Текст книги "Воображенные сонеты (сборник)"

I

 
Коль на поляне встретишь круг травы,
Что много гуще и темней соседней,
То знай, прохожий – не сочти за бредни,
Прислушайся к словам людской молвы —
 
 
Что это, быстроноги и резвы,
Лесные эльфы были там намедни,
Когда на луг явились для последней,
Прощальной встречи на земле, увы!
 
 
Они ушли; хотя все так же свет
Роняет блики, горести не зная,
И белки так же по ветвям снуют;
 
 
Волшебного народца больше нет
В орешнике, где горлица лесная
Все ладит немудреный свой приют.
 

Оберон – в средневековом западноевропейском фольклоре король фей и эльфов, повелитель волшебной страны. Он является персонажем французских героических поэм из цикла «Гуон Бордосский» (конец XIII – начало XIV в.), упоминается в комедии «Сон в летнюю ночь» В. Шекспира, трагедии «Фауст» И. В. Гёте и многих других литературных произведениях.

Коль на поляне встретишь круг травы – там, где ночью эльфы водили свои хороводы, образуются «эльфийские круги» – места, в которых по непонятным причинам трава растет особенно буйно.

II

 
Созвал своих вассалов Оберон
В чащобе для последней ассамблеи;
И эльфы собралися там, и феи,
И даже гномы, кинув тайный схрон.
 
 
«Людскою верой был наш род силен, —
Сказал он, – долго мы питались ею;
Но вера все слабее и слабее,
И каждый здесь на гибель обречен.
 
 
Так говорят священные декреты:
Покинет вера смертные умы,
И злая стужа нас сживет со света.
 
 
В сердцах деревьев долго жили мы,
Отныне будем жить в душе поэта —
Лишь там для нас ни глада, ни зимы».
 

 
Не мертв Россетти, и не нужно слез,
Мой Марстон, над закрытой крышкой гроба;
Поглотит тело вечности утроба,
Душа взлетит под пение стрекоз.
 
 
Я помню, резкость в прошлом произнес —
Давай теперь ее забудем оба.
Сплету венок, какой сумею, чтобы
На камень бросить, как прощальный взнос.
 
 
Когда дохнул зимою Азраил,
Придуло лист к той пожелтелой груде,
Где спят давно Шекспир и Алигьери.
 
 
Не плачь. Твой друг лежит среди могил,
Над коими грустить приходят люди.
Он жив, пока им тяжела потеря.
 

14 апреля 1882 г.

In memoriam (лат.) – здесь «эпитафия».

Филипп Бёрк Марстон (1850–1887) – английский поэт, практически слепой с детства, близкий друг и единомышленник Данте Габриэля Россетти, один из немногих постоянных корреспондентов Ли-Гамильтона. Россетти умер 9 апреля 1882 г.

 
Мы в римских банях время провели;
Был зеленью затянут камень старый
Тех двориков, где в поисках нектара
Гудели над лужайками шмели.
 
 
Однажды под поверхностью земли,
Всё повидавшей – войны и пожары,
Узорные сыскались тротуары,
На них – тритоны, рыбы, корабли.
 
 
Вот так под дерном нынешнего дня
Лежит Вчера – до времени забыто,
Но не боится тлена и огня:
 
 
Траву Сегодня вытопчут копыта,
И быстро сгинет хрупкая стерня,
А Прошлое незыблемей гранита.
 

 
Печаль таится в воздухе апреля
Для тех, кто знает путь вещей земных;
Чреваты ложным чаяньем для них
Надежды, что вокруг зазеленели.
 
 
Пеан листвы и стрекот свиристеля
Содержат примесь пеней потайных;
И Смерть летит на крыльях сурьмяных,
Рождая ветер, в коем запах прели.
 
 
Поет в лесу ликующая птица;
Струится сок в глуби древесных вен;
Пчелиный звон как нежная цевница;
 
 
Но скрытый вздох в тех звуках нам явлен;
И каждый лист, что по весне родится, —
Свидетельство грядущих перемен.
 

 
Идти во тьме сквозь освещенный лес,
Листвы иной не ведать, кроме палой,
Когда в отрадном блеске карнавала
Весна приходит с ворохом чудес;
 
 
По звукам узнавать, что день воскрес,
А ночь на время притупила жало;
Вот вечер, коль вокруг похолодало —
Закат не льется пламенем с небес.
 
 
Лиц дружеских твои не видят очи —
Одни лишь голоса летят вослед,
Как души, что-то смутное пророча.
 
