Текст книги "Информатика социального отражения. Информационные и социальные основания общественного разума"

Глава 2
Исторические предпосылки формирования информатических технологий общественного разума

Восхождение общества от дикости и варварства к цивилизации и общественному разуму есть развитие способов материального производства. Но это одновременно и овеществление способов социального отражения, опредмечивание и духовное раскрытие их творческих технологий.

В.И. Вернадский рассматривает подобное развитие как особый процесс реализации принципа культуры: соположения и отбора творческого опыта. Этот процесс действует диахронно и синхронно. Синхронно – как раскрытие духовного разнообразия личностей, их способностей и талантов (модель спирали). Диахронно – как консолидация научной мысли («стрела времени»).

Исследуя нарастание научной мысли с точки зрения ноосферного процесса, В.И. Вернадский выделяет две взаимосвязанных базы движения общества: 1) силы природы, которые находятся в распоряжении страны, 2) силы народа, которые осваивают территорию. От того, как используются или не используются эти производительные силы, зависят возможные действия данного народа [34]34
  См.: Вернадский В.И. Труды по истории науки в России. М., 1988. С. 337.


[Закрыть].

Согласно Вернадскому, производные силы народа, его действительное богатство слагаются энергией культуры: 1) способностью к работе, 2) честностью, 3) моральными и умственными качествами, 4) знаниями и талантливостью[35]35
  См. там же.


[Закрыть].

Интеллектуальные показатели В.И. Вернадский рассматривает в их неразрывной связи с этическими качествами. «Духовные силы человека, – пишет В.И. Вернадский, – мысль, его воля и нравственная сила – несомненно являются основным, определяющим условием национального богатства. Обладая ими, народ в сложных условиях исторической жизни приобретает и добудет себе необходимые для их проявления силы природы»[36]36
  Там же.


[Закрыть].

В центре ноосферных процессов общества находится, согласно Вернадскому, культура, объединяющая все виды разнообразного исторического творчества народа: его образ жизни, философию, искусство, технику, политику и науку.

Способность личности к сознательному научному творчеству является, согласно Вернадскому, тем новым элементом, связующим отдельные социальные проявления людей в ноосферный процесс. Вызревание науки в качестве института культуры является решающим показателем развитости общества. Наука концентрирует материальные и духовные производительные силы общества, способствует превращению человечества в единое планетное целое. «Только тот народ, – подчеркивает В.И. Вернадский, – может сейчас выжить свободным и сильным в мировой жизни, который является творческим народом в научной работе человечества»[37]37
  Вернадский В.И. Труды по истории науки в России. С. 337.


[Закрыть].

Но что есть научная мысль в ее отличиях от других произведений духовной культуры? В понимании Вернадского она есть такое произведение, которое содержит проверку истинности в качестве конечного условия собственного существования. Если отвлечься от полемики Вернадского с философским догматизмом и бюрократизмом, то подобное определение будет соответствовать его взглядам.

Научная мысль, по методу получения, не самодовлеет, поскольку критерии ее правильности включены в историческую систему науки как культурного института, т. е. опирается на аксиологическую и экспериментальную деятельность, находящиеся в преемственности в отношении методов получения результатов. Научный результат по своему содержанию относителен, но относителен в смысле ковариантности методологий результата. Главное отличие в том, что научная мысль есть модель правильностей Универсума, содержащая информационную меру отражаемого объекта. Художественная мысль эту меру лишь подразумевает: 1) своей целостностью, 2) соотнесенностью с иными моделями правильности. Но и те и другие – онтологические модели Универсума, которые поэтому всегда философичны и содержат «счетную» меру достоверности, поскольку сводятся в своей изначальности к «простым» отношениям элементов и связей. Достоинства художественной мысли заключены не в неповторимости личности автора, а в способности иновыражения философской и специализированной мысли.

Там, где дух произволен, он совершает отлет от своей базы правильности, там кончается научность в ее философском и естественно-прикладном смысле. Плохие материальные, духовные и социальные вещи с точки зрения метода их получения входят лишь в отрицательный осадок духовного опыта. Не только мышление и его социальная практика производят вещи, но и сами вещи (материальные, духовные, социальные) порождают мышление – метафорически, как отражение в материнской информационной плаценте; предметно – как искусственный интеллект.

