Текст книги "На внутреннем фронте Гражданской войны. Сборник документов и воспоминаний"

«Партия должна торопиться захватом руководительства масс…»
(Роль мужа Марии Спиридоновой И.А. Майорова в левоэсеровском движении)

Леонтьев Я.В. (Москва)

Происходивший из крестьян деревни Гордеево Юматовской волости Свияжского уезда Илья Андреевич Майоров (1890–1941) вошел в историю как наиболее крупный левоэсеровский теоретик по аграрному вопросу, один из авторов «Основного Закона о социализации земли», принятого Третьим Всероссийским съездом Советов в январе 1918 г., в ходе которого произошло объединение Советов рабочих и солдатских депутатов с Советами крестьянских депутатов. Вся вторая половина жизни Майорова – вплоть до их одновременного расстрела в Медведевском лесу под Орлом – была связана со ставшей его второй женой Марией Александровной Спиридоновой (1884–1941), самым известным лидером партии левых социалистов-революционеров (далее ПЛСР).

В крестьянском хозяйстве ветерана Балканской компании 1877–1878 гг. Андрея Яковлевича Майорова (1859–1938) имелись десятина пахотной земля, лошадь и корова. Крестьянское происхождение не стало препятствием для поступления одаренного мальчика в гимназию. Еще во время учебы в сельской школе на «способного и умного ученика» обратила пристальное внимание учительница, уговорившая его отца отвезти сына в Казань для дальнейшей учебы. С 5-го класса Илья зарабатывал себе на жизнь частными уроками. Как явствует из недавно изданного дневника историка С.А. Пионтковского, в 1905 г. гимназист Майоров входил от революционного кружка в Первой Казанской гимназии в состав «Соединенной группы учащихся средних школ» – политической организации смешанного эсеро-эсдековского направления, к которой также принадлежали тяготевшие тогда к эсерам ученики Казанского реального училища В.М. Скрябин (впоследствии известный как Вячеслав Молотов) и А.Я. Аросев – другой видный впоследствии большевик, отец актрисы Ольги Аросевой¹. В 1906 г. Майоров вступил в партию эсеров, и по окончании гимназии продолжал участвовать в студенческом протестном движении. Первоначально он учился на медицинском факультете, затем перевелся на юридический. Учебу он совмещал с партийной работой в качестве пропагандиста и организатора кружков для эсеровских рабочих. Незадолго до окончания университета, в апреле 1914 г. был арестован и в июле выслан на 3 года в Енисейскую губернию. В феврале 1915 г. ему удалось бежать, после чего Майоров перешел на нелегальное положение. В Казань он вернулся после победы Февральской революции и был избран в Совет крестьянских депутатов. Кстати, его отец в это время жил в родной деревне, куда, наверняка, не раз наведывался «блудный» сын. С июня по конец октября 1917 г. И.А. Майоров являлся председателем Свияжского уездного земельного комитета и уездной земской управы. Являясь сторонником радикальных земельных преобразований, 16 июня он подписал постановление земельного комитета о распределении между крестьянами помещичьих угодий, скота и инвентаря². Одновременно Майоров стал ближайшим помощником лидера казанских левых эсеров А.Л. Колегаева и после отъезда последнего в Петроград заменил его на постах председателя «младшего» (левоэсеровского) губкома партии и председателя губернского Совета крестьянских депутатов. Раскол Казанской организации эсеров на «старший» (правоэсеровский) и «младший» комитеты, несмотря на неоднократные попытки нейтрализовать партийное размежевание со стороны ЦК партии, преодолеть так и не удалось. В итоге Казанская организация новообразованной ПЛСР стала в ней одной из наиболее влиятельных региональных организацией, насчитывая к апрелю 1918 г. три тысячи членов.

Будучи осенью 1917 г. избран депутатом Всероссийского Учредительного Собрания по Казанскому округу и делегатом Второго Всероссийского съезда Советов крестьянских депутатов, по приезде в Петроград Майоров стал членом коалиционного большевистско-левоэсеровского правительства, войдя в состав коллегии Наркомата земледелия. До ухода левых эсеров из правительства в знак несогласия с ратификацией Брестского мира, Майоров являлся товарищем (заместителем) наркома земледелия А.Л. Колегаева, а весной 1918 г. вместе с Л.Л. Костиным возглавлял Отдел текущей земельной политики Наркомзема. Также он входил в Исполком Крестьянской секции ВЦИК. По партийной линии на учредительном съезде ПЛСР в ноябре 1917 г. Майоров был избран кандидатом в члены ЦК, а на последующих всероссийских съездах неизменно выбирался действительным членом ЦК, продолжая оставаться таковым на протяжении первой половины 1920-х гг. Находясь непродолжительное время на свободе в 1922–1923 гг., он работал в Центральном статистическом управлении и по некоторым данным (подлежащим проверке) на короткое время вновь стал членом коллегии Наркомзема РСФСР. Формально из созданной при его самом активном участии партии левых эсеров он никогда не выходил.

В период пребывания в Петрограде и Москве с ноября 1917 г. по май 1918 г. Майоров женился на молоденькой сотруднице аппарата ВЦИК, и в 1919 г. у них родился сын Лев, живший впоследствии то с матерью в Казани, то с отцом в Уфе.

Если первоначально Майоров был горячим сторонником продолжения союза с большевиками вплоть до признания Брестского мира, то затем он резко поменял точку зрения на противоположную, причиной чего, скорее всего, могло стать одобрение ВЦИК 11 июня 1918 г., несмотря на сопротивление фракции левых эсеров, декрета о комбедах, противопоставившего комитеты деревенской бедноты Советам крестьянских депутатов. Но еще раньше, в начале мая Майоров добровольно покинул руководящий пост в Наркомземе и вместе с А.Л. Колегаевым вернулся в Казань, где они, как члены ЦК партии, координировали деятельность ПЛСР в Поволжье. Майоров вновь вошел в состав Казанского губкома, активно сотрудничал в его печатном органе – газете «Земля и Воля». В Саратове была издана его брошюра «К вопросу о нашей аграрной программе» («Практическое проведение социализации земли»), где он указывал, что «обобществление земли слагается из трех основных моментов: уничтожения частной собственности на землю, замены ее трудовым землепользованием и распределением земли на уравнительных началах по потребительно-трудовой норме».

Потом он пояснил на IV партийном съезде: «Я пытался практически приложить наш Основной закон, и мной был набросан проект инструкции социализации земли, который даже был представлен крестьянской секции 5 съезда Советов, но также был зачитан только в половине, а остальная пропала, и эти черновики были изданы в мое отсутствие Устиновым и Колегаевым в форме книжки, издали где-то в Саратове».

Майоров снова появился в столице приблизительно в двадцатых числах июня С этого момента он участвовал во всех практических действиях ЦК ПЛСР, направленных на срыв Брестского мира и «выпрямление» советской политики. 24 июня он вместе с М.А. Спиридоновой был избран в Бюро ЦК, которому поручались «учет и распределение всех партийных сил». В конце июня – начале июля Майоров в качестве делегата принял участие в III съезде ПЛСР, на котором в противоположность своей прежней позиции на предыдущем II съезда партии в апреле 1918 г. уже выступал в качестве критика большевиков³. Одновременно он был избран делегатом V Всероссийского съезда Советов от Казанской губернии.

По воспоминаниям видного левого эсера В.А. Карелина, «перед открытием [4 июля 1918 г.] первого заседания V съезда Советов в ложе [Большого Театра], соседней с той, в которой находился [посол Германии] Мирбах, собрались Спиридонова, Карелин и Майоров. Спиридонова заявила, что она немедленно и самолично желает застрелить Мирбаха. Карелин и Майоров не возражали против самого плана, но выдвинули каждый самого себя в качестве исполнителя. Они спорили несколько минут; в это время началось заседание, момент был упущен <…>»⁴.

