Текст книги "Как переехать в Америку, или Путешествие из Петербурга во Флориду"

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В КОТОРОЙ Я УЗНАЮ ЕГО ИСТОРИЮ

– Ты знаешь, он мне конечно понравился, но я бы хотела для тебя другого…

Моя соседка, как всегда, не скрывает своего мнения.

– Представь себе кого-нибудь, ну вот хотя бы такого – высокий, широкоплечий…

– …несуществующий!

– Почему, где-нибудь да существующий, надо только немного подождать…

– Надежда Павловна, я ждала 29 лет! Вам не кажется, что этого достаточно?

– Оксаночка, ну он проигрывает тебе по стати…

Приехали. Я так устала убеждать людей, что внешность – это не главное.

– Я рада, что вы встретили Дэйва. Спасибо за вашу поддержку.

Надежда Павловна заметно смягчается и говорит:

– Нет, ну мне он все равно очень понравился…

В следующий раз, когда мы встречаемся, я чувствую, что Дэйв напряжен. Он смотрит на меня своим пронзительным взглядом, и я чувствую, что нас ожидает «серьезный разговор».

– Оксана, ты говоришь, что я тебе нравлюсь…

– Да, нравишься.

– Но вместе с тем, ведёшь ты себя отчужденно. Мне надо понять, что со всем этим делать… Видишь ли, я скорее всего уезжаю в Чикаго. Мое интервью прошло с большим успехом, и, возможно, мне придётся какое-то время летать между двумя штатами. Мне нужно знать, как ты к этому относишься, хочешь ли ты отношений… Мне нужно знать.

– Хочу, но и торопиться я не хочу… Прости меня, если я не готова дать тебе ответ прямо сейчас. Только время покажет, что да как… Дай мне, пожалуйста, немножко времени.

– Я не могу. Мне нужно знать сейчас. От этого так много зависит… Для меня сейчас так много решается: моя работа, то, где я живу, встреча с тобой.

– Извини, но я не могу тебе сказать больше того, что уже сказано…

Мы едем в машине в полной тишине. Похоже, что на этом всё. Ему нужно знать сейчас, и что же делать, если даже 28 лет ожидания для меня не срок…

– Оксана, я буду с тобой откровенен. Я чувствую, что мы с тобой связаны судьбой больше, чем нам известно на данный момент. Я верю в знаки. Помнишь, ты меня спросила про мой любимый цвет? Я тебе не ответил, потому что когда я вижу потоки вселенной… я вижу их в сиреневом цвете.

Я украдкой смотрю на него. Он сосредоточен на дороге, но в то же время я чувствую, что это не просто слова, и что он долго взвешивал и обдумывал каждую фразу.

– Я хочу, чтобы мы хотя бы попробовали, хотя бы дали судьбе шанс. Я чувствую, что мы не просто так встретились. Оксана, я тебя прошу…

Он тормозит, и мы целуемся на обочине дороги, не замечая проезжающих машин. Я смеюсь, потому что мой первый поцелуй совсем не как в кино. Он робок и не уверен, а я хохочу от смущения и необычности ощущений. Он тоже смеется.

– Это здорово, что наш первый поцелуй получился именно таким. Уж точно незабываемым. Давай будем дальше практиковаться и совершенствовать процесс…

Второй поцелуй получился гораздо более убедительный.

– Так что – мы пара?

– Да.

Я отвечаю наперекор всем своим сомнениям. Двадцать восемь лет сомнений. Думаю, можно, наконец, и попробовать. Он провожает меня до двери и уже целует смело, обняв за талию, и запрокинув голову.

– Спокойной ночи, girlfriend.

– Спокойной ночи, boyfriend.

***

– Что ты думаешь об этой картине?

Мы идём по местному художественному музею, и я полушутя-полувсерьёз веду экскурсию по моим любимым экспонатам. Сказать по правде, мне совершенно не хочется их так называть. Картины для меня – это не какие-то устаревшие, покрытые пылью времён реликвии, а дорогие друзья, общества которых я ищу и в ком нахожу утешение. Язык красок – это особый язык, на котором можно научиться говорить, стоит лишь потратить немного усилий и проявить прилежание. В музей я иду как на свидание. Помимо того, что у нас действительно свидание в музее, я с нетерпением жду встречи с моими другими «любовями» – портретом двух невинных сестер итальянца Massimo Campigli и абстрактным пейзажем с красной, будто окровавленной, луной современного художника Adolph Gottlieb. Мне очень важно, чтобы и Дэйв ощутил всю значимость этой встречи. Я хочу, чтобы он одобрил моих «друзей».