Различия между научной и философской мыслью лежат не в области метода, но в области разработки содержания отображений внешнего мира. Это – различие общего и особенного. Наука в таком смысле есть углубление специального, которое «рано или поздно», по мере углубления, становится философией.

Дифференциация, разнообразие общего неизбежно влекут специальное. И то, и другое суть производство социальных вещей. Например, философия Р. Луллия, Дж. Бруно, Г.В. Лейбница произвела такие материально-информационные предметы, как счислительные устройства, способные к сложным семантическим формализмам. С другой стороны, современная информационная техника есть результат специализированной деятельности, имеющей своим итогом ввод в философию и практику материальных и программно-гносеологических систем общественного разума.

Различия между философской, научной и художественной мыслью – это знаковые, языковые различия. Это различия в содержании меры. Математические формализмы по контрасту с семантическими формализмами в гораздо меньшей степени допускают «логические паузы». Семантические формализмы, наоборот, оперируют непроявленным знанием, которое содержится в памяти как намек на дополняющий ресурс. Чем основательней исполнено это правило, тем «математичней» оказывается результат семантического отражения.

Мышление – философская, научная и художественная мысль – не имеет критерия правильности за рамками исторического опыта. Все формы мысли, по своему производству относящиеся к культуре, этим и отличаются от мыслей непроработанных, выступающих как произвольное мнение.

В этом смысле многие философские и фундаментальные разработки не могут иметь чисто эмпирического подтверждения даже в течение обозримого ряда поколений – к такой «двусмысленной» области относится вся космогония и космология. Здесь критерии, сопрягающие взгляды в систему, вынужденно допускают доверие (или, как говорит Вернадский, «научную веру») в качестве исторически приемлемого основания.

Именно поэтому «мировые загадки», решаемые до своего эмпирического предела, не перестают существовать, но отодвигаются вглубь вместе с расширяющимся знанием. Эта «научная вера», конечно, не есть религия, так как лишена особого натурфилософского, этического и организационного аппарата. Но она представляет «вещь в себе», которая становится «вещью для нас» в собственно человеческом значении. Разрешение этого противоречия познания в религиях путем переноса в область «небесного человечества» не является оптимальным. Даже в религиях, где действуют не персонифицированные, а надличные категории, такие, как Логос, Дао, Дхарма, происходит перенос историко-космогонического опыта.

Это противоречие, однако, есть диалектика творчества, побуждение к единству культурных форм мышления с целью их сопоставления и критики для получения «положительного остатка». Кантовская антиномия чистого и практического разума преодолевается не чистым познанием разума, а усложнением и разнообразием общественной практики, которая сознает это противоречие и тем самым преодолевает его скептическую и антидиалектическую диктатуру. Противоречия между жизнью и нежизнью, между общественным разумом и его бюрократическим двойником разрешаются расширением сферы жизни и разума, т. е. ноосферой.

Смирение перед этим противоречием или его грубо упрощенное обозначение уничтожают основание общественного разума – культурную мысль. Социальный, философский, социологический аспекты бюрократизма тем и опасны, что такое действие им «по плечу» вследствие юности ноосферы, ее общечеловеческой неопытности, уязвимости перед многочисленными атаками корпоративного своекорыстия и невежества.

Вопрос этот имеет в определенных условиях и собственно «житейскую» плоскость. В бюрократической философии или социологии подвизаться удобнее, чем в естествознании. Но это зависит от конкретной социальной и идеологической обстановки, а не от самих мыслительных предметов. Достаточно вспомнить в этой связи судьбу Дж. Бруно, Галилея, зловещую роль Т. Лысенко.

Для общества в целом, не говоря уже о специальных областях, плохой естествоиспытатель не менее опасен, чем плохой философ или социолог. Опасность последних, однако, много увеличивается, когда они вторгаются в управление людьми и общественным разумом, превращая полузнание в символ привлечения «родственных душ».

Таков контекст употребления понятия «научная мысль». Научная мысль – это мысль, предназначенная для правильного производства материальных, информационных (духовных) и социальных вещей: не всех вещей, но тех, с помощью которых происходит действительное культурное строительство ноосферы и ее ядра – общественного разума.

