Текст книги "К 212-й годовщине «Грозы 1812 года». Россия в Опасности! Время героев!! Действовать надо сейчас!!! Том II. Первая шеренга!"

Но история арьергардных боев под началом Платова совершенно особая история, по крайней мере, не столь однозначная, как это кажется на первый взгляд. К тому же, она напрямую связана с нюансами поведения «вихрь-атамана» Платова, о котором сейчас речи не идет…

…Между прочим, порой арьергардные бои в той войне по численности участвовавших в них солдат с обеих сторон и пушек, по мнению некоторых историков равнялись генеральным битвам XVIII векам…

Но в авангард Мюрата лично прибыл Наполеон, перегруппировал его, добавил IV-й пехотный корпус своего пасынка и нажал так, что несмотря на все мужество и ратное мастерство Коновницына и его фланговых отрядов Крейца с Сиверсом 24 августа, все они оказались прижаты к своим главным силам, уже сутки стоявшим на Бородинском поле. При этом Крейц едва-едва спасся из-под деревни Глазово, буквально вывалившись с висящим у него на хвосте врагом прямо на Бородино.

Не вступить теперь в генеральное сражение – столь желанное для Бонапарта – Кутузов уже никак не мог!

В кровавый день Бородина Петр Петрович оказался в самом центре сражения, причем, в самый критический его момент, когда выяснялось – устоят ли русские или Бонапарт все же проломит их – и исход сражения приобретал катастрофический характер.

Вот как это было!

3-я дивизия Коновницына заняла оборону на Старой Смоленской дороге, но когда выявилось главное направление удара Наполеона – против русского левого фланга, она была спешно направлена на помощь Багратиону – к Семеновским флешам. После того как коновницынцы штыковой контратакой вернули флеши, а Багратион был тяжело ранен и унесен с поля боя, Петр Петрович послал было за генерал-лейтенантом Н. Н. Раевским, которому по старшинству во 2-й армии полагалось принять командование ею на себя, но тот ответил категорическим отказом: на его Курганную батарею противник навалился так, что покинуть свои позиции он не имел никакой возможности. Пришлось командование флангом – до особого на то указания Кутузова — принять на себя самому Петру Петровичу Коновницыну и вскоре бой разгорелся с новой силой, но уже на другой позиции – позади прежней – у деревни Семеновской.

Это Мюрат – храбрец и пижон – руководивший в своем иссеченном пулями и обожженном порохом экстравагантном «прикиде» атакой на флеши, ввел в бой, приданную корпусу Нея дивизию генерала графа Луи Фриана из образцового I-го корпуса контуженного маршала Даву. (Последний, кстати, был его свояком – оба были женаты на сестрах давно и безвременно погибшего друга Бонапарта генерала Леклерка.)

Первыми пошли в атаку 15-й легкий и 48-й линейные пехотные полки генерала Дюфура, во второй линии – 33-й линейный полковника Пушлона. По приказу Бонапарта 60 орудий гвардейской артиллерии Сорбье перенацеливаются на деревню Семеновскую. Сам гвардейский генерал сетует на то, что приказ обрушиться с фланга на новую цель ему пришел, по его мнению, так поздно: «Мы должны были это сделать более часу тому назад».

На помощь, несущей тяжелые потери, пехоте Фриана – она уже лишилась почти всего 33-го линейного полка – Мюрат посылает кавалерийские корпуса Латур-Мобура и Нансути. Набирая таранную скорость, французские, саксонские, польские и вестфальские кирасиры, французские драгуны бросились на истерзанную артиллерийским огнем русскую пехоту. Их поддерживала польская уланская дивизия генерала Рожнецкого.

…Кстати сказать, в ту пору во всех европейских армиях очень престижно считалось служить именно в тяжелой кавалерии. Именно ее высылали на поле боя, когда надо было решить участь сражения. Снаряженные стальными кирасами, шлемам и тяжелыми палашами, могучие кирасиры на огромных конях в сомкнутом строю таранили боевые порядки врага, внося сумятицу и неразбериху. Противостоять им – несущимся во весь опор «живым танкам той поры» – было очень трудно: нужны были крепкая выучка, отменная слаженность действий в строю, недюжинная физическая сила и, конечно, беспримерная отвага…

Двинутым против них резервным гвардейским полкам (Измайловскому и Литовскому), уже потерявшим немало людей, неподвижно стоя в резерве, под шквальным огнем наполеоновской артиллерии, предстояло принять страшной силы удар. Встав в каре, они встретили «подогретых» алкоголем неприятельских кавалеристов плотным ружейным огнем во все четыре стороны и скрещенными штыками. «Измайловцам» повезло больше, чем «литовцам»: последние лишились 1.783 человек убитыми и ранеными и 953 – без вести пропавшими!

Трижды отражали гвардейцы «железных людей» Мюрата, прежде чем им на помощь смогли подойти кирасиры И. М. Дуки и Н. М. Бороздина из 4-го кавкорпуса К. К. Сиверса.

И все же, после очередной ужасной резни – люди бились штыками, прикладами, тесаками (так назывались у русских пехотные сабли), орудийными банниками, рычагами, душили и… грызли друг друга – деревня Семеновское оказалась сдана. Пехота Фриана (его после двойного ранения сменил бригадный генерал Дюфур) вместе с тяжелыми всадниками Латур-Мобура и Нансути поставленную задачу выполнили – Семеновское взяли.

Тяжелая ситуация на левом фланге русских усугубилась и тем, что к этому времени V-й польский корпус Понятовского, поддержанный вестфальцами из VIII-го корпуса Жюно, уже оттеснил, 3-й пехотный корпус Н. А. Тучкова 1-го от Утицы. Полякам полагалось идти в атаку еще рано утром – с первыми выстрелами – но их задержал болотистый Утицкий лес и бой здесь начался только в начале девятого утра. И все же, после 10 утра Утицкий курган оказался в руках врага. Но попытка глубокого обхода русских и выхода в тыл войскам Багратиона была остановлена градом огня батарей Тучкова, поддержанных меткой стрельбой, выросших, словно из-под земли, егерей генерала И. Л. Шаховского из 2-го корпуса Багговута, передвинутого сюда, кстати, по приказу Барклая, а не Кутузова, как это порой утверждалось.

…Впрочем, этот вопрос по-прежнему остается предметом жарких дискуссий между биографами Кутузова и Барклая и вряд ли консенсус когда-либо будет найден: сколь противоположны были эти два полководца, столь и непримиримы их «апологеты»…

Скорее всего, перемещение войск Багговута с правого фланга на левый Наполеон либо просмотрел, либо не учел возможной оперативности Барклая. Единственное, что удалось проделать в ответ обескураженным полякам и вестфальцам (последние на этой войне, куда их загнали насильно, особым рвением не отличались, а генерал Жюно авторитетом у них не пользовался!) – это быстро разместить на Утицком кургане 40 пушек и начать с фланга продольным огнем расстреливать Семеновские флеши. С другой стороны, таким же образом, их крушил ненадолго захвативший Курганную батарею Эжен де Богарне.

Но попытки зайти в тыл русским Понятовский и Жюно больше уже не предпринимали: их войска выдохлись, а свои резервы они уже исчерпали. (Потери вестфальцев по сравнению с другими корпусами были сравнительно небольшими – 307 чел. убитыми и 1.793 раненными, а польские потери и вовсе доподлинно не известны.)

Лишь после потери «Багратионовых флешей» и деревни Семеновской, опасаясь удара в тыл, отошел от Утицы назад и корпус генерала Олсуфьева, сменившего тяжело раненного к тому моменту Н. А. Тучкова 1-го. Левое крыло русской армии сильно прогнулось и, казалось, почти что сломлено: потери в полках Багговута и Бороздина были ужасными. Новые позиции за Семеновским оврагом, куда вынужденно отводил расстроенные войска левого крыла Коновницын, не были укреплены. Вместе с потрепанными резервными гвардейскими полками (Измайловским, Литовским и Финляндским) здесь встали остатки 3-й дивизии Коновницына, 12-й, 27-й дивизии Неверовского и 2-й сводно-гренадерской дивизии Воронцова и вообще все, что еще оставалось от 2-й Баргатионовской армии.

На подход новых подкреплений из основного резерва и с правого фланга Барклая нужно было время – 1,5 – 2 часа, но их – полководец класса Бонапарта – конечно, Кутузову бы не дал.

Наступил критический момент сражения на измор.

От Наполеона требовалось быстрее Кутузова сманеврировать своими резервами на поле боя.

Направленный Кутузовым на левый фланг генерал принц Александр Вюртембергский, наспех оценивает ситуацию и, не видя смысла в дальнейшем сопротивлении французам на этой позиции, отдает приказ о немедленном отступлении назад. (Порой его путают в отечественной литературе с принцем Евгением Вюртембергским, который в тот день командовал 4-й пехотной дивизией, отчаянно оборонявшей Семеновское и Утицу.) Разъяренный русский главнокомандующий отзывает его, понося последними словами на истинно русском языке. Но по прибытии того на командный пункт тут же дипломатично «сменяет гнев на милость» и «в самых учтивых выражениях» просит иноземного принца «от него во время сражения более не отъезжать, потому что советы Его Высочества были для него необходимы». Все понятно: как-никак – брат вдовствующей русской императрицы Марии Федоровны и дядя… самого Александра I! Придворный политес, он и на поле боя… политес! Тем более для такого изощренного «царедворца-дипломата-полководца» как Ларивоныч – Большого Мастера «вырезать из любого „свинства“ хороший кусок „ветчины“», в том числе и на поле боя!

…Кстати, кто знает, если бы временно заступивший вместо Багратиона Петр Петрович Коновницын, своевременно не отменил «приказ» иноземного принца Александра Вюртембергского на спешную «ретираду», то ход всего Бородинского сражения мог бы быть несколько иным. Французы смогли бы прорваться справа в тыл русскому центру и… так далее!? Не так ли!? Не потому ли все российские генералы-природные русские, так недоверчиво относились к засевшим в верхушке русской армии «иноземцам-немцам», столь привечаемым российским императором, начиная с ганноверца Беннигсена и прочих родственных ему иноземных «принцев», правда, по женской императорской линии…

Одноглазая «старая лисица Севера», Кутузов, увидев, что левый фланг и центр русской армии зашатались и французы могут прорвать русские позиции, успел-таки сделать своевременный «ход конем» – послать в обход левого фланга французов кавалерию Уварова и казаков Платова. Именно этим конным маневром сумел Кутузов отвлечь на какое-то время внимание Наполеона от своего прогнувшегося левого фланга и зашатавшегося центра.

Шли минуты, часы. Французский император, разбираясь с последствиями сколь лихого, столь и легкого кавалерийского наскока на его левое крыло, терял время, а с ним и возможность победы. (По некоторым данным он даже собрался лично оценить масштаб случившегося, но все обошлось и он отменил свою поездку на левый фланг в Беззубово.)

Поиск кавалерийских корпусов Платова и Уварова по тылам левого фланга врага вынудил Наполеона приостановить на целых два (либо даже больше?) часа (!) наступление на русских.

А ведь Молодая Гвардия и Вислинский легион графа Клапареда (грозные ряды которых, так жаждали увидеть за своими спинами наполеоновские маршалы, делавшие в тот день все от них возможное на поле невиданной резни!) готовы уже были вместе с корпусом Эжена де Богарнэ обрушиться на шатавшийся русский центр и прогнувшийся левый фланг. Кроме того, вполне возможно, что эта конная «диверсия» породила у Наполеона некоторое чувство неуверенности за свои левофланговые тылы.

Русские за это время сумели подлатать свой левый фланг и укрепить центр: подвести подкрепление с правого крыла и выставить резервную артиллерию – благо последней у них было в избытке.

Это энергичный и хладнокровный Петр Петрович Коновницын успел-таки отвести войска назад – на 300—400 метров, а кое-где и на километр (!?) – за Семеновский овраг, где, используя высоты, спешно принялся организовывать новую линию обороны. Своим излюбленным ударом в штыки он не давал французам развить здесь успех и переломить ход сражения. Его любимая 3-я дивизия, постоянно бросаемая им в контратаки, уже почти полностью полегла, в ней осталось всего лишь около тысячи бойцов. Пока истерзанная пехота, истекая кровью, стояла насмерть в штыковых боях, расторопный и невозмутимый Коновницын, будучи большим поклонником артиллерии, успел толково расставить свои батареи и, лично руководя их огнем, принялся останавливать наседавших французов стрельбой в упор.

Прибывший руководить 2-й армией и левым флангом генерал от инфантерии Дмитрий Сергеевич Дохтуров одобрил все его распоряжения.

За Бородино, где Петр Петрович во время и доблестно сменяя раненных Багратиона и Н.А.Тучкова 1-го в самые опасные моменты битвы, своим излюбленным ударом в штыки не давал французам развить успех и переломить ход сражения, Кутузов представил генерала-героя к Георгию II-й ст. – награде полководческого уровня! (Выше был только супре-престижный Георгий 1-го кл., оказавшийся мало кому доступным за всю историю ордена!) Но император Александр I решил по-своему, наградив Коновницын золотой шпагой «За храбрость» с алмазами. (Скорее всего, на решении государя сказалась сильно раздражившая его сдача Москвы без боя и он почти всем несомненным героям Бородина «срезал» награды на ранг ниже, а то и более!) В тоже время очень скупой на похвалу А. П. Ермолов назвал его после боя «офицером неустрашимым и предприимчивым», готовым в любой момент решить проблему ударом в штыки, где все режут всех!

…Кстати, в тот день смерть обошла Петра Петровича стороной! Он был дважды – в левую руку и в поясницу – контужен пролетевшими вплотную пушечными ядрами, его мундир был разорван осколками снаряда, осыпавшего его. Коновницын невозмутимо продолжал руководить войсками, но последствия контузий не позволили ему возглавить арьергард отходящей после Бородина армии и тот перешел под начало Милорадовича…

На другой день после битвы 28 авг. (9 сент.) главнокомандующий Кутузов назначил Коновницына командиром 3-го корпуса (вместо смертельно раненого Н.А.Тучкова 1-го).

На военном совете в Филях 1 (13) сент. Петр Петрович вместе с генералами Беннигсеном, Дохтуровым и Ермоловым голосовал за новое генеральное сражение под Москвой. Признавая, что позиция под Москвой для этого непригодна, он полагал возможным атаковать врага на марше. Вряд ли встречный бой в той ситуации, в которой находилась после Бородина русская армия, смог бы положительно повлиять на судьбу Москвы. Решение главнокомандующего об оставлении Москвы – древнего сосредоточия российских святынь – он воспринял, как и большинство других генералов, с болью. «От сего волосы встали дыбом», – признавался он позже. Спустя годы он добавлял, что умрет спокойно, потому что в отдаче Москвы не был виноват.

…Между прочим, именно с именем Петра Петровича связан один весьма спорный эпизод в ходе отступления русской армии из Москвы. До сих пор не все согласны с тем, что ставший потом знаменитым фланговый марш-маневр Кутузова с Рязанской дороги на Калужскую был результатом заранее гениально разработанного стратегического хода «старой лисицы севера». Так известный участник войны генерал, барон В. И. Левенштерн, бывший адъютант Барклая-де-Толли, потом написал о том, почему русская армия перешла с Рязанской дороги на Калужскую. Якобы между штабными офицерами во время случайного разговора на обеде, кто-то высказал опасение, что обоз с хлебом, идущий по Калужской дороге, может попасть к неприятелю, к тому же на Рязанской дороге ничего де не приготовлено и армия будет терпеть во всем нужду. При разговоре случайно присутствовал генерал Коновницын, сразу доложивший свои соображения по этому поводу самому Кутузову. Последний понял всю опасность движения по Рязанской дороге и велел перейти на Калужскую. Впрочем, это всего лишь версия, которая вряд ли поколеблет славу Кутузова – Спасителя Отечества. Главная заслуга Кутузова в том, что он раньше других понял: затратив колоссальные усилия и достигнув Москвы, Наполеон окажется истощен на столько, что будет бездействовать в ожидании мирных предложений от русского царя. Именно это позволит русскому командующему заняться «обустройством» своей армии после Бородинского побоища…

После отступления из Москвы с 4 (16) сент. Коновницын – дежурный генерал штаба русской армии, по сути дела он стал начштабом. А Беннигсен, «присматривавший» по поручению императора за Кутузовым, оставался им лишь номинально: премудрый «Ларивоныч» переиграл метившего на его место (царь был очень раздражен на Кутузова сдачей сгоревшей Москвы!) Леонтия Леонтьевича одним-единственным «шахматным ходом», дав Петру Петровичу очень большие властные полномочия. Это назначение не было случайным: Михаилу Илларионовичу, при общей растерянности после потери Москвы, нужен был рядом уравновешенный и твердый человек, к тому же с опытом штабной работы. Кроме того, честный Коновницын, которого он знал еще по Яссам, в отличие от формально занимавшего должность начальника штаба генерала Беннигсена, не интриговал против Кутузова. Он не принадлежал ни к каким группировкам и «военным партиям». Более того, но почти все современники – и «русофобы» и «русофилы» – отзывались о нем как нельзя лучше.

С этого времени Пётр Петрович стал первым докладчиком у главнокомандующего, через него проходила вся армейская переписка Кутузова с его подчиненными. Бумаги за подписью Коновницына начинают посылаться даже таким лицам, как Великому князю Константину Павловичу и всесильному А. А. Аракчееву.

Армия стояла на пополнении в Тарутинском лагере. Кутузов и Коновницын определились в деревню Леташевку в соседних избах. Часового у дверей куренной избы, где квартировал Коновницын, не было. Любой вестовой проходил прямо в избу и без церемоний докладывал дежурному генералу Коновницыну. Петр Петрович сетовал в одном из писем: «Я жив, но замучен должностью, готов идти под пули и картечь, лишь бы здесь не оставаться. Если меня бумажными делами не уморят, то, по крайней мере, совсем мой разум и память обессилят». Хлебосольный Петр Петрович распорядился, чтобы в канцелярии для ее работников всегда был простой, но сытный обед. Правда, сам он всегда столовался у Кутузова – так им обоим (главкому и начштабу) было сподручнее.

…Кстати сказать, рассказывали, что во время посещения Кутузова в Тарутинском лагере наполеоновским генералом Лористоном с дипломатической миссией «непременно привезти мир!», у главнокомандующего не оказалось под рукой своих приличествующих ситуации эполет! Пришлось их одолжить по случаю у… Петра Петровича Коновницына…

Помогая Кутузову, Коновницын отдавал все силы восстановлению и укреплению армии. В Тарутинском лагере он занимался приемом и распределением пополнений, следил за их обучением и подготовкой, спал не более трех-четырех часов в сутки. Несмотря на недомогание (он страдал от сильной лихорадки) и обещание, данное Кутузову: не рисковать своей жизнью, Петр Петрович принял участие в жарком деле под Тарутином (на р. Чернишне у д. Виньково) и едва не погиб в сече с мюратовскими кирасирами.

Нюансы Тарутинского боя покрыты мраком тайны. До сих пор мало понятно: кто его затеял; как оно на самом деле проходило; какова в нем роль двух «теневых кукловодов» («серых кардиналов»? ) корыстолюбивого Беннигсена и амбициозного Ермолова; могли ли полностью разгромить авангард Мюрата!?

Ясно другое: у Петра Петровича не сложились отношения с самим Алексеем Петровичем Ермоловым, человеком исключительного дарования (бывшего драгуна, но артиллериста по призванию), но не в меру высокомерным по отношению к «братьям по оружию»/«коллегам по ремеслу», особенно если они не отличались выдающимися способностями, как на пример, Коновницын – генерал, несомненно, храбрейший и самоотверженнейший, но и не более того!

Так получилось, что став в Тарутино дежурным генералом при особе главнокомандующего, Коновницын как бы оттер на вторые роли в Главной квартире начштаба 1-й Западной армии (вскоре обе армии сольются и Алексей Петрович «подвиснет») Ермолова и никому не давал общаться с Кутузовым через свою голову. Дело дошло до того, что безапелляционный Ермолов громогласно рявкнул Петру Петровичу в лицо: «Вы напрасно домогаетесь сделать из меня вашего секретаря!» Человек, которому ор. Георгия IV-го класса за мастерский батарейный огонь под Прагой вручил сам неистовый Суворов, человек который демонстративно открывал огонь по врагу только в упор, когда были видны черты лиц неприятелей, человек, который лично водил батальоны в штыки отбивать Курганную батарею, не считал Петра Петровича себе ровней и мог, издевательски отговорившись приглашением на генеральский обед, отказаться ждать пока Коновницын разберется с очередной Кутузовской диспозицией.

Петр Петрович знал особенности взрывного характера Алексея Петровича и всячески старался их гасить, боготворимого младшим и средним офицерским составом, во благо общего дела.

…Кстати, рассказывали, что постоянное стремление Коновницына к боевым делам однажды вызвало такую реакцию Михаила Илларионовича: «Да отвяжись ты от меня и ступай, куда хочешь!» Более того, в тяжелейшем сражении за Малоярославец Кутузов уже сам посылает своего дежурного генерала с 3-й дивизией выбить французов из города. Кутузов якобы даже дал Коновницыну такой (весьма противоречивый) приказ: «Пётр Петрович! Ты знаешь, как я берегу тебя, но сейчас прошу: Иди и очисть город!» И Петр Петрович на пару с генералом Бороздиным успел-таки поддержать изнемогавшего в схватке за Малоярославец Дохтурова и не дать врагу прорваться на юг России…

Когда после кровопролитного сражения за Малоярославец началось контрнаступление русской армии или, вернее, изгнание остатков Великой Армии из России, то нередко Коновницыну с подачи его единомышленника К. Ф. Толя, приходилось «поторапливать» медлительного главкома. У последнего, как известно, был «свой план» изгнания супостата за пределы Отчизны – своего рода «золотой мост», в конце которого, уже на берегах р. Березины, дожать Буонапартию должны были Чичагов с Тормасовым и Витгенштейном. Порой, у напористого и амбициозного Карлуши Толя сдавали нервы и, он кидался к Петру Петровичу с отчаянным воплем: «Петр Петрович! Если мы фельдмаршала не подвинем (курсив мой – Я.Н.), то мы зазимуем!» Вот и приходилось Петру Петровичу «подвигать Михаила Илларионовича»: лично участвовать в ожесточенных сражениях и под Вязьмой, и под Красным, отдавая приказания от имени главнокомандующего.

При взятии Смоленска он вернул, как и обещал, городу взятую из него при отступлении икону Смоленской Божьей Матери, осенявшую русские войска в Бородинском сражении. Ее возили в обозе на орудийном лафете до самого освобождения Смоленска.

В должности дежурного генерала Коновницын находился при Кутузове все время преследования наполеоновской армии вплоть до занятия русскими войсками Вильно.

…Кстати, боевые заслуги П.П.Коновницына в грозовом для России 1812 г. были отмечены сполна: золотая шпага «За храбрость!», украшенная алмазами, ордена Св. Владимира 2-й ст., Св. Александра Невского, Св. Георгия II-го кл. (за всю Отечественную войну 1812 г., а не за Бородино, как его предоставлял царю Кутузов) и звание генерал-адъютанта…

В январе 1813 г. Петра Петровича назначают командиром Гренадерского корпуса, отправлявшегося в Заграничный поход. Это было очень высокое назначение: в негласной иерархии русской армии Гренадерский корпус считался вторым после Гвардейского.

20 апреля 1813 г. Коновницын и его корпус сражаются под Лютценом. Для Петра Петровича оно стало последним, когда он руководил войсками непосредственно на поле боя. Вечером, в 7 часов, главнокомандующий союзными войсками граф Петр Христианович Витгенштейн, узнав, что к французам идет подкрепление принца Эжена де Богарне, приказал Коновницыну ввести Гренадерский корпус в бой. Объезжая верхом позиции, в 8 часов он был тяжело ранен «пулею ниже колена в левую ногу навылет с повреждением верхних костей». Рана оказалась опасной для жизни. На поле боя присутствовал Александр I и ночью этого же 20 апреля посетил раненного Коновницына на квартире в Лебештедте, а 29 – уже в другом городе, куда Коновницын ехал лечиться. За сражение при Лютцене Коновницын был награжден 25 тыс. руб. и получил 300 червонцев на лечение. Поправлялся Коновницын сначала в Ландене, а потом в Бадене, близ Вены. Только 12 июня, на 52-й день после ранения, рана затянулась. Нормально ходить генерал стал только с 20 сентября.

После чего он вернулся-таки в действующую армию, находясь при Главной Квартире, в свите Александра I, двигавшегося с войсками.

Во время «битвы народов» под Лейпцигом 4—7 октября Коновницын был при императоре и несколько раз выполнял его поручения, но участвовать в боях лично, как это было прежде, он, по причине плохо зажившей раны, уже не мог. За Лейпцигское сражении он получил ор. Св. Владимира 1-й ст.

…Между прочим, в 1814—1815 гг. Коновницыну пришлось выполнять сколь хлопотное, столь и почетное задание императора – быть военным наставником, «ментором», великих князей Михаила и Николая (будущего царя) Павловичей и сопровождал их за границей, триумфально войдя с ними в покоренный Париж. Расставаясь с сыновьями, в письме императрица-мать Мария Фёдоровна отметила: «Генерал Коновницын, который будет при Вас, уважаем во всех отношениях и особенно пользуется репутацией изысканной храбрости: следуйте же в момент опасности без страха и сомнения его советам, которые всегда будут соответствовать чести и уважайте их как приказы, исходящие от самого императора или меня»…

По окончании наполеоновских войн остаток жизни многоопытный и кристально честный Петр Петрович Коновницын проводит, как бы сейчас сказали на административно-хозяйственных должностях.

12 декабря 1815 г. П. П. Коновницын назначается на должность военного министра. Его вводят в Государственный совет, Комитет министров и Сенат. После многолетних войн страна оказалась на грани истощения и срочно требовалось привести в порядок армейские финансы.

…Между прочим, скажем сразу, что выбор Петра Петровича Коновницына на пост военного министра был не случаен. Все знали его исключительную честность и порядочность…

Денежная система оказалась подвержена инфляции. Армия в связи с войной значительно увеличилась в количестве. Каждый день стоил казне на провиант и фураж почти 352,5 тыс. рублей. Расходы на жалованье, обмундирование, госпитали, аптеки, транспорт, перевозки, артиллерию, инженерное обеспечение составили в этом году без малого 81 млн. 750 тыс. рублей.

Обязанности П. П. Коновницына как министра были многообразны и ответственны. Действуя очень осторожно и осмотрительно в финансовых делах, Коновницын навел-таки порядок в расходовании финансов на армию, причем уже в первый год работы. За что был пожалован орденом Св. Александра Невского с алмазами, ставшим его последней наградой.

