Текст книги "Арабы. История. XVI–XXI вв."

После падения Захле вооруженные формирования друзов начали совершать набеги на христианские деревни в окрестностях Дамаска. Христиане были вынуждены искать убежища в относительной безопасной столице провинции. Улицы христианских кварталов Дамаска заполнились беженцами, которые, по словам Мишаки, «спали в переулках близ церквей на голой земле под открытым небом». Нищие и беззащитные, эти люди стали первой мишенью агрессивно настроенных мусульман. В поисках защиты они обратились к своим собратьям-христианам и османскому губернатору.

Но османский губернатор Дамаска Ахмед-паша не испытывал к христианам ни капли сочувствия. Мишака, которому по роду службы приходилось часто иметь дело с губернатором, был уверен, что тот намеренно разжигал межобщинный конфликт. По словам Мишаки, Ахмед-паша считал, что после указа 1856 года христиане вышли из повиновения, а также сознательно уклонялись от уплаты налогов и исполнения других обязанностей, которые сопутствовали их вновь обретенным правам. Хотя мусульманская община Дамаска превосходила в численности христианскую примерно в соотношении пять к одному, Ахмед-паша всячески подогревал их страхи – например, приказал поставить рядом с мечетями пушки для «защиты» от нападения христиан. С помощью таких мер Ахмед-паша внушал мусульманам Дамаска мысль, что им угрожает опасность со стороны городской христианской общины.

В конце концов, воспользовавшись ростом напряженности, Ахмед-паша спровоцировал бунт. 10 июля 1860 года он приказал провести по улицам Дамаска группу мусульманских заключенных, осужденных за преступления против христиан, – якобы с целью преподать им урок. Как и ожидалось, вокруг процессии собралась толпа мусульман, которые, видя такое унижение своих собратьев по вере, напали на охрану и освободили узников. Затем возбужденная толпа двинулась в христианские кварталы, чтобы, в свою очередь, преподать урок «зарвавшимся» христианам. Поскольку события в Горном Ливане все еще были свежи в памяти, такое решение проблемы казалось мусульманам города вполне оправданным.

Михаил Мишака, хотя сам давно предсказывал неминуемый взрыв насилия, оказался застигнут врасплох. Впоследствии он описывал, как толпа выбила ворота и хлынула в его дом. Мишака с младшими детьми выбежал через заднюю дверь и бросился к дому своего соседа-мусульманина, надеясь найти там укрытие. Чтобы отвлечь погромщиков, он бросал вокруг себя горсти монет, которые те кидались подбирать. Три раза ему удалось отвлечь преследователей этой хитростью, но в конце концов разъяренная толпа преградила ему путь.

Мне некуда было бежать. Они окружили меня, готовые порвать на части. Мои сын и дочь закричали: «Убейте нас, а не отца!» Один из этих негодяев ударил мою дочь по голове обухом топора. Впоследствии он ответил за ее кровь. Другой выстрелил в меня с расстояния шести шагов, но промахнулся. От удара топора я был ранен в правый висок, а на мое правое плечо кто-то обрушил сокрушительный удар дубинки. Люди толпились вокруг так, что невозможно было выстрелить в меня, не попав в других.

Мишака оказался во власти толпы. Его разделили с семьей и потащили к дому судьи. Вероятно, сыграло роль то, что Мишака был вице-консулом иностранного государства. В конце концов один из мусульманских соседей Мишаки укрыл его в своем доме и помог воссоединиться с семьей, все члены которой, даже его маленькая дочь, чудесным образом уцелели в этом погроме.

Но далеко не всем христианам удалось найти безопасное убежище. Некоторые были спасены знатными мусульманами во главе с легендарным героем алжирского сопротивления, борцом с французским колониализмом, эмиром Абд аль-Кадиром. Он и другие рисковали своими жизнями, давая христианам убежище в своих домах. Другие христиане сумели укрыться в британском и прусском консульствах, чья охрана смогла сдержать натиск толпы. Многие нашли ненадежное убежище в цитадели Дамаска, хотя солдаты могли в любой момент впустить внутрь взбешенную толпу. Таким образом, бóльшая часть городских христиан сумела спастись, но тысячи стали жертвами кровавой бойни, продлившейся три дня.

О масштабах потерь и материального ущерба Мишака сообщил в своем докладе американскому консулу в Бейруте. По его словам, в ходе погромов было убито не менее 5000 христиан – четверть христианской общины, прежде насчитывавшей около 20 000 человек. Около 400 женщин были изнасилованы, и многие забеременели, среди них – одна из служанок Мишаки. Материальный ущерб трудно было оценить. Больше 1500 домов разрушили, все принадлежавшие христианам лавки разграбили и около 200 из них сожгли. Церкви, школы и монастыри также разграбили и разгромили[113]113
  Доклад Мишаки американскому консулу в Бейруте от 27 сентября 1860 года на арабском языке хранится в Национальных архивах, Колледж-Парк, Мэриленд.


[Закрыть]. Христианские кварталы лежали в руинах. Такой взрыв насилия был беспрецедентным событием в истории города.

Главной целью Стамбула, которую он преследовал, уравнивая в правах своих мусульманских и немусульманских граждан, было положить конец вмешательству европейских держав во внутренние дела Османской империи. И вот теперь массовое уничтожение христиан в Горном Ливане и Дамаске поставило Порту перед угрозой масштабной европейской интервенции. Узнав о резне в Дамаске, Наполеон III немедленно командировал экспедиционный корпус во главе с генералом Шарлем де Бофором д'Опулем, французским аристократом, служившим военным советником в египетской армии в период оккупации Сирии в 1830-х годах. Де Бофору было поручено принять все необходимые меры для предотвращения будущих кровопролитий и привлечь к ответственности лиц, виновных в насилии над местными христианами.

Османам пришлось действовать быстро. Из Стамбула в Дамаск был направлен высокопоставленный правительственный чиновник, один из архитекторов османских реформ по имени Фуад-паша, чтобы восстановить порядок до прибытия французской экспедиции к сирийскому побережью. Фуад-паша выполнил свою миссию замечательно эффективно. Он создал военный трибунал, который вынес суровые приговоры всем ответственным в нарушении общественного порядка. Губернатора Дамаска приговорили к смертной казни за непредотвращение массовой резни. Десятки мусульман, от знати до беднейших городских рабочих, были публично повешены на улицах Дамаска. Несколько десятков османских солдат расстреляли за участие в убийствах и грабежах. Сотни горожан выслали из города или приговорили к длительным каторжным работам.

Правительство создало комиссии для рассмотрения требований христиан о компенсациях за поврежденное и украденное имущество. Были выселены целые мусульманские кварталы, чтобы обеспечить временное жилье для бездомных христиан, в то время как бригады каменщиков за государственный счет восстанавливали их разрушенные дома. Одним словом, османские власти предугадали все возможные претензии, которые им могли предъявить европейские державы, и приняли меры на опережение, чтобы не дать европейцам повода вмешаться. К тому моменту, когда генерал де Бофор достиг ливанