Текст книги "Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948"

В 1901 году я перенес свою деятельность из центра во вновь учрежденную более крупную Ассоциацию торговых договоров (Handelsvertragsverein). В ее административное правление входили директора большинства основных банков. Они представляли в основном экспортные торговые и судоходные компании, с которыми я поддерживал личные контакты. Это были торговые магнаты из ганзейских городов, такие как Айхелис из Бремена, председатель компании Norddeutscher Lloyd, и Адольф Верман из Гамбурга, один из пионеров освоения германских колоний. Я контактировал практически со всеми торговыми палатами и экономическими ассоциациями и еще ближе с экономическими печатными органами. Так как я сам нес ответственность за выпуск «Бюллетеня» ассоциации, то вступил в Союз берлинской прессы и оставался его членом до его роспуска при Гитлере.

Ассоциацию возглавлял Георг фон Сименс, основатель и первый директор Немецкого банка, с которым мы вместе работали по нескольку часов в день до его смерти в 1901 году.

Разъяснение и представление в прессе своих идей доставляло мне большое удовольствие. Менее приятным был, однако, тот факт, что пропагандистская работа ассоциации осуществлялась на менее рациональных основаниях и что борьба за торговые договоры велась, по необходимости, на массовых митингах при помощи политических лозунгов.

В течение этих двух лет мне пришлось выступать на многочисленных собраниях экономических группировок и профсоюзных ассамблеях. Поэтому я приобрел опыт не только в публичных выступлениях, но и в дискуссии. Однако я находил эксплуатацию такой деятельности в политических партийных целях нежелательной.

Когда в 1901 году меня попросили баллотироваться в рейхстаг на всеобщих выборах, я отказался в пользу своего коллеги, который в конце концов был успешно избран. Я стал интересоваться чисто экономическими вопросами все более и более глубоко. Сохранял этот интерес всю свою жизнь и постоянно избегал заниматься односторонней партийной политикой. Это не значит, однако, что я уклонялся от участия в общественной жизни. В течение многих лет я входил в комитет Ассоциации молодых либералов, где имели обыкновение собираться молодые последователи Национально-либеральной партии. Эта организация представляла в рамках Национально-либеральной партии отчетливо прогрессивное течение, что нередко раздражало старых партийных боссов.

Глава 11
Встречи с крупными банкирами

Ассоциация торговых договоров стала весьма важным фактором в моей карьере. Я не только познакомился с выдающимися экономистами того времени, но они, со своей стороны, смогли увидеть меня за работой, а мой метод уже в то время, должно быть, приобрел весьма определенный характер.

Помню разговор с Георгом фон Сименсом по поводу коллеги, чья беспорядочная манера работы, очевидно, действовала ему на нервы.

– Посмотрите, герр Шахт, как работает ваш коллега, – сказал он, и его указательный палец стал барабанить по столу в разных направлениях. Затем он резко отдернул руку и взглянул на меня. – А вот как работаете вы. – На этот раз его палец прочертил на поверхности прямую энергичную линию.

Поскольку я явно не производил плохого впечатления, то заранее предполагал, что в свое время разные члены совета управляющих сделают мне предложения о трудоустройстве, не все из которых будут привлекательными, но некоторые из этих предложений, во всяком случае, меня очень заинтересуют.

Случилось так, что принц Эрнст Гюнтер из Шлезвиг-Гольштейна, шурин императора Вильгельма II, поручил своему адъютанту повидаться со мной и пригласить на собеседование.

Принц принял меня в своей берлинской резиденции и полчаса стоя разговаривал со мной с сигарой во рту, произведя на меня впечатление спокойного, почти застенчивого человека. Его замысел состоял в том, чтобы назначить меня управляющим его имуществом и финансами, – несомненно, должность почетная, но не вполне меня удовлетворившая.

В начале 1903 года появилась возможность моего устройства в Южногерманской торговой палате в качестве уполномоченного палаты. Вскоре после этого старый Эмиль Ратенау пригласил меня поступить вместе с ним на работу в компанию Allgemeine Ellektrizitatsgesellschaft. Я собрался было согласиться. Но третье предложение привлекло меня еще больше. Вальдемар Мюллер, тайный советник и член правления Дрезднер-банка, предложил мне должность в этом учреждении.

Мне казалось, что работа в одном из крупных немецких банков откроет для меня широчайшие возможности для глубокого постижения экономики. Главные немецкие банки занимались не только депозитными и текущими счетами, как в случае с банками Англии. Их деятельность охватывала огромный ряд операций, включая финансирование промышленных предприятий, учет и распределение акций и бонов заводов, транспортных фирм, приходов и общин, провинций и целых земель.

Мое фактическое назначение не обошлось без забавной сцены. Я сидел напротив Мюллера, который задал мне роковой вопрос:

– Сколько вы зарабатывали до сих пор, доктор Шахт?

– Восемь тысяч восемьсот марок в год, – ответил я не без некоторой гордости. Тремя годами раньше я начал с месячной зарплаты в сто марок.

– Сколько? – недоверчиво переспросил Мюллер.

Я пояснил:

– Шесть тысяч марок как уполномоченный ассоциации, две тысячи восемьсот от журналистской деятельности.

Мюллер покачал головой.

– Даже наши старшие служащие не зарабатывают столько, – сказал он. – Я не могу платить вам больше, чем руководящему работнику банка!

– Платите мне столько, сколько считаете справедливым, герр, и не волнуйтесь. Уверен, что через год вы будете платить мне столько же, сколько я зарабатывал до работы в банке.

Он согласился. Мое пророчество также осуществилось.

Работа в Дрезднер-банке обеспечила, более чем когда-либо, мое личное знакомство с порядочным числом влиятельных банкиров того времени. Первые такие знакомства начались благодаря моему сотрудничеству с Георгом фон Сименсом. Он был одним из крупных зачинателей взаимодействия между банками и промышленностью. В 1868 году, еще молодым человеком, он отправился в Тегеран по просьбе своего знаменитого кузена Вернера фон Сименса участвовать в сооружении большой сухопутной телеграфной системы Индоевропейской телеграфной компании. Несомненно, именно благодаря этому первому опыту строительства на Востоке Георг фон Сименс обратил внимание на турецко-арабские дела, добившись здесь большого успеха. Всякий, кто хоть однажды попадал под обаяние Востока, никогда не мог от него оторваться.

По возвращении Сименс вместе с Бамбергером и Штайнталем основал Немецкий банк. Однажды при случае он заметил с юмором, что, когда был основан банк, его первым желанием было найти в словаре разницу между «бумагой» (то есть дисконтными счетами) и «деньгами». Эти два понятия известны теперь каждому банковскому служащему. Однако его невежество не нанесло банку вреда, ибо в течение следующих тридцати лет он стал крупнейшим предприятием подобного рода в Германии.

Банк стал главным соперником фирмы Diskontegesellschaft, которая в силу своей приверженности историческим традициям, вероятно, была несколько менее поворотлива. В то время, когда я уже стал председателем Имперского банка, Немецкий банк ее поглотил. Кроме них имелся Дрезднер-банк под импульсивным руководством Евгения Гутмана, которому при всей его дерзновенности всегда удавалась безопасная проводка своего корабля сквозь бури деловой жизни, так что сегодня банк держится, как всегда, устойчиво. Между тем банк «Дармштадт» объединился с Национальным банком под названием Данат-банк, который испустил дух во время кризиса 1931 года, поглощенный Дрезднер-банком.

Многие меткие замечания ведущих берлинских банкиров, вошедшие в экономическую историю, следует считать не только остроумными выражениями, но и наблюдениями, которые часто содержали долю правды. Один из хорошо известных метких ответов принадлежит Георгу фон Сименсу. Некто однажды спросил его, что он будет делать, если все клиенты банка разом снимут свои вклады с его счетов. Сименс со своей неизменной сигарой во рту холодно ответил:

– Я выйду на балкон, повернусь и покажу людям спину. Язвительный ответ на нелепый вопрос. Весьма маловероятно, чтобы кто-нибудь пожелал забрать все свои деньги из совершенно здорового банка. Что он будет делать со своими деньгами? В лучшем случае положит их в другой банк, и оттуда они снова будут перераспределены. Накопленные деньги не приносят пользы кому-либо, если не участвуют в деловом обороте. Именно для него в конечном счете и существуют деньги.

Мой шеф Евгений Гутман был не просто очень умным и находчивым банкиром, он был человеком, чье великодушие дарило блага не только клиентам банка, но и его сотрудникам. После того как я успешно завершил свою первую трудную деловую операцию – переговоры о предоставлении крупного иностранного кредита Берлинской фондовой бирже, – он вручил мне в качестве премии банкноту в тысячу марок. Это была моя первая тысяча одной банкнотой.

Одним из ведущих банкиров, оказавших неоценимую услугу немецкой промышленности, был Карл Фюрстенберг, владелец компании Berliner Handelsgesellschaft Эта компания никогда не заводила филиалов: ее раз и навсегда учрежденный офис в Берлине осуществлял контакты с большим числом немецких промышленных предприятий и участвовал в финансовых операциях с несколькими зарубежными странами. Например, привлечение сербских кредитов на Берлинскую фондовую биржу является заслугой Фюрстенберга. Его компания была связана со всеми крупными сделками с иностранцами, среди которых, между прочим, было предоставление кредитов России берлинским банкирским домом «Мендельсон и К°». Фюрстенберг владел компанией с ограниченной ответственностью, в которой партнеры несли ответственность в той мере, в какой им позволяли это собственные средства. Вот почему Фюрстенберг ответил человеку, который обратился нему как «герр директор»:

– Я не директор. Я лишь несу ответственность за управление.

Фюрстенберг не любил титулы и внешний блеск. Вероятно, самую лучшую свою остроту он произнес в связи с делом Hibernia, о котором еще пойдет речь. Эмиссар Имперского суда пришел к нему справиться, учредил ли Карл Фюрстенберг более крупный магазин по предписанию или праву собственности.

– По праву собственности, – сказал банкир.

– Какое право вы имеете в виду?

– Существует только одно право, которое вы можете и не можете мне дать.

– Что же это? – допытывался эмиссар.

– Советник консистории! – ответил Карл Фюрстенберг. Он был евреем и никогда не скрывал этого.

Другим весьма уважаемым банкиром того времени был Франц Урбиг из Diskontegesellschaft. Он начинал карьеру судебным исполнителем и благодаря своим исключительным способностям пробился в управляющие. Продолжительное время работал в Германо-Азиатском банке в Китае. Финансирование китайской Шанхайской железной дороги, главным образом, дело его рук.

В моем собственном Дрезднер-банке отличался эффективностью работы Генри Натан. Он принадлежал к категории банкиров, которые выдвинулись в своей профессии без посторонней поддержки. Никогда не встречал другого управляющего банка, который был бы так хорошо осведомлен по множеству разных вопросов, как Генри Натан. В то время как большинство управляющих имели обыкновение специализироваться в той или иной области, не было ни одной банковской операции, которой Генри Натан не владел бы практически во всех деталях.

Вышеупомянутые деятели представляют существенный сегмент старого поколения ведущих банкиров, работавших в годы моей молодости. Именно им принадлежит заслуга того, что Берлин занял такую же позицию в мире финансов и банков, как Лондон, Нью-Йорк и Париж. Именно их заслугой является то, что Берлинская фондовая биржа приобрела международную известность, а ее котировки и оборот воспринимаются так же, как и на других ведущих биржах.

Сегодня люди склонны преуменьшать значение биржи в экономических делах. Конечно, на бирже неизбежно широко ведется спекулятивная игра. Но это не должно побуждать к недооценке значения фондового рынка, организованного по правилам фондовой биржи, для финансирования всей экономической системы страны.

Глава 12
Дрезднер-банк

Мое назначение в Дрезднер-банк пришлось на период испытаний этого финансового института во время кризиса 1901 года. В тот период рухнул из-за выдачи чрезмерных кредитов авантюрным промышленным предприятиям Лейпцигер-банк, старое, высокоуважаемое учреждение Саксонии.

Это был типичный банковский крах, вызванный неосмотрительным расширением кредитных операций. Предприятием, которому удалось фактически разрушить такое финансовое учреждение, как Лейпцигер-банк, явился винокуренный завод в Касселе, а ответственность за это несут, конечно, безрассудные спекулянты, а не инженеры. Замысел состоял в том, чтобы использовать установки для производства вина и бренди. С этой целью руководство завода заняло в банке значительные суммы денег. Когда позднее выяснилось, что этого недостаточно, директора банка выдали дополнительные кредиты, чтобы наладить производство. В результате произошел полный коллапс, наплыв требований клиентов банка на депозитные счета и в конечном счете объявление банком своей несостоятельности.

Как раз в это время на арену вышел предприимчивый Георг фон Сименс. Вместе с Немецким банком он выкупил Лейпцигер-банк на льготных условиях и в течение суток открыл новое отделение своего банка в офисах обанкротившегося учреждения. Клиенты, получившие свои деньги, успокоились, наплыв на счета прекратился. Таков был конец Лейпцигер-банка.

Дрезднер-банк, официально утвердившийся в Саксонии, сильно пострадал из-за этого краха. Доверие саксонских предприятий внезапно улетучилось. Газеты сосредоточили свое внимание на третьем из крупнейших банков Германии и подвергали его жесточайшей критике. Но управляющему банком Евгению Гутману удалось благополучно провести свой корабль сквозь бурю. В итоге возникла потребность укрепить контакты с обществом.

В наше время важность таких контактов признается и положение о связях с общественностью предусматривается во всех крупных предприятиях. Однако в тот период это легло в Дрезднер-банке на мои плечи, и я охотно этим занялся.

Среди газет, особенно критиковавших Дрезднер-банк, и не всегда объективно, была Berliner Morgenpost. Стоило Дрезднер-банку предложить какие-нибудь акции или облигации, как можно было быть уверенным, что в Morgenpost появился какой-нибудь уничижительный комментарий. Впрочем, издатели охотно принимали заказы на размещение рекламы таких акций и облигаций от разных банков на страницах газеты. Критическое отношение Morgenpost к Дрезднер-банку, следовательно, не мешало газете постоянно помещать его рекламу. Поняв это, я решил взять быка за рога и полностью прекратил размещение рекламы банковских операций в Morgenpost. Поскольку мое положение в учреждении представлялось мне довольно независимым, я пошел на этот шаг без уведомления начальства. Результатов не пришлось долго ждать. Правление банка получило письмо с жалобой от главы издательской фирмы Луиса Улыытайна. Меня вызвали для дачи объяснений к Евгению Гутману. Я попросил его оставить ведение дела на мою ответственность, и он согласился. После этого я немедленно сообщил о своем намерении посетить герра Ульштайна.

В то время издательство Ульштайна представляло собой влиятельную силу, а имя его главы имело значительный вес. Но я все равно не собирался уступать шантажу.

Сначала пришлось выслушать назидательную речь герра Ульштайна, который разъяснял, что нельзя отказываться от помещения рекламы в такой солидной газете, как Morgenpost, и продолжать делать это в других газетах. Я прервал эту проповедь замечанием, что другие газеты гораздо менее предубеждены против Дрезднер-банка.

– Свобода прессы включает право критики по усмотрению редакторов, – веско ответил Ульштайн. – Кроме того, доктор Шахт, вам следует знать, что реклама и редакционные полосы газеты готовятся в совершенно разных отделах газеты и не имеют ничего общего друг с другом.

Если он полагал, что загнал таким образом меня в угол, то ошибался. Я привел в ответ аргумент, в обоснованности которого убежден по сей день.

– Что бы вы сказали, герр Ульштайн, если бы вы размещали в Берлине рекламу «Покупайте Morgenpost!», а чуть ниже кто-нибудь постоянно приписывал бы: «Худшая газета в Берлине!»? Стали бы вы продолжать тратить немалые деньги на такую рекламу?

– Это не одно и то же, – возразил он, несколько пораженный.

– Как же вы можете ожидать, герр Ульштайн, моего согласия на то, чтобы на третьей странице Morgenpost рекламировался выпуск акций и облигаций, когда на четвертой странице ваш финансовый редактор ссылается на эти же акции и облигации как на малоценные бумаги?

Моя позиция была сильнее, и он признал это. Конечно, я понимал не хуже его, что реклама и редакционные материалы газеты – вещи разные, как различные пары туфель. Многие годы я напряженно изучал журналистику и знал, что зависимость от рекламы – источник разложения свободной прессы. Но входить во все детали проблемы было бы очень сложно. Я предпочел держаться более простых и эффективных методов.

И я достиг цели. Мир между издателями Morgenpost и Дрезднер-банком был восстановлен и упрочен. Позднее у нас с Ульштайном сложились прекрасные отношения. Помимо прочего, Франц Ульштайн, брат Луиса, был членом моего клуба в студенческие годы. Неоспоримо то, что Ульштайны проделали огромную работу для повышения репутации и значения немецкой прессы. Я искренне обрадовался, когда пришли вести о том, что они возобновили свою работу в 1951 году.

Второй круг обязанностей, которые выпали на мою долю в Дрезднер-банке, заключался в подготовке проспектов по выпуску ценных бумаг, предлагавшихся фондовой бирже. Все, желавшие того, чтобы их акции и боны котировались на Берлинской фондовой бирже, то есть находились под государственным наблюдением присяжного маклера, были обязаны зарегистрировать свои ценные бумаги в управлении сдачи-приемки Берлинской фондовой биржи. С этой целью представители банка выпускали проспект, который должен был содержать точное описание вида и характера ценных бумаг, так же как и эмитентов, то есть промышленных, транспортных или коммерческих предприятий, провинциальных и иных государственных корпораций, ипотечных банков.

Эти проспекты часто содержали полдюжины страниц, и особое внимание уделялось тому, чтобы в них были включены все детали, необходимые для определения стоимости ценных бумаг. Они составлялись, следовательно, в тесном контакте с эмитентами или перспективными корпорациями.

Из-за этого мне приходилось связываться с большим числом подобных учреждений. Я научился читать и оценивать балансовые счета и устранять двусмысленности. Узнавал, как различные предприятия вели свои дела. Погружался в муниципальный и государственный бюджет, приобретал способность проникать в суть управления государственными финансами. За тринадцать лет работы в Дрезднер-банке не было издано ни одного проспекта без моего участия.

Вскоре я настолько поднаторел в своей сфере, что представители малых банков временами приходили в мой отдел и просили подготовить проспекты для них. В результате этой деятельности меня избрали через несколько лет в управление сдачи-приемки биржи.

В дополнение к своим функциям в области общественных связей и подготовки проспектов я выбрал третью сферу деятельности, в которой мог найти практическое применение своим прежним знаниям. Каждый большой банк в то время располагал так называемым «архивом», где хранились деловые отчеты большинства акционерных обществ с ограниченной ответственностью, информация о бюджетах государственных корпораций и тому подобный материал.

Со времени жизни в Париже я знал, что некоторые из главных французских банков в дополнение к такому специальному материалу собирали и использовали общие экономические данные. В определенной степени к этому стали прибегать и архивисты немецких банков. Я стремился обеспечить Дрезднер-банк собранием литературы по политической экономии и использовать ее в интересах нашей клиентуры. Начал с публикации ежемесячных обзоров развития немецкой и ряда зарубежных экономик, которые объединял в виде кратких статистических подборок. Эти обзоры регулярно прилагались к письмам для наших клиентов и вскоре стали объектами оживленной дискуссии. В наше время такого рода экономическая информация публикуется всеми крупными банками в обязательном порядке. Кроме статистических обзоров выпускались бюллетени о состоянии рынков, информация о других странах, касающаяся экономических условий, рекомендации по экспорту и другие данные подобного характера.

Но, как бы ни было это все интересно, всепоглощающей страстью для меня стала текущая практическая сторона банковского дела, и через несколько лет после моего поступления на работу в банк правление удовлетворило мое стремление. В течение целого года мне позволили работать поочередно в каждом отделе банка, чтобы освоиться в текущей банковской деятельности. Не бросал я и свою обычную работу. Просто пришлось удвоить свое рабочее время, приходя в банк в ранние утренние часы перед его открытием, исключив полуденный перерыв и оставаясь вечером, чтобы заняться вопросами, которые решались обычно в течение рабочего дня. Я почти не виделся с семьей и мало спал в этот год, но к концу его я освоил работу всех отделов банка. В тот период я не только работал с корреспонденцией и бухгалтерским учетом и учился, как защищать облигации и акции, а также управлять ими, но и выполнял, кроме этого, функции кассира и обслуживал клиентуру за стойкой, учитывал векселя и подсчитывал зарубежную наличность. Короче говоря, в банке не осталось ни одного сектора, с работой которого я не был бы знаком.

Гвоздем программы этого учебного года было посещение фондовой биржи. Мне пришлось учиться пробивать себе путь в этом дьявольском котле! Конечно, биржевые залы и процедуры не были для меня тайной за семью печатями: работа над проспектами уже приводила меня на фондовую биржу. Теперь же я учился покупке и продаже ценных бумаг, общению с брокерами и клиентами.

Берлинская биржа располагалась в прекрасном здании. В полдень сотни дилеров, занимавшихся ценными бумагами и товарами, собирались в трех огромных залах. В центре были установлены ограждения, за которыми присяжные брокеры определяли цены в соответствии со спросом и предложением покупателей. Вдоль стен стояли столы банкирских домов и покупателей товаров. В горячие дни здесь царило столпотворение. В период безделья мы коротали время в разговорах и шутках.

Я всегда подчеркивал безусловную необходимость существования фондовой биржи. Это организованный рынок, который обеспечивает циркуляцию денег и дает возможность финансирования национальных предприятий путем продажи ценных бумаг. Там, где отсутствует эффективная фондовая биржа, экономика в целом страдает от нехватки финансовых возможностей. А это влияет не только на торговлю и промышленность, но также на государственные предприятия, которые зависят от договорных кредитов. Я не видел пользы от спекулятивных сделок тех людей, единственным стремлением которых было дешево купить ценные бумаги и затем побыстрее продать их как можно дороже. Всю свою жизнь я избегал любого рода биржевых спекуляций.

Наиболее популярными средствами спекуляции были временные сделки, которые не должны были заключаться до конца месяца и, соответственно, давали возможность получать прибыль от сделки – по купле или продаже – посредством второй покупки или продажи. Оглядываясь сегодня на свою пятидесятилетнюю банковскую деятельность, могу с удовлетворением утверждать, что я никогда не заключал таких сделок от своего имени.

К огромным потерям, которые мы понесли в результате коллапса 1945 года, следует отнести уничтожение германской – в частности, Берлинской – фондовой биржи. От потери этого организованного рынка капиталов пострадала не только вся германская экономика, но и общины Федеративной Республики, а также немецкие государственные корпорации. На каждом шагу мы ощущаем недостаток денег для большинства крайне необходимых инвестиций, а любые наличные фонды или те, которые могли быть собраны, рассеиваются и дробятся из-за отсутствия централизованной рыночной организации. Возможно, даже большей потерей является утрата международного влияния и престижа, которыми германские биржи пользовались до катастрофы во Второй мировой войне.

Именно году ученичества банковскому делу я обязан тем, что в тридцать два года стал уже номинальным управляющим Дрезднер-банка и был повышен в должности до директора филиала.

Особенным успехом для меня было заключение в 1905 году сделки между Дрезднер-банком и нью-йоркской банковской фирмой «Морган и К°». С немецкой стороны переговоры вел племянник Евгения Гутмана, член нашего правления. Его звали Ганс Шустер, он был швейцарцем по национальности. Его отец – знаменитый строитель железной дороги через Сен-Готард. Вероятно, он занял свою должность в Дрезднер-банке благодаря женитьбе на дочери Гутмана, которая отличалась не только красотой, но и чрезвычайной одаренностью.

Однажды Шустер позвал меня.

– Доктор Шахт, – бросил он отрывисто, – я намерен ехать в Нью-Йорк по делам банка и нуждаюсь в секретаре. Не хотите ли поехать со мной?

Трудно выразить, как обрадовало меня это предложение. Я даже не смутился, когда Шустер поинтересовался уровнем моего знания английского языка. Ответил скорее самоуверенно, чем точно. Желание ознакомиться с еще одним сектором политэкономии мира смешалось с интересом к стране, которой я обязан своими христианскими именами Горас Грили.

Среди пассажиров трансатлантической поездки были известные артисты, из которых достаточно упомянуть, наверное, одного Карузо.

Я, должно быть, один из немногих сохранившихся немцев, которые могут похвастаться, что играли с Карузо в шаффл-борд. Я проиграл человеку с феноменальным голосом.

Шустер был в Соединенных Штатах далеко не в первый раз и поэтому не имел желания продлевать свое пребывание в Нью-Йорке. Однако он был достаточно любезным, чтобы освободить меня от дел в воскресенье, дабы я мог посмотреть Ниагарский водопад, который в то время составлял одну из немногих достопримечательностей Америки, действительно заслуживавших внимания. С тех пор к ним прибавилось много других. Однажды Шустер собрался ехать в Вашингтон засвидетельствовать уважение президенту Теодору Рузвельту. Я был приглашен сопровождать его. Потом, во время своей поездки в Вашингтон в 1933 году, я мог сообщить президенту Франклину Рузвельту, что видел его дядю в этих самых комнатах двадцать восемь лет назад.

Но еще большее впечатление, чем индейские «громовые воды» и «громовержец» в Белом доме, произвело на меня семидневное пребывание в офисах «Морган и К°». В то время фирма размещалась еще в старом угловом здании на Уоллстрит. Весь офис помещался в единственной комнате на первом этаже. Там за дюжиной столов работали сотрудники фирмы. Стеклянные перегородки отгораживали часть пространства комнаты для заведующих отделами. Вопрос о предварительном уведомлении о приходе посетителей не стоял, в ожидании необходимости не было, отсутствовали приемные. Увидев, что заведующий свободен, можно было подойти прямо к его столу. Отношения между начальниками и сотрудниками были неформальные и непринужденные, не теряя при этом уважительности.

Заведующие вместе обедали в маленькой комнате, когда мы с Шустером пришли и присоединились к ним. В ходе близкого общения я мог познакомиться сразу со всеми. Насколько мне известно, сейчас все они уже умерли. В последний раз я видел сына Моргана, Джека, в 1930 году в Гааге, а его замечательного коллегу Томаса Лэмонта – в Гейдельберге в 1934 году. Четыре месяца мы поработали вместе с Джеком весной 1929 года на парижской конференции, обсуждавшей план Янга. Несмотря на его доброту и обаяние, он не мог сравниться со своим великим отцом.

В 1905 году, когда мы с Шустером были в Нью-Йорке, старый Джон Пирпонт Морган находился в зените своей славы. Благодаря своей беспрецедентной дальновидности он вывел свою фирму на уровень колоссального богатства и влияния. Однажды я спросил его, чем он объясняет поразительный взлет своей фирмы. Ответ был характерным для этого человека, и в последующие годы работы я неизменно руководствовался им.

– Я всегда, – сказал Морган, – верил в экономическое будущее своей страны.

По внешнему виду это был широкоплечий великан геркулесовского сложения. Сын Джек унаследовал его фигуру. На его грубоватом лице особенно выделялся крупный, мясистый нос. Я видел другой такой нос лишь однажды. Им обладал Август Тиссен перед тем, как сделал пластическую операцию. Контраст между этим носом Джека, как у Сирано, и добрыми, умными глазами поражал тем более. Все, кто общался с Морганом, попадали под его обаяние.

Одним из самых любопытных примеров делового предприятия, осуществлявшегося в то время в Германии, была попытка властей Пруссии приобрести контрольный пакет акций в компании Hibernia Coal Mines. Причиной этого было, видимо, желание обеспечить железные дороги углем на условиях, исключающих колебания цен. Мюллер-Бракведе, тогдашний министр торговли Пруссии, доверительно поручил Дрезднер-банку скупить для прусской казны на фондовой бирже акции Hibernia.

Хотя поручение выполнялось в величайшем секрете и по возможности ненавязчиво, невозможно было скрыть тот факт, что имелся постоянный покупатель акций Hibernia. Цены акций постепенно росли, но без скачков. Фирма Berliner Напdelsgesellschaft, которая вела все финансовые дела Hibernia, почуяла что-то неладное. Карл Фюрстенберг был не настолько предан властям и инертен, чтобы стоять пассивно в сторонке, позволив коллеге увести компанию Hibernia. Дело было слишком важным, чтобы потворствовать в этом Евгению Гутману с его Дрезднер-банком. Поэтому Фюрстенберг вместе с другими заинтересованными банками начал скупать акции компании. Вскоре началось состязание, и нельзя было сказать, который из двух банков приобретет со временем контрольный пакет. Финансирование закупок породило затруднения, но не для Дрезднер-банка, который пользовался государственными фондами, а для Handelsgesellschaft и ассоциированных с ней банков.

Тогда Карл Фюрстенберг прибегнул к спасительной идее, которую можно счесть гениальной. Акции холдинга Hibernia его группы были обращены в ценные бумаги компании с ограниченной ответственностью Herne G.m.b.H. С помощью этих акций выпускаются облигации 4-процентного государственного займа под обеспечение Herne G.m.b.H. На выручку от займа банки Фюрстенберга смогли возобновить свои закупки.