– Ты знаешь, я не большой знаток искусства.

– Я тоже! Наверно, я пытаюсь спросить, что эта картина заставляет тебя чувствовать? Нежность? Теплоту?

– Удивление?

– Удивление – это здорово! Ты удивлен миру, который тебе открывается, когда ты смотришь на него глазами девочек с портрета?

– Я удивлён твоей страстью к живописи! – смеётся он.

Я вижу, что мои расспросы ставят его в тупик. Кажется, он ещё не готов делиться полутонами чувств, сформировавшихся от созерцания моих любимых полотен. Но я знаю, что он не безразличен – мое дело сделано!

– Дай мне прийти в себя! Я хочу понять свои чувства, я не такой знаток живописи, как ты…

– В том-то и дело, что я совсем не знаток! Ни капельки! Я просто люблю говорить с моими любимыми картинами, вот и все…

– Факт того, что у тебя есть любимые картины уже делает тебя… знатоком! Ты знаток этих картин!

Я смеюсь. Я вижу, что мои «друзья» все же произвели на него благоприятное впечатление. Он растерян и смущен, но явно впечатлен встречей.

Мы долго гуляем по парку, говорим о моей семье. Отец только что прислал мне письмо, где говорил о самой большой ошибке своей жизни – о дне, когда он оставил нашу семью.

– И ещё представляешь, он написал, что не мог мириться с непониманием в семье и тем, что мамин племянник жил с нами. Знаешь, он был очень непростым ребенком. А еще представляешь, он признался, что ушёл от нас, зная, что мы остаёмся наедине с сильным и неспокойным парнем. Каково мне было расти в доме, где приходилось все время ходить на цыпочках? Знаешь, мама не могла по-настоящему с ним справиться… Как папа мог так спокойно в этом признаться? Должно быть, это мучило его на протяжении последних пятнадцати лет. Он не мог не понимать, что оставляет нас наедине с трудностями, с которыми он сам не хотел иметь дело. И в то же время, в глубине души, мне было все же приятно слышать, что он, по прошествии времени, считал это ошибкой… Жизнь непроста – в какой бы стране ты не жил, в какое бы время, и сколько раз не менял свою семью.

– Он хотел этим с тобой поделиться, Оксана. Это мучило его всю жизнь. Я знаю, это не оправдание, но готовность признать свои ошибки говорит о его мужестве…

– Они с моим двоюродным братом так и не нашли общий язык. Папа всегда ставил ему в вину вредные привычки. Ну почему он никак не мог простить его курение? Казалось бы, такая малость… А позже Даниил стал пить. Понимаешь, он необычайно талантливый человек, его будущее было отмечено ожиданием великих свершений. Даниил должен был стать никак не меньше, чем нобелевским лауреатом. Представляешь, жить с грузом такой ответственности. Особенно, когда отношения с его профессорами не складывались, а налаживать контакт с людьми было не просто. Будучи необычайно одарённым в научных областях, он все же бросил институт. А потом стал чемпионом республики по каратэ. Он достигал успеха в любой деятельности, но потом терял интерес и все бросал. Я чувствую, что папины стремления не было ему близки. Отец не мог скрыть своего разочарования. Даниил всю жизнь боролся со своим вымышленным двойником, и несоответствие реальности с вымыслом все больше и больше приводило его к мысли о бессмысленности борьбы и существования в целом.

– Я понимаю, как он себя чувствовал. Даже лучше, чем ты можешь себе представить, – говорит Дэйв, долго и печально на меня смотря. – Я знаю, каково это жить с клеймом «несостоявшегося» человека, а ведь Даниил даже не родной. Осознавать неосуществлённые надежды непереносимо, особенно если эти надежды даже не были твоими.

– Ты говоришь о своём отце?