Общественный разум, конечно, обладает своей внутренней, интимной структурой. На нисходящих ступенях он – дух (не будем бояться этого слова!), творческая возможность, информационная потенциальность, опирающаяся на индивидуальность человека, его чувства, влечения, впечатлительность, память, побуждения и запреты, на то, что древние именовали душой и что ныне зовется психическим складом. Понятие души более точно выражает «подоплеку» мыслительности, внутреннее, глубинное состояние нашего «Я».

«Духовное» и «душевное» обогащают восприятие общественного разума в его отличиях, например, от психики общества, разъясняемой и в конечном счете ведомой общественным разумом. Понятие общественного разума может быть лучше раскрыто и через категорию Логоса. Логос человечества не есть частный закон небольшой планеты. Он соотнесен с логосом Универсума и как таковой не только подлежит общественному разуму, но и предполагает его.

В ноосфере Вернадского человечество обрело не еще одну гениальную гипотезу, но эмпирическую достоверность, поддерживаемую практикой планетарного образа жизни с его экологическими и космическими заботами. К заботам этим относятся и информационные технологии социального отражения, непосредственно нормирующие внутреннее функционирование общественного разума.

В бытии человека проступают эпохи, границами которых полагаются способы социального отражения:

1. Языковая выделенность из животного мира. Сложение устной речи, графических изображений, счислений, образных символов в дописьменную систему запоминания и передачи социальной информации.

2. Изобретение письменных знаков и письма, развитие представлений о правильности знакового отражения – собственно цивилизационный период.

3. Развитие рукописных форм производства, хранение и передача знаковой информации на гибких естественных материалах. Умножение способов обработки знаковой информации, расширяющих содержание, смысловое разнообразие, допускающих и предполагающих более сложные по сравнению с предшествующим хозяйственные, социальные и духовные уклады.

4. Изобретение книгопечатания, распространение образования и экспериментальной науки как новой базы машинного производства, дифференцирования социально-политического и духовного уклада.

5. Разработка и социальное освоение разнообразных систем массовой информации – массовой периодической печати, радио, кино и телевидения.

6. Изобретение компьютерной письменности, перевод социальной информации на машинные носители, формирование единых компьютерных информационных сетей, позволяющих и предполагающих новые способы формирования общественного разума, производства, науки, массовых коммуникаций, политики, охватывающих планетную и космическую сферу человеческой активности.

Изучение исторического становления информационных технологий составляет задачу современных исследований социально-информационных процессов, поскольку обнаруживает новые пласты материальной и духовной культуры, открывает глубинные интересы общества в самопознании, определении в недрах жизненного уклада сил, ответственных за мобилизацию духовной энергии народа. Здесь прежде всего следует указать на такие информатические направления, как «философская статистика» и «философская грамматика», которые успешно развивались на отечественной почве и которые позднее в соединении с социальной семиотикой вошли в предмет социологической информатики.

Формирование первоначальных информатических технологий знаменует, говоря словами В.И. Вернадского, «внутреннюю культурную перестройку общества», «перестройку всего древнего культурного уклада»[38]38
  Вернадский В.И. Труды по истории науки в России. С. 60.


[Закрыть]. Перестройка культурного уклада открывала новый этап национального самосознания. Она раскрывалась в России появлением новой художественной литературы, деловой прозы, театра, музыки, науки, расширением образования и технических навыков. «Великим счастьем русского народа, – отмечает В.И. Вернадский, – было то, что в период перестройки своей культуры на европейский лад он не только имел государственного человека типа Петра, но и научного гения в лице Ломоносова»[39]39
  Вернадский В.И. Указ. соч. С. 60.


[Закрыть]. Вместе с тем перестройка культурного уклада русского общества, начавшаяся в конце XVI – начале XVII вв., развивалась в общем русле создания единой мировой общечеловеческой культурной организации, формируемой научной работой. «Вхождение в конце XVII столетия Московской Руси в мировую организацию, – указывает В.И. Вернадский, – было одним из проявлений этого мирового процесса единения людей, создания единого человечества, который не закончился до сих пор. На наших глазах входит в него Китай. Вхождение Московской Руси два века тому назад было первым проявлением этого переживаемого теперь нами исторического явления». И далее: «Для истории русского общества важно, что вхождение русской нации в области научной работы и мысли совершилось при самом начале раскрытия этого исторического процесса»[40]40
  Там же. С. 81.