Избежав ареста во время июльских событий в Москве, Майоров возвратился в Казань, где сразу же повел энергичную агитацию в организациях левых эсеров и в печати в поддержку позиции ЦК. Губисполком 12 июля большинством голосов высказался за разрыв Брестского мира и против преследования левых эсеров. После того как фракция коммунистов покинула заседание, оставшиеся в губисполкоме 22 левых эсера выбрали его главой председателя горкома ПЛСР М.С. Зубарева. Тогда большевики, при поддержке социал-демократов-интернационалистов, объявили о роспуске прежнего состава губисполкоме до нового общегубернского съезда и о создании взамен Ревкома.

Буквально на другой день состоялась городская конференция левых эсеров, на которой, конечно, должен был присутствовать Майоров. Возможно не без согласования с ним, была принята такая резолюция:

«Казанская городская конференция Партии Левых Социалистов-Революционеров, обсудив текущий момент в связи с Московскими событиями и убийством графа Мирбаха, выражает полное доверие ЦК партии и категорически протестует против преследования и оклеветания партии и ее ЦК и требует немедленного освобождения членов последнего.

Конференция также подтверждает резолюцию, принятую Губернским Исполнительным Комитетом в заседании 12 июля.

«Казанский городской комитет

Партии левых Соц. – Революционеров

С подлинным верно: Член Гор<одского> К<омите>та М. Зубарев.

Казань. 13 июля 1918 года»⁵.

С этого момента в местных партийных (большевистских и левоэсеровских) изданиях началась настоящая информационная война⁶. Стоит привести призыв Казанского губкома со страниц продолжавшей выходить газеты «За Землю и Волю»:

«Казанский губернский комитет партии левых Социалистов-Революционеров дни тяжелых и славных для партии испытаний призывает всех товарищей – членов ее организаций и ячеек к революционной выдержке и строжайшей партийной дисциплине.

Товарищи-крестьяне, выносите на всех своих сходах и съездах протесты против дикого насилия – ареста, учиненного правящей партией коммунистов (большевиков) над вашими делегатами, членами Крестьянской секции V-го Всероссийского Съезда Советов и над испытанными вождями трудового крестьянства: тт. Спиридоновой, Колегаевым, Биценко и др. Агент германского империализма гр. Мирбах, правивший Россией после заключения Брестского мира, убит по постановлению Центрального Комитета нашей партии, выразившей таким образом волю всей нашей обширной партийной семьи.

Члены партийных организаций и ячеек, выносите полное доверие Ц.К. нашей партии.

Все сознательные в деревне должны повести в эти дни самую беспощадную борьбу с темной агитацией кулаков, спекулянтов, черносотенцев – попов, погромщиков-монахов, гнусных агентов бывших царской власти.

Не поддавайтесь на удочку правым социалистам-революционерам и меньшевикам, партиям буржуазного порядка.

ДОЛОЙ СОГЛАШАТЕЛЬСКУЮ ПОЛИТИКУ С ГЕРМАНСКИМ ИМПЕРИАЛИЗМОМ.

ДОЛОЙ БРЕСТКИЙ МИР, ОТНИМАЮЩИЙ У НАС ЖИЗНЬ, ХЛЕБ, МАНУФАКТУРУ.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВОССТАНИЕ ТРУДЯЩИХСЯ УКРАЙНЫ!ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВСЕОБЩЕЕ ВОССТАНИЕ ПРОТИВ ГНЕТА ПРОКЛЯТОГО ГЕРМАНСКОГО ИМПЕРИАЛИЗМА!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПАРТИЯ ЛЕВЫХ СОЦИАЛИСТОВ-РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ!

ДА ЗДРАВСТВУЮТ СОВЕТЫ КРЕСТЬЯНСКИХ ДЕПУТАТОВ!ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОЦИАЛИЗМ!

