Текст книги "На внутреннем фронте Гражданской войны. Сборник документов и воспоминаний"

После того, как я полностью признал факт убийства нами двумя Журавлева и описал обстоятельства этого, Шиллерт задал мне негодующий вопрос.

– Так значит, вы убили Петрова без санкции всего Областного К<омите>та вашей партии? И у вас не было даже официального постановления вас двоих, как единственных в тот момент членов ОК?

Я разъяснил ШИЛЛЕРТУ, что в момент роковой опасности для революционной организации этика разрешает и даже приказывает отдельным членам этой организации брать на себя ответственность за принятие любых мер для спасен организации. Указал на то, что в случаях подобных нашему вынесение смертного приговора предателю и приведение этого приговора в исполнение всегда бывает разделено лишь несколькими короткими мгновениями, и что мы считали и считаем себя вправе убить провокатора в момент его предательства и без вынесения приговора в «законной форме» на официальной бумаге.

ШИЛЛЕРТ удовлетворился этим объяснением, а БЕЛОРУСОВ вдруг задал почему-то Евгению вопрос, признает ли он себя виновным в убийстве ПЕТРОВА?

МАЛЬМ ответил так же, как и раньше:

– Признавая факт моего участия в убийстве Журавлева, виновным я себя не признаю, ибо я убивал его по тому же праву, по которому убивали в старое время провокаторов, продававших революционеров царской охранке, против чего в то время большевики не восставали.

Белорусов обиделся за Журавлева и стал на защиту его чести, доказывая, что его провокатором считать нельзя, т. к. он «честно раскаялся в своих заблуждениях и преступлениях против Рабоче-Крестьянского Правительства, вступил в единственно революционную партию коммунистов-большевиков и был послан в Казань, как член РКП с боевым заданием по борьбе с контрреволюцией».

– Да, возразил Мальм, – Журавлев поехал в Казань, как член РКП, а явился к нам, как бежавший из Москвы от преследований той же РКП, левый эсер. Если это не чистейшей воды провокация, то объясните мне смысл этого слова. И в царской охранке попадавшие туда слабые «честно каялись» в своих преступлениях и боролись с революцией, как боретесь и вы.

Услышав такую «еретическую» отповедь, Белорусов как-то даже испуганно спросил.

– Так вы не видите никакого различия между провокатором царского охранного отделения и сотрудником нашей рабоче-крестьянской чрезвычайной комиссии?

– Ни малейшего, – твердо выразил Евгений. – Как тех, так и других провокаторов мы убивали, убиваем и будем убивать. <…>

Наконец, эта комедия судебного разбирательства подошла к концу, и нам было предоставлено последнее слово. Как было нами решено заранее, Евгений от последнего слова отказался вовсе, а я сказал лишь несколько слов о том тупике, в который зашла русская революция <…>

Либсон сказал сильную красивую речь, яркими красками обрисовав нашу революционную деятельность до момента ареста <…> В убийстве же Петрова-Журавлева и в вооруженном сопротивлении при арестах, коммунистическое правительство должно обвинять не нас, а себя, ибо оно посылало к нам провокаторов, относительно которых не только у революционеров, но и просто у обывательски порядочных людей не может быть двух мнений. При нашем аресте государственные органы, говорил Либсон, первыми применяли такие методы, которые у всякого уважающего себя человека, не говоря уже про революционеров, неизбежно должны были вызвать соответствующий отпор, что мы и сделали. Свою речь Либсон закончил требованием прекращения дела и нашего немедленного освобождения. Либсону устроили почти что овацию, которую Трибунал поспешил прекратить, проворно удалившись в совещательную комнату для вынесения приговора. <…>

Наши конвойные давно забыли свою обязанность караулить нас и, полубросив винтовки, жадно смотрели в рот Белорусову, за казенным языком приговора ловя что-то волнующее их, глубоко задевающее струны их нетронутой еще крестьянской души. И он будто почувствовав, что нельзя дальше натягивать это жуткое напряженное ожидание последних роковых слов (так неизбежны казались далее трафаретные – «к высшей мере наказания»…), и закончил скороговоркой:

– что подсудимые БОГДАНОВ и МАЛЬМ действовали, как члены партии левых Соц. Рев., и преступления их вызваны мелкобуржуазной природой ее, и ввиду того, что ПЛСР отказалась в настоящую минуту от вооруженной борьбы с Советской властью, Московский Трибунал постановляет подсудимых БОГДАНОВА Михаила Алексеевича и МАЛЬМ Евгения Николаевича от наказания избавить и из-под стражи освободить…

В зале продолжает царить мертвое молчание, так неожиданны для всех были последние слова, прочитанные Белорусовым. Он, медленно оглядев зал, сложил бумагу, по которой он читал и опустился на свое кресло. Это нарушило очарованное молчание, охватившее присутствовавших, раздался гром оглушительных аплодисментов, на нас ринулась целая толпа, в которой мы переходили из одних объятий в другие, поздравления и поцелуи были без конца.

И вот мы на улице, шагаем обратно в тюрьму. Теперь уже конвойные не окружают нас. Остался только один, остальные распрощались с нами у суда, несколько раз повторяя нам, что они бесконечно рады, что попали на наш процесс.

– Ведь у нас, что. Темнота, – повторял один из них, парень лет 22-х.

– А теперь все одно, что свет увидели, узнали, что есть люди, которые за нас, темных, борются, жизнь свою отдают. Теперь мы уже знаем, что и у нас, у деревенщин, защитники есть, а то ведь совсем коммунисты одолели, грабят и грабят. Эх, и нам бы в деревню вас, все бы за вашей партией пошли, уж очень вы справедливо говорили. Спасибо вам земное за мужичков, за всех.

И оставшийся для формы с нами красноармеец, шел где-то далеко позади меня, горячо беседуя с Е.Н. МАЛЬМ. Я же в первый раз за все последние месяцы шел, как свободный человек, не по мостовой, а по панели с одним из партийных товарищей.

Вот снова и сумрачное здание Таганской тюрьмы. Там уж узнали об исходе процесса, и даже угрюмые лица тюремных церберов встретили нас каким-то подобием улыбки.

Следующий день прошел в ожидании освобождения, которое должно было состояться сразу же по получении приговора. Не получив его до вечера, мы сообщили об этом И.З. ШТЕЙНБЕРГУ, и стали терпеливо дожидаться. Наконец, на третий день раздался возглас.

– 252<-я>. БОГДАНОВ, МАЛЬМ, на свободу.

Желая удостовериться, что действительно нас освобождают, мы отправились в контору. Приговор действительно пришел, мы прочитали его и отправились собирать вещи. При выходе из конторы нас догнал один из служащих в ней и шепнул:

– Будьте осторожны, вам устроят тщательный обыск.

Это сообщение заставило нас призадуматься, тем более, что в конторе мы заметили зловещую фигуру в чекистском наряде, относительно которой нам сообщили, что это известный «комиссар смерти» (типичное для коммунистической России название палачей ЧК, приводящих в исполнение ее бесчисленные смертные приговоры). Оставив ввиду предстоящего нам обыска все наши рукописи сидевшему с нами максималисту В.И. ПЕТРИЩЕ²² (одна из самых светлых личностей революционного движения, которых нам приходилось до сих пор видеть), мы забрали остальные вещи и отправились в контору. Там нам произвели обычный поверхностный для уходящих на свободу обыск, и помощник начальника тюрьмы сел писать нам пропуск из тюрьмы. В это время из глубины комнаты поднялся сидевший там до этого времени в тени упомянутый уже чекистский комиссар и обратился к нам с вопросом:

– Вы свободны, товарищи?

– Во-первых, мы вам не товарищи, а, во-вторых, с этим вопросом вам надо обратиться не к нам, а к дежурному помощнику.

Помощник на вопрос ответил утвердительно, и тогда последний снова обратился к нам:

– Тогда я вас арестую. Вот ордер на ваш арест от МЧК.