– Ты же знаешь, что азиатская культура очень требовательна к своему народу, а особенно к детям. Моё образование было действительно строгим, и нередко отец учил меня уму-разуму…

Говоря это, Дэйв темнеет в лице. Я боюсь спросить, значит ли это, что его дома били.

– В любом случае, миллионером я не стал. С прежней работы уволился, а моё новое место не предполагает больших доходов. По крайней мере, по началу. Если все пойдёт хорошо – тогда да, но кто знает… Это всегда непредсказуемо.

– И как же ты справлялся с этим грузом родительских ожиданий?

– Когда-нибудь я тебе расскажу… – говорит он загадочно и целует меня в губы.

Я ничего не имею против такого ответа.

Иногда у Дэйва такой тоскливый и пронзительный взгляд, что я невольно думаю о его недосказанной тайнe. Что пережил этот обеспеченный тридцати семилетний американец, что у него глаза поглубже бескрайних северных русских озер?

– Я тебе когда-нибудь расскажу. Но только не сейчас, ещё слишком рано… С этими твоими музеями я что-то ужасно проголодался! Что будем есть?

– Ты только не смейся надо мной, но ты не против если мы пойдём есть… суп?

– Ха-ха, ах ты моя дорогая супница! Ты же его и взяла на нашем первом свидании!

– Ну, что поделать, если я люблю суп!

Сказать по правде, я просто научилась в ресторанах всегда заказывать супы. Во-первых, их удобно есть – не надо жевать, и можно легко поддерживать разговор. А во-вторых, это очень экономично – суп обычно самое дешевое блюдо. Ну и, в третьих, это просто полезно. Так вот, Дэйв никак не мог забыть, что я тогда заказала суп – так это его поразило.

– А что такого? Ты меня видишь первый раз в жизни: с какой стати я буду тебя разорять на дорогое блюдо? Я же о тебе думаю, дурачок.

Он неопределенно улыбается.

– Ты моя инопланетянка, ты это знаешь?

– Знаю. И тебе здорово повезло, что на моей планете мы любим целоваться.

***

– Ты опять виделась с этим твои парнем? Вы что, встречаетесь каждый день?

В голосе Итана звучит недовольство. Неужели ревнует?

– Мы ездили в мою церковь, где я играю по воскресеньям. Когда мы сможем провести время втроём?

– Я не знаю, моя дорогая, у меня невозможно много дел в последнее время…

Это правда. Когда Дэйв навещает меня дома, Итан уходит куда-то до поздней ночи. Когда не охота бывать дома, удивительным образом начинают воплощаться профессиональные амбиции.

– Наш университет предложим мне место профессора. Предлагают учить музыке актеров музыкального театра. Они там открывают новую программу…

– Итан, как здорово! Это же твоя мечта – преподавать в университете…

Я немного завидую. После выпуска кажется, что карьера Итана пошла в гору, а из-за моей руки, я не могу заниматься тем, что действительно люблю. Мне приходится учить избалованных или, наоборот, беспризорных детей, и мне трудно сказать, какие из них сложнее. Я говорю себе, что моё время придёт и что мне нужно набраться терпения.

– Ты любовь всей моей жизни, Барсик, – огорошивает меня Итан. – Я не могу тебя потерять…

– Ты никогда в жизни не говорил мне таких слов. Я и не знала, что оказывается, ты меня любишь… Все эти годы ты тайком, да и в открытую тоже, ходил на свидания, встречался с молодыми людьми… А сейчас, когда я в кой-то веки счастлива, ты мне говоришь, что я любовь твоей жизни… Итан, мои отношения с мужчинами никак не повлияют на мою любовь к тебе. Между нами ничего не изменится, я тебе обещаю.

Мы едем с Итаном в Нью-Йорк. У нас концерт, а заодно мы, как всегда, бронируем пару лишних дней в отеле, чтобы насладиться местными музеями и парками. Он необычайно внимателен ко мне, и я чувствую, что для него это тоже переломный момент. Ну что поделать, если нам для счастья друг друга оказалось недостаточно. Наверно, одного человека для счастья мало всегда. Как можно все свои мечты и ожиданиями вложить в одно единственное существо? Такой ответственности не выдержат ни ребёнок, ни друг, ни муж.