 
Сказал Господь во Тьме: «Да будет Свет!»,
И тут же спрыгнул День с коленей Ночи.
Но свет его не про тебя, поэт.
 

См. прим. к сонету 182.

 
Вам предстоит увидеть то, что я
Уж не увижу: каменные стены,
И стекла витражей, и гобелены,
И башни, и зеленые поля.
 
 
Вам у реки, дыханье затая,
Смотреть, как машут веслами спортсмены;
Приветствует восьмерки в клочьях пены
Болельщиков кричащих толчея.
 
 
Но мчится год за годом надо мною…
Унесены береты и плащи
В минувшее текущею волною;
 
 
На стенах башен темные плющи,
Теряя очертание земное,
Истаивают призраком в нощи.
 

Восьмерки – лодки, на которых с 1829 г. проводятся традиционные состязания по гребле между студентами Оксфорда и Кембриджа.

Берет и плащ – форменная одежда английских профессоров и студентов.

 
Спала на гальке как-то в день погожий
Дочь рыбака, и ветерок-фланер
Ласкал ее растрепанный вихор,
Легко касался загорелой кожи.
 
 
Поэт шел мимо, и на жалком ложе,
На рубище ее замедлил взор;
Потом, вложив ей в губы луидор,
Он удалился, спящей не тревожа.
 
 
Что стало с той монетою потом?
Принес доход семейству дар поэта,
Которым горд по праву скромный дом?
 
 
Иль жадность копит новые монеты —
Желанные, пропитанные злом
Любви продажной? Не узнать ответа.
 

Сонет основан на эпизоде, который произошел с А. Мюссе в рыбачьем поселке на бретонском побережьи Атлантики, недалеко от Нанта: «В Лё Круазике, на морском берегу, он однажды увидел подле лачуги бедного солевара девочку в лохмотьях, которая спала на солнце, положив голову на клок соломы. Он подошел и осторожно вложил луидор ей в губы, а потом на цыпочках удалился, восторгаясь своей проделкой и предвкушая радость, которую испытает дитя, когда проснется» (Paul de Musset. The biography of Alfred de Musset, translated by H. W. Preston. – Boston: Robert Brothers, 1877. P. 307; перевод мой. – Ю. Л.).

I

 
Когда с Олимпа, гневом обуян,
Зевес шлет копья в горные теснины,
Как будто снова целит в исполина;
Когда грозу приносит ураган;
 
 
Когда лютует гром, попав в капкан
Кавказских гор; и в в ярости звериной
По склонам их стремятся вниз лавины —
Со вскриком пробуждается Титан.
 
 
И, воплям безутешной бури вторя,
Несется вопль, ужаснее стократ,
Чем завыванья ветра на просторе;
 
 
И, заглушая громовой раскат,
Грохочет смех, такого полный горя,
Что ангелы в полуночи дрожат.
 

II

 
Невидим Прометей для смертных глаз,
Лишь только ночью, в сполохах карминных,
Когда пылает зарево на льдинах,
И молния в них бьет за разом раз;
 
 
Когда рубином светится топаз,
И страх царит в гнездовиях орлиных,
И эхо отражается в глубинах,
Где до рассвета мрак ночной увяз,
 
 
Мы видим, как немая тень Титана
Встает среди уступов и карнизов
Угрюмых скал, пространство распоров,
 
 
В молчании мятежном неустанно
Закованной рукой бросая вызов
Создателю уродливых миров.
 

 
Поэт – алхимик мысли, как Мидас,
Тот царь фригийский, чье прикосновенье
Немедля вызывало превращенье:
Всё становилось златом в тот же час.
 
 
Он тоже над ручьем лотка не тряс,
Не изучал вовек хитросплетенья
Пещерных нор. По воле вдохновенья
Ему дарован золота запас.
 
 
Но горе для него – помилуй, Боже! —
Коль он запрется в тесной кладовой
И позабудет, для чего живет.
 
 
Ты жаждал мира золотого? Что же,
Стал самородком хлеб насущный твой,
И золотом забит поэта рот.
 

Мидас – мифический царь Фригии, сын Гордия и Кибелы. В награду за спасение Силена Дионис предложил Мидасу любой дар, какой тот ни пожелает. Мидас не нашел ничего лучше, как попросить, чтобы все, к чему он ни прикоснется, обращалось в чистое золото, и это пожелание было исполнено. Вернувшись ко двору, Мидас велел приготовить пир в честь своего нового дара. Но, когда он взялся за еду и питье, они, к его ужасу, тоже превратились в золото. Мидас, боясь умереть с голоду, пришел к Дионису и умолял его взять назад этот дар. Дионис сжалился над ним: он приказал Мидасу искупаться в реке Пактол, которая после этого стала золотоносной, а Мидас избавился от своего дара.

 
Парижская клоака прежних лет,
Где всюду чернота и смрад промоин;
Краснеют только стоки скотобоен
И раны, что нанес в ночи стилет.
 
 
Вот золота фальшивого браслет;
Тропический бальзам, на лжи настоян;
Расколотый фиал, чей запах гноен,
Храня трущоб и тины терпкий след.
 
 
Но над зловонным хаосом болот,
Прекрасна, как пыланье небосклона,
Распада переливчивость плывет;
 
 
И волнами на пленке вороненой
Дрожит игра огня, и позолот,
И пурпура, что прямо из Сидона.
 

Сонет представляет собой отклик Ли-Гамильтона на книгу стихов Шарля Бодлера (1821–1867) «Цветы зла».

Сидон – один из древнейших городов Финикии, знаменитый своим стеклом и льняными изделиями. Пурпуром же славился другой финикийский город – Тир.

 
Безжалостная, не услышишь ты
Молитвы, чтобы ты не уходила —
Их шепчет узник, коему в могилу,
Едва светило глянет с высоты.
 
 
Когда вопят обугленные рты
Из сердцевины адского горнила:
«Уйди скорей, ты нам давно постыла!» —
Их вопли столь же для тебя пусты.
 
 
Прислушайтесь – бредет толпа гуляк,
На улицах рассеивают мрак
Веселый смех, лихая сегидилья;
 
 
Нам на больничной койке и в тюрьме
Так внятны эти песнопенья тьме —
И кто осудит дань ее всесилью?
 

I

 
Боюсь, что умер Пак – немало лет
С тех пор, как знались смертные с бродягой;
Исчез со всею крошечной ватагой,
Чьи гнезда в чаще прятал бересклет;
 
 
Да, эльфов нет, и не сыскать примет
Дриады, что таилась за корягой;
Нет ни наяд, речной одетых влагой,
Ни фавнов, листоухих непосед.
 
 
Дрозд-попрыгун, скажи, встречал ли ты
Проказника веселого весною,
Там, где росой увлажнены цветы?
 
 
Лесная мышь, видала ль под сосною,
Ты малыша, где заросли густы,
Прикрывшегося шляпкою грибною?
 

II

 
Подпрыгнул дрозд и молвил: «В самом деле,
Мне Пак был добрый друг, почти родня,
Хоть он и передразнивал меня;
Я Пака знал, но он ушел отселе.
 
 
Его нашли мы на грибной постели —
Вьюрок и я – у высохшего пня,
Покрытым снегом, на исходе дня;
Замерз, похоже, в зимние метели».
 
 
Лесная мышь сказала: «Старый крот
Могилу вырыл, а четыре сони
Беднягу опустили в темный грот;
 
 
Там белка крест поставила на склоне:
Имел он душу, как и ваш народ;
А нам, зверькам, скорбеть и впредь и ноне».
 

Пак – лесной дух у многих западноевропейских народов, сродни славянскому лешему. В английском фольклоре это веселый эльф, шутник и проказник. Таким он предстает у В. Шекспира в пьесе «Сон в летнюю ночь» и у Р. Киплинга в цикле сказок «Пак с Холмов».

 
Я шлю своих родных лесов плоды:
Вот клюква, что росой напоена;
Вот иглица, для ног босых страшна;
А вот черника с кряжистой гряды;
 
 
Омела со слезинками слюды;
Шиповник; облепихи желтизна;
И синий терн, и тиса семена
С тех троп, где Китса сыщутся следы.
 
 
Не знаю я американских ягод,
Но знаю, что цветок родил Канзас,
Который может меж тюремных тягот
 
 
Зацвесть внезапно, утешая глаз,
Там, где кишат страдания, где за год
Покажется любой бескрылый час.
 

Осенью 1889 г. подборка стихотворений Ли-Гамильтона, опубликованная в американском альманахе «The Magazine of Poetry and Literary Review», привлекла внимание мисс Флоренс Сноу из Канзаса. Она написала автору письмо; он ей ответил. Она послала ему свой сонет; он в ответ послал этот сонет. Позже он отправлял ей свои книги с автографами. Когда после выздоровления Ли-Гамильтон посетил Канаду и США, он провел несколько августовских дней 1897 г. в Канзасе, в гостях у Флоренс Сноу и ее племяницы Лидии Сейн. Отражением этого визита явилось его стихотворение «Белка» в сборнике «Лесные заметки» (см. приложение). Через полвека Ф. Сноу написала мемуары, 6-я глава которых посвящена Ли-Гамильтону (Florence L. Snow. Pictures on My Wall: A Lifetime in Kansas. – Lawrence: Univ. of Kansas Press, 1945. P. 107–121).

 
Коричневато-желтая пшеница,
Неизмеримо ты древней, чем та,
Которую в далекие лета
Сжинала Руфь, юна и смуглолица.
 
 
Как хищник, Время все вобрать стремится
В свои ненасытимые уста,
Но выжила ты в сумке из холста,
Под пологом египетской гробницы.
 
 
Усни же в поле, словно в колыбели —
Пусть вечная природы круговерть
Тебя заставит зеленеть в апреле;
 
 
И пусть потом твои мука и дерть
Заполнят закрома, дабы не смели
Мы говорить, что в Прошлом только Смерть.
 

Тургидум или английская пшеница – вид современной пшеницы, которая найдена в египетских пирамидах, а также при раскопках неолитических стоянок в Грузии и Швейцарии.

 
Изгнанник проходил во время оно
По городу, высок и изможден,
Походкой мерной, как вечерний звон,
Лицо укрыто сгибом капюшона.
 
 
Его страшились жители Вероны,
«Он побывал в аду!» – неслось вдогон;
И детвора бежала с улиц вон,
А кто смелей, смотрел настороженно.
 
 
Но этот сборник им написан ране —
Как будто он, держа в руке цветок,
Стоит на знаменитой фреске Джотто
 
 
С мечтанием о той, чьей хрупкой длани
Не тронул на земле, но кто помог
Ему постичь Небесные высоты.
 

«Новая жизнь» (итал. «La Vita Nuova») – сборник произведений, написанных Данте Алигьери в 1283–1293 гг., построенный в форме прозиметрума, т. е. чередующихся фрагментов поэзии и прозы.

Фреска Джотто – вероятно, имеется в виду портрет Данте в Палаццо дель Барджелло, написанный еще до изгнания поэта из Флоренции.

 
В Испании легенда бытовала
О рыцаре, что много лет назад
Вел за собой грабителей отряд
И никогда не поднимал забрала.
 
 
Когда же смерть в него вонзила жало,
То любопытный обнаружил взгляд
Лишь пустоту внутри железных лат,
Зиявшую из черного провала.
 
 
Да, Пустота в сражениях сильна!
Она от Мекки и до Ронсеваля
Прошла, неся ислама знамена:
 
 
Пред ней народы в ужасе дрожали —
И, как живая, корчится она
Поднесь в кольчуге из дамасской стали.
 

Ронсеваль – селение и ущелье в Западных Пиренеях в Испании. Там в 778 г. баски уничтожили арьергард франкской армии короля Карла Великого, возвращавшейся после неудачной осады Сарагосы. В бою у Ронсеваля погиб маркграф Роланд – это событие послужило сюжетной основой для «Песни о Роланде». Легенда приписала его гибель сарацинам, и сражение стало одним из символов войны христиан с мусульманами.

I

 
Вот так приходит смерть исподтишка:
В жаровенке уже угасло пламя;
Вы смотрите, как чад плывет волнами
Над тлеющими углями, пока
 
 
Витает рядом смерть – она робка,
Но, осмелев, предстанет перед вами,
Вопьется в губы черными губами,
И жизнь уйдет, и упадет рука.
 
 
Я помню – утро вам ласкало взгляд,
И, глядя на встающее светило,
Вы дальних гор вдыхали аромат;
 
 
Так был ли слаще поцелуй могилы,
Когда угара смертоносный яд
Втянули вы и в жилах кровь застыла?
 

II

 
Когда б иного Данте привела
Тропа туда, где мрачным лесом стали
Самоубийцы, где они в печали
Стенают от содеянного зла,
 
 
Его окликнет бледная ветла,
И шепот ваш прошелестит из дали;
Он, ухо к белой приложив эмали,
Услышит сердца стук в глуби ствола.
 
 
Пусть спросит: «Эми, разве в том краю,
Где воздух свеж, вы не были отрадой
Для скованного хворями калеки?
 
 
Зачем же юность пылкую свою
Вы погубили по веленью Ада
И в мертвый мир отправились навеки?»
 

Эти два сонета написаны на смерть Эми Леви (1861–1889), английской поэтессы и писательницы. Она родилась в Лондоне, в состоятельной еврейской семье. С двадцати лет публиковала сборники стихов и романы; регулярно путешествовала по Европе. В 1886 г. посетила Флоренцию, где познакомилась с Вернон Ли (которая была на шесть лет старше) и, по слухам, влюбилась в нее. Эми с детства страдала приступами депрессии. Постепенно ее душевное здоровье полностью расстроилось; к тому же она начала глохнуть. В 28 лет, 10 сентября 1889 г., Эми Леви покончила с собой: заперлась в своей комнате и отравилась угарным газом.

Лес самоубийц описан Данте в 13-й песне «Ада».

 
Согбенный Небом италийский граф
Сумел отвергнуть рабские затеи,
Искусно древней арфою владея,
Воспел Свободу строками октав.
 
 
Был, как Эзоп, калечен и плюгав
Поэт-горбун с душою Прометея;
Он Иова казался сиротее,
Отвергнув Бога, грязью мир назвав.
 
 
Да, это грязь. Но приложивший труд
Подарит жизнь пшенице и маслинам,
Что все амбары доверху забьют.
 
 
А тот, кто путь проложит по трясинам,
Отыщет клад, упрятанный под спуд —
Монеты персов с профилем орлиным.
 

Леопарди Джакомо (1798–1837) – итальянский граф, поэт, мыслитель-моралист. С ранней юности занимался поэтическим творчеством и переводами с древних языков. Крайне болезненный от природы, несчастливый в любви, он уже к двадцати годам разрушил здоровье постоянным изнуряющим трудом. Пессимизм его поэзии во многом созвучен «мировой скорби» Дж. Г. Байрона. Октавами написана сатирическая поэма Леопарди «Паралипомены к Батрахомиомахии».

 
Его обмыли золотым вином,
Усами виноградными устлали
Могилу, чтоб зеленые спирали
Сжимали труп в объятии хмельном;
 
 
Укрыли перегноем, как рядном,
И корни лоз огонь земли сосали —
Что обернется пламенем в бокале —
Вокруг него, окутанного сном.
 
 
Здесь соловьи утешные поют,
И жизни нет за кромкою Забвенья,
Лишь вечного беспамятства приют.
 
 
Но девушка несет вино, спеша —
Иль это Азраила угощенье?
Проснись, проснись; очувствуйся, душа!
 

Азраил – ангел смерти в иудаизме и исламе.

См. прим. к сонету 169.

 
Ты нас переживешь, скамья для ног
Младой пенорожденной Афродиты;
Поведай мне, как, миртами укрытый,
Прекрасен был земной ее чертог;
 
 
Как, подведя поэзии итог,
Ты на певца упала из зенита;
И верно ли, что тяжкий гнет Земли ты
На панцире несешь немалый срок?
 
 
Есть, черепаха, и такие клади,
Что выдержать тебе не суждено —
Твоя броня запросит о пощаде;
 
 
Мы, люди, тащим их давным-давно,
Несем, хотя и горбимся в надсаде,
А как несем – не всё ль тебе равно?
 

Ананке – в древнегреческой мифологии божество необходимости, неизбежности, персонификация рока, судьбы и предопределенности свыше.

…скамья для ног – статуя Афродиты, изваянная Фидием для элейцев, попирала ногами черепаху.

…миртами укрытый – в античную эпоху мирт был атрибутом Афродиты.

Ты на певца упала из зенита – легенда гласит, что Эсхил погиб, когда орел сбросил ему на голову черепаху, приняв лысину драматурга за камень.

 
Сонеты я отделывал, как щит,
Где эллинские борются атлеты;
Как чашу Кирки, что в цветы одета,
Но змей меж них чешуйчат, ядовит;
 
 
Как скрытые под гнетом древних плит
Монеты, где крылаты силуэты;
И как витые датские браслеты
На викинге, что под холмом лежит.
 
 
Не знаю, из чего они отлиты:
Фальшив ли этот сплав, и посему
Мои сонеты будут позабыты;
 
 
Но если это золото – ему
Не ржаветь, и оно, пройдя сквозь сито,
Блеснет на солнце, отгоняя тьму.
 

Приложения

Из сборника «Стихотворения и переводы» (1878)

 
Сотни лет над усыпальней,
Где почил Великий гот,
Слышен лепет поминальный
По камням бегущих вод.
 
 
В бронзе, серебре и злате —
В трех гробах, один в другом,
Лег под вечное заклятье
Аларих на дне речном.
 
 
Сбрось, Бузент, немотства бремя:
Клад завещанный открой!
Грех тебе отпустит время
Тайны, преданной тобой.
 
 
Ночью мрачною к могиле
Устремился твой поток,
Волны варвара сокрыли,
И речной занес песок.
 
 
С треском факелы горели,
Короля ведя во тьму.
Готы у речной постели
Воздавали честь ему.
 
 
И холодный луч в тумане
Озарил волну и брег,
И воззвали ариане
К молчаливейшей из рек:
 
 
«Лишь тебе, Бузент, поверим!
Ты вернее, чем земля,
Сохранишь последний терем
Алариха-короля.
 
 
И покуда, как зеницу,
Славу Гота мир хранит,
Драгоценную гробницу
Пусть никто не разорит!»
 
 
Так рекли и в путь пустились,
И не ведал мир о том,
Где и как они простились
С разорившим Рим вождем.
 
 
Смертным сном на дне глубоком
Он уснул… Вослед за ним
Был под варварским потоком
Похоронен вечный Рим.
 
 
Но ни свевов, ни вандалов,
Ни ломбардов короли
Столь невиданных причалов
В смертный час не обрели.
 
 
Ты, Бузент, служил покою
Все четырнадцать веков:
Был надежною бронею
Алариху твой покров.
 
 
Так зачем, храня заветы,
Шепчешь, душу бередя,
В ухо чуткое поэта
Имя готского вождя.
 

Перевод Никиты Винокурова

Бузент(о) – река на юге Италии, левый приток реки Крати. Известна тем, что в ней в 410 г. был похоронен вождь и первый король вестготов Аларих I (правил в 382–410 гг.). По легенде, его воины временно изменили течение реки и вырыли могилу прямо в ее русле. После захоронения воды Бузенто были возвращены в прежнее положение. Могила короля и его легендарные сокровища никогда найдены не были. Это событие было также описано в балладе немецкого поэта А. фон Платена-Халлермюнде «Гробница в Бузенто» (1820).

Из сборника «Бог и, святые и люди» (1880)

 
Дон Педро неспешным аллюром скакал,
Вокруг озираясь вприщурку,
Только тут впереди с замираньем в груди
Он красивую видит фигурку.
 
 
А дама идет, на него не глядит,
Куда-то спешит деловито;
Грациозна она, и лодыжка стройна,
И лицо под вуалью укрыто.
 
 
Дон Педро галантен, как истинный дон:
Точеную видя лодыжку,
Он, коня шевеля, дал ему шенкеля
И за дамой погнался вприпрыжку.
 
 
Приемистый шаг у его жеребца,
Дон Педро спешит, вожделея,
Только даму рысак не догонит никак:
Та исчезла в тенистой аллее.
 
 
Вот он удивленно пришпорил коня,
Проулками скачет кривыми;
Конь почуял укол и на бег перешел,
Но всё дюжина ярдов меж ними!
 
 
Ленивая рысь превратилась в галоп,
Но Педро сомненье тревожит:
Все быстрее гоня, он торопит коня,
А за дамой угнаться не может.
 
 
Маячит соблазном она перед ним,
Помалу от скачки пьянея,
По холму, через дол он, запальчив и зол,
Ураганом несется за нею.
 
 
По рощам, лощинам, лугам и полям,
Мелькает за милею миля,
Через дол, по холму скачет он в полутьму —
Звезды солнце на небе сменили.
 
 
Летят города и деревни летят,
Он топчет не тучные всходы —
Под копытную дробь погружается в топь
Там, где плещутся темные воды.
 
 
«Настигну! Поймаю! Схвачу! Догоню!» —
Кричит он, неистов и бешен;
Стонет взмыленный конь, но безумства огонь
В доне с жаром отчаянья смешан.
 
 
Вот рядом она, показалось ему,
Разносится крик над болотом:
«Я догнал, наконец!» – а его жеребец
Уж кровавым окутался потом.
 
 
«Схватил!» – и по-прежнему мчится стремглав
По пустоши, по бездорожью,
Но, подобно тюку, рухнул конь на скаку,
Околел с диким визгом и дрожью.
 
 
И тут повернулась беглянка к нему,
Кошмаром представ пред глазами:
Красавицы нет, только жуткий скелет,
Где струится холодное пламя.