[Закрыть].

Рассмотрение социально-знаковых технологий, развиваемых русской наукой, отвечает существенным задачам осмысления указанного процесса. Вглядываясь в начало этого пути, можно сказать, что это был достойный путь, во многом предвозвестивший направления мировых информатических поисков.

В реальной «большой истории» информационные идеи формировались – по понятным причинам: слабости производственной, научной и коммуникационной структур, на некотором расстоянии от непосредственной практики общественного отражения. Так было, например, с идеями Раймонда

Луллия и Лейбница, гениально опередившими счетно-вычислительную практику. Но так было, по-видимому, и с опережающим качеством идей Дж. Бруно и Ф. Бэкона, не говоря уже о поразительных по своей глубине предвосхищениях античности об элементной, атомной структуре мироздания, его диалектическом строении, «истечении образов» и т. д.

С точки зрения становления информатики особый интерес представляют труды русских исследователей, к сожалению еще недостаточно полно введенные в оборот современной социально-информационной методологии. Это в значительной степени относится к Юрию Крижаничу, чей труд «Политика», созданный в середине XVII века, содержал хорошо оснащенный сравнительный подход к процессам и явлениям образа жизни. По существу это была попытка применить аристотелевскую «Политику» и работы историков позднего европейского средневековья при анализе русской действительности.

В трех разделах этого сочинения – «О богатстве», «О силе», «О мудрости» Ю. Крижанич разработал рубрикатор общественной структуры, включающий нравы, торговлю, экономико-географические особенности, занятия, промыслы и ремесла, формы правления, межэтнические контакты, общественные идеалы и цели, социокультурные тенденции. Он проанализировал жизнь общества в соответствии с названными единицами социальной информации.

Достоинством анализа Крижанича является его прочный теоретический фундамент. Он выделил четыре важнейших причины социальной динамики: 1) творческие причины (субъекты действия), 2) материальные причины (то, из чего состоят предметы и вещи), 3) формальные причины – «вид или качество, благодаря которому всякая вещь является самою собой и без которой (она) не может существовать»[41]41
  Крижанич Ю. Политика. М., 1965. С. 458.


[Закрыть], 4) целевые причины – «то, ради чего что-либо существует»[42]42
  Там же.


[Закрыть].

Важнейшей мыслью Крижанича было представление о взаимодействии бытовой и политической жизни, духовной (язык, образы и понятия) и социальной деятельности, включая формирование социально-психологического склада общества. «Познание истины и политическая мудрость, – подчеркивает Крижанич, – с начала и до конца в том и состоят, чтобы познать самих себя, то есть природу, и нрав, и состояние народа, и страны нашей»[43]43
  Там же. С. 462.


[Закрыть].

Причастный управлению должен, по мнению Крижанича, знать «таланты и недостатки, достоинства и пороки и все, к чему люди способны или неспособны. Он должен оценить и сравнить, и сопоставить обличив, склад, одежду, нравы и богатство иных народов и нашего народа… познать природные условия нашей страны или богатство и бедность наших полей: чем земля обильна, чем (она) бедна и чего лишена, что могла бы и чего не может уродить… познать наше житие: чем оно бедно и чем славно, а сравнив его с житьем других народов, установив, в чем наше житие может считаться беднее, а в чем сильнее жития соседних народов… познать силу и слабость нашу: в чем мы сильнее и в чем слабее того или иного народа»[44]44
  Там же.


[Закрыть]. Следует особо подчеркнуть, что богатство и силу

Крижанич рассматривал одновременно и как материальные, и как духовные сущности.

Анализ данного сочинения позволяет сделать вывод, что труд Крижанича следует рассматривать как предпосылочный относительно собственно теоретических разработок социальной статистики.