***

Дэйв часто говорит о том, как важно, чтобы пара была совместима в постели. Я чувствую неуверенность – а что если мы несовместимы? И как это может быть – любить человека, и вдруг физически не совпадать?

– Какой бред! – негодует Надежда. – Прекрасно все совпадают. Проблема современного общества в том, что все слишком много об этом говорят и думают. Как же люди раньше-то жили не тужили?

Думаю, она в чем-то права. И раньше у людей были проблемы во всех областях жизни, в интимной в том числе. Только почему-то, они не считались неразрешимыми. Все каким-то образом договаривались, находили компромисс. Главное, относиться ко всему философски.

В общем, к нашему первому разу я была морально готова. Двадцать восемь лет, как никак. Жаль, что ветреной меня уже не назовёшь.

В мой день рождения, Дэйв на русском (и даже прописью!) написал мне целую поэму.

«Спасибо тебе за самые счастливые месяцы в моей жизни – ты раскрасила мою сиреневую вселенную всеми цветами радуги!» Я чувствую, что это правда. Я знаю, что бы ни было в будущем, у меня есть и будет это сегодня, эти счастливые месяцы. Жизнь невозможно представить во всей её многогранности и многомерности. Только в последний миг мы видим всю картину: во всей её масштабности и со всеми деталями, чувствами и свершениями. А ото дня в день, все что мы можем сделать – это прочувствовать вот эту сегодняшнюю черточку на холсте, или прожить вот тот яркий мазок в правом углу мольберта.

И это правильно. Жизнь – не законченное произведение искусства, а процесс его создания. Все преходяще. А потому не стоит цепляться за такие понятия, как навсегда и навеки. Эти понятия мимолётны, как взмах ресниц красавицы-вселенной.

Зная мою любовь к живописи, Дэйв рисует мне картину. Потрясающе красивое море и я, стоящая спиной к художнику. Конечно, скрипка на первом плане. Она, как символ всех моих страстей, всех моих стремлений. В какой-то мере реализовавшихся, но в большей степени оставшихся красивой мечтой, рисунком на стене.

Ещё он дарит мне билеты в Калифорнию, где прошло его детство.

– Не могу поверить, что ты встретишь мою маму. Она уже сдалась на мой счёт. Я никогда не знакомил её ни с одной девушкой! Ха-ха, она будет просто счастлива.

– Я жду не дождусь с ней встречи! Ты говоришь, твой отец вернулся в Китай? Они разведены?

– У нас в культуре нет такого понятия. Да, отец работает там, присылает деньги и иногда приезжает. Мы бы не смогли с ним быть более разными, даже если бы захотели.

Мой бойфренд мрачнеет, и я не хочу портить ему настроение своими расспросами. Я чувствую, что в его семье было не меньше горя и испытаний, чем в моей. Может ли это повлиять на наши отношения? Я все ещё думаю про наше будущее, хотя давно пора понять, что в реальности будущее не существует. Существует «сейчас», и я намереваюсь прожить это «сейчас» каждой своей клеточкой.

– Ты знаешь, мое воспитание было очень строгим, суровым даже. Я не стремлюсь общаться с отцом, да и он тоже. Он меня вырастил, но с какого-то момента я начал свою собственную жизнь, без его благословения или проклятия. Мы просто очень разные люди.

Я вижу, как Дэйва что-то глубоко мучает, но я оставляю расспросы для другого раза.

– Не сейчас, – говорит он. – Еще рано… Дай мне возможность насладиться нашим с тобой днем. Скажи, ты меня любишь?

Я молчу, потому что никогда, ни одному мужчине, я не говорила этих слов. Друзья – да. Вообще, я довольно легко говорю слова любви и благодарности, но первый раз в моей жизни что-то очень важное зависит от этих слов. Я отвечу ему завтра, а пока целую его, закрыв глаза и запустив руку в его шоколадные волосы.

***

Я тебя бесконечно люблю.

Если полем пойдешь до зари,

В позаросшем густом хмелю,

Мою душу сачком лови.

Если знаешь, о чем молчу,

Улыбнись мне крапинкой росы.

Я напиться жучком лечу

Сокровенным причастьем лесным.

