Электронная библиотека » Ян Мортимер » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Заложники времени"


  • Текст добавлен: 23 марта 2018, 10:20


Автор книги: Ян Мортимер


Жанр: Зарубежная фантастика, Фантастика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Ян Мортимер
Заложники времени

© Жирнов А., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Эта книга посвящается моему сыну, Александру Мортимеру



Дом – это не место, но время



Благодарность

То, как этот роман был написан и опубликован, само по себе могло бы стать романом. Неоценимую помощь мне оказали мои редакторы: Клер Хэй, Джо Дикинсон и Карла Джозефсон, а также мой агент, Джорджина Кэпел. Я бесконечно благодарен всем им за терпение, советы и уверенность в успехе. Мне очень помогли мои братья, Роберт и Дэвид Мортимер; преподобный Саймон Франклин (который героически сражался с рукописью, где все средневековые диалоги были приведены на девонском диалекте); Джон Аллан; Энди Гарднер; Поппи Берджесс; Майк Грейди; Ян и Пэм Мерсер; Никки Ходжес; Джеймс Киднер и Стюарт Уильямс – а также множество тех, с кем я обсуждал эту идею в течение десяти, а то и двенадцати лет. Прошу прощения, если я забыл, что именно сказали вы, что сказал я, как вас звали и что вы заказывали в баре. Извините, если я испортил вам все впечатление, рассказав, чем все закончится. Были моменты, когда мой энтузиазм возрастал настолько, что я уже не мог удержаться. Работа над этой книгой стала моей страстью. И я бесконечно благодарен тем, кто был рядом со мной в это время. Спасибо вам за вашу поддержку.

Особо мне хотелось бы поблагодарить мою жену, Софию. Без нее эта книга так и осталась бы простой болтовней в пабе. Она всегда была рядом, она стала моим верным спутником, когда я отправился прочь из своего времени и оказался в самом негостеприимном месте – в далеком прошлом.

Ян Мортимер
Мортонхэмпстед, 25 ноября 2016 года

I

Вторник, 16 декабря 1348

Главное, что вам нужно понять: что такое – продать свою душу. Для этого вовсе не обязательно пожимать руку некоей туманной фигуре или обмениваться обещаниями с пылающим кустом. Что вы продаете? Вы этого не знаете. Кому вы собираетесь это продать? Опять же неизвестно. Вы знаете только одно: ваше желание предложить на продажу эту непонятную сущность продиктовано непреодолимейшим желанием вопить. Вам хочется завопить так громко, чтобы разрушить оковы времени.

Именно это я и чувствую – и чувствовал каждый день с того момента, когда впервые увидел смертельную работу чумы. Когда я оглядываюсь на пройденный путь и не вижу там ни единой души, во мне возникает желание кричать. Глядя на далекие холмы, где некогда царили мир и благоволение, я вспоминаю жуткую тишину: заброшенные фермы и дома, скелеты животных, мертвые тела детей и их родителей… Нет благодати. Нет жизни в глазах. И когда мы приближаемся к облетевшему дубу на окраине Хонитона и к постоялому двору под этим могучим деревом, желание кричать и рыдать становится непреодолимым.

Когда я был здесь в последний раз, за три дня до Михайлова дня, в зале звучала веселая музыка. С того дня не прошло и трех месяцев. Я останавливаюсь, бросаю свою суму на землю и закрываю лицо руками. Я шепчу имена моих умерших родителей. Мой брат Уильям поворачивается и поторапливает меня. «Ты медленнее покойников», – шутит он. Я отнимаю руки от лица и гляжу на него, а потом подхватываю суму и снова пускаюсь в путь. Но в душе моей все кричит. Я не могу рассказать миру о своих чувствах, потому что вокруг нас все мертво. И душа наша тоже умирает.