12.12. 1817 г. Петра Петровича произвели в полные генералы – генерала от инфантерии (а могли бы и раньше!), а спустя пару лет его возвели в графское достоинство Российской империи.

…Кстати, по некоторым – в первую очередь, финансовым – проблемам, царь иногда сам непосредственно обращался к Коновницыну. Так, при определении, например сметы по Военному министерству на 1817 год он распорядился «все долги на военном Министерстве оставшиеся, внести в смету на 1817 год особую статьей»…

Сколь высокая, столь и хлопотливая должность военного министра тяжело далась 50-летнему Петру Петровичу Коновницыну, чье здоровье и так уже было подорвано многими годами изнурительных военных походов, сражений и ранений, особенно донимали последствия раны, полученной при Лютцене. Тем более, что над ним был еще и начальник Главного штаба П. М. Волконский без визы которого ничто не продвигалось. Проблемы со здоровьем оказались настолько серьёзными, что он был вынужден просить Александра I об отпуске на лечение. 11 мая 1819 года император сообщил в личном письме, что удовлетворяет прошение: «Я увольняю вас в отпуск к минеральным водам. Мне весьма приятно будет видеть желаемое действие оных в скорейшем восстановлении вашего здоровья». Пётр Петрович получил от государя на дорогу 10.000 руб. столовых и квартирных – 30.277 руб.

Здоровье П. П. Коновницын поправил, однако служить ему пришлось уже в другой должности. Возведённый в графское достоинство, Пётр Петрович Коновницын был определен, благоволившим к нему императором, начальником военно-учебных заведений, главным директором Пажеского, всех кадетских корпусов, Императорского военно-сиротского дома, Дворянского полка, Дворянского кавалерийского эскадрона, Царскосельского лицея и пансиона готовить офицерские кадры для армии, чему он и посвятил последние три года жизни. Требовательный, но заботливый к своим воспитанниками Петр Петрович Коновницын пользовался их уважением и любовью.

…Между прочим, должность Главного директора военно-учебных заведений и пажеско-кадетских корпусов возникла вместе с назначением на нее Коновницына. Руководителем подготовки офицеров до этого был Великий князь Константин Павлович. Он и остался таковым, но отсутствие его в Петербурге из-за постоянного пребывания в Варшаве, как главнокомандующего войсками отдельного Литовского корпуса, не давало ему возможности непосредственно руководить военными учебными заведениями. Теперь эта задача была возложена на Коновницына как Главного директора с дежурством при Великом князе. Петр Петрович, подчиняясь Константину Павловичу по своей работе, посылал ему отчеты, согласовывал сметы, программы и учебники и т. п. Однако вся непосредственная работа, ее стиль, отношение к воспитанникам, кадровая политика и многое другое определялось, конечно, Коновницыным и всецело зависело от него. П. П. Коновницын до мелочей вникал в жизнь подчиненных ему учебных заведений. Он постоянно требовал от директоров корпуса самых разнообразных и подробных сведений об обучении, воспитании и содержании кадетов и всегда принимал соответствующие меры для улучшения положения в учебных заведениях…

Хотя годы работы в должности Главного директора были интересными, плодотворными и благодарными, однако здоровье у П. П. Коновницына к этому времени уже серьезно сдало. Мысли о будущем семьи и детей тяготили его в предчувствии скорого конца.

В начале 1822 года, уже будучи больным, он через П. М. Волконского обратился к царю с просьбой о материальной поддержке, чтобы как-то обеспечить семью в будущем. Ему было выдано из казны 100 тыс. рублей.

Пётр Петрович Коновницын скончался после продолжительной болезни 14 (28) августа 1822 г. в своей последней квартире в Петербурге.

На отпевании присутствовали первые государственные лица. Император тогда не смог приехать, так как был за границей. Великий князь Николай Павлович, бывший его воспитанник, участвовал в выносе гроба своего «дядьки» -наставника, который затем отправили в Кярово. Там по завещанию и был похоронен один из славных сынов России – 58-летний генерал от инфантерии Петр Петрович Коновницын.