Если веришь своим мечтам,

Это поле тебе знакомо.

Для кого-то далекий храм,

А кому-то – покровы дома.

Я тебя бесконечно люблю.

С той поры, как родится день

Каждый вздох пополам делю.

На твою помножаю тень.

И когда повернув назад,

Заплутаешь в лесной тиши,

Заходи вглубь брусничных гряд-

Это капли моей души.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В КОТОРОЙ МЕНЯ НИКТО НЕ КОРМИЛ ХЛЕБОМ, А ПОТОМУ ПРИШЛОСЬ ФИЛОСОФСТВОВАТЬ

Живя здесь в одиночестве, я понемногу начала скучать и по русскому языку, и по общению с нашими соплеменниками. Сначала мне было важно влиться в университетскую жизнь, найти друзей, работу, почувствовать себя полноценной частью общества. Но я всегда скучала по культуре образованного Петербурга, по многочисленным театрам и музеям, по культуре ходьбы, и по жизни в окружении архитектурных шедевров. В Америке не просто нет стремления к красоте, а даже какой-то обратный образ мыслей: все обусловлено только комфортом и практичностью. Конечно, большие города выделяются своей архитектурой, но Америка, как и Россия, – страна полей и деревень. Только у нас деревни северные и словно затерявшиеся в безвременье, а здесь – комфортабельные и с бассейном. Хотя деревня есть деревня. А значит только один культурный центр на поселение, да и тот магазин.

Внутри все эти дома – сущие дворцы. Интерьерный дизайн у них в большом спросе. А снаружи все они выглядят одинаково, хоть вешайся.

Так вот, без театров я жить как-то научилась, а вот без родной речи, еды и близкого общения не смогла. И чем дальше, тем сложнее было найти равновесие. Благо русский магазин был буквально под боком.

– Да ты напиши в русскую группу, представься, предложи уроки музыки на русском языке… Я тебя уверяю, у тебя будет море желающих! – сказала мне однажды моя знакомая продавщица, с щедростью наваливая мне развесного творожка.

Вот без чего бы я тут совсем не смогла жить, так это без моего любимого и дорогого (в прямом смысле слова!) творога. Как, оказывается, сильны воспоминания детства! Ничто не делало меня такой счастливой, как здешний фермерский сыр, разведённый в молоке по моему собственному рецепту.

Но что-то я отвлеклась. Послушавшись совета, я написала в эту интернет-группу. В первый же день откликнулось с десяток человек. Конечно, далеко не все стали брать уроки, но даже пару человек, с которыми можно было пообщаться на русском, приносили мне невероятную радость.

А вот моя другая работа предполагала общение с чужой культурой. Моя коллега-китаянка была мной постоянно недовольна. Она буквально пыхтела из-за моей физической невозможности играть на инструменте. – Когда ты сможешь играть? Как же ты даёшь все эти концерты?

– Я пою, Шин-Ю. Слава богу, что я могу петь.

– Ты поешь? Целую программу?

Я слышу в её голосе недоверие. Неужели она думает, что я вру? Что я придумала проблемы с рукой, только чтобы не демонстрировать детям гаммы?

– Да, я пою, а мой пианист играет несколько сольных номеров.

Я надеюсь, что в моем голосе безошибочно улавливается нотка оскорбленного достоинства. Хотя скорее всего, Шин-Ю чужда всяким тонкостям человеческих чувств – с детства она знала только труд и жесткую конкуренцию. Она проталкивала себе путь локтями, ногами и всем, чем только можно. Конечно, Шин-Ю видит во мне конкурентку, и тут на сочувствие надеяться не приходится.

Я дарю ей маску для волос, приглашая раскурить трубку мира. Но не тут-то было.

– Оксана, где ты свои уроки проводишь? Ты мне нужна здесь, в большой зале!

– Я делаю в точности то, для чего меня сюда пригласили, Шин-Ю. Я провожу короткие сессии с детьми, которые не успевают пройти материал на общем уроке. Ты же знаешь, как тяжело учиться скрипке, тем более в группе!

Так вот, с недавних пор я ненавижу среды. Как люди изо дня в день работают в корпоративных офисах, да ещё с людьми, которые их не переваривают? Загадка.

***

В один из вечеров, я прихожу домой и нахожу моего любимого грустнее обычного.

– Ты не представляешь, какое ты для меня счастье… -говорит он. – Я должен кое-что тебе рассказать. Но это не легко…

Я понимаю, что пришло время для серьезного разговора. Я наконец-то узнаю, что так тяготит душу этого прекрасного, но, во многом, все ещё незнакомца. Я, наконец-то, коснусь дна его бездонных глаз. И вдруг, наперекор всем моим мыслям и желанием последних месяцев, я не хочу знать его тайны, я боюсь этой глубины и неизведанности.

– Но сначала, я должен налить тебе вина…

Дэйв знает, как я отношусь к алкоголю, но я понимаю, что сегодня особенный вечер. Вечер, когда я, наконец, узнаю всю правду.

Он залпом выпивает свой бокал.

– Давным-давно, – начинает он рассказывать, – когда мне было лет семь, отец отвёз меня в дом моего дяди. Там было столько комнат, телевизионный экран с приставкой – я был счастлив вырваться из дома и играть без присмотра родителей. Я даже не заметил, что отец уехал, и оставил меня в этом незнакомом доме одного…

Я вижу, что Дэйв физически страдает. Его лицо перекошено гримасой боли, и он выпивает ещё одни бокал. Я молчу – мне все меньше хочется знать продолжение.

– Но я, конечно, был не один. Мой дядя, мой собственный дядя, пришел ко мне в комнату, где я играл на компьютере.

Salve Sancta Parens

Я уже знала, что произошло дальше. Мне не нужны были детали. Я уже слышала эту историю. Сколько ужасов переживают беззащитные дети, еще не способные отличить доброе от злого.

Я не знаю, что сказать. Я хочу поддержать моего любимого, хочу, чтобы он знал, что он не один. Не называя имён, я говорю, что знакома с этой ситуацией, и что очень важно адресовать своё прошлое. Возможно, даже встретиться со своим обидчиком лицом к лицу, получить ответы на мучающие вопросы…

– Мой дядя умер. Я не могу закрыть эту дверь, не могу отпустить мое прошлое. Я могу только затолкать его в подсознание, притвориться, что этого не было, что я все ещё цельное существо… Но страшная правда в том, что я сломан… Я не выпускаю эти чувства наружу, потому что иначе они захлестывают меня с головой, и я не смогу выплыть…

Он выпивает очередной бокал, а я говорю, что в этот раз, он не должен бороться с чувствами в одиночку.

***

Живя в одиночестве, да ещё и без действующей руки, иногда приходится просить самых неожиданных людей подстричь тебе ногти.

– Мэй, я вот хотела тебя попросить… Ты не могла бы мне подстричь ноготки? Я хоть и не играю, но на людях все равно неудобно – я же учитель музыки!

– Аааа… Давай попробую.

Я сгораю от стыда, но благодарю бога за Мэй. Итан на ту же просьбу прикрикнул на меня:

– Я сейчас занят!

«Оксана, Итан все время занят! Он уже давно обещал сделать фотографии моей комнаты для страховой компании, – говорит Донна, – а потом он должен распечатать ноты для моего хора…»

