Текст книги "По полю мёртвых одуванчиков"

Принц ничего не ответил, только прислал фотографию. На фоне аллеи парка стояли двое. Справа был всё тот же парень, каким она увидела его впервые. Он обнимал среднего роста русоволосую девушку в неброском пальто. Ожидая увидеть сногсшибательную красавицу, Саша сначала даже не поверила, подумала, что её виртуальный Ромео ошибся или пошутил – не было в этой девице ничего выразительного. Саша и новая девушка Принца различались как ясное солнечное небо и земля, покрытая мокрым тающим снегом.

Speranza (18:05): «мда… ты предпочёл мне серую мышку, которая тебе даёт. очень хорошо. надеюсь, она доставит тебе ни с чем не сравнимое удовольствие. прощай»

Prinz (18:07): «постой» – успел набрать Принц, но Саша уже отключила интернет. Паутина моргнула красным и исчезла. Девочка-мертвец Лялька скалила с экрана желтые зубки, растягивая синие губы в зловещей улыбке. Саше даже показалось, что над ней глумятся.

– А ты чего лыбу тянешь, образина? – прошипела она и вырубила компьютер. Лицо Ляльки исчезло, перекосившись напоследок каким-то свирепым негодованием. Не в силах больше сдерживать слез, Саша повалилась на кровать и горько заплакала.

Маленькая комнатка Снежиной – самая маленькая в их доме – казалось, стала ещё меньше. Потолок придвинулся, так что до него можно было дотянуться рукой, лежа на полу. Все вокруг было прямо как в больнице. Или, скорее, в морге. Иногда ей даже мерещился терпкий запах хлоромина. Светлые васильки на обоях, как голубые глаза мертвецов, смотрели на девушку со всех сторон, равнодушные к её слезам.

Все парни – сволочи? – думала она. – Вовсе нет. Просто они как животные. Для них сиюминутное удовольствие важнее высокого чувства. Синица в руке лучше журавля в небе!

И девушка тихо завыла от одиночества, начала кусать подушку, заливая наволочку солеными слезами. Успокоилась она только через час.

Не желая больше оставаться в удушливой комнате, Саша набросила куртку, обулась и вышла на улицу. Дождь уже прекратился, осталась лишь лёгкая неприятная морось. Она вернула девушке способность мыслить.

– Ничего. Поживём ещё, – тихо сказала она и зашагала вверх по улице. На часах было двадцать минут седьмого – жизнь в селе только начиналась.

Глава II. Дневник Вячеслава Краснобаева

2006, апрель

Что-то случилось.

Нет, что-то определенно произошло! Я чувствую это. Я ощущаю изменение каждой клеточкой, как может ощущать гусеница происходящие в ней метаморфозы. Что чувствует это уродливое существо, окукливаясь, становясь прекрасной бабочкой, свободным мотыльком? Рожденный ползать не способен к полёту, а я был рожден пресмыкаться. Но теперь всё не так.

Только что я сжег все свои дневники, которые вел с тех самых пор, как научился сносно писать, то есть лет с двенадцати. Помнится, кто-то давным-давно прочитал мои каракули и в шутку сказал: «Заведи дневник. Станешь великим писателем, выйдет бесценный документ». Как глубоко пустило корни семя этих слов! Я усидчиво писал каждый день, учился чувствовать… И вот теперь я всё это сжёг. Меня даже посетило что-то, похожее на удовольствие. То сладкое чувство, которым лихорадит фанатика, что, умертвляя свою плоть каленым железом, верит в очищение духа. Верю и я.

Того Вячеслава – нет, пожалуй, звучит слишком сильно для этой гусеницы! – скорее, Славы, Славика Краснобаева больше нет. Он сгорел вместе со своими записками из мёртвого мозга. Теперь есть я. И мой дневник начал новую жизнь.

Мне нужно новое имя. Какое? Я долго думал над этим. Златоустов, пожалуй, подойдёт. Да, точно, Вячеслав Златоустов.

Я учусь в восьмом классе. Каждый день мой головной мозг пропалывают алгеброй, засеивают физикой, унавоживают химией, поливают географией. А на выходе – винегрет.

А где предмет под названием «жизнь», в котором мы, подростки, так отчаянно нуждаемся? Почему ученики в школе грызут логарифмы и интегралы, забывая их напрочь, стоит лишь сдать экзамены, но в то же время имеют поверхностное, искаженное представление о том, какими должны быть дружба, любовь, отношения между мужчиной и женщиной?

Жизни, как ни странно, совсем не учат. Я постигаю этот предмет самостоятельно, но это долго и невообразимо мучительно. Целых четырнадцать лет мне пришлось потратить на то, чтобы вывести одну единственную формулу: «Я сильнее их всех». А ведь кто-то мог просто шепнуть мне это, и моя жизнь сложилась бы иначе.

Я сильнее их всех. Слишком просто? Как бы не так. Не для меня. После стольких лет рабства и страха эти четыре слова звучат как откровение. Даже не представляю, как я раньше жил, не зная этого. Это просто смешно.

А ведь кто-то сейчас сидит, может быть, совсем рядом, в полной уверенности, что он маленький и слабый, что ничего нельзя изменить. Жалкий идиот. Впрочем, есть ли у меня право на снобизм, если я и сам недавно был таким?

Пора отучать себя от таких мыслей. Таким был он, Славик Краснобаев, не я. Я Вячеслав Златоустов, свободный человек, а он – мальчик на побегушках, вечный козёл отпущения, объект насмешек, клоун на арене жизни, чьё призвание – вечно спотыкаться, падать кубарем и пускать под дружеское ржание искусственные слёзы. Он не знал, что он сильнее их всех. Он видел перед собой лишь авторитеты тех, у кого «бицуха» больше, тех, кому биология с генетикой вручили «право» управлять массой, задавать моду, темы разговоров, даже мысли. Он думал, их мнение – незыблемый закон, что их правда – единственная, и иной быть не может. Свою рабскую жизнь он воспринимал, как должное, свои достоинства – как досадные занозы, мешающие спокойно жить, свои удачи – как грязной воды случайности.

Он не знал, что случайности не случайны.

Главным его «божком», любимцем Юпитера, кесарем в лавровом венце был Жора Гаспарян – мерзкий, раздувшийся от жира и собственной гордости пузырь на ножках. Вокруг оного представителя семейства человекоподобных обезьян (да простят меня гориллы и шимпанзе) часто собиралась большая компания прихлебателей разного ранга. Они ничего не делали. Не отбирали деньги и телефоны у малышей, не трогали неформалов и хлюпиков, не хамили учителям. Но и положительными деяниями эти ребята отмечены не были – учились кое-как, источая апатию и пофигизм. Сейчас эта братия напоминает мне рассадник прыщей на лице школы – при желании, его можно не замечать, но для порядку всё же стоило бы выдавить.

Говорят, кто ничего не делает, не ошибается. Какая глупость. Бездействие и есть самая страшная ошибка. Это непозволительная роскошь, это пустая трата времени, это прожигание жизни.

Славик был аппендиксом в свите Гаспаряна. Он всеми силами старался стать полноправной кишкой – толстой, тонкой или прямой – какая разница? – но процесс пищеварения всё время проходил как-то без его участия. Ну разве что сгонять за сигаретами или дать скатать контрольную по истории…

Червяк.

Поначалу Славик любил Жору. Любил, как любит пёс хозяина, который постоянно бьёт сапогом по ребрам, забывает покормить и выгулять и никогда-никогда не чешет за ухом. Он являлся по первому зову, охотно приносил палочку и стоял на задних лапках, выпрашивая косточку. Но не получал и ласкового взгляда. Он думал, так и должно быть, а большего он не достоин. И ему хватало.

