Текст книги "Загадки любви"

2

По моим расчетам, Вите уже пора было возвращаться из Москвы, однако он задерживался. По телефону сказал нечто невнятное, сослался на возникновение непредвиденных осложнений, а голос его показался мне печальным.

– Что-то случилось, Витюша?

– Все путем, Долечка, я жив-здоров. А можно тебя спросить, если я не вернусь в Питер, тебя это очень расстроит? А если мы вообще сейчас расстанемся?

Если бы он видел мое лицо! Расстроит ли? Да меня это просто убьет! Может, напрасно мы, психологи, высмеиваем доморощенных колдунов, слыша их заклинания о венчиках безбрачия, о кармических долгах. Почему Витя решил меня бросить? Я так искренне старалась полюбить его! Сдерживая рыдания, я спросила:

– Витюша, я не знаю, чем вызваны твои слова. Ты встретил другую девушку?

– Если бы!

– Разочаровался во мне? Или заболел?

– Не пытай меня, Долька. Скоро сама все узнаешь.

– Я хочу все узнать от тебя самого, Витюша. Ты же не станешь уподобляться Киру, сбежавшему тишком? Обязательно приезжай, хотя бы попрощаться.

Витя замолчал, в трубке слышалось лишь его пыхтение и вздохи. Наконец он обреченным голосом произнес:

– Ладно, встречай меня завтра-послезавтра. Возьму билет, позвоню. Но ты обязательно должна приехать на вокзал, прямо к вагону. И лучше на машине.

– У тебя будет много вещей? А про такси ты забыл? В мою машинку ведь много не влезет. Да и в университете, как всегда в зачетную неделю, дел невпроворот.

– И все же я попрошу меня встретить.

– Хорошо, конспиратор. Целую тебя, Витюша.

Удалось договориться в универе о подмене, чтобы встретить Витю с утренним поездом. Накануне мы с Галей в четыре руки наводили порядок в квартире, запущенной в последние недели, – я слишком увлеклась работой над диссертацией, а Галя без напоминания и пол лишний раз не подметет. Однако мой призыв она поддержала.

Я возилась с пылесосом, наполнив квартиру гудением, Галя молча терла мыльной губкой окрашенную белой краской дверь комнаты – той комнаты, где совсем еще недавно жила Варвара Владимировна. Завершив уборку коридора, я выключила на минутку адскую машину, чтобы насладиться тишиной. Однако сама же и нарушила ее, спросив у подруги, продолжает ли она искать работу.

Галя продолжала водить пористой губкой по двери – капли воды стекали на пол – и молчала. Я чувствовала, что ее молчаливое упорство выводит меня из себя. Раздражение нарастало! Это невыносимо: сколько месяцев она живет у нас? А вид ее? В присутствии Вити еще кое-как следит за собой, но сейчас распустилась донельзя: белесые волосы даже не расчесаны, бесформенная футболка, свисающая с угловатых плеч, растянута настолько, что из-под нее только голые ноги видны. Такое впечатление, что девица без штанов бродит, хотя знаю, что шорты на ней надеты. Сделав несколько глубоких вдохов, я сосчитала до десяти, чтобы не сорваться на крик, и задала вопрос вторично:

– Работу, спрашиваю, не нашла?

– Уже почти договорилась в одном месте, – тихо, как на смертном одре, ответила она. – Разносить по подъездам рекламные листовки. Конечно, это не то, что мне хотелось бы...

– Надо хоть с чего-то начинать, полгода уже дома сидишь.

Но я понимала, что, разнося листовки, она по-прежнему будет перебиваться с хлеба на квас и никогда не съедет. А я устала от этой жизни втроем: хочу в нашем доме видеть только Витю. Может, Витя потому и не захотел возвращаться, что Галя ему тоже глаза мозолит?

В последнее время и мама уже обеспокоилась тем, что моя «наперсница», как она называла Галю, так долго живет вместе с нами. Она развила бешеную деятельность, опросила всех знакомых и отыскала-таки недорогую комнатку для Гали. Хотя понимаю, оплачивать ее все равно придется мне.

Галя, не услышав в моем голосе сочувствия, теребила край злосчастной футболки, затем, будто прочитав мои мысли, пообещала:

– Даша, ты сердишься, что я тут у вас загостилась. Потерпи еще чуть-чуть.