Донна продолжает говорить, но я отключаю звук и вижу только, как ее губы безустанно шевелятся. Да, кажется, Итану живётся не просто. Он везде нужен, и мы постоянно соревнуемся с Донной за его внимание. Как так получается, что в мире столько вещей, которые ни Донна, ни я не в состоянии сделать самостоятельно? Неужели это правда, и мир действительно принадлежит мужчинам? Похоже, что Итан лучше меня понимает в компьютерах, знает, как найти нужную музыку в интернете, да и подключить этот самый интернет не вызывает у него никаких проблем. В чем же мои преимущества? Окей, мне кажется, что я мудрее. Гораздо терпеливее, хотя, как об этом можно достоверно судить. Я однозначно начитаннее Итана, но, как я уже говорила, он меня научил не чуть не меньшему, чем я его. Похоже, тесный союз двух индивидуумов в том и состоит, чтобы обогащать и преобразовывать друг в друга в более совершенные версии себя. Итан показал мне мир глазами южного человека, ничего не принимающего близко к сердцу. А правда, что может такого произойти в жарких Филиппинах, что могло бы кардинально повернуть ход истории? Жизнь для них – это череда посиделок с друзьями за едой и растворимым кофе; работа, опять же в тесном общении с окружающими – и время между ними, проведённое, в воздаянии хвалы господу. Потому и близкая подруга Итана, переехав с Филиппин в Калифорнию, не смогла продолжать преподавать фортепьяно, поскольку дело это уж очень уединенное – уроки с учеником ведутся один на один. Она кардинально поменяла профессию и стала медсестрой (как и большинство её собратьев-филиппинцев). Это давало возможность работать с большим количеством людей. Интересно, не правда ли? Сравните этот менталитет с индивидуальностью американцев или одиноким самосознанием русских, постоянно готовых к нападкам окружающих. Список нападающих обширен – начиная с других стран и заканчивая самой судьбой. Мы безусловно имеем философский склад ума и проповеднический характер. Ещё читая пьесы Чехова, я всегда удивлялась, почему его героев хоть хлебом не корми, только дай пофилософствовать! Вот и мой папа – достойный продолжатель этой традиции:

– Помни, что у человека с детства есть три капитала, в которые он делает вклады. Так сказать, три банковских счета…

– Здоровье, образование и…

– …и семья. Поэтому рекомендую тебе с молодости вкладывать во все три капитала, и тогда в старости ты…

– …будешь богатым человеком. – заканчиваю я за него. – Я помню, пап.

– Хорошо ли ты питаешься, солнышко? Не худей очень сильно, пожалуйста, для женщины это некрасиво…

Ах, если ли бы он знал, сколько горя я претерпела от еды, и сколько бессонных ночей провела, сначала уминая все мало-мальски съедобное в радиусе километра, а потом кладя два пальца в рот и беспощадно вырывая эти бесконечные печеньки и чипсы в полутемной уборной, боясь разбудить чутких соседей…

– Пап, ты же знаешь, я придерживаюсь строгой диеты для желудка. Ничего жирного, острого, жареного и сладкого. Ну хорошо, немножко сладкого…

– Смотри, солнышко, надо есть овощи, фрукты, лук, чеснок…

– И все это замечательно, но только не для меня. Ты же знаешь, что мне можно есть только приготовленные овощи; лук и чеснок же будут слишком резки. Представь, что будет, если положить чеснок на ранку… – начинаю я, но тут же сама себя останавливаю. Эти разговоры мы с папой ведём по кругу уже много лет. У каждого свои стойкие убеждения, и каждый не готов услышать, а уж тем более принять взгляды другого. Ну хорошо, попробуем незаметно перевести тему.

– Как ты себя чувствуешь?

Про здоровье мой папа может говорись бесконечно. Боже, как не хочется стареть! Не хочется каждый день замечать, что тот или иной орган, та или иная полосочка на твоем любимом полотне-теле начинают тебя подводить, барахлить, выгорать.

Итан уже давно решил, что в старости ему на этой земле делать ну совершенно нечего…

– Я думаю, уйду лет через двадцать. И на моих похоронах, пожалуйста, поставь пятую симфонию Малера. Четвёртую часть, конечно…

– Есть, ваше величество. Что ещё прикажете?

– И, конечно, побольше мажорный музыки. Ты замечала, как мажорная музыка особенно утешительно звучит на похоронах? Не могу себе представить играть, ну скажем, похоронный марш…

– Нет, Итан, пожалуйста, пообещай мне, что первой уйду я. Я не могу себе представить пережить смерть близких людей…

– А кто тогда включит Малера на моей заупокойной?

– Ради этого мы специально вырастим очень талантливого протеже.

И так мы обсуждаем с этим южным парнем все. Ничего в мире не может быть важнее полуденного отдыха, и никакие известия не могут омрачить веселья большой компании друзей. Вам положить добавки?

– Куя Итан, как ваша личная жизнь? – Ате Кристина, как истинная филиппинка, сразу приступает к делу. Филиппинцам вообще свойственна уважительность, и обращаются они друг к другу исключительно со слов Брат и Сестра – Куя и Ате. Мы пришли послушать филиппинский хор, созданный аж двадцать пять лет назад, когда его основательницы переехали во Флориду.