Всё произошло случайно, на контрольной по алгебре. Забавно: случай был всего несколько дней назад, а мне уже кажется, что минуло лет десять… Славик с Жорой сидели за соседними партами. У Славика был второй вариант, а у Жоры первый, но так как сам этот жирный придурок учиться не умел, и все за него делал покорный слуга, то и Гаспарян тоже решал второй, раз в пятнадцать секунд роняя ручку под парту и хитро изворачиваясь, чтобы списать очередное уравнение. Контрольная была пустяковая, но учитель намеренно сделал её объемной, чтобы не было времени на решение двух вариантов сразу. Славик настолько увлёкся щёлканьем простеньких задачек, что совсем забыл о своём патроне, которому, из-за позы слуги, списывать стало совсем неудобно. Жора толкнул Славика: убери руку с листка! Краснобаев отмахнулся. Следующий толчок был сильнее, но эффект был тот же – до звонка оставалось чуть больше пяти минут, а Славику предстояло решить ещё три задачи. Тогда Жора привел один из самых весомых своих аргументов, сильно пнув слугу увесистым сапогом. Какое-то странное озлобление нашло на Славика: он развернулся на стуле и с такой силой вонзил ногу Гаспаряну в бедро, что тот с грохотом улетел со стула, погребая под собой соседа по парте.

Славика выгнали из класса. Он тяжело дышал, раздувая ноздри подобно кузнечным мехам. Гнев грыз всё его существо, он был зол и ненавидел всех на свете. В тот момент мальчику было плевать на последствия, ему казалось, что он способен совершить всё, что угодно. Только три минуты спустя, когда прозвенел звонок на перемену, и ярость немного поутихла, до Краснобаева дошел страшный смысл его поступка. Жизнь была кончена. Мир Жоры – измерение, частью которого он всегда мечтал стать – растерзает его, если конечно, он сам не покончит с собой раньше. Жалость и сочувствие читались в глазах выходящих из кабинета одноклассников. Гаспаряна всё не было. Робко заглянув в класс, Славик увидел, как учительница хвалит его хозяина за аккуратное и точное решение контрольной. Жора подмигнул вероломному слуге, незаметно от учителя показав красноречивый жест – рубанул ладонью по горлу.

Бедненький Славик! От страха у него затряслись коленочки, поплыли круги перед глазами, бешено забилось сердечко. Объятый паникой, словно огнем, понесся он по коридорам школы, дворам и улицам города туда, к спасительной двери родного дома, к нерушимой крепости своего мирка, в уютную тихую норку. За каждым углом ему мерещилось гнусно ухмыляющееся гаспаряново лицо. Или что там у него было на месте лица?

Только подставив голову под струю ледяной воды, Славик смог успокоиться. Теперь у него оставалось два пути: сдаться и погибнуть или… сражаться и все равно погибнуть, но уже более изощренной и мучительной смертью.

Славик-Славик… Как же сильна в тебе привычка утрировать! Не зря говорят, что у страха глаза велики.

Глупо было бы уверять, что под Гаспаряна нельзя было подкопаться. И у него были свои маленькие секреты, которыми он предпочитал ни с кем не делиться. Но когда Славик постоянно рядом и так преданно заглядывает тебе в рот, тяжело всё время быть начеку – рано или поздно раскроешься, и всё гнусное нутро твоё всплывёт на поверхность.

Весть о том, что после уроков будет драка Гаспаряна со Славиком, облетела школу в один миг. Как только Славик, поборов свой страх, пришел на занятия, он тут же начал ощущать на себе пристальные взгляды заинтересованных глаз. Кто-то смотрел со злорадством, кто-то с сочувствием. Нашлись даже советчики, что с доброжелательной улыбкой науськивали, как больнее всего ударить и как удобнее вложить в руку зажигалку – чтобы кулак тяжелее стал. Славик только рассеянно слушал их, смутно представляя, как пойдет против горы мяса на двух ногах по имени Жора. А ведь Гаспарян ещё и карате изучал целый год. Потом, правда, его турнули из секции за неспортивное поведение, но всё же…

День для Славика промчался незаметно. Никто не сулил ему страшной кары, Гаспарян не обращал на него внимания – даже головы в его сторону не повернул ни разу. Но Славик чувствовал, что за ним пристально наблюдают. Наблюдает весь класс, наблюдает учитель, наблюдают портреты писателей на стене. Может, это была мания преследования? Одно Краснобаев знал точно: ему не сбежать. Спустят собак, найдут, вернут, высекут и потащат на эшафот. Финал неминуем.

Закончился последний урок – изобразительное искусство. Рисовали на свободную тему, а Славику кроме виселицы в голову ничего не приходило. Конечно, он не изобразил труп на ниточке – просто сдал чистый лист, сказав, что это Бог. Учительница была настолько удивлена, что не проронила ни слова. А Славик поплелся на школьный двор – навстречу судьбе. Он ещё не знал, что его судьбой был вовсе не Гаспарян, а я.

«Хлеба и зрелищ!» – ревела толпа. Плевать ей на высокое. Ещё в Древнем Риме она плевала на лысину покойного Эсхила и с уходила с постановки, чтобы поглазеть на резню гладиаторов. С изобретением интернета и мобильной связи ничего не изменилось. Это всё то же глухое, тупое и жестокое стадо, особенно в школе.

«Колизей» был готов. Выбирай оружие. Сеть и трезубец, гладий, пилум? Палец кесаря обращен к земле – убей или умри! Славик робко сглотнул слюну и вошёл в круг. Пути назад не было.

Гаспарян уже ждал, уверенный и сильный, пышущий здоровьем и наглостью. Призывно хрустели кулаки. Золотом отливал шлем, оперенный красным гребнем. Картинно сброшенная на землю, лежала пурпурная тога. В глазах горели три слова: Veni, vidi, vici.

– А вы знаете, что Аню Бедрину бросил вовсе не Жора? – неожиданно даже для самого себя сказал Славик. – Это она его кинула, потому что этот жирдяй крупно облажался с ней в постели, когда у них был первый раз. Жора просто не смог!

В толпе кто-то рассмеялся, большинство ребят переглянулись в недоумении.

– Чё? Чё ты несешь? – оторопел Жора.

– Я знаю всю историю от начала до конца, потому что лично присутствовал при его встречах, ссорах и телефонных разговорах с ней! – продолжил Славик. Сердце его то рвалось, то замирало от неслыханной дерзости этих слов, и он чувствовал себя так, будто вот-вот взлетит. – Кому интересно, подходите за подробностями!

– Замолкни! – пунцовый Гаспарян рванулся, чтобы ударить, но Славик отбежал назад.

– А помните, недавно в школе на первом этаже стекло в кабинете кто-то разбил, и всех заставили сдавать по триста рублей на ремонт? Так вот: это Жора сделал. И доказательства у меня есть. Я на мобильник снимал, – продолжил Краснобаев, демонстративно показав всем телефон. Красный, как поросёнок на вертеле, Жора вдруг побелел. Славик настолько слился для него с окружающей средой, что Гаспарян часто просто не замечал его и делал, что вздумается. Кто бы мог подумать, что его будут подслушивать и уж тем более снимать на камеру?

– Убью! – Жора кинулся на Славика с кулаками.

– Стой! – закричал на него Краснобаев. Удивительно, но это подействовало. Гаспарян стал, как вкопанный. Славик продолжил. – А месяц назад у географички деньги кто-то спёр и матами всю доску исписал, а она потом без разбора всем своим классам двойки понаставила? Тоже Жорина работа – он хачам с рынка кучу бабла в нарды проиграл, надо было отдавать, вот он и украл!

В толпе раздался недовольный ропот. Глаза Славика сверкали безумным огнём: всё, что он только что сказал насчёт кражи и долгов, он придумал на ходу, но вся прелесть заключалась в том, что ему верили! И что бы ни кричал Жора, как бы ни тряс пудовыми кулаками, толпа злилась на него за подлость и потешалась над его слабостью и растерянностью. Славик знал, кто похитил деньги – вор стоял в толпе и громче всех кричал, что Жора – жлоб и крыса, обеспечивая себе прикрытие.

– И этого человека вы уважаете? Да пошел он на хер, он же последнее чмо! Петух гамбургский! – голос Славика перешел на ор, и толпа зашумела. – Он претворяется крутым и сильным, а на деле не знает, как обращаться с собственной девчонкой, не отвечает за свои слова и беспрестанно пи… т! Даже сейчас он скалит свои зубки от злости, но если бы вы заглянули внутрь, за все эти мышцы и десять слоев жира, вы увидели бы, как сильно он боится! Боится каждого из вас.