Ее плачущие интонации заставили меня говорить жестче, так я отчитывала нерадивых студентов. Я сообщила ей о найденном мамой жилье и сказала, что оплачу на первых порах ее отдельное проживание.

Галя вытерла тыльной стороной ладони вспотевший лоб, посмотрела на меня тоскливо-жалостливым взглядом, громко вздохнула и согласилась:

– Спасибо, Даша. Пусть будет по-твоему. Я уеду. И получается, что снова вынуждена одолжиться у тебя, но обещаю, что отдам тебе всю сумму за съем квартиры. Отдам, как только найду настоящую работу.

Я шагнула к Гале, приобняла ее за плечи. Мельком подумала, что дружить гораздо легче за чашечкой кофе в «Сладкоежке», чем толкаться локтями в одном коридоре; совместный быт – штука сложная. С минуту мы постояли молча, прощаясь с ветреной и легкой девичьей дружбой. Мы обе – взрослые женщины и обе понимаем, что каждый должен идти своей дорогой, преодолевать трудности самостоятельно. Я снова включила пылесос, а Галя продолжила тереть дверь. Закончили уборку мы почти в полночь, зато квартира сияла как новенькая.

Едва я смежила веки, и вот уже будильник прервал мой сон. Между откосом окна и шторой только-только проступила полоска тусклого света, но следовало поторапливаться – поезд прибывал рано. Я быстренько вскочила и через четверть часа уже была готова к выходу. Поскольку утренники у нас в Северной столице холодные, пришлось надеть плащ. Хотя насчет «пришлось» я лукавлю. Он мне очень идет! Быстрый взгляд в зеркало на свою особу: черный плащ, перетянутый широким поясом, джинсы в обтяжку и туфли модной коллекции. Думаю, Витя останется доволен моим видом! И чтобы свои уши не подвергать риску – в такую рань еще прохладно на улице, – я легкой завесой распустила волосы по плечам.

Вышла во двор. Мой «лимончик» поблескивал свежими каплями ночного дождя на капоте. Я протерла ветровое стекло и села в машину.

Мне тут и пешком до Московского вокзала полчаса ходу, но Витя просил меня приехать на машине, только не сказал, что он везет.

На площади перед вокзалом, несмотря на ранний час, было оживленно, но местечко для своего крохотули «опеля» отыскала. Успевала едва-едва. Бежала вдоль платформы навстречу подплывающему составу как чумовая, поскольку Витин вагон оказался в хвосте.

Из вагона один за другим выходили с чемоданами и сумками пассажиры, а Вити все не было. Отчего он замешкался? Или в последний момент передумал ехать, сдал билет? За фирменными занавесками купейного вагона по узкому коридору медленно продвигались фигуры пассажиров. Еще один показался в тамбуре. Опять не он! Бомжеватого вида мужик в клетчатой фланелевой рубахе навыпуск, с седыми лохмами чуть ли не до плеч, спрыгнул на платформу и встал передо мной, кого-то поджидая у двери вагона. Он бесцеремонно загородил мне обзор. Пришлось отойти на шаг, однако я невольно скользнула по невеже взглядом. Он стоял с небрежно откинутой назад нечесаной головой, вскинув к небу скверно выбритый, пепельно-серый подбородок, и барабанил пальцами по висящей на боку сумке. И тут же увидела Витюшу! Он вышел из вагона, таща за собой чемодан на колесиках – опять, наверное, привез ворох книг, подаренных друзьями-писателями. И это весь багаж?

Мы обнялись с Витей, обменялись быстрыми, почти родственными поцелуями. Затем он отстранился и с непонятной мне болью во взгляде внимательно посмотрел на меня. Краем глаза я заметила, что лохматый седой мужик тоже не спускает с нас глаз.

Витя нарушил молчание, криво усмехнулся:

– Не узнаешь моего попутчика, Долька?