Казанский губернский комитет

партии левых Социалистов-Революционеров»⁷.

28 июля на митинге в Алафузовском театре в крупном рабочем районе Казани левые эсеры П.Н. Ионов и Н.Д. Ефремов (бывший прапорщик, в будущем известный левоэсеровский боевик) оправдывали линию своего ЦК. Губернскому центру вторили уезды. Так 20 июля на заседании Лаишевского УИК член ПЛСР Денисов в ходе прений по докладу о комбедах потребовал освободить Спиридонову.

31 июля прибывшие из Москвы чекисты произвели изъятие оружия (в том числе 7 пулеметов) в помещении дружины казанских левых эсеров, но от боя дружинники предпочли уклониться. Газета «За Землю и Волю» выходила вплоть до 1 августа. Открывшийся 3 августа очередной, 5-й губернский крестьянский съезд сразу же потребовал возобновления закрытого Ревкомом печатного органа левых эсеров. По указанию из Москвы ревкомовцы пошли на роспуск съезда, однако не решились арестовать левоэсеровский комитет. Но, когда через несколько дней к Казани подошли части Народной Армии Комуча, дружина левых эсеров вместе с большевиками участвовала в обороне города, а один из самых решительных и последовательных большевистских критиков Ефремов был назначен начальником рабочего ополчения.

Далее хочу предложить читателям ознакомиться с фрагментами лишь недавно опубликованной стенограммы выступления И.А. Майорова на IV Всероссийском съезде ПЛСР в Москве в начале октября 1918 г., хранящейся в виде не отредактированной машинописи в фонде ЦК партии левых эсеров в РГАСПИ⁸.

В день открытия съезда 2 октября Майоров (наряду с И.Ю. Баккалом и Я.Т. Богачевым) оказался среди трех руководителей, избранных в президиум съезда, а на другой день был переизбран в ЦК партии. Партийный съезд, на котором были представлены 26 губернских организаций и несколько областных комитетов ПЛСР, проходил со 2 по 7 октября. 4 октября Майоров выступил на съезде с двумя докладами. Сначала он поведал о ситуации в родной губернии после провалившегося выступления левых эсеров в Москве:

«В последние дни Казанская губ.[ерния] находилась в несколько иных условиях, чем остальные губернии ввиду того, что Казань была взята белогвардейцами и месяц существовала власть Учредительного собрания. Поэтому июльские события, имеющие огромное не только партийное значение, но и народное, все-таки не произвели особого не только расслоения, но и подъема партии. Когда было известно местным партийным организациям об убийстве Мирбаха, в это же время был крестьянский съезд. Крестьяне горячо приветствовали партию, которая активно начала бороться с засильем немецкого капитала, и фракция целиком вместе с партией поддерживала тактику ЦК партии. Местные большевики, которые не признавали Брестского договора (у нас все они не признавали), шли сначала рука об руку с партией и с фракцией левых с.-р. До этого в Казанской губ. [ерния] и в уезде [в] губернском исполнительном комитете больше чем 2/3 мест принадлежало левым с.-р., но когда начали надвигаться события, когда начала приближаться белогвардейская армия, то фракция левых с.-р. под руководством местного губернского комитета объявила мобилизацию крестьянских сил. Мобилизация начала происходить хорошо, крестьяне единодушно поступали в ряды Красной армии, было роздано много оружия, но на третий день, когда стали подходить войска [Народной армии Комуча], большевики испугались и распустили войска. Демобилизация и разгон всех крестьянских комитетов произошли при ужасных условиях. Был вызван латышский полк, это делали не местные большевики, а центровики [т. е. представители большевистского центра в Москве. – Я.Л.], и крестьян разогнали, крестьяне озлобились более всего, потому что сознавали значение Казани для Москвы, как подступ к Москве; знали, что в Казани все русское золото, и, если не будут защищать ее войска, то Казань будет взята. Тем более, при тех условиях, когда Красная Армия была [на] гораздо более низшем уровне, чем теперь. Действительно, через несколько дней Казань была взята чехо-словаками <…>»⁹.