Я оглядываюсь на безжизненный дуб и вспоминаю тот день, ту музыку и веселье. В тот день мы проезжали через этот город и видели, как девушки и женщины пляшут с мужчинами, как развеваются на ветру их распущенные волосы. У каждой был свой избранник. Любовь светилась в их глазах, когда они оказывались рядом. Они и нам улыбались, словно понимали, что мы, чужаки, заметив их улыбки, узнаем тайны их сердец. Я вспоминаю, как распевал веселые песни, опрокидывая одну кружку эля за другой и позабыв, что мы с Уильямом собирались выехать в Солсбери пораньше. Теперь же, глядя на могучее дерево, я думаю, сколько этих женщин умерло. Зима обрушилась на нас дважды. Сначала она заморозила нас декабрьским холодом: голые ветки на фоне пасмурного неба, короткие дни, замерзшие лужи на обочинах дорог. А потом она вернулась вороньим граем ледяного отчаяния и ощущением того, что весна больше никогда не наступит. В прошлом году все было иначе… Теперь же зима пришла навсегда, и время остановилось.

Время шло, когда в рыночном городке Хонитоне царили цвет и движение. В базарные дни здесь собирались люди в охристых, коричневых, серых и красных одеждах, разнообразных капюшонах и шляпах. Если на мгновение прищуриться, то размытая картина напоминала улей – человеческая толпа уподоблялась деловитым пчелам. Среди снующих по своим делам людей всегда кто-то замирал на месте: глашатай сообщал новости, монах в черном капюшоне рассказывал группе юношей о том, как их души могут попасть в царствие небесное. Сегодня не было ни глашатаев, ни монахов, ни заблудших душ. Не было даже торговцев – мясники и пирожники не кивали прохожим, не протягивали рук за серебряными пенни, не поворачивались к следующим покупателям. Гравий и грязные лужи были засыпаны сухими листьями. Под длинным прилавком сломались козлы, и теперь он валялся на боку – последний базарный день был давным-давно. Он походил на старого, сгорбленного могильщика возле могилы давным-давно позабытого человека.

Мы с Уильямом ехали через город. Было еще довольно рано, третий час после рассвета, но после бессонной ночи, проведенной под каплями, падающими с деревьев, у нас не осталось сил. Ставни во всех домах были закрыты, словно горожане еще не проснулись.

– Как думаешь, сколько трупов мы увидим сегодня? – спросил Уильям, поправляя дорожную суму на плече. – Бьюсь об заклад, больше, чем вчера. Что скажешь, Джон? Больше шести? Поцелуй сладких губ Элизабет Таппер и кружка ее лучшего эля тому, кто насчитает больше трупов в этой части Уимпла!

Я посмотрел на брата, но не ответил. Я смотрел на золотое кольцо с гранатом, с которым он не расставался, резонно полагая его самым драгоценным своим имуществом. Похоже, он думает, что для нас жизнь не изменилась – только для несчастных жертв.

– Смелее, братец! – подбодрил меня Уильям. – Отвечай же! Ты же еще не умер! Ты так мрачен, что тебя можно принять за Ноя в ковчеге в тот момент, когда он понял, что забыл взять коров.

– Не шути так, Уильям. Это и правда второй потоп. Господь очищает землю. Не водой, а чумой. Разве ты не видишь?

– Не дури, Джон. Я вижу то же, что и ты, не больше и не меньше. Но ты слишком ограничен. Эта чума – не Божий промысел. Мы с тобой видели маленьких детей, даже младенцев. И все они валялись у дороги, сплошь покрытые черными пятнами. За что Господу наказывать их? Они не успели согрешить. И чума – это не кара Божья за грехи. Это дело рук дьявола, и я не собираюсь замирать в благоговении.

Я тяжело вздохнул.

– Уильям, дьявол – вассал Бога и делает только то, что приказывает ему Господь всемогущий. Если Бог хочет очистить этот край от грешников, дьявол берется за дело. Те, кто не ходит в церковь…

Уильям прервал меня, подняв руку.

Прямо на земле среди камней лежал седобородый мужчина лет пятидесяти. Голова его была повернута набок. У основания шеи мы увидели здоровенную черную опухоль размером с два кулака, сжимавшую его горло. Рот мужчины был полуоткрыт. Белизна зубов привлекала внимание к двум отсутствующим. Уильям наступил на плащ бедняги – ткань задубела на морозе. Колени мужчины были покрыты грязью. Кошель с пояса уже кто-то срезал. Глаза замерзли и стали матово-белыми.

Обычно, находя мертвеца, мы извещали об этом констебля, но сегодня в этом не было смысла.

– Не красавец, – заметил Уильям, отворачиваясь от трупа.

– Ему еще повезло, – ответил я, пускаясь в путь и почесывая подмышку.

– Повезло? Послушай, брат, если такую судьбу считать везением, то мою лошадь можно назвать знатоком латыни. Чем же это ему повезло?

– Он лежит лицом вниз. Он не мучился много дней, обливаясь потом и страдая от боли. Он шел до последней минуты, а потом упал и умер. Он чистил зубы каракатицами, значит, был человеком состоятельным. А его плащ – даже ты гордился бы таким одеянием! И посмотри, где его кошель? Тот, кто срезал кошель с его пояса, нашел там не пару монет, а много – достаточно, чтобы рискнуть жизнью: ведь, срезая кошель, он сам мог заразиться. Так что, брат мой, могу сказать, что этот богатый человек, неожиданно сраженный болезнью, рухнул и умер быстро. Разве он не счастливец?

Уильям покачал головой.

– Тебе не следует так пристально изучать смертные муки чужих людей, Джон. Пусть мертвецы страдают сами по себе.

Что я мог на это ответить? Этот мертвец был одним из немногих, кого мне не было жаль. Я плакал по живым. За живых болело мое сердце. Я думал, что после сражений во Франции мне больше не доведется видеть массовых захоронений. Я думал, что там я в последний раз видел покрытые засохшей кровью тела, сваленные в ямы, над которыми роились мухи. Но смерть настигла нас и здесь. Я видел ее в не закрытых после заката ставнями окнах. Я видел ее за ставнями, которые и после рассвета оставались закрытыми. Я видел ее в лодке, плывшей по реке, стукаясь о берега и мели: хозяин ее неподвижным кулем лежал на дне. Проходя мимо церкви в Сомерсете, где родители хоронили свое дитя, я слышал голос смерти. Этим голосом была тишина: колокола не звонили по мертвому мальчику. Даже звон погребального колокола был голосом жизни. Сегодня же в последний путь мертвых провожают только наши скорбные мысли. А потом мы движемся дальше и забываем их – и даже безмолвные колокола наших мыслей не провожают их.

В шести милях от Хонитона мы остановились, чтобы перекусить черствым хлебом и сыром. Мы ели в молчании. Примерно в пятидесяти ярдах от дороги я заметил еще одного мертвеца. На нем была охристая туника. Он, скорчившись, лежал посреди вспаханного поля, настолько сливаясь с землей, что поначалу мы его даже не заметили. Только когда на него спикировала ворона, я обратил внимание на небольшой холмик и разглядел ногу и плечо мужчины.

Уильям вытер рот и поднял свою суму.

– Пошли?

Я видел, как ворона поднялась и полетела прочь. Я смотрел на замерзшую красную землю, серое небо, труп посреди поля и гадал, не постигнет ли и нас та же судьба. Кто похоронит этого человека, когда чума кончится? Его труп будет лежать здесь, медленно погружаясь в землю, потом пойдут дожди, и дикие кабаны и другие звери найдут тело и растащат кости. Если лиса утащит череп в лес, то крестьянин, который наткнется на эти останки, вспахивая поле, даже не поймет, принадлежали ли они человеку или зверю.

Я подхватил свою суму и пошел вслед за Уильямом.

Кем был тот человек на поле? Простой, безымянной вещью. Мне казалось, что я сжимаю голову руками – только щеки мои сжимали не руки, а две недели постоянного страха. Может быть, я сошел с ума? Но разве можно в эти дни сохранить рассудок? Сдерживаться мне помогало только одно – я понимал, что не могу позволить своей жене, Кэтрин, увидеть меня в таком состоянии. Я твердил себе, что нужно идти быстрее и дышать дарованным мне Богом воздухом, чтобы вернуться к ней.