Смешки вокруг раздавались всё чаще и громче, и у Жоры сдали нервы. Не успел Славик произнести следующую фразу, как Гаспарян с невиданной для его комплекции ловкостью подскочил к нему, схватил за грудки и замахнулся огромным кулаком для удара. Толпа азартно заулюлюкала.

– Тронешь меня… хана тебе! – пискнул Славик.

– Чего-о?! – оторопел Гаспарян.

– Хана тебе, говорю, – проговорил он чуть громче, чувствуя как крепнет его голос. – Через двадцать минут будешь сидеть в отделении у ментов. Про всё им расскажешь – и про избиение, и про окно, и про кражу.

– Да херня это всё, я не крал!

– Ты не докажешь ничего. Все на тебя укажут. Все. А потом тебя отчислят из школы и посадят в тюрьму. А братки в тюрьме уж позаботятся, чтобы твоя жирная задница не скучала без дела.

– Врёшь, сука! – дрогнувшим голосом произнес Жора.

– Вру. Всё вру! – заулыбался Краснобаев. Зелёные глаза впивались так глубоко и больно, что Жоре казалось, что не он держит Славика за грудки, а наоборот. – А ты рискни, проверь. Ссышь, да?

Вся гамма чувств смешалась на глупом лице Гаспаряна. Толпа, жадная до крови, галдела и кричала на все лады «Врешь ему!», «Выбей челюсть!», «Мочи этого хлюпика!». Могучему кулаку требовалось меньше секунды, чтобы преодолеть расстояние до лица, раздробить нос, разорвать капилляры в глазу и под ним, выбить пару зубов, заставить мозг, как густой кисель в кастрюльке, которую встряхнули, болтаться туда-сюда, стукаясь о стенки черепа…

Но мясистые пальцы на груди нехотя разжались. И тут что-то произошло. Я словно родился заново. Никогда ещё мне не дышалось так легко, как тогда.

Не представляю, что может быть прекраснее этого чувства свободы. Может быть, любовь?

Быстро подняв с земли портфель и даже не отряхнув его от пыли, угрюмый Гаспарян неуклюже зашагал прочь, сквозь расступающуюся толпу. Кто-то из зрителей разочарованно мычал, кто-то злорадно хихикал. Почти никто ничего не понял, все знали одно: Краснобаев победил.

Уже не Краснобаев.

Златоустов.

Глава III. Другой мир

От прошедшего дождя на улице было мозгло. Пыль, выхлопы проносящихся машин, дым, апатично ползущий из трубы кирпичного завода, и даже чей-то зябкий чих – всё пропало, всё прибило к земле холодными, колючими, как иглы, каплями. Воздух был умыт – в отличие от земли. Она после дождя стала напоминать огромное зеркало, слегка присыпанное слоем почвы: тут и там виднелись небольшие круглые островки мутной зеркальной глади, в которых отражались гонимые ветром облака. Прыгая с бугорка на бугорок, стараясь не наступать в лужи, Саша шагала к дому подруги Алисы. Глаза девушки ещё хранили преступные следы слёз, из груди ещё вырывались редкие всхлипы и руки чуть тряслись, но в целом, Саша была спокойна.

Он меня и не любил никогда, наверное, – думала она. – Просто надоело время на меня тратить, вот и признался. Поленился что-нибудь позаковыристее придумать. … А может и любил… Иначе зачем ему было говорить про новую девушку? Встречался бы с ней дальше, и со мной бы общался, врал в три короба…

Нет, видно, он все же любил меня – в самом начале. А потом решил, что овчинка выделки не стоит – вокруг море таких девчонок, как я. Любить, как раньше уже не было сил, а врать не хотелось. Вот и поставил все точки над i. Наверное…

Как просто. От любви до ненависти один шаг, а от любви до равнодушия – и того меньше. Как больно ощущать, как в тебе догорают последние угли большого костра, жара которого, казалось, было достаточно, чтобы согреть весь мир! Но ушат холодной воды – и костер жалобно шипит, пуская облака пара, отбрасывая последние искры в надежде перекинуться на… на стоящее недалеко дерево или даже на самого затушившего! Тщетно.