Экспедиционный отряд Народной армии Комуча направился на пароходах в сторону Казани из Симбирска 1 августа. Его прикрытие обеспечивали шесть вооруженных пароходов боевой флотилии. 4 августа вышедшая навстречу речная флотилия красных была разгромлена народоармейцами в устье Камы, а на другой день их флотилия внезапно подошла к Казани. Моментально были высажены десанты на пристани и противоположном берегу Волги у Верхнего Услона, где была захвачена тяжелая береговая батарея. Вечером того же дня на пассажирских пароходах к Казани подошли основные силы. Высадившуюся на берег пехоту поддерживала с пароходов своими залпами артиллерия. В.О. Каппель и Б.К. Фортунатов с тремя ротами двинулись в обход города, обхватив его с востока. Утром 6 августа закипел бой за Казань между чехословаками во главе с капитаном А. Степановым и оборонявшимися отрядами красных. К часу дня Каппель со своими ротами вошел с тыла в город, чем вызвал сильную панику. Однако бой продолжался, и советский 5-й Латышский полк, сражавшийся на южной окраине Казани, начал теснить батальоны Степанова к пристани.

Но тут на сторону Народной армии неожиданным образом перешли три сотни солдат Сербского батальона под командованием майора Матии Благотича, размещавшихся в казанском Кремле. В решающий момент сербы нанесли латышам неожиданный фланговый удар, и в итоге решили исход сражения. В результате взятия Казани 7 августа в руки Народной армии попало огромное количество военного имущества и хранившийся в подвалах Казанского банка золотой запас России, точнее почти две трети всего российского золота: 650 миллионов золотых рублей в монетах, 100 миллионов рублей кредитными знаками, слитки золота, платины и другие ценности.

В своем выступлении на партийном съезде очевидец происходившего Майоров сделал вполне сенсационные заявления: «Большевики убежали и сражались только лево-с.-р. дружины. В это время было несколько большевиков из центра, которые постановили, чтобы весь губернский комитет партии [левых эсеров] и видных работников расстрелять. Документы мы нашли после, нам их передали правые с.-р., когда взяли власть в свои руки. После второго взятия Казани мы спросили, на каком основании постановили расстрелять нас? Они, конечно, отказывались от этого. Теперь, когда Казань была взята, я спросил товарищей из легальной организации [коммунистов], каково их отношение к нам? потому что после того, как я поместил несколько статей в своей газете [ «За Землю и Волю». – Я.Л.], ее закрыли и не дали выпускать. Я еще раз собрал губернский съезд и с оружием в руках латыши разогнали весь съезд. Особенно сильно это стало намечаться, когда приехал<и> Троцкий и Смидович. Смидович поставил целью изловить всех, и мне пришлось жить нелегально. Когда недавно прислали к нам узнать, каково отношение нашей партии, остаемся ли мы на точке зрения ЦК, мы сказали «да», только потому, что вы здесь, мы своего мнения не изменим. Они сказали, что сейчас они расправляются с кадетами и белогвардейцами, а через неделю всех арестуют и о легальной работе не может быть речи. Это заставило работать нелегально»¹⁰.

На счет того, что сражались только левоэсеровские дружины, Майоров, конечно, был не прав. Хотя и не так, чтобы слишком, учитывая, что одной из главных сил сопротивления Народной армии являлся сводный отряд Г.Д. Гая, состоявший в основном именно из левоэсеровских дружинников, да и в саму Казань при её отбитии первой вошла Юго-Камская дружина эсеров-максималистов во главе с политкомом В.Н. Редькиным. С середины августа эта дружина действовала в составе группы войск П.И. Мильке, затем с 1 сентября – в Правой Арской группе войск под командованием В.М. Азина. 31 августа в бою под Казанью пал комиссар Юго-Камской дружины М.Н. Алексеев. После занятия Казани личный состав дружин получил в качестве наградных от Азина свыше 70000 рублей.