В Солсбери жил еще один резчик по камню, Джон, Джон Комб. Он подхватил чуму одним из первых в городе. До болезни Джон был человеком разговорчивым и трудолюбивым. Он вечно крутил в руках свой резец, подбрасывал и ловил его. Но за неделю до этого на стройке объявили перерыв, и он не ходил на работу. Когда же он вернулся, то был мрачным и рассеянным. Он три или четыре раза ударял своим резцом, а потом замирал на месте. Однажды, когда мы работали рядом, я заметил его отсутствующий взгляд и спросил, что его беспокоит. Помолчав, он сказал мне, что несколько дней назад заметил болезненную припухлость под правой рукой и понял, что это чума. Он сразу же ушел из собора и направился на север, к Великому кругу. Дошел он туда почти в темноте. Джон бродил вокруг камней и молился Богу, дьяволу, любому, кто мог услышать и спасти его. И когда он стоял там, то неожиданно почувствовал, как кто-то очень сильный обхватил его сзади и зажал ему рот, чтобы он не закричал. А потом он услышал зловещий шепот: согласен ли он продать свою вечную душу в обмен на выздоровление смертного тела и долгую жизнь? Или лучше ему будет умереть на дороге, возвращаясь в Солсбери? Джон ответил, что готов продать душу. Хватка ослабела. Через два дня после нашего разговора Джон поскользнулся на мокрых деревянных лесах и упал с высоты восьмидесяти футов. Я видел это с земли. Тело Джона дважды ударилось о леса, а потом тяжело рухнуло на землю. Я был уверен, что он погиб, но он всего лишь сломал правую руку и ребро. Костоправ сказал, что с ребром сделать ничего не может, но для жизни это неопасно. А рука быстро заживет, потому что перелом несложный. Все твердили, что выжить Джону удалось лишь чудом.

Уильям обернулся и сказал:

– Давай заглянем к Элизабет Таппер. Думаю, ее поссет[1]1
  Горячий напиток из подслащенного молока с пряностями, створоженного вином или элем (примеч. пер.).


[Закрыть]
пойдет нам на пользу.

Я следил за движениями его плеч и головы, меня зачаровывала его целеустремленная походка человека, привыкшего делать то, что ему захочется. Я был не в восторге от его предложения. У Элизабет было двое детей, а мужа никогда не было. А ведь всем известно, что чума в первую очередь поражает грешников. Уильям относился к Элизабет с той же добротой, что и к другим женщинам. Честно говоря, он щедр по отношению ко всем, не только к женщинам. Но я не понимал, почему он поддается своей порочной натуре и навлекает проклятие на наши головы.

Да, конечно, я все знаю. Уильям скажет, что в этом-то и заключена разница между нами: он считает, что законы пишутся людьми, а не Богом, и в глазах Господа нет греха в нарушении человеческих законов, поскольку законы эти – вещь чисто земная и светская. Уильям считает, что Библию написали люди и люди же ее толкуют, поэтому нарушение записанных в ней законов не является преступлением против Бога. А в Ветхом Завете говорится, что многие великие, святые люди имели много жен. Он говорит, что грешник, который знает, что поступает греховно, верит, что попадет в ад, и ад будет ему по вере его. Человек же, который согрешил случайно, имея чистые намерения, ничем не пятнает души своей.

Я с Уильямом не согласен. Я верю, что Бог создал этот мир таким, каким хотел его видеть. И если человек пятнает мир Божий своими грехами, то мир будет запятнан – даже если грешник не собирался сбиваться с пути праведного. Да, конечно, Элизабет Таппер – женщина привлекательная, хотя ей уже больше тридцати. Но если Бог хранит ее красоту, то делает это для мужа, а не для путников, которые забредают к ней с несколькими монетами в кармане. О ней и детях должен заботиться честный человек, а не какие-то сомнительные бродяги.

Но я ничего не сказал. Я и сам не ангел. Несколько лет назад, когда я работал на строительстве собора, в Эксетер приехал Уильям, и мы с ним отправились на постоялый двор «Медведь» возле Южных ворот. В тот вечер мы страшно напились, а потом прямо при свечах произошел акт физической любви, о котором я всегда сожалел. Для меня тот вечер был цветком времени. Зеленая невинность дала бутон желания, который за несколько часов распустился и мгновенно увял, превратившись в отвратительную слизь.