Как обидно знать, что все эти прекрасные чувства, «чистейшая квинтэссенция любви, не замутненная примесями низменной, материальной действительности», как она это называла, всего лишь однобокие грёзы влюбленной в бесплотный дух девчонки и вялая игра какого-то заскучавшего студента! «Давай останемся друзьями!» Как могут остаться друзьями обманщик и жертва обмана? Как могут вот так запросто зажить нанесенные раны?

Под самым потолком дождевых туч, тихо жужжа, пролетел кукурузник. И это после такого ливня? Засмотревшись на чёрный крестик в небе, Снежина ухнула в лужу, забрызгав липкой грязью почти новые джинсы.

– Зашибись! – зло прошептала она, после чего достала из кармана платок и, поплевав на него, попыталась оттереть прилипшую грязь. Разумеется, ничего не вышло. Настроение было добито окончательно, но возвращаться в добровольный плен родных стен Саша не собиралась. К подругам, так к подругам!

Сельские улицы были пустынны. На часах было то самое время, когда дневные обитатели Болотина – старики-пенсионеры, работяги и малышня – сидели по домам, а ночные – разномастная молодежь, люмпены, наркоманы, проститутки, гопники – ещё не выползли из своих логовищ, опасаясь солнечного света. Саша скорее относила себя к «ночным» созданиям и любила гулять с подругами допоздна. Обычно строгий отец здесь предоставлял дочери относительную свободу. «Когда фундамент дома заложен, можно не опасаться, что снесёт крышу», – говорил он.

Ветер свободно гулял по пустым улицам, и Снежина издалека увидела одиноко бредущую фигурку в чёрном. Это была Лида Козлова – неформалка, подцепившая «готический вирус» у городских. Низенькая полноватая девчонка с проколотой бровью и крашеными в иссиня-чёрный волосами ползла, как капля по стеклу, обтекая лужи и ямы, не видя ничего вокруг себя. Чёрная тушь на глазах у неё размазалась: видимо, Лида снова плакала. В последнее время этой девочке часто приходилось плакать.

Саша слышала много историй об этом странном существе – каждый раз от новых людей, с новыми подробностями. К слухам девушка всегда относилась скептически – нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть – поэтому остерегалась ставить окончательный диагноз. Они с Козловой общались от силы раза три, хоть и учились на одной параллели.

Непривлекательной и неинтересной Лиде всегда хотелось выделиться, и мода на размалёванные стаи ей в этом помогла. Став неформалкой, Козлова привлекла внимание, но популярнее не стала. На неё бросали косые взгляды, иногда едко подкалывали в разговорах, подшучивали за спиной, но по началу особо не доставали – к одной только внешности придираться было скучно. До одиннадцатого класса с мальчиками Лида не встречалась, сомнительных знакомств не водила, злачных мест не посещала, училась неплохо, но в медалистки не лезла. Шуточки о том, что по ночам Лида на кладбище поднимает из могил мертвецов, а на днях в сарае принесла сатане в жертву козлёнка, никто за чистую монету не принимал, хотя охотничков заточить остроумие о Лиду хватало. Но потом случилось так, что у Козловой завертелся романчик с учащимся местного сельхозтехникума, невзрачным человечком. Даже не романчик, а так, интрижка. Кто-то из общих знакомых видел их вместе, гуляющих по парку Победы, и выяснилось, что Лидкин ухажёр подарил ей шоколадку. Затем всплыли фотокарточки двухлетней давности, где Лида позировала на камеру в купальнике своим бывшим подругам – это было один-единственный раз, когда они вместе ходили купаться, и все это время злосчастные фотки словно ждали удобного момента, чтобы испортить ей жизнь. И, наконец, по селу разлетелся слух, что Лида со своим новым парнем переспала. Причем тот это с готовностью подтвердил, тут же став очень уважаемым человеком «в коллективе» – ещё бы, не испугался, «сотонистку наколол». Более того, он заявил, что «уколол» её на спор за бутылку водки, что значительно подогрело всеобщий интерес. Клички «шлюха», «Лидка – дает за шоколада плитку», «мечта дальнобойщика», «лучший друг китайского строителя» и другие, назвать которые – язык отсохнет, посыпались на бедную девушку градом. У неё отбирали и прятали сумку, рвали на ней цепи и браслеты, обливали водой из лужи – Лида быстро отучилась носить украшения и краситься. Пухлые белые кулачки и отчаянная ругань только подзадоривали обидчиков. Постоянные намёки и непристойные предложения одноклассников и просто сельских парней сделали и без того неразговорчивую девушку совсем нелюдимой и одичалой. Немногочисленные друзья от Лиды отвернулись, родителям и учителям жаловаться было бесполезно, да и что они могли? У Козловой оставалась последняя надежда – окончить школу (благо, до выпускного оставалось чуть меньше года) и уехать в город, туда, где её никто не знает, всё забыть, поступить в институт, начать жизнь с чистого листа. Для этого оставалось лишь потерпеть. А терпеть ещё – октябрь, ноябрь, декабрь, январь… У-у-у! Восемь месяцев школы плюс экзамены – ещё месяц. От звонка до звонка.