Поглядев на этот ордер, я заметил комиссару, что он, очевидно, ошибается, принимает нас за кого-нибудь другого, ибо ордер исходит из отдела по борьбе со спекуляцией и предписывает сделать выемку товаров у гр. БОГДАНОВА и МАЛЬМ, а, так как у нас товаров, очевидно, быть не может, то и ордер не относится к нам.

– Ну, это безразлично, – успокоительно заметил комиссар.

– Это недоразумение произошло просто потому, что МЕССИНГ (председатель МЧК)²³ очень торопился и писал на первом попавшемся ордере. Вот его подпись, ее знает вся Москва, и вы не можете не знать. Я убежден, что вы не будете поднимать шума из-за этого. Я – ПОПКОВИЧ, комендант Бутырской тюрьмы и очень дружу с левыми эсерами. Они все такие славные ребята, и я прошу вас без скандала следовать за мной.

Нам ничего не оставалось делать, как подчиняться грубой силе, как ни велико было наше возмущенье этой недостойной комедией, разыгранной Московским Трибуналом. На наш вопрос, куда ПОПКОВИЧ намеревается нас вести, он ответил, что в Бутырскую тюрьму.

– Ну, смотрите. В Бутырку мы поедем спокойно, но, если мы увидим, что вы везете нас не туда, а в Чрезвычайку, то вы нас не довезете или довезете наши трупы, – заявил ПОПКОВИЧУ МАЛЬМ.

Тот принялся опять клясться «честным словом», что он никогда не обманывал социалистов, что он им, можно сказать, отец родной, и что мы можем быть совершенно спокойны относительно нашего нового места жительства. Проделав вторичный обыск, на этот раз гораздо тщательнее, чем первый, он пригласил нас спуститься вниз, где уже ждал нас пыхтящий автомобиль. Мы уселись, провожаемые соболезнующими взглядами арестантов и кое-кого из администрации, решивших по репутации ПОПКОВИЧА, что нас берут на расстрел. ПОПКОВИЧ, страшно нервничая и поминутно ощупывая, на месте ли его револьвер, вежливо попустил нас в автомобиль, уселся сам, с шофером поместился еще какой-то чекист, и мы бешенным ходом полетели в Бутырку.

Уже спустя долгий промежуток времени, просидев в Бутырской тюрьме больше трех месяцев, мы узнали подоплеку этого неожиданного финала разыгранной с нами комедии. СМИРНОВ, председатель Трибунала, так умно отказавшийся нас обвинять и этим развязавший себе руки, затормозил с самого начала отправление приговора по нашему делу в тюрьму (что, по правилу, должно делаться не позднее, чем через 12 часов по вынесении его). Когда уже на третий день после суда И.З. ШТЕЙНБЕРГ отправился объясняться по этому поводу с ШИЛЛЕРТОМ, тот страшно возмутился и при себе приказал напечатать приговор, немедленно отослав его в тюрьму. СМИРНОВ же в это время сообщил Чрезвычайке, что мы через два-три часа должны освободиться, и МЕССИНГ написал ордер на наш новый арест без указания даже преступления. Оно нам так и не было предъявлено, естественно, т. к. все, что можно было нам инкриминировать, обсуждалось на суде. Да и не в обвинении было дело. Для ЧК было важно выиграть время, не дать нам выйти на свободу, где мы, конечно, не дожидались бы новых сюрпризов с ее стороны. И время было выиграно, т. к., хотя и с большим опозданием против установленного положения о Трибуналах РСФСР кассационного срока, но Коллегия ВЧК все же подала жалобу в Кассационное отделение Верховного Трибунала, и этим получила (со своей точки зрения) право держать нас в тюрьме, вопреки приговору Трибунала. В ноябре Верховный Трибунал под председательством КРАСНОВА рассматривал снова наше дело, в наше отсутствие. Коллегия ВЧК опротестовала приговор Московского Трибунала по мотивам формальных неправильностей. Верховный же Трибунал разрешил дело иначе. Признав приговор Московского Трибунала с формальной стороны совершенно правильным, Верховный Триб.<унал> по существу дела приговорил нас за столь тяжкое преступление к высшей мере наказания, расстрелу, но, принимая во внимание наше долгое предварительное заключение и две амнистии, объявленные за это время, вошел в Президиум ВЦИК с ходатайством о замене расстрела 8-мя годами тюремного заключения. Президиум ВЦИК, рассмотрев все это дело 21 января 1921 г., постановил: приговор Верховного Трибунала отменить и утвердить приговор Московского Трибунала, таким образом вторично освободив нас. И после этого мы… продолжали сидеть в тюрьме (я был на короткий промежуток времени по болезни освобожден и через три месяца снова схвачен на улице), пока, убедившись окончательно, что высшей властью в России, нагло смеющейся над всеми своими законами, и над верховными учреждениями страны (как ВЦИК) является ВЧК, твердо решившая сгноить нас в тюрьме, мы не освободились сами, совершив в ночь с 25 на 26 августа 21 года удачный вооруженный побег из Таганской тюрьмы.