Первым образцом социологического исследования в России следует считать работу, завершенную в 1727 г. обер-секретарем Сената И.К. Кирилловым, которая получила известность под заглавием «Цветущее состояние Всероссийского государства». В этой работе, как отмечают авторы вступительной статьи к новейшей, современной публикации труда, И.К. Кириллов «впервые в литературе того времени дал наиболее полное историко-географическое и экономико-статистическое описание страны и попытался увековечить в памяти потомков результаты реформы»[45]45
  Гольдберг Л А, Новлянская М.Г., Троицкий С.М., И.К. Кириллов и его труд «Цветущее состояние Всероссийского государства». В кн.: Кириллов И.К. Цветущее состояние Всероссийского государства. М., 1977. С. 7.


[Закрыть].

И.К. Кириллов принадлежал к тому поколению русских исследователей, при которых в русской общественной науке закладывались первые основания конкретных социальных исследований. Основываясь на заметках В.Н. Татищева[46]46
  См.: Татищев В.Н. Избр. труды по географии России. М., 1950. С. 212–213.


[Закрыть], А.И. Андреев справедливо подчеркивает, что уже при Петре I было положено начало сбору материалов при помощи анкет, или «Вопросных пунктов», посылаемых во все провинции и губернии[47]47
  См.: Андреев А.Л. Труды Татищева В.Н. по истории России. – В кн.: Татищев В.Н. История Российская. М.-Л., 1962. Т. 1. С. 21.


[Закрыть]. Из анализа М.Г. Новлянской, произведшей сличение текста «вопросных пунктов» сенатской анкеты 1725–1726 гг. с текстом сочинения И.К. Кириллова, следует, что труд И.К. Кириллова является итогом обобщения ответов на указанную анкету, а также итогом осмысления информации, содержащейся в так называемых городских описных книгах[48]48
  См.: Гольдберг Л А, Новлянская М.Г., Троицкий С.М. Указ. Соч. С. 18.


[Закрыть]. По неизвестным причинам труд И.К. Кириллова был опубликован лишь в 1831 г. историком М.П. Погодиным.

Значение труда И.К. Кириллова не следует недооценивать. Впервые в отечественной литературе И.К. Кириллов дал систематическое описание 12 губерний России с точки зрения общих статистических данных о народном хозяйстве, финансах, структуре органов центрального и местного управления.

Важнейшим информационным элементом статистического описания избирается город в его подробном делении на внутриструктурные элементы, такие, как состояние и протяженность городских укреплений, расстояние от других городов, численность и социально-профессиональный состав городского населения, количественный состав и качественные характеристики городской промышленности, характеристика армейских гарнизонов и их вооружений, состав судебных, церковных и учебных учреждений, организаций почтово-транспортной службы и т. д.

Все единицы выборки рассматривались по единому плану. Труд И.К. Кириллова можно считать одним из первых в мировой практике системного изучения проблем образа жизни.

Существенный вклад в организацию социального отражения внес действительный член Московского общества сельского хозяйства Василий Андросов. В его книге «Хозяйственная статистика России»[49]49
  См.: Андросов В. Хозяйственная статистика России. М., 1827.


[Закрыть] впервые в мировой практике научного социального отражения были поставлены и успешно решены многие вопросы взаимодействия политэкономического и повседневного уровней социальной действительности, причем для Андросова уже тогда была ясна необходимость совместного (хотя и в рамках различных дисциплин) изучения политических, хозяйственных и социокультурных процессов. «Хозяйственная статистика России» содержала целостный подход к общенародному экономическому и экологическому быту. Текущие ситуации (Present State) анализировались по всему разнообразию природно-климатических и ресурсных условий.

Важнейшей особенностью развиваемого Андросовым подхода было то, что в особую группу выделялись факторы, тормозящие общественное развитие. Рассматривая причины замедления российского земледелия, Андросов выделяет две группы причин: 1) естественные и 2) так называемые случайные причины. Имея в виду современную продовольственную ситуацию в СССР, целесообразно привести подробную характеристику, даваемую Андросовым положению в сельском хозяйстве того времени под углом зрения упомянутых факторов. Андросов с удовлетворением приводит выдержку из Отчета Министерства внутренних дел России за 1803 г.: «… Земледелие в собственном смысле, – говорится в этом документе, – не может быть предметом управления. Приемля начало свое в необходимой и частичной пользе, оно возникает, растет и усиливается теми же самыми частными и личными побуждениями. Правительство не может действовать в сей части непосредственно; оно должно ограничивать себя теми распоряжениями, кои вообще принадлежат к благоустройству, удобствам сообщения и торговле, ограждению собственности действиям правосудия» [50]50
  Андросов В. Хозяйственная статистика России. М., 1827. С. 83.


[Закрыть].

К тормозящим принципам естественного характера, согласно Андросову, относится климат – то, что не зависит от воли людей.

Тщательную разработку получает группа «случайных причин», связанных с собственно человеческой деятельностью. Андросов указывает, что подобные причины распадаются на ряд групп, среди которых важнейшие: «а) степень народной образованности, часто поглощающая препятствия всякому нововведению, б) бедность состояния скотоводства у крестьян, в) образ жизни многих племен, обитающих на землях плодоносных и не занимающихся земледелием, г) большие выгоды, приобретаемые крестьянами с меньшим трудом в городских промыслах, нежели в сельских работах, отвлекающие ежегодно многие тысячи рук от земледелия, вредящие и нравственности и деятельности народной, е) оставшийся у нашего дворянства восточный обычай иметь в доме большую, часто не нужную прислугу…»[51]51
  Там же. С. 84.


[Закрыть].

Выдвижение причин и факторов торможения общественного развития явилось методологической заслугой Василия Андросова, заложило хорошую базу для оценки исторических форм образа жизни, анализа и прогноза текущей реальности, поставило в повестку исследований разработку объективных критериев социально– экономической развитости. Накопление этих знаний представляло, как это видится теперь, важнейшую предпосылку информатики.

Изучение образа жизни имеет длительную традицию. Попытки исследования образа жизни осуществлялись разными философскими, художественными и научными школами. В каждую историческую эпоху, однако, это внимание навевалось конкретными интересами общественного сознания, выясняющего природу наилучшей организации жизненного распорядка применительно к данным историческим обстоятельствам и в соответствии с определенным культурно-идеологическим каноном.

Этот интерес к образу жизни как феномену, глубоко влияющему на нравственный, психологический и интеллектуальный горизонты общества, на протяжении тысячелетий привлекал мыслителей древневосточного, греко-римского и античного мира. Древнеегипетская и древнекитайская дидактическая литература, литературно-практическая деятельность Платона, Аристотеля, Эпикура и Цицерона демонстрируют напряженный интерес к взаимосвязанности личного поведения, образа мышления и общественной деятельности. Не случайно учение об образе жизни характеризовалось некоторыми исследователями в качестве составной части предмета философии. Говоря о триедином членении философии, Сенека писал: «Некоторые добавляли еще одну часть, называемую у греков acovomich, т. е. умение управлять домашним имуществом. Некоторые уделяли особое место учению о разных образах жизни. Но все это входит в нравственную часть философии»[52]52
  Сенека Муций Анний. Нравственные письма к Луцилию. М., 1977. С. 198.


[Закрыть].

С исторической точки зрения образ жизни был тем синтетическим понятием, с помощью которого истолковывалось многообразие социальных отношений. Это понятие издавна выступало как своеобразный интегральный показатель общественного строя. Как отмечает С.С. Аверинцев[53]53
  См.: Аристотель и античная литература. М., 1978. С. 185.


[Закрыть], это понятие получает терминологическое оформление в выражении «Эйдос Зоэс» – образ жизни, еще в византийском сборнике XII в.

Представление о важной, конституирующей роли образа жизни широко входит в философские, экономические и художественные тексты. Платон, Аристотель, Вико, Кондорсе, Руссо, французские просветители, представители художественной литературы XIX в. – все они рассматривают образ жизни как общую систему взаимодействия личности и социальной среды. Классическая политэкономия, утопический социализм, домарксистская философия истории исследуют образ жизни через эволюцию нравов и богатств, общественное сознание в общественную структуру. В значительной мере именно это понятие скрепляет философию истории Гердера и Гегеля.

В этом смысле образ жизни правомерно рассматривать как самостоятельное, социологическое понятие, с помощью которого возможно объяснение других понятий.

Такой подход к категории образа жизни сложился в своеобразную методологию эмпирического исследования. В этом исследовании ставится цель зафиксировать конкретные области социальной жизнедеятельности в избранных показателях.

Экскурс в историю эмпирических исследований образа жизни вплоть до ранних разработок концепций анализа социальной информации не безынтересен, ибо он, во-первых, указывает на преемственность и закономерность развития современных информационных методов изучения социальной реальности и, во-вторых, более контрастно подчеркивает то новое, что принесено в современное исследование развитием техники, производства, социально-экономических, семиотических, психологических и культурных отношений.

В истории познания социальных процессов эмпирическое исследование как информатический инструмент утвердилось с зарождением цивилизации, т. е. со времени распространения письменности. История сохранила свидетельства разнообразных формализованных наблюдений над явлениями общественной жизни. Результаты этих наблюдений отразились в древнейших законодательных памятниках Древнего Китая, Индии, насыщенных данными поземельных кадастров и переписей, и в Библии. Хорошо известны свидетельства Геродота о распространении численных социальных измерений в Древнем Египте и Персии. Опираясь на труды Платона, Ксенофонта, Плутарха и Аристотеля, современный историк может составить вполне обоснованное численное представление о социальном и демографическом составе населения античной Греции и Рима. То, что только в XVI в., т. е. почти через полторы тысячи лет, в Европе вновь начинает активно пробуждаться интерес к конкретному познанию эмпирии, подчеркивает, сколь сложным и длительным был процесс культурно-информационного вызревания общества.

Наряду с регулярной публикацией демографических данных в английских церковных книгах, мы можем указать здесь на то, что информатические разработки велись на русской почве еще в достаточно ранний период русской государственности. Например, появление писцовых книг датируется 1266 годом[54]54
  См.: Миклашевский И. Статистика. – В кн.: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. М., 1901. Т. 31. С. 476.


[Закрыть].

Следует специально отметить синкретический характер социального знания, связанного с информационными (статистическими) исследованиями. Не кто иной, как Яков Бернулли занимается приложением теории вероятности к изучению социальных процессов (XVIII в). Не кто иной, как Лаплас широко использует теорию вероятности для определения вероятной смертности, средней продолжительности жизни, брака и т. д. Не кто иной, как Лагранж, Гаусс, Эйлер, Фурье занимаются развитием математического аппарата именно в связи с социальными процессами.

Дальнейшее совершенствование социального знания было в существенной степени связано с развитием инструментальных форм этого знания, с разработкой предмета социальной статистики, а в последующем с формированием социологической информатики.

В своем формировании социологическая информатика как вспомогательная дисциплина социологии имеет много общего со статистикой, включавшей в свой состав в первоначальный период основные фактографические сведения об образе жизни общества, его социальной, политической и хозяйственной структуре, а также сами методы отбора данных.

Рассмотрение исторических задач статистики, связанных с определением ее предмета и методов, имеет непосредственное отношение к определению социологической информатики как научной дисциплины, к развитию анализа социальных процессов на основе такой категории современной науки, как информация, ее субкатегории – социальной информации, а также понятий, относящихся к передаче сведений – информатике.

Как показывают материалы истории, конструктивная роль в обосновании статистики как научной теории отбора социальных данных принадлежит работам русских исследователей первой половины XIX века. Русские ученые внесли существенный вклад в утверждение статистики как политической науки. Работы В. Порошина, К. Германа, К. Арсеньева, А. Ободовского, Е. Зябловско-го, Д. Журавского, исследовавших помимо прикладных аспектов статистики вопросы общетеоретического, общенаучного характера, не потеряли значение для современных разработок в области социальной информации, социальных показателей, конкретных социологических исследований таких сложных социальных объектов, как образ жизни, цивилизация и культура.

Анализ этих работ под информационным углом зрения, включая особенности стиля исследователей, их аргументацию, мотивы, шире, – их убежденность в государственной полезности нового направления, отложившегося от политической экономии и политической арифметики в «информационную» отрасль, представляет насущный интерес.