А в тот момент мне хотелось только одного: оказаться дома, рядом с моей Кэтрин, у нашего очага, где весело потрескивают поленья. Мне хотелось рассказать ей о том, что я чувствовал, бродя по миру, охваченному чумой. Я хотел поделиться с ней всем. Я хотел, чтобы она рассказала мне о своих чувствах. Я хотел, чтобы наши страдающие сердца утешили друг друга и слились в нежном объятии. Я хотел, чтобы величайшие испытания мы встретили вместе, а не порознь.

Небольшой дом Элизабет Таппер располагался чуть в стороне от дороги. Он был построен в старинном стиле: две изогнутые балки располагались по обе стороны крыши. Вблизи было видно, что основание стен, где бревна входили в землю, уже тронуто гнилью. Да и побелку стоило бы обновить. Кое-где солома провалилась внутрь, в других местах – поросла мхом. Крыша наверняка течет. Большинство девонцев давно снесли бы такой дом до основания и построили новый, с квадратным деревянным каркасом на каменном фундаменте и прочными, теплыми стенами. Но у Элизабет не было денег, а бейлиф не знал жалости. Она и жила-то здесь, на самой окраине поместья, потому что ее не хотели видеть в деревне.

Но должен признать: у нее отличный, ухоженный огород – много капусты, порея, высокие стебли лука и бобов. Такой запас сегодня должен быть у каждого: в конце лета урожай может мгновенно погибнуть, а зимы становятся все более суровыми. Огород может стать для семьи настоящим спасением.

Уильям вошел в дом первым, а я остановился, чтобы полюбоваться огородом. И тут я услышал его крик.

Такой крик я слышал лишь раз в жизни, много месяцев назад. Тогда, в день нашей победы при Кресси, Уильям кричал над телом своего друга. Уильям не любит показывать своих чувств никому и, уж конечно, своему младшему брату. Свою боль он держит в себе.

Я вбежал в дом. Там было темно, пахло дымом, прокисшим элем, луком и беконом. И еще сухой лавандой, которую для аромата добавляли в камыш на полу. Привыкнув к темноте, я увидел в конце зала перегородку. Дверь вела во внутренние помещения. Там неподвижно стоял Уильям. А рядом с ним женщина, почти такого же роста, как и он. Я даже не думал, что Элизабет такая высокая. Но потом я понял, что она не двигается. Она стояла совершенно неподвижно, опустив руки и склонив голову набок под странным углом.

Ноги ее висели в четырех дюймах от земли. В четырех дюймах. Всего ладонь отделяла жизнь от смерти.

Я сразу же подумал, что ее ограбили или изнасиловали и убили, повесив на балке собственного дома. Но у нее нечего было взять. Она была самой обычной женщиной – кому понадобилось убивать ее. А потом я спросил себя: где же ее дети?

Я подошел ближе. Глаза Элизабет были открыты, они смотрели в вечность, вошедшую в ее дом. Я перекрестился и прочитал молитву за ее душу, а потом еще одну, за собственную жену и детей.

Порыв ветра качнул дверь. Она заскрипела и почти закрылась. Прислоненная к стене щетка упала на пол. Я подошел к двери, поднял щетку и подпер дверь поленом, чтобы она не закрывалась, – иначе в комнате было слишком темно.

Уильям не двигался. Он сам окаменел, как труп. Я подошел к очагу и наклонился пощупать пепел: он все еще был теплым. Я слышал, как молился Уильям: «Benedicat vos omnipotens Deus Pater et Filius et Spiritus Sanctus». Приходский священник учил нас молитвам. Уильям перекрестился. Я тоже. Мы хором произнесли: «Аминь».

Впервые за много дней я почувствовал, что мы вместе. Да, мы стоим на краю обрыва темной ночью, мы смотрим в тот же вечный мрак, что и Элизабет Таппер, но мы вместе.

Уильям вошел в комнату, я следом за ним. Мы увидели детей Элизабет. Старшему было семь, младшему пять. Они лежали рядком, на старом соломенном матрасе. В ставнях были широкие щели, и мы увидели, что лица детей покрыты пятнами, а глаза закрыты. Мать выпрямила им ручки и ножки. Она оставалась с ними до самого конца, а потом лишила себя жизни. Рядом с матрасом все еще стояла плошка с недопитым овсяным отваром.