– Мне тогда был… один годик! – шутит она. – Так что мне сейчас двадцать шесть, Оксана!

– Вы прекрасно выглядите, Ате Кристина! – включаюсь я в игру. На самом деле Кристине далеко за пятьдесят.

Но ведь я же русская, а потому всегда увожу разговор на серьезную тему. – Чем вы занимаетесь, Ате? Вам тут нравится?

– Угадай, что я делаю?

– Вы медсестра?

– Ещё бы! Как и все мы тут!

– Я была на вашей родине четыре раза и действительно полюбила её культуру, – говорю я по-филиппински. Знание всего нескольких иностранных фраз удивительно помогает наладить первичный контакт с представителями самых удаленных уголков мира. Например, любимое развлечение Итана – это аттракцион «русская скороговорка». Он без запинки выпаливает длиннющую скороговорку, а впечатлённые зрители аплодируют и признаются, что даже они так не могут. Этим знание Итаном русского языка ограничивается, но что вам ещё нужно, когда вокруг умиленные слушатели, готовые помочь, показать и принести все, что душе угодно.

– Я сегодня поеду на репетицию хора прямо из церкви, – я звоню Итану уточнить, во сколько мы выходим из дома. – Так что вместе поехать не получится. Делай с этой информацией, что хочешь – хочешь приезжай сама, хочешь…

– …вообще не приезжай, – заканчиваю я его фразу. Ну почему у меня всегда так неумолимо щемит сердце, когда мои надежды на внимание Итана с грохотом валятся в пропасть с воздвигнутого мною пьедестала? И почему я каждый раз в глубине души продолжаю надеяться, планировать и искать с ним встречи? Все, завтра же переезжаю…

Думаю, что единственное лекарство от неразделённой влюбленности, как сказано в старой русской поговорке – с глас долой, из сердца вон. Переезжаю к Дэйву!

***

– Ты меня оставишь… Я знаю, я тебя обязательно разочарую. Но ведь ты меня любишь? – спрашивает он опять.

– Люблю, – я хочу, чтобы он перестал искать причину, по которой все может пойти наперекосяк, и просто наслаждался нашим счастьем. – Я знаю, что все будет хорошо. Ты мне признался, что умеешь видеть энергии и даже можешь их перемещать. Веришь ли ты, что я тоже имею один дар… Вернее сказать, я верю в то, что у меня есть этот дар. Я интуитивно чувствую многие вещи.

– Например?

– Например, страдания людей по всему свету. Я чувствую, что переживают люди, перенёсшие потерю или идущие на казнь. Я ощущаю страх старика перед ускользающей бодростью тела и слышу отчаянный призыв к братству в стране, перевёрнутой гражданской войной… Ты только не смейся!

– Ты разве видишь, что я смеюсь?

– Нет, но разве это не странно?

– Совсем нет. Иначе, как бы ты могла так играть, словно музыка сочится прямо из твоего израненного сердца?

У него с телефона звучит Арво Пярт Da Pacem Domine. Он меня наконец понял. Я счастлива.

– Я знаю, что все будет хорошо. Я просто в это верю. Неужели ты не можешь этого почувствовать вместе со мной? Просто поверить, что все образуется?

– Я верю в тебя… В силу твоей инопланетной души. Ты меня делаешь несказанно лучше и чище. Никогда не думал, что полюблю русскую шпионку!

– Я никогда не думала, что полюблю человека, думающего, что Вторую Мировую выиграли американцы!

– Ну ладно, ладно. Тогда расскажи мне все с самого начала, и поподробней…

Американцы и правда верят в свою миссию мирового лидера. Они так горды своими миротворческими проектами, что даже если это все оказывается гениальным доходным местом, рядовые американцы все равно уверены, что все делается ради большой и прогрессивной идеи. Вот, например, они очень гордятся, что освободили мир от фашистских захватчиков. Они воевали и с Японией, и с немцами, а вот что русские тоже участвовали в войне, они почему-то часто упускают. Вернее, они знают, что русские тоже были замешаны во всей этой, как бы они сказали, передряге, но вот были ли они освободителями или захватчиками – для них остаётся большим темным пятном.