Примечания

1 См.: Знамя борьбы. 1925. № 9-10.

2 В фонде Морского инженерного училища имеется его личное дело за 1916 г. См.: РГА ВМФ. Ф. 434. Оп. 2. Д. 194.

3 Лацис (Судрабс) М.Я. Два года борьбы на внутреннем фронте. С. 80.

4 ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 25. Д. 12. Л. 98.

5 ГАРФ. Ф. Р-8419. Оп. 1. Д. 220. Л. 126.

6 Там же. Д. 273. Л. 121 об.

7 РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 49. Л. 29.

8 В настоящее время удалось изучить целиком данное дело. Почерпнутые оттуда, а также от сына Е.Н. Мальма, проживающего в Испании Е.Е. Мальма сведения легли в основу статьи: Леонтьев Я.В. Братья Аяксы (политическая и научная биография Е. Н. Мальма) // Народники в истории России: Межвузовский сборник научных трудов. Т. 2. Воронеж, 2016. С. 244–268.

9 Немецкая Швейцария – небольшая липовая роща на левом берегу реки Казанки, в 2–3 верстах от города Казани. Служила излюбленным дачным местом, где в летнее время проживало преимущественно немецкое население города Казани. Впоследствии на месте рощи был разбит Парк культуры и отдыха им. А.М. Горького. С 1989 г. является памятником природы.

10 Дальше идет обрезанная строка, но прочитывается окончание фразы: (убит) «двумя пулями попавшими одна в затылок, другая в позвоночник».

11 Ксенофонтов Иван Ксенофонтович (1884–1926) – большевик с 1903 г., активный участник Октябрьской революции в Петрограде и на Западном фронте (входил в комитет 2-й армии), был избран членом ВЦИК; являлся членом Коллегии и заместителем председателя ВЧК; один из главных организаторов «красного террора» и массовых расстрелов заложников.

12 Речь идет о Дине Чилингарьянц – активистке Петроградской организации ПЛСР.

13 Т. е. Партия левых социалистов-революционеров интернационалистов.

14 В тексте документа ошибочно – Липсон Я.С. Правильно: Либсон Яков Николаевич (1882–1938) – профессиональный адвокат, до революции помощник присяжного поверенного, присяжный стряпчий Московского коммерческого суда; в последующем один из руководителей Московского комитета Политического Красного Креста; перед арестом – член Московской городской коллегии защитников, расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР.

15 Штейнберг Исаак-Нахман Захарович (1888–1957) – государственный и политический деятель, публицист, правовед, доктор философии, теоретик левого народничества, член ЦК ПЛСР с момента учредительного съезда; в декабре 1917 – марте 1918 гг. нарком юстиции; с июня 1918 г. находился в Швейцарии в качестве участника Заграничной делегации ЦК; после непродолжительного ареста в 1919 г. был освобожден по распоряжению Ф.Э. Дзержинского и вел переговоры с руководством ЦК РКП (б) о легализации левых эсеров; в 1920–1922 гг. являлся лидером «легалистского» крыла партии; с начала 1923 г. – в эмиграции.

16 Открытое заседание Верховного Революционного Трибунала при ВЦИК по делу «о контрреволюционном заговоре» ЦК ПЛСР состоялось 27 ноября 1918 г. В общей сложности суду предавались 14 человек, включая убийц графа Мирбаха Н.А. Андреева, Я.Г. Блюмкина, начальника Боевого отряда ВЧК Д.И. Попова и военного руководителя левых эсеров Ю.В. Саблина (последние четверо не входили в состав ЦК). Из всех обвиняемых на скамье подсудимых находились лишь М.А. Спиридонова и Саблин, остальные были осуждены заочно. Трибунал требовал применить к Спиридоновой и Саблину высылку за пределы Советской России на 5 лет, но затем, «принимая во внимание их особые прежние заслуги перед революцией», приговорил их к заключению в тюрьму сроком на один год. Спустя два дня Президиум ВЦИК амнистировал их.

17 Трутовский Владимир Евгеньевич (1889–1937) – государственный и политический деятель, экономист, публицист, теоретик левого народничества, член ЦК ПЛСР с момента учредительного съезда; в декабре 1917 – марте 1918 гг. нарком по делам местного самоуправления, затем комиссар Московского областного комиссариата местного хозяйства; за участие в выступлении 6–7 июля заочно был приговорен к трем годам заключения, однако, не смотря на аресты в период 1919–1920 гг., реально приговор к нему был применен лишь в 1921 г., после чего Трутовский постоянно находился либо в заключении, либо в ссылке; перед последним арестом работал экономистом в Алма-Ате, расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР. Упоминаемая в документе его жена Мария Алексеевна Трутовская, в 1918 г. член Московского комитета ПЛСР.

18 Чилингарьянц Айрат Биглярович (1896 – после 1933) – студент Политехнического института в Петрограде, привлекался к дознанию в 1915 г. как дашнак и находился под надзором полиции, затем был на военной службе; по мобилизации был призван на службу Шушинским уездным по воинской повинности присутствием и назначен в учебный батальон, откуда осенью 1916 г. откомандирован в 3-ю Тифлисскую школу прапорщиков для прохождения курса; по окончании школы произведен в прапорщики и назначен в распоряжение начальника штаба Петроградского военного округа; являлся одним из руководителей Петроградской организации ПЛСР во второй половине 1918 – начале 1919 г.; позднее находился в ссылках и продолжал арестовываться.

19 Валдина Евгения Георгиевна (1897 – после 1928) – из крестьян, курсистка истфака Бестужевских курсов, во время войны работала на военном производстве в Петрограде; вступила в ПСР с 1916 г. вместе с сестрой Прасковьей; сразу после раскола партии вошла в ПЛСР; в начале 1918 г. заведовала книжным магазином издательства ЦК «Революционный социализм» (вместе с ней работал в качестве завскладом издательства ее брат Антон – впоследствии видный деятель ЛСР подполья). Работала в партийном издательстве «Революционный социализм», на подпольной работе на Украине; в 1919–1920 гг. работала в аппарате ЦК партии; неоднократно арестовывалась, отбывала заключение в Суздальском политизоляторе, ссылалась.

20 Максималисты – члены Союза социалистов-революционеров максималистов.

21 Т. е. Российская коммунистическая партия.

22 Петрище Виктор Иосифович – рабочий, в 1918 г. член Исполкома Сормовского Совдепа, один из руководителей нижегородских эсеров-максималистов.

23 Мессинг Станислав Адамович (1889–1937) – в 1908 г. вступил в партийную организацию «Социал-демократия Королевства Польши и Литвы» (с этого момента ему засчитывался стаж в компартии), осенью 1917 г. один из руководителей большевиков в московских Сокольниках; благодаря близкому знакомству с Ф. Дзержинским по Варшаве стал членом Коллегии и заведующим Секретно-политическим отделом Московской ЧК; в описываемый период являлся заместителем председателя МЧК (председателем стал с января 1921 г.); один из главных организаторов «красного террора» и массовых расстрелов заложников.

Убийство в Палатовке. Детективная история времен Гражданской войны

Я.В. Леонтьев (Москва)

Хранящийся в фонде Истпарта Госархива общественно-политической истории Воронежской области мемуарный текст Я.С. Базарного «Луковица воспоминаний недавних лет. Воспоминания 1917–1918 гг.» (датированы автором маем 1924 г.), повествует о ряде важных эпизодов в истории левоэсеровского движения. Остановимся на двух из них, относящихся ко второй половине 1918 г. Автор воспоминаний Яков Степанович Базарный (1890–1938) принадлежал к кадровым эсерам, играя важную роль сначала в Воронежском крае, а затем в руководстве ПЛСР и Украинской ПЛСР. Происходивший из крестьян-бедняков слободы Красненькая Базарный окончил Александровско-Грушевскую церковно-учительскую семинарию и Московский городской народный университет имени А.Л. Шанявского. Он был членом ПСР с 1907 г., и в 1909 г. был выслан в административном порядке за пределы Донской области. В 1912–1914 гг. Базарный участвовал в издании левонароднических газет, выходивших в Петербурге вплоть до их запрета в связи с началом войны. Во время войны он был призван в армию и находился на Юго-Западном фронте. В солдатской форме он прибыл в качестве делегата от Волынской губернской конференции партии на III Всероссийский съезд ПСР в Москве, проходивший в конце мая – начале июня 1917 г. На съезде он лично познакомился со всеми лидерами внутрипартийной левой оппозиции, включая Марию Спиридонову. После демобилизации Базарный активно включился в работу воронежских эсеров. От губернского партийного съезда он был включен в список кандидатов на выборах в Учредительное Собрание, но избран не был. Зато был избран в Новохоперское уездное земство по 1-му округу.

В это время в Воронеже, как и в других местах России и Украины, произошло размежевание ПСР на левое, центристское и правое крыло. Левоэсеровская организация в губернии образовалась уже в августе 1917 г., приступив к выпуску собственной газеты «Интернационал» (позднее «Наше Знамя»). Осенью 1917 г. и зимой 1918 г. Базарный курсировал между Воронежем и Петроградом, будучи избранным в состав ВЦИК и Воронежского губисполкома Советов. В органе Крестьянской секции ВЦИК – газете «Голос Трудового Крестьянства» он публиковал очерки «Деревенская Россия», письма «К народным учителям» и стихотворения. Он также печатался в петроградском журнале «Революционная Работница», где появились его стихотворение памяти Каляева «Призыв» и другие тексты. На III губернском съезде Советов Воронежской губернии в начале апреля 1918 г. он выступал с содокладом по текущему моменту от фракции левых эсеров, а во второй половине апреля – представлял Воронежскую губернию на II Всероссийском съезде ПЛСР в Москве. В это время по губернии числилось 6134 зарегистрированных членов левоэсеровской партии. К этому времени, в связи с занятием немцами Украины и части южно-русских территорий в Воронеж из Харькова эвакуировался Краевой комитет ПЛСР, начавший оттуда руководить работой подпольных организаций партии на Украине. С приездом украинцев партийная работа получила новый импульс и в Воронежской губернии. Так Воронежский губком ПЛСР приступил к изданию нового органа на двух языках (русском и украинском) под названием «Знамя Трудовой Борьбы», одним из авторов которого выступал Базарный.

В губернском центре левые эсеры также чувствовали себя очень уверенно, так как контролировали городскую рабочую боевую дружину. Стремясь переломить ситуацию в связи с предстоящими перевыборами в губернии, 18 июня Воронежский губком ПЛСР совместно с фракцией губисполкома принял беспрецедентное доселе решение выйти из состава последнего, немедленно сдать все отделы и комиссариаты и всех партийных работников отправить на места для предвыборной агитации¹. Судя по всему, Базарный был делегирован с этой целью в слабый в партийном смысле Богучарский уезд, и затем от съезда Советов в слободе Калач оказался избран делегатом V Всероссийского съезда Советов. Во время первых заседаний съезда в Большом Театре он входил в состав мандатной комиссии съезда от левоэсеровской фракции. В момент начала событий 6–7 июля 1918 г. его задержали в театре и в составе группы руководителей партии, включая М.А. Спиридонову, отправили под арест в Кремль. Приведу ниже никогда не публиковавшийся протокол допроса Я.С. Базарного, хранящийся в одном из томов дела о заговоре и «мятеже» левых эсеров в ЦА ФСБ России:

«Я состою членом Съезда от Воронежской губ., Калачевского уезда, левый с.р., член мандатной комиссии. Был все время занят работой по мандатной комиссии, не был ни на одном фракционном собрании и о факте убийства Мирбаха узнал приблизительно часов в 6 вечера в манд[атной] комиссии от тов. Веселовского, а о постановлении Ц.К. нашей партии узнал ночью, когда наша фракция в театре уже была задержана, приб[лизительно] в 12 часов ночи. Против Советской власти, за которую я боролся с первых дней революции я, как революционер, не шел и не пойду.

12/VII

Я. Базарный»².

Под рукописным протоколом в документе содержится приписка:

«Постановили: освободить из-под стражи Якова Степановича Базарного

Председ[атель] След[ственной]

Ком[иссии] П. Стучка,

В. Кингисепп»

(Рукопись (чернила), текст показаний написан рукой Я.С. Базарного, подписи – автографы).

Вернувшись в Воронеж, где базировался центр повстанческой работы украинских левых эсеров, Базарный осенью 1918 г. был избран в состав ЦК Украинской ПЛСР и вошел в состав Центрального Всеукраинского Повстанческого комитета (против немецких оккупантов и гетмана П.П. Скоропадского). Однако еще до этого он снова побывал в столице, где 31 июля выступил на Московской областной конференции ПЛСР. В частности, он заявил:

«Я утверждаю, что то, что случилось в Москве, наша партия, как массовая партия, выиграла, и то, что некоторые от нас ушли, показывает, что те элементы, которые остались, – вынесут на своих плечах террор большевиков.

Нужно было широко сагитировать массы, нужно было подготовить массы к убийству [Мирбаха]. <…>

Террор есть достояние нашей партии и никому мы его не уступим. <…> Служит ли данная власть интересам социальной революции? Можем ли мы идти против социальной революц[ии], не есть ли это преступление? <…> Левые с-р. в противовес большев[икам] должны взять революц[ионную] инициативу, чтобы, когда придет момент, то тогда у нас не дрогнула рука»³.

К тому времени большевики уже разоружили левоэсеровскую боевую дружину в губернском центре. Однако на Украинский губком репрессии до поры не распространялись. В то же время в Воронеже скрывался объявленный вне закона после событий 6–7 июля левоэсеровский лидер общероссийского масштаба П.П. Прошьян, о чем и повествует первый мемуарный эпизод.

В своих воспоминаниях Базарный как раз упоминает о нелегальном собрании воронежских левых эсеров с участием Прошьяна и его намерениях связаться с некоторыми советскими военачальниками и полевыми командирами (в том числе с В.И. Киквидзе и Р.Ф. Сиверсом). Из этих же воспоминаний узнаем, что в Воронеже действовало Бюро Всеукраинского военно-революционного комитета – центр прифронтового руководства повстанческой работы, в распоряжении которого имелись паспортное бюро, граверная мастерская для изготовления поддельных документов, а также пункты по переправке партийных работников на Украину.

К этому моменту относится разыгравшаяся в местечке Палатовка трагедия, обстоятельства и загадки которой в публикуемых документах излагают и Базарный, и его соратник Павел Флегонтович Бойченко, также видный деятель ПЛСР и УПЛСР. В 1917 г. Бойченко активно действовал в Киеве, где был избран в состав Центральной Рады от ПСР и входил в состав редакции партийного журнала «Революционное знамя». В октябре он перебрался в Воронежскую губернию, где оказался анонсирован среди авторов ежедневной воронежской эсеровской газеты «Голос труда» – органа губернского комитета ПСР, и избран в Новохоперское уездное земство (по 3-му округу). В начале 1918 г. Павло Бойченко вернулся на Украину, где участвовал во II Всеукраинском съезде Советов в качестве члена президиума и был избран в ЦИКУк, который в апреле представлял на II съезде ПЛСР в Москве. Затем снова находился в Воронежской губернии, где публиковался в органе объединенного Воронежского губкома левых с.-р. и украинских левых с.-р. «Знамя трудовой борьбы» («Стяг тродовоi боротьби») под псевдонимом Петр Боевой. Вполне возможно, Бойченко входил в состав Временного ЦК УПЛСР уже летом 1918 г. Осенью он также находился в Воронеже, где, по свидетельству Я.С. Базарного, тогда располагалось Бюро ЦК УПЛСР. Во второй половине октября, направляясь в составе левоэсеровской делегации на подпольную работу на Украину, 18 октября подвергся нападению в пограничном пункте Палатовка.

Об одной из убитых во время этой трагедии активистке ПЛСР, в отличие от двух других погибших, есть возможность рассказать более или менее подробно. Мина Марковна Капелуш (Капелюш) (1894–1918). Она происходила из зажиточной еврейской семьи, которая из литовского городка Плунгяны (Плунге) перебралась в Гомель. Отец занимался выделкой кож, которые возил на ярмарки в Лейпциг. Он был патриархом многодетной семьи, жившей в большом доме в центре Гомеля. Пока не установлено, получила ли Мина Капелуш щедрое домашнее образование или же окончила гимназию, но за высшим образованием она отправилась в Петербург, где училась в Психоневрологическом институте. Этот институт прослыл, как гнездо эсеров. В частности, раненый во время убийства Капелуш в Палатовке знаменитый украинский левый эсер Е.Н. Терлецкий также был студентом этого университета.

В 1917 г. Мина Капелуш являлась членом Гомельского комитета ПСР и входила в состав Исполкома Гомельского Совета. При формировании советских органов управления она возглавила коллегию просвещения. После занятия немцами Гомеля в конце февраля 1918 г. эвакуировалась в Москву, где вела активную партийную работу. На прошедшей накануне II съезда ПЛСР общегородской партконференции 14 апреля была избрана в Московский комитет ПЛСР. После июльских событий продолжала оставаться правоверной левой эсеркой. При открытии 31 июля Московской областной конференции, она была избрана в президиум наряду с продолжавшими еще оставаться на тот момент в партии А.Л. Колегаевым и А.А. Биценко. В сохранившейся в ЦА ФСБ и опубликованной недавно стенограмме есть текст такого ее выступления:

«Я хочу ответить т. Биц[енко]. Т[овари]щи, стоящие за борьбу с б[ольшеви]ками. Партийн[ые] принципы во имя революции уступать не можем. Из Советов мы не выходим и в б[ольшевистс]кие Советы мы должны войти. Когда 3 съезд партии принял срыв мира – надо знать, что не было реальн[ого] б[ольшинст]ва, к[а]к в октябре. Неужели массы уже за срыв мира? Это не т[а]к. А Карелин не прав, власть-то, может, и возьмем, но власть не удержим. Я за Брест не стояла, но идея передышки еще не изжита. Надо войти в Советы и выпрямить линию их. Ведь будет 3-я крестьянская революция. Но она еще не созрела. Ведь напрасно ЦК думал, что убийством сорван будет мир.

Надо будет вести борьбу за вхождение в Советы, хотя бы с оружием в руках, но не против»⁴.

Хотя её позицию можно скорее, назвать легалистской, а не радикальной, но именно ею, одной из первых среди левых эсеров, была произнесена фраза о «3-й крестьянской революции»! И реализацию прав своей партии она призывала отстаивать вплоть до «хотя бы с оружием в руках». В конце конференции Капелуш была избрана в состав Московского областного комитета, объединявшего ряд губерний центральной России.