Я выскочил в зал, где воздух был чище. Я мог думать только о собственной семье – до дома был еще целый день ходу. Что ждет меня, когда я открою дверь своего дома? А вдруг и Кэтрин висит на балке, как несчастная Элизабет? Вдруг веревка уже охватила ее белую шею? Вдруг ее руки, глаза и сердце уже пусты? Мысленно я увидел, как она висит в воздухе, как безжизненный мешок плоти. А вдруг мои сыновья, Уильям, Джон и Джеймс, лежат мертвые в своих кроватках, а лица их покрыты пятнами? Я вспомнил их волосы и глаза, в ушах зазвучали их голоса. Если они мертвы, то не захочу ли и я свести счеты с жизнью?

Какой-то звук отвлек меня от этих мыслей. Я увидел, что Уильям двигает скамейку. Он встал на нее, снял с балки солидный окорок и засунул его в дорожную суму.

– Ради всего святого, Уильям! Имей же уважение!

– Если я этого не сделаю, это сделает кто-то другой, – ответил брат. – Добрая еда – для живых, а не для воров и червей. – Он застегнул суму и выставил ее за дверь. – Кроме того, если ты винишь меня в неуважении, то что скажешь насчет чумы? Какое уважение Бог проявил к Элизабет и ее детям? Разве он не оскорбил их?

– Это богохульство!

– Оставь свое благочестивое занудство, Джон, меня от него тошнит. Лучше помоги мне ее снять.

По тому, как Уильям смотрел на нее, я понял, что ему нет дела до того, что она была шлюхой. Он жалел ее, несмотря ни на что.

Я подошел, обхватил тело и приподнял его, а Уильям отвязал веревку. Мне было грустно. Руки и ноги Элизабет окостенели, а кожа напоминала остывший воск. Уильям спустился со скамьи, и мы опустили ее на пол, а потом перенесли в комнату. Ее волосы рассыпались по моим рукам. Мы положили ее на пол, рядом с детьми, встали в изножье и прочли молитвы.

Помолчав, Уильям сказал:

– Часа через три стемнеет, а до Эксетера еще шесть миль.

Я смотрел на тела, охваченный глубокой жалостью.

– Джон, если бы я мог, я бы похоронил их всех. Но…

Я знал. Во имя Христа… Я знал.

Я вышел из дома и остановился, судорожно вдыхая свежий воздух. Уильям вышел следом за мной. Я смотрел в небо и мысленно твердил себе: «Мы все хотим поступать правильно. Но… Но… НО… Этим коротким, незаконченным предложением все было сказано. Жизнь будет продолжаться – но… Праведнику нечего бояться – но… Не укради, но… Почитай отца и мать твою, пока они не умрут от чумы. Хорони мертвых, как подобает, но только если у них под мышками и на шее нет черных опухолей, и если они не утопились и не повесились, потому что дети их умерли от чумы.

Я чувствовал, что слезы текут по щекам. Разозлившись на себя, я вытер глаза рукавом.

– Не бойся слез, брат. Дай волю горю…

Я глубоко вздохнул и отвернулся.

– Однажды я познакомился с моряком. Он рассказал, что его корабль штормом унесло в открытое море. Берегов не было видно. Мачта сломалась, и три недели корабль дрейфовал в море. Моряки умирали один за другим. Тот человек сказал мне, что умирали они не от голода и не от волн. Их убивала мысль о том, что они никогда больше не увидят земли. Эта мысль, как зверь, впивалась в их души и постепенно высасывала из них волю к жизни. Она разрушала их связь с жизнью. И я сейчас чувствую то же самое.

Уильям обнял меня за плечи и прижался лбом к моему лбу.

– Ты помнишь нашего отца на смертном одре?

Я кивнул. В то время мне было не больше двенадцати, но я до мелочей помнил, как он кашлял и корчился в постели на нашей мельнице в Кренбруке, где сейчас живет наш старший брат. Когда священник соборовал его, отец сорвал с себя ночную рубашку и объявил, что пойдет на прогулку. Он засмеялся и упал навзничь. Так он умер.

– Иногда я говорю странные вещи, словно безумный… Вот я спросил тебя, сколько трупов мы увидим… Все то, чего мы не в силах вынести, мы складываем в корзину безумия. Таким был и его последний смех.