Как известно, во время боев под Казанью, председатель Реввоенсовета Республики Л.Д. Троцкий находился там в течение нескольких недель, о чем сам подробно рассказал в главе «Месяц в Свияжске» в своих мемуарах «Моя жизнь»¹¹. Сводивший собственные счеты с левыми эсерами П.Г. Смидович (задержанный ими в Москве 6 июля, будучи председателем Моссовета), в это время являлся начальником снабжения 5-й армии и председателем фронтового трибунала. С июля по ноябрь в Казанской губернии в качестве члена РВС Восточного фронта и председателя фронтовой ЧК, созданной взамен Казанской губЧК, находился член коллегии ВЧК М.Я. Лацис.

Как вспоминала в этой связи небезызвестная по революционной работе в Казани чекистка В.П. Брауде:

«я продолжала работать на секретной работе у тов. Лациса, знавшего меня лично по совместному пребыванию в 1916 г. в Иркутской ссылке. В июле 1918 г. я через газеты вышла из партии левых эсеров и по заданию органов ВЧК работала по разложению партии левых с.-р.

Во время взятия Казани чехами и учредиловцами в августе 1918 г. я работала по назначению тов. Лациса в бюро пропусков в армии Восточного фронта на жел. – дор. станции Свияжск»¹².

Однако левые эсеры после того, как Казань была отбита у сторонников Комуча, поначалу все же не были объявлены вне закона и находились, скорее, на полулегальном положении. Вот свидетельство Майорова:

«Когда большевики вступили в Казань, [то] предлагали [нам] занять некоторые места в комиссариате, но в виду того, что при своем вступлении в Казань [они] начали расправляться с местными гражданами, [мы] решили, что прилагать рук к такому кровавому делу партия не может и отвечать не может. Это побудило временно отказаться, заявить, что мы временно не можем приступить к работе. Затем мы заявили, что чиновниками у большевиков не будем, и пока за нами не будет масса, служить не будем. Смидович и Л<ацис> заявили, что мы дадим в губернии бой, а до тех пор не пустим. Надо сказать, что до сих пор, несмотря на то, что у нас есть талантливые левые с.-р., их не пускают [во власть]. Дружины, которые боролись самым отчаянным образом, как при взятии Казани, так и при отдаче, все-таки находятся в особо изолированном положении, доверия никакого нет. Только там, где крайне необходимы силы, их двигают, а большей частью [мы] отстранены. Вот каково положение было наше в отношении партии большевиков»¹³.

Тут стоит вспомнить, что действительно в ряде случаев правящая партия большевиков продолжала использовать авторитетных военачальников из числа левых эсеров (таких как В.И. Киквидзе, Г.Д. Гай), если они приносили ощутимую пользу на фронте. Почти в те же дни, когда Майоров выступал с докладом на левоэсеровском съезде, начдив Симбирской Железной дивизии Гай 13 октября 1918 г., выступая на общегородском собрании Самарской организации ПЛСР, произнес:

«Четыре месяца назад я вошел в партию и увидел, что товарищи по партии работали по организации боевой левоэсеровской дружины, которая быстро организовалась из идейных стойких борцов революции. Я был среди товарищей-дружинников и сражался бок о бок за счастье трудящихся». Комбриг Железной дивизии, левый эсер П.Ф. Устинов в свою очередь сказал: «Маленькая в начале дружина боевиков-дружинников нашей партии с каждым днем увеличивалась. <…> И сильным натиском дивизии взяты Казань, Симбирск, Буинск, Сенгилей, Ставрополь[-на-Волге], Сызрань и, наконец, Самара»¹⁴.