Посчитав про себя, Саша ужаснулась. Девять месяцев изоляции и одиночества, девять месяцев терпения и страха, девять месяцев слёз по ночам… Страшно подумать, если бы подобное случилось с ней.

Тут Лида, погруженная в собственные мысли, наконец, заметила Сашу. Прятаться или сворачивать на другую улицу было поздно, и неформалка с решительным видом пошла вперёд. Так отчаявшийся солдат идёт на вражеские пулемёты.

– Привет! – сказала Саша, когда они поравнялись. Лида прошла мимо, будто не заметив Снежину, и только сделав несколько шагов, оглянулась.

– Привет, – неуверенно ответила Козлова и быстро зашагала прочь, ей хотелось скорее снова оказаться в одиночестве.

Насколько правдивы гнусные слухи о ней? – думала Снежина, переступая маленькие лужицы, обходя огромные, больше похожие на небольшие озера лужи. – Навряд ли во всем этом трёпе есть хоть одно полновесное слово.

Саша вспомнила прочитанную недавно книгу. Её автор – известный писатель, выросший как раз в её родном Болотине – с такой отеческой любовью, с такой ностальгией описал сельскую жизнь 50-х годов прошлого столетия, что даже у Саши, относившей себя к «продвинутой молодежи XXI века», зашевелились в душе что-то древнее, кондовое. Добро, патриотизм, ласка и чистая, без корысти, без лицемерия, дружба лились со страниц этой книги. Дружба, несмотря на тяжкую голодную жизнь, несмотря на неудачи и преграды судьбы. Глядя на героев повестей и рассказов, Саша смутно, на уровне подсознания, понимала: такими и должны быть настоящие люди. Добрыми, открытыми, готовыми прийти друг другу на помощь, отдать ближнему последнее, что у них есть. Эх, писатель, писатель… Видели бы вы, во что превратилось ваше родное Болотино!

Мир изменился. Не внешне. Внешне всё осталось без изменения – те же деревянные дома с двускатными крышами, те же печки, те же русские дороги. Те же бескрайние степи, золотые поля, те же ревущие старенькие трактора. Те же лошадиные «котяхи» тут и там. Вот только местным заводом заправляет уже не русский Ваня, «первый деревенский силач и штангист», а суетливый китаец Ван. Вот только мальчишки, когда-то гонявшие мяч во дворе, теперь сидят, уткнувшись в монитор, а девчонки, мечтавшие встретить любовь всей жизни в студенческом стройотряде или в вузе, согласны на братву и кабаки.