Слова Уильяма удивили меня, и я решил обдумать их позднее.

– Пошли, – сказал он, взваливая на плечо дорожную суму. – Мы ей больше не нужны.


Через два часа стало еще холоднее, пошел неприятный дождь. Начало темнеть. Но сквозь тучи все же пробился последний луч солнца, разбросавший яркие пятна по сумрачному пейзажу. Солнце отразилось от камней на зеленом кургане, и мы сразу же увидели еще два мертвых тела.

Казалось, что мужчина до самой своей смерти стоял на коленях. На нем была черная мантия, подбитая мехом, и черная меховая шапка. Красная туника, видневшаяся из-под мантии, была выкрашена не соком марены, как это делают простые люди, но каким-то более ярким красителем. Чулки тоже были дорогими – черными, а не темно-серыми. Я удивился, почему такой человек стоял на коленях, словно бил челом всем прохожим.

Примерно в десяти футах от него лежало тело его юной жены. Белая туника была расшита зеленью и золотом. Светлые волосы и черная дорожная мантия сразу же привлекали внимание чистотой и качеством. Они резко контрастировали с темными отеками и красными кровеносными сосудами, ярко выделявшимися на фоне бледной кожи. В последнюю минуту жизни женщина откинула голову назад, подставив шею небесам и воронам. Я поразился тому, как такая красота могла подвергнуться столь жестокому поруганию. Рот женщины был раскрыт, глаза еще не замерзли. Взгляд был настолько пустым, что выражение лица женщины было сродни экстазу. Она была настолько красива, что мне захотелось запомнить ее, чтобы потом изобразить в своих барельефах. Но почему она умерла там же, где и ее муж? Почему она не пошла дальше? А если она умерла первой, то почему он остался здесь?

Рядом с рукой женщины я заметил серебряное распятие на янтарных четках. К поясу на длинном кожаном ремешке была прикреплена небольшая книжка.

Я все еще раздумывал над тайной этой смерти, когда неожиданно увидел, что рука женщины зашевелилась. Я подскочил на месте от отвращения. Эта женщина мертва – мертва, как любой, пораженный чумой. Я взглянул на Уильяма, но он, столь же пораженный, смотрел на меня.

И тут мы услышали плач младенца.

Теперь я все понял. Купец, стоящий на коленях, знал, что его мертвое тело никто не заметит. И только поза сможет привлечь внимание. И он умер на коленях, моля о помощи тех, кто окажется на дороге – о помощи не для себя и даже не для своей жены, но для младенца. Женщина умерла рядом с мужем, не потому что не хотела покидать его. Наоборот. Она знала, что умирает. Они оба надеялись, что их тела привлекут внимание к ребенку. Я понял, что она прижимала ребенка к себе, до последней минуты согревая его теплом своего умирающего тела.

Палкой я приподнял край мантии умершей женщины. Ребенок был черноволосым, как и его отец. Ему было не более трех месяцев. Он был привязан к доске-качалке и завернут в белые пеленки. Он был голоден и вертел головой в поисках материнской груди.

– Брось его! – крикнул Уильям с выражением злости и страха на лице. Я лишь однажды видел его таким – когда капитаны утратили контроль над армией и мы ворвались в Кан, вступив в безумную схватку с жителями города. – Брось его!

Ребенок плакал. Брат кричал. Но я почему-то был удивительно спокоен.

– Это невинный младенец, Уильям. Он умрет, если мы его бросим.

– Да, он умрет! И ты тоже, если коснешься его! Ты умрешь так же, как его мать и отец.

– Нет, Уильям, – покачал головой я.

– Ради всего святого, Джон! Ты же видел ямы в Солсбери! Груды тел прямо на земле – их так много, что невозможно сосчитать. Ты ощущал отвратительный смрад разложения! Через пару дней эти люди станут такими же – их тела сгниют, как тухлое мясо. Ты хочешь, чтобы тебя постигла та же судьба?

– И ты можешь поступить так, Уильям? – спросил я, пытаясь разглядеть лицо брата. – Ты позволишь христианской душе погибнуть на дороге? Невинному младенцу? Что ты за человек?! Как ты можешь стоять здесь и судить малого сего?