Далее Майоров перешел к анализу взаимоотношений большевиков с крестьянством и к вопросу о белом терроре, отметив:

«Что касается крестьянских масс, то они хлынули от большевиков благодаря их внутренней политике в отношении крестьянского класса, а она была такова, что, например, при организации комитетов бедноты товарищ председателя местного Совдепа расстрелял нескольких крестьян, когда они отказались организовать комитеты бедноты; когда не подчинились ему, то было объявлено, что Ч[истопольский] уезд не существует и закрыты все учреждения. Это вызвало ненависть к большевикам со стороны крестьян, но потом, когда увидели, что белогвардейцы стали еще сильнее расправляться, чем большевики, ибо за месяц в Казани было расстреляно 1700 человек, причем были расстреляны крестьяне, самые лучшие старые партийные работники (человек 50 по всем деревням, хотя и сейчас точно не знаем [сколько]), но самые лучшие работники схватывались на улице и расстреливались. Как только Казань была взята, крестьяне сейчас же вышли добровольческой дружиной, и пошли к Казани, некоторые попали как раз между белогвардейскими отрядами и были вырезаны, человек 200–300. Затем были карательные экспедиции по деревням. Между прочим, только теперь усилилось классовое сознание крестьян, сознание интересов Советской республики. Они сейчас мобилизуют свои регулярные войска очень охотно, мало того, что идут в Красную Армию, но они еще подвозят муку, картофель, хлеб фунтов по 20–30 на едока. В последнее время Красная армия относилась к крестьянам очень хорошо и представляла собой огромную военную силу и крестьяне ей помогали. Это не те ряды Красной армии, которые были до 4–5 съезда [Советов], это настоящие регулярные войсковые части, которым могло бы позавидовать русское правительство при Николае Втором; также очень хорошие и лошади. Отношение крестьян к Красной армии самое лучшее, несмотря на то, что много сел уничтожено прямо до основания, например, в Казанской губернии по берегу Волги почти ничего не осталось»¹⁵.

Майоров отделял отношение казанского крестьянства к Красной армии и к большевикам, заявив:

«Что касается отношения крестьян к большевикам, то оно [отрицательное] по-прежнему. <…> Крестьянство, несомненно, пойдет за левыми с.-р. в Казанской губ. И что бы не говорил Троцкий, тем не менее крестьяне целиком стоят за нашу партию и вынесли ожесточенную резолюцию против большевистского террора и в отношении их немецкой политики. Последняя резолюция кончалась, кажется, словами такими: «Воткнет русский народ осиновый кол в могилу Мирбаха». Там не было наших работников, это писали крестьяне. Оружие у крестьян есть, у партии тоже есть оружие в достаточном количестве, так что в случае второго нашествия со стороны белогвардейцев крестьянство, несомненно, будет еще сильнее сражаться за Советскую власть».

О позиции рабочих он также высказался оптимистично:

«Да и не только крестьяне, но и рабочие по-прежнему идут за нами и сейчас проводят в Совет. Мне известно, что большинство заводов выдвигают опять в новый Совет левых с.-р.». На вопрос о том, имеется ли в регионе «группа Колегаева», т. е. местная организация сторонников Партии революционного коммунизма (ПРК), отколовшихся от левых эсеров, Майоров ответил так: «У нас был Колегаев, но ни одного колегаевца нет. Было два раза заседание губернского комитета и 25 членов самых активных работников вынесли порицание Колегаеву, но письменно решили не затрагивать эту группу. Сам Колегаев, безусловно, крупная величина, человек с сильной волей и характером (это, несомненно), но безграмотный человек, и у нас за собой он не имел ни одного голоса на конференции, и сейчас нет ни одного колегаевца во всей губернии. Так что никакого следа за собой Колегаев не оставил»¹⁶.

Однако, как показали дальнейшие события, с такой оценкой он поторопился. Как раз в день его выступления на съезде в Москве, 4 октября 1918 г. в Казани образовалась инициативная группа сторонников сближения с большевиками, и был избран комитет во главе с вышедшим еще 11 июля из ПЛСР К.Ю. Шнуровским. По возвращении из Москвы с учредительного съезда ПРК Н.И. Строганова (возглавлявшего ранее Чистопольский Совдеп), после заслушивания его доклада была оформлена казанская организация ПРК, насчитывавшая около 40 человек¹⁷.

В тот же день, 4 октября 1918 года И.А. Майоров выступил с еще одним докладом на съезде партии – по аграрной политике. Он констатировал неутешительные для себя, как теоретика социализации земли, тенденции:

«Основное положение, которое характеризует в настоящее время развитие сельского хозяйства в России, можно охарактеризовать одним словом: полный застой, падение всякого творчества на местах. Это явление уже начинало утверждаться несколько месяцев назад, с весны: с одной стороны, потому, что правительство запаздывало со своими реформами, опаздывало снабдить местное население средствами, как денежными, так и техническими, а, с другой стороны, мешали внешние условия, как-то – возникновение целого ряда внутренних фронтов [и] т. д. Все это привело к тому, что нынешним летом, по существу, на местах ничего, в отношении выполнения социализации земли, не сделано.

Во многих волостях, губерниях и уездах, когда крестьяне пытались сами проводить реформу, правительство останавливало ее, и останавливало с умыслом: с одной стороны, не давало денег на землемерные работы, с другой – самим землевладельцам, и они задерживали работы. Социализация земли в настоящее время ограничивается только тем, что крестьянство успело своими собственными силами захватить частновладельческие земли. Что касается остального распределения земель, надо сознаться, что оно не только не носило общероссийского характера, а наблюдалось только в отдельных местах. Оно сводилось зачастую к тому, что частновладельческие земли захватывались той или другой пролетарского типа деревней или волостью, и пользовалось ими, несмотря на то, что соседние территории более нуждались в земле. Это положение оставалось почти до сего времени. Наряду с этим, появился новый вид сельскохозяйственной жизни, когда беднота стала заниматься наемным трудом, чего никогда не было. Явление это как-то даже с первого раза режет глаза. Раньше наемным трудом исключительно занимались кулаки, которые только этим путем наживали свои карманы. В настоящее время, наемным трудом начала заниматься беднота, в силу экономической необходимости: предыдущая война настолько обессилела трудовое крестьянство, что большинство крестьян в деревнях не имеет даже лошадей, нечем стало запахивать землю, которая являлась одним из главнейших источников существования до этого времени, и когда землевладельцы возвратились, они взялись за прежнее ремесло, за земледелие, – и пахать землю было нечем»¹⁸.

Большой интерес представляет анализ Майоровым реальной ситуации в поволжской деревне, сложившейся к осени 1918 г., сложившийся за счет личных наблюдений:

«Во многих деревнях, когда мне приходилось бывать на сходках, кулаки, предвидя такое положение, шли вместе с крестьянской беднотой, заключали с ними союзы; беднота хотела больше хлеба получить, а кулаки были уверены, что земля останется в их руках. Так сложилось [что], к нынешней осени озимые и яровые посевы почти все были сняты, но большая часть посевов принадлежит кулакам. Мало того, что распределение земли не прошло по всей территории России, но носит чисто местный, своеобразный, районный характер. Крестьяне несколько раз пытались распределить землю: сначала распределяли по домам, потом попробовали по рабочей силе, и ни к чему не пришли; в некоторых местах 4 раза переделили за лето землю, и все ждут, пока не выработает нормы правительство. В настоящее время оно проводит совершенно другую политику. Правительство целиком заинтересовано в том, чтобы социализация земли, которую оно проводило на 3-м съезде [Советов], рухнула, и систематически проводит национализацию земли, особенно там, где хозяйства частновладельческие. Во многих селениях и губерниях правительству удалось организовать целый ряд так наз[ываемых] государственных коммун, с наемным трудом, оплачиваемым самим государством: просто оно туда насадило рабочих безработных, и смотрело на земельную политику, как на средство борьбы с безработицей. Что касается учета размежевания, то, с одной стороны, недостаток землемеров.