Я внимательно всмотрелась в обветренное, красновато-бронзовое лицо, с суровой складкой на переносице, подернутое серой щетиной. Седые лохмы сбивали меня с толку, направляя мои мысленные поиски в сторону старшего поколения. Отец Вити? Однако совсем не таким представлялся мне успешный журналист-международник. Губы незнакомца растянулись в широкой улыбке. Его рот оказался на уровне моих глаз. Я заметила, что у мужчины довольно приличные зубы и видимый ряд их был целехонек – выходит, не старик. Перевела взгляд на щелочки его глаз, прикрытых отечными веками. Такие отечные, несвежие лица часто бывают у законченных выпивох. Я продолжала недоумевать. Оценив наконец возраст – мужчине вряд ли больше сорока, – я поняла, что это не Витин отец. Может, его дружок-литератор, московская знаменитость? Приехал погостить в Питер? Пока я перебирала в уме обойму модных писателей, откуда-то из глубин вырывалась немыслимая догадка: полузабытая вмятина над переносицей, но теперь разрезанная надвое глубокой продольной морщиной, высокий лоб, обжигающие искорки во взгляде – они вылетали из амбразуры глазных щелей со скоростью автоматной очереди. И, подчиняясь шестому чувству, я тихо произнесла:

– Артур?! Ты жив?

– Что, милая Д-Д-олли, не узнаешь с-свое-го п-принца? – каким-то утробным голосом, заметно заикаясь, отозвался он. Совсем не его речь – прежде он был оратором хоть куда! – А я тебя сразу узнал, как из вагона вышел!

Артур взял меня за плечи и настойчиво приблизил к себе. Я вынужденно уткнулась лицом в грудь незнакомца, вдыхая сквозь выстиранную чьей-то заботливой рукой фланелевую рубашку запах крепкого табака, пота и неизвестной мне войны.

Когда мы втроем шли по платформе к выходу на площадь Восстания – толпа торопящихся пассажиров то и дело разбивала нашу тройку, – я спросила у Вити, почему он не сообщил мне о появлении Артура по телефону.

– Сам не знаю. Хотел посмотреть на вашу встречу. Вижу, ты узнала его, хотя узнать его невозможно.

– Что же с ним случилось?

– Сам расскажет, если захочет.

За те десять минут, пока мы ехали к нашему дому, Артур поведал свою историю. Воевал в добровольческом полку на стороне сербов, был контужен, ранен, попал в плен к тамошним боевикам. Несколько лет провел в плену, чуть ли не в земляной яме. Бежал, окольными путями через множество границ добирался до Москвы.

* * *

Увидев вместе с Витей еще одного мужчину, Галя вопросительно посмотрела на меня. Весть о том, что он оказался Артуром, братом Вити, ошеломила ее. Она засуетилась, сказала, что снова переберется в коридор, если для гостя потребуется комната. Но Артур пресек ее поползновение, решительно заявив, что девушке в коридоре не место, что сам превосходно перекантуется одну ночь на раскладушке – у него уже имелся обратный билет на завтрашний поезд.

Хотя вопрос со спальными местами решился быстро, напряженность, связанная с появлением Артура, не проходила. Когда мы все вчетвером сели завтракать, за столом повисло тягостное молчание. Я в задумчивости кромсала вилкой и ножом большой блин, отщипывая от него мелкие кусочки. Артур вообще ничего не ел, а редкими глотками вливал в себя густо-коричневый чифирь, самим себе и приготовленный. Он блуждал рассеянным взглядом по знакомым ему с детства предметам, а я, как загипнотизированная, следовала за ним: бабушкин буфет, чугунный утюг, медный таз для варенья. Прошло уже несколько месяцев, как я жила в этом доме, но только сейчас поняла, что я погрузилась в мир детства братьев.

Только Витя, казалось – невозмутимо, поедал блинчик за блинчиком, обильно сдабривая их сметаной, но тоже молча. Галя выпекала следующие порции, едва успевая поворачивать готовые блины на сковородке.

Затянувшееся молчание нарушил Артур:

– Я помню, как бабуля мне этим чугунным утюгом брюки на выпускной вечер отпаривала.

– А теперь кто вам брюки гладит – жена или сами научились? – живо обернулась Галя. Она наконец закончила кухарничать и тоже присела к столу.

– Теперь надобность в этой м-мороке отпала.

– А чем ты сейчас занимаешься? – попыталась и я подкинуть топлива в тлеющий разговор. Хотя в опухшем лице Артура, в его седых, непричесанных лохмах и трехдневной щетине уже заключался ответ.

– Мой братец стоит с протянутой рукой в подземном переходе, – бесстрастным тоном диктора ответил Витя. – Разве по его виду не ясно?

Галя, услышав этакую дикую новость, тотчас пристала к Артуру с расспросами. Сколько подают? Не гоняет ли милиция? Не стыдно ли просить, в конце концов? В качестве извинения за настырность добавила:

– Я уже столько месяцев не могу найти работы, может, и мне в нищие податься?

Артур, пропустив мимо ушей залп вопросов, откомментировал лишь последнее заявление Гали:

– Это не самый легкий хлеб, милая д-де-вушка. Не дай вам бог в лапы этой мафии п-по-пасть. – Он встал. – Спасибо за хлеб-соль, как говорится.

– Что ж вы ни одного блинчика не скушали? – растерянно заметила Галя.

Пришлось похвалить ее:

– Очень вкусные блинчики, Галочка! И тонкие, и нежные. У тебя особенный рецепт имеется?

Но Галя догадывалась, что рецепты ее никого за столом не интересуют – Артур ни единой штуки не съел, я едва одолела один блинчик – потому пересказывать рецепт выпекания блинов она не стала. Но, убирая Витину опустевшую тарелку, измазанную разводами сметаны, заметила:

– Вот для хозяйки лучшая благодарность. Я тебе, Витюша, как-нибудь еще испеку.

– Я, пожалуй, вместе с Артуром завтра уеду, – неуверенно сказал он, посмотрев на меня.

– Куда тебе торопиться, когда под боком такая женщина, – усмехнулся Артур.

Так и не решив вопрос о Витином отъезде, мы стали планировать нынешний день.

Поскольку день стоял теплый – конец мая, почти лето, – я предложила соответствующие варианты: царскосельские музеи, прогулку по центру Питера или катание на теплоходе.

После секундной паузы Артур захохотал, причем так резко, что я отвернулась, хотя прекрасно слышала его ядовито-насмешливые слова:

– Смотрю, Д-Долли, ты так и осталась интеллигентной «девочкой в ч-чепчике». Мы тебе – не гости из п-провинции, чтобы нас по музеям водить. П-прежде всего я должен съездить к б-бабуле на кладбище. Витек, покажешь д-дорожку? Или план нарисуй, как к ее могилке пройти.

– Нарисовать можно, но зачем? Все вместе и поедем! Долька, ты едешь?

– А мне можно с вами? – напросилась Галя.

Два плечистых мужика, рослый Артур и плотного сложения Виктор, едва уместились на заднем сиденье моего женского автомобильчика. Они вмялись боками один в другого, как неразделимые сиамские близнецы. А худенькая Галя, сидящая в «опеле» рядом со мной, почти не занимала места. На дороге, стелющейся впереди, помех не было. Через полтора часа мы добрались до пригородного кладбища. Оставив машину на парковке и купив у цветочниц алых гвоздик, наша четверка двинулась в глубь кладбища.

Сейчас все вокруг выглядело веселее, чем в начале весны, когда хоронили Варвару Владимировну. Снег растаял даже в низинах, и многие могилы были теперь украшены свежими венками. Ожила и природа: в черноземе цветников близ памятников синели низенькие свечки крокусов, а по краям даже заброшенных могил рассыпались мелкими крестиками белесые подснежники. Вот и песчаный холм, под ним покоилась Варвара Владимировна вместе с супругом. Прежний крест и раковину с могилы скинули, когда делали новое захоронение, а на временной плите значилась только написанная от руки черной краской фамилия вновь усопшей. Да и эта невзрачная плиточка была почти не видна под наваленным сверху мусором: ветхие искусственные цветы, бутылки, разорванные полиэтиленовые мешки – у нас не слишком-то уважают чужие могилы. Артур, тихо матерясь, перекинул хлам на заброшенную могилу по соседству. Тоже не слишком достойно действовал! Витя не поленился, перебросил мусор в канаву – так-то лучше.

Артур задумчиво стоял у бабушкиной могилы, склонив голову. Затем заскорузлой рукой осенил себя скорым крестом.

– Надо б-будет старикам п-памятник установить и оградку, – сказал он. – Чтобы в-всякая сволочь не валила что ни п-попадя.

– Я запланировал это на следующий год. Пусть земля осядет. Следующей весной и поставим, – деловито отозвался Витя.

– П-Палецкая В.В., – прочитал Артур, наклонился и погладил пальцем цементную плитку. – Странно свою фамилию видеть на могиле.

– А мы с мамой в Москве, в крематории, узнавали, нельзя ли на тебя табличку сделать, чтобы было куда цветочки класть, – вдруг признался Витя и обнял Артура. – Какое счастье, что ты оказался жив, брат.

– Мы пойдем, ребята. – Я положила букет гвоздик на песчаный холмик и взяла Галю под руку.

– Да-да, идите, д-девочки, к воротам. Мы догоним вас.

Стоя у ворот кладбища, мы с Галей довольно долго дожидались братьев – машины одна за другой подъезжали к кладбищу, уезжали, а наших спутников все не было.

Наконец показался Витя.

– А где Артур? – спросила я.

– Он старого приятеля среди здешних работников встретил, они пошли отмечать встречу. Меня к вам отправил, сказал, чтоб ехали, его не ждали. Он самостоятельно вернется, электричкой.

На обратном пути Галя, скинув с себя бремя сочувствия, уже говорила о чем-то постороннем, а Витя охотно поддерживал разговор. Я высадила их обоих у метро, поскольку ехала не домой, а в университет: там меня ждали для консультации заочники. Разворачиваясь на площади, я еще раз, в зеркале заднего вида увидела своих пассажиров: Галя, просунув свою руку под локоть Вити, едва поспевала за его широким шагом. Выглядели они вместе очень трогательно. Надо поторопить квартирантку с переселением, в очередной раз подумала я. А утром за столом как она себя вела? Мужчин не только блинами ублажала, но мурлыкала, как кошечка. Нет, Галя только на первый взгляд кажется сонной рыбой, на самом деле женщина в ней не дремлет.

Вернувшись домой в одиннадцатом часу, я снова застала Витю и Галю вдвоем. Сидя на кухне, они пили чай и оживленно беседовали. Я поинтересовалась, где Артур, почти уверенная в том, что он спит в своем закутке на раскладушке, ведь завтра ему рано подниматься на поезд. Но Витя, покачав головой, ответил, что Артур еще не возвращался. Галя добавила, что и мобильник его заблокирован.

– Что же вы сидите тут, как божьи одуванчики! Звоните в милицию, в бюро несчастных случаев! – вспылила я.

– Что с тобой, Долька? Охолонись! Еще и одиннадцати нет, мало ли где взрослый мужик может гулять в белую ночь.

Я ушла в комнату, включила телевизор и стала с середины смотреть какой-то фильм. Вскоре появился Витя, широко зевая. Одетый, прилег на диван и уснул. А я, приглушив звук телевизора, продолжала бодрствовать. Ведь кто-то должен открыть Артуру дверь, когда он позвонит, ведь ключей у него нет. Фильм закончился, пошли полуночные новости: сплошная череда несчастных случаев, убийств, катастроф. Я не выдержала, вскочила с дивана, извлекла из тумбочки телефонный справочник и начала обзванивать разные службы.

Не знаю, чего я опасалась сильнее – не услышать ничего или получить информацию об Артуре. Однако у меня гора с плеч упала, когда по одному из телефонов мне удалось выяснить, что Артура замели в вытрезвитель. Это была меньшая из всех возможных бед! Я записала адрес и спросила, когда можно будет приехать за ним. Мне посоветовали забрать его завтра утром. Но ведь утром я должна быть в университете. Придется встать пораньше.

Я разбудила Витю, растолкав его, сообщила, где Артур. Затем расстелила диван и завела будильник – времени на сон оставалось меньше четырех часов. Заснула мгновенно.

И тут же яркая вспышка, словно молния, разбудила меня. Откуда столько света, ведь висящая под потолком люстра была средней мощности? Но, внимательно оглядевшись, поняла, что я нахожусь не в своей комнате, а в каюте корабля. И слепящий свет – это луч солнца, бьющий в окошко иллюминатора. И сразу я очутилась на носу корабля. Корабль казался огромным, а рассвет неописуемо красочным. Я с опаской смотрела вниз, на воду, придерживаясь за железный ржавый прут, перекинутый между двумя стержнями, вбитыми в носовое ограждение палубы. Волны пенились и вздымались, но так далеко от меня, что едва проглядывала синевато-черная поверхность моря. В следующее мгновение я увидела маленькую точку, чью-то голову, захлебывающуюся в морской пучине. Она быстро вырастала в размерах, и теперь я различала тонущего в подробностях: седые лохмы, развевающиеся, как у русалки, подмигивающий глаз и рот, открытый в неслышимом оре. «Артур! – закричала я и заметалась в поисках спасательного круга или какой-нибудь доски. – Артур!» И тут проснулась уже окончательно.

– Ну вот, уже и Артур появился в твоих грезах! Признавайся, трахалась во сне с братцем? Ишь глаза совсем ошалелые!

Я услышала голос Вити и посмотрела на будильник: время вставать. Проспала пиликанье, а Витя встал и успел даже одеться: свежий, как огурчик!

Поскольку я не ответила на грубую шутку, ему вообще-то несвойственную, Витя перешел к серьезным расспросам:

– Так где ты Артура отыскала? Я спросонья не очень разобрал. И почему в такую рань будильник трезвонил?

Я повторила новость про вытрезвитель и сказала, что надо поторопиться, сначала поедем вызволять Артура, а потом мне надо на работу.

Говоря это, я продолжала вспоминать сон. В голову услужливо лезло юнгианское толкование – какой психолог незнаком с ним: море, вода – это твои неосознанные чувства и стремление к сексу. И откровенно подсмеивался основоположник анализа Фрейд: корабль – вагина, а стержни – хи-хи – сама знаешь что.

Хотя не так уж смешно все это. Сон обнажил правду: Артур опять вторгся в мою душу. Но и Витя уже стал для меня родным человеком, они оба мне дороги, о каждом сердце щемит.

Однако предаваться лирическим размышлениям времени не было. Мы с Витей быстро выпили по чашке растворимого кофе, вышли из дому в предрассветную прохладу и, сев в мой «лимончик», поехали выручать Артура.

Ехать предстояло на незнакомую окраину. Пока я, изредка сверяясь с дорожным атласом, плутала по каким-то проездам, Витя, оттягивая ремень безопасности на груди, рассказывал, как Артур превратился в босяка-маргинала.

Артур появился в Москве, когда в Питере хоронили бабушку. Витя вспомнил, как бабушка перед смертью приняла его за Артура: вот оно, мистическое предчувствие умирающего. Артур в родительский дом явился не сразу: боялся взволновать стариков неожиданным воскрешением, ведь за годы его отсутствия семья свыклась с горестным фактом его смерти. Также он хотел устроиться на работу, чтобы предстать перед родителями в достойном виде.

Но найти работу оказалось нелегко, в кризис и более успешные люди оказались на улице. А у Артура не было ни опыта, ни специальности, ни полезных знакомств. Давала знать себя и его контузия, и пребывание в плену. У него нарушилась речь, серьезно пострадала нервная система: Артур легко закипал и раздражался. Но самым скверным оказалось то, что у него не было должных документов. В зарубежном посольстве ему оформили справку, помогли вернуться на родину. Но в милиции не торопились выдать по справке паспорт, гоняли по инстанциям. А без паспорта на работу не принимали.

– И на что же он жил, бедняга? – Мне снова пришлось развернуть машину, поскольку передо мной возник забор, отсутствующий на карте.

– Вот ты уже и жалеешь его! – дернул головой Витя. – Конечно, положение у него оказалось не из простых, но он мог бы на стройку приткнуться или в грузчики на рынок, так нет! Предпочел в нищие податься!

– А паспорт он до сих пор и не получил?

– Документы выправил, когда пришел-таки к родителям. И паспорт, и прописку, и даже школьный аттестат восстановили по запросу. Спасибо, старый друг отца, работающий в органах, помог.

– Не лучшее время он выбрал для возвращения домой! Кажется, нам сюда.

Я завернула направо и остановилась перед невзрачным двухэтажным домом с решетками на окнах. Витя, расстегнув ремень, блаженно потянулся, выпятив и без того заметный живот. Ответил мне со вздохом:

– А на Западе Артур кому нужен в своем состоянии? Он держался там на подачках от благотворительных обществ. Это разве жизнь?

– А попрошайничать в переходах метро лучше?

– Отец с мамой могли бы его прокормить, пока он не нашел работу. Я бы подкинул чуток, но он гордый, видите ли, не хочет на родительской шее сидеть, прибился к попрошайкам. Оттого, кстати, и в нормальный вид себя не приводит: прохожие видят седые лохмы, думают: старик, особенно когда он в три погибели согнется.

– А поседел он там, на войне? – Нам следовало поторопиться, но я продолжала расспросы.

– На войне. И поседел, и погрубел. Такие вещи рассказывал, не для женского уха. А прежде таким был красавцем джентльменом, куда мне до него.

Я осталась в машине, а Витя пошел в вытрезвитель, чтобы оплатить услуги за пребывание там Артура.

Артур вышел из здания еще более помятый, чем был вчера на вокзале, хмуро кивнул мне и сел на заднее сиденье, Витя устроился рядом с братом. Артур не оправдывался, не распинался о своем приключении, но салон машины наполнился таким въедливым запахом перегара, что объяснений не требовалось – кондиционер не справлялся с очисткой воздуха. Однако я мужественно вытерпела этот кошмар, довезя братьев до ближайшего метро, а сама поехала на работу.

Вновь все вместе мы собрались вечером, дома за прощальным ужином. Через два часа Артур уезжал в Москву. Выпив, Артур разговорился. Он бурно возмущался тем, что накануне, на кладбище, хитроватые бабули подсунули ему с приятелем бутылек самопальной водки. В ней он видел причину своей отключки, а не в количестве выпитого.

Галя поддакивала ему, сочувствовала и предлагала гостю и нам закуски:

– Ешьте маринованные огурчики! И заливное мясо, и селедку под шубой! Все свежее, только сегодня купила.

Выпили мы понемногу, внимательно следя за Артуром, чтобы его не развезло, а то в поезд будет не посадить.

Обсуждали финансовые вопросы. Гадали, когда Витя получит в издательстве аванс, а мне дадут надбавку. Прикидывали, как мы сможем помочь Артуру, чтобы он прекратил попрошайничать на улице. Артур молча слушал, попыхивая сигаретой, даже кивал, будто соглашаясь с нами. И вдруг, вмяв окурок в пепельницу, резко встал:

– Д-думаю, дискуссию фонда благотворительности пора закрывать! Зря вы обо мне б-беспо-коитесь. Д-деньги от вас мне не п-потребуются. Однако ж т-терпеть мое присутствие п-придется. Через пару недель я снова п-приеду в Питер, и думаю, что надолго. Обосноваться на первых порах мне п-придется в этой квартирке, д-другой возможности пока не вижу. Но меня к-коечка в коридоре, где я ночку провел, вполне устроит. Так вот: н-нахлебником я у вас не буду, с работой определился. Берут в бригаду на к-кладби-ще. Представьте, старого кореша по с-спортив-ной секции встретил! Я его первым приметил, а потом и он меня п-признал. Так что зарабатывать буду как б-белый человек, только черным налом!

– А кем вы там будете работать? – спросила недогадливая Галя, выпучив рыбьи глаза.

– Директором к-кладбища, кем же еще! – поддразнил ее Артур.

– Неожиданный кульбит! – озадачился новостью Витя. – Родители в Москве снова одни останутся. Только-только сына обрели...

– Родителям, сами п-понимаете, от меня лишь одно беспокойство было. Мать слезы ручьем лила, г-глядя на мои седые лохмы, все уговаривала п-подстричься и п-побриться. Но мне для работы надо б-было вид отшельника иметь. А порадую-ка я ее, братцы, хоть немного! Долли, т-тащи ножницы, отсечешь мне космы. А в Москве я уж и в п-парикмахерскую схожу. Мне дружок с к-кладбища сказал, что п-придется себя в чистоте и аккуратном виде содержать, тогда и к-клиенты б-больше платить будут.

– Значит, к усопшим уважения больше, чем к живым? – поглаживая гладко выбритый подбородок, заметил Витя.

– Родственникам требуется б-благостность при п-похоронах. Или когда могилку надо п-подправить. Так займемся моей п-прической, Долли?

– Я тоже могу! Я на курсах парикмахеров училась, – вызвалась помочь вездесущая Галя.

– Столько профессий, а без работы сидишь, – вставил Витя.

А я, оставив без внимания Галину инициативу, взяла Артура за руку и повела за собой.

В ванной, под краном, я вымыла ему голову и, слегка подсушив его косматые пряди, отвела в комнату. Усадив своего клиента на стул, поставленный в середине, накинула ему на плечи широкое полотенце. Подтыкая края у ворота рубашки, я коснулась рукой шеи Артура и удивилась, что кожа может быть такой шершавой, жесткой на ощупь. Начала перебирать пальцами еще влажные, седые волосы, спадающие ему на спину и плечи, и тоже ощутила отсутствие в них жизни.

– Долго отращивал космы? – поинтересовалась я.

– Уж и не п-припомнить. После вызволения из п-плена меня раз подстригли в обществе милосердия, а п-потом уж сам управлялся, как мог.

Я взяла ножницы и, щелкая ими, начала двигаться вокруг стула. Клочки омертвевших волос посыпалась на пол и колени Артура. Отойдя на пару шагов и критически взглянув на свою работу, осталась недовольна. Подравняла у одного уха, затем у другого, уподобясь лисице, делившей сыр для медвежат.

– Да не мучайся, Д-Долли. Давай под ноль.

Снимать волосы наголо без машинки я все же не решилась, боясь совсем изуродовать голову Артура. Сделала фольклорную стрижку под горшок. Посмотрев на свое произведение, я с гордостью произнесла:

– По-моему, неплохо. Кое-где клочья в сторону торчат, но у стилистов, слышала, это в моде.

Я подвела его к овальному зеркалу, висящему на стене, и отошла в сторону.

– Ну-ка, Долли, п-присоединяйся!

– Присоединиться? К чему?

– П-приставь свою мордочку рядом с моей. Хочу сравнить.

На несколько минут мы оба застыли перед зеркалом. Ну никак мы не смотрелись вместе. Мое лицо казалось еще моложе на фоне помятого, с глубокими морщинами лица Артура – никто бы не поверил, что мы с ним ровесники, бывшие одноклассники.

Однако Артур остался доволен нашим двойным портретом в зеркале. И своей новой скороговоркой, видимо связанной с его заиканием, вызванным контузией, быстро произнес:

– Красавица и чудовище! А было время... П-помню, как ты сохла по мне в школьные годы! Н-надеюсь, теперь-то излечилась?! Оценила братца! Он хотя и валенок, но всегда был светлым парнем.

Излечилась ли? Находясь в такой близости от Артура, я опасалась, что возможен рецидив, и всячески противилась этому. И кроме того, он вызывал во мне глубокую жалость: ведь столько страданий выпало на его долю!

Я прижалась губами к его щеке. Пусть былой покоритель девичьих сердец думает, что все еще неотразим. Надеюсь, это придаст ему силы выстоять в битве с самим собой.

Артур криво усмехнулся, обнажив сбоку брешь в нижнем ряду зубов, – все понял, бедняга.

Через четверть часа наш пока еще гость, с сединами, худо-бедно облагороженными моими усилиями, облаченный в коротковатый ему пиджак брата, стоял на пороге квартиры. Витя торопливо всовывал в его сумку подарки для родителей и говорил напутственные слова. Артур не слушал брата, а продолжал балагурить:

– С-слез не н-надо, д-друзья. С-скоро опять увидимся, еще успею вам н-надоесть. Я п-по-шел, до п-поезда всего ничего.

– Может, все же подкинуть тебя на машине? – в десятый, наверное, раз предложила я.

– Я же с-сказал, хочу п-прогуляться по любимому городу.

Артур закинул сумку на плечо, повернулся и, изображая легкость, вприпрыжку поскакал вниз по лестнице. Глядя на его спину, обтянутую узковатым пиджаком брата, я заметила, как вздымалось и опускалось у него одно плечо. Разве он еще и прихрамывает?