Ветер шумел в кронах деревьев. Уильям молчал.

– Где тот отважный пикинер, который сражался во Франции рядом с королем? – взывал я. – Где тот человек – я так гордился называть его своим братом… А сейчас… посмотри на себя: куда делась твоя смелость перед лицом этой болезни?

Я снова услышал плач младенца.

– Сладким именем Иисуса, Уильям, заклинаю тебя, вспомни: в свой тягчайший час мы должны заботиться друг о друге. А ты хочешь бросить ближнего своего…

Уильям указал на младенца, лежавшего под рукой мертвой матери.

– Коснись его, и я буду твоим братом только по имени…

– Ты ханжа, Уильям! Мы с тобой оба касались тела Элизабет Таппер. Ты забрал окорок из ее дома. Мы с тобой вместе вынули ее из петли!

– Она повесилась сама! Она не была больна!

– Откуда ты знаешь? Она ухаживала за сыновьями, а они были больны. Умирая, она могла быть такой же больной, как и они. А может быть, она была здорова, как ты и думаешь. И этот ребенок тоже может быть здоровым. Я знаю лишь одно: она не видела в этом мире ничего, ради чего стоило бы жить. Но у этого ребенка есть шанс. Мы с тобой – мы его шанс. Если ты окажешься трусом, этот ребенок умрет, а мы с тобой станем его убийцами.

Я еще раз посмотрел на тело мертвой женщины и решился. Я подошел ближе и потянулся к плачущему младенцу.

– Нет, Джон! Оставь его!

Я не обратил на слова Уильяма внимания, обеими руками взялся за доску-качалку и осторожно вытащил младенца из-под матери. Труп повалился на траву, словно избавившись от тяжкого груза ответственности. Привязанный к доске младенец мог лишь крутить головой и плакать. Он молил о еде и тепле – и о человеческой доброте. И только это я мог дать ему сейчас. Детский плач, а не слова – вот истинный звук человечности. Он так же близок нам, как песни для птиц. Я вспоминал плач собственных детей в момент рождения. Двое умерли в младенчестве, трое, слава богу, еще живы. И плач этого младенца напомнил мне о них. Я заглянул ребенку в глаза. Они блестели от слез. Я понял, что если сейчас оставлю этого малыша, то откажусь от всего, что заставляет меня верить в себя, считать себя отцом и человеком.

Взяв малыша на руки и пытаясь согреть его своим телом, я поспешил прочь от мертвецов.

– Вот, наградил же Господь братцем, – вздохнул Уильям.

Мы замолчали. Тишину нарушал лишь отчаянный плач младенца и вой ветра в ветвях деревьев. Младенец то захлебывался плачем, то смолкал, а потом начинал кричать с еще большей силой. Он был голоден и страдал от боли.

– Ради всего святого, Джон, это безумие! Но, может быть, ты и есть безумец. Наш старший брат унаследовал отцовскую землю, я – его силу, чувство юмора и купеческий талант. Ты меня знаешь: я никогда ни за что не переплачиваю, будь то шерсть или кружка эля. Но ты? Что унаследовал ты? Ничего! Ты мягкотелый, слабый, ворчливый. Ты слишком уж полагаешься на Бога. Эти мертвые богатеи из города при жизни не дали бы тебе и фартинга. Зачем же ты рискуешь собственной жизнью ради их ребенка? Бог сделал их богатыми. Тебя он богатым не сделал. Он даровал тебе лишь умение резцом делать камни прекрасными. А потом пришла чума, и у тебя больше не будет работы – не будет собора. И церкви в Солсбери. И никому больше не требуются стригали. И шерсть. Мы будем голодать в окружении мертвецов. Ты готов рискнуть заражением – и погибнуть. Я не могу так рисковать – я не могу оставаться с тобой.

Ребенок все еще плакал. Почувствовав тепло моего тела, он умолк и попытался найти источник молока, но, ничего не найдя, закричал с удвоенной силой. Брат потряс головой и отвернулся. Он сделал несколько шагов и повернулся, чтобы сказать что-то еще, но я опередил его:


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации