на головах придавали солдатам невообразимый вид. <<…>>

Все надеялись на то, что эти ужасные марши вскоре закончатся. Генеральное сражение, за которым должно было последовать вступление в Москву, казалось концом всех испытаний. Мало кто думал, что изнурительные летние марши будет невозможно сравнить с теми, которыми пойдут остатки Великой армии при отступлении 1812 г. <<…>>

Между тем русская армия тоже готовилась к генеральному сражению. Вначале Барклай-де-Толли полагал дать его на р. Уже, впереди Дорогобужа. Однако, испытывая большие сомнения в отношении удобства позиции, а также вследствие активных действий французского авангарда 22 и 23 августа (особенно из-за боязни обхода 4-м корпусом Богарне русских войск с северо-запада, а 5-м корпусом Понятовского – с юга), приказал отходить к Вязьме. Задерживать французов должны были три арьергарда – К. А. Крейца на северном крыле, М. И. Платова и генерал-майора Г. В. Розена в центре и генерала И. В. Васильчикова (затем – К. К. Сиверса) на южном. К вечеру 23-го пехота центрального русского арьергарда заняла с. Усвятье и готовилась к отражению неприятеля. Основные силы 1-й и 2-й Западных армий во второй половине дня 23-го и в ночь на 24-е отошли к Дорогобужу.

Вечером 24-го французский авангард начал осторожно наседать на русские арьергардные части. Отряд Розена отступил от р. Ужи и стал в 7 верстах не доходя до Дорогобужа, части Платова остались на Уже. Однако утром 25-го, боясь обхода с севера войсками 4-го корпуса Богарне, Платов, приказав Розену пройти Дорогобуж и остановиться за р. Осьмой, решился и сам отступить к городу, а затем, миновав его, сдать французам. Кавалерийские части Мюрата, пехота 1-го корпуса Даву и 3-го Нея немедленно вступили в Дорогобуж. Майор 85-го Ле Руа видел, как горят строения городского базара и магазины. Город был пуст. Французская кавалерия и пехота, не останавливаясь, прошли через город и двинулись дальше, испытывая очень слабое сопротивление русского арьергарда. На смену армейским частям в Дорогобуж вступила императорская гвардия.

Между тем император, выехав ночью в карете из Смоленска, проехал Пнёво и вскоре, позавтракав в лесу, двинулся дальше на Дорогобуж. <<…>>

…Кстати, для передвижения Наполеон использовал две кареты. Одна представляла собой большой «берлин», другая же была более легким экипажем. Прочно сделанная, хорошо оборудованная и выкрашенная в зеленый цвет, эта вторая карета использовалась Наполеоном в 1812 г. чаще всего. Она имела только два места для пассажиров, одним из которых был Наполеон, а вторым, как правило, Бертье. Император и начальник Главного штаба могли работать в ней одновременно, не мешая друг другу. Там же можно было есть, а «превратив» одно из сидений в кровать, – и спать…. <<…>>

В одном лье от города он сел верхом на Эмира, проехал город и осмотрел берега р. Осьмы. <<…>> В 5.30 вечера он возвратился в Дорогобуж. <<…>>

Здесь ночью с 25-го на 26-е, а также значительную часть дня 26-го император интенсивно работал. <<…>> Император дал инструкции Гувион Сен-Сиру продолжать сдерживать Витгенштейна силами двух корпусов, которых было вполне достаточно, чтобы нанести русским на этом направлении ощутимый урон. Одновременно маршал Ж.-С. -Ж.-А. Макдональд с 11-м корпусом должен был начать важную операцию в бассейне Двины – осаду Риги. Одновременно Шварценбергу было приказано более интенсивно теснить Тормасова. Помимо обеспечения безопасности на своих флангах, Наполеон должен был быть уверен и за свои центральные коммуникации. К.-П. Виктор с 9-м корпусом должен был двигаться из Восточной Пруссии на Вильно. Имея Вильно своей основной базой, герцог Беллюнский (Виктор) смог бы контролировать коммуникации до Смоленска, и оттуда – до Москвы. Кроме того, Виктор должен был стать своего рода резервом как для фланговых группировок, так и для центральной группировки. «Быть может, я не найду мира там, куда я за ним иду. Но тогда, имея за собой сильный, в надежном месте расположенный резерв, отойду безопасно, и ничто не заставит меня ускорить отступление», – писал Наполеон.