Саша оглянулась – Лида куда-то исчезла. За поворотом скрылась или, может, прячется где… Бедная, она теперь даже собственной тени боится. Угораздило её связаться с этим подонком… Тут Сашу посетило воспоминание, которого она боялась больше всего – её первый раз. Было это чуть больше полугода назад, когда она встречалась с одним парнем на несколько лет старше себя. Сейчас он уже уехал в город, квартиру купил, по слухам даже женился… Саша не жалела, что рассталась с ним после того дня – это должно было рано или поздно произойти, а тот молодой человек был не худшим из вариантов. Был один из тех романтических вечеров, когда хочется совершить что-нибудь особенное, безумное – искупаться голышом при полной луне, идти босиком под дождем и петь во весь голос или сбежать на всю ночь неизвестно куда навстречу приключениям. Он подарил ей цветы – пьянящий запах роз она запомнила на всю жизнь. Затем устроили пикник на берегу заросшего кувшинками озерца (быть у всех на виду в единственном на всё село кафе – ну уж нет!), катались на его новой машине, в салоне которой приятно пахло его парфюмом, а потом… Потом поехали к нему. Первый раз не отозвался в Саше «бескрайним океаном нахлынувших чувств», не показался «сплетением двух бесконечно влюбленных душ», как она читала об этом в книгах. Было очень больно и немножко стыдно. Стыд быстро прошел, а вот боль задержалась. Всю ночь она пыталась уснуть, доверив голову его плечу, но так и не смогла – думала. Опыта у девушки не было никакого, потому незаметно уйти под утро, как в кино, не получилось, да и идти было далеко, и Саша согласилась, чтобы парень её подвез. Они не прощались, и он уехал. Им не дано было встретиться уже никогда, но даже потом, спустя много времени, Саша иногда вспоминала этого своего самого первого в жизни мужчину…

Отцу она тогда сказала, что заночевала у подруги. Проблемы начались потом. Кто-то из коллег отца увидел, как Саша то ли садилась к какому-то парню в машину, то ли выходила из неё… На работе Петру Сергеевичу пришлось пережить несколько неприятных минут, когда сослуживец поведал ему, что видел, как какой-то «пацанчик» подвозил его дочь рано утром до дома. Отец очень разозлился – такой удар по репутации! И от кого? От дочери! Нож в спину, мышьяк в чай! Он долго кричал и ругался, разбил две голубых маминых тарелки, грозился даже прибить Сашу, но потом принял лошадиную дозу валерьянки и немного отошел. За этим последовал долгий неприятный разговор, который у нас принято стыдливо называть «половым воспитанием». Говорил отец тихо, почти шёпотом, как змея, глядя девушке в глаза не мигая, отчего той казалось, что её выворачивают наизнанку. Речь шла о контрацепции, о венерических заболеваниях, нежелательной беременности, моральном разложении, о «полчищах шалав, заполонивших село», об ужасных слухах, которые могут поползти и о том, что секс – страшная вещь, сгубившая не один десяток молоденьких дур. Честные девушки, – узнала Саша, – такими вещами до свадьбы не занимаются. Ещё Саша узнала много новых слов, таких как гонорея, сифилис, герантолёз, ураплазмоз, трихомониаз и так далее. К концу разговора она была близка к нервному срыву. Только выслушав от дочери слёзные уверения в том, что ничего не было и в ближайшие лет сто не будет, что она просто шла от подруги, а парень проезжал мимо и решил её подвезти, Пётр Сергеевич окончательно успокоился, но заставил дочь поклясться здоровьем матери, что она не будет спать с мальчиками до того, как выйдет замуж.

После этого Саша долго рыдала. Она ужасно боялась, что об этом позоре кто-нибудь узнает, боялась, что забеременела, боялась отца, боялась неизвестности. Ей не к кому было пойти, не с кем посоветоваться. Подруги могли засмеять, отец – выгнать из дому или прибить. Учителя были глухи к чужим проблемам и слишком болтливы, чтобы хранить секреты, а о профессии психолога в болотинской школе и не слышали вовсе. Саша была одна, совсем одна в этом забытом богом селе.

Подруги, впрочем, видя, что Саша в депрессии, быстро нашли выход. «Тебе надо просто ужраться, и всё пройдёт», – сказали они, и Снежина не стала спорить. Когда у Алисы, Сашиной лучшей подруги, родители уехали на всю ночь, девчонки накупили всяких вкусностей и устроили «party на хате», под громкую музыку упившись ликёром до полного беспамятства. Это был первый раз, когда Саша так сильно напилась, что начала путать пол с потолком. Весь следующий день жутко болела голова, и девушка дала себе зарок никогда больше так не делать. Впрочем, это помогло ей забыться и успокоить душевную боль. Через неделю она узнала, что её первый и единственный МЧ вдруг уехал в город, как видно, насовсем, через месяц – что не беременна. Ещё через два месяца она встретила своего Принца.