Последняя фраза достаточно ясно говорит о том, что император в те дни не исключал и самого неблагоприятного для него варианта развития событий, когда русские, сдав Москву, а может быть, и потеряв армию, будут все-таки отказываться от заключения мира. (курсив мой – Я.Н.)

Наполеон предписал маршалу П.-Ф.-Ш. Ожеро, который располагал 56 тыс. солдат, находиться на Одере, обеспечивая таким образом второй эшелон резерва. О своих ближайших планах император сообщил Маре: «Говорят, что враг решился ждать в Вязьме. Мы располагаем, таким образом, несколькими днями. И мы окажемся тогда на полпути из Смоленска в Москву, думаю, в 40 лье от Москвы. Если враг примет сражение, то ничто не сможет спасти эту великую столицу, и я предполагаю, что это произойдет около 5 сентября». Местом концентрации войск центральной группировки 26 августа Наполеон, таким образом, избрал Вязьму. Князь Понятовский получил приказ обеспечить правый фланг, направив для разведки вправо часть своей кавалерии; Мюрат – приказ выдвинуться на лье перед Славковом, куда должен был прибыть корпус Нея; Богарне – двигаться совместно с корпусом Груши к Вязьме слева от армии (за войсками 4-го корпуса должны были спешно следовать пехотная дивизия Пино и кавалерийская дивизия Пажоля, отделившиеся для обеспечения безопасности от отряда Ф. Ф. Винценгероде). <<…>>

Французский авангард, оттеснив казачьи посты, быстро занял правый берег р. Осьмы и стремительно двинулся вперед. Сбив несколько сотен казаков у Болдина, кавалерия Мюрата быстро достигла Славкова и в 3 часа дня обрушилась на основные силы Платова. Платов отошел на 8 верст. Эти события заставили Барклая-де-Толли преждевременно закончить дневку у Семлево и немедленно выступить к Вязьме. 2-я Западная армия отходила к Сколеву и Быкову.

События развивались все более стремительно. Наполеон постоянно торопил свои войска. <<…>> Но тяжелее всех, конечно, приходилось кавалерии и артиллерии – лошади были на пределе физических возможностей. <<…>>

Пока утром 27-го император, как и все чины Главной квартиры, отдыхал <<…>>, силы авангарда вступили в бой с русскими на р. Осьме, которая, петляя, очередной раз возле Рыбков (или Рубков) пересекала дорогу между Дорогобужем и Вязьмой. Не только французская кавалерия, но и пехота атаковали русских казаков и егерей на противоположном берегу реки. Русские ожесточенно защищались. Их артиллерия, установленная на более высоком берегу, вела огонь очень удачно. Спустя несколько часов ожесточенного боя Мюрату не оставалось ничего другого, как попытаться обойти русские позиции с южного фланга. На этот раз удача сопутствовала французам. 4-й шеволежерский полк дивизии Дефранса атаковал подразделения русских егерей и, захватив небольшое количество пленных, заставил их отойти. Ближе к вечеру Платов приказал центральному арьергарду отступить к Семлеву.

В тот же день силы южной колонны Великой армии атаковали русский арьергард Сиверса возле с. Лужки и заставили его отойти к с. Монино. Войска 4-го корпуса на севере теснили Крейца. Двигаясь по дороге на с. Благово, солдаты 4-го корпуса видели вокруг себя обработанные поля, красивые «греческие церкви» и, что особенно обрадовало их в тот день, местных жителей, многие из которых остались в своих селениях. Понятовский 27-го двигался на Бражино и Лужки, наседая на арьергард Сиверса, который отходил к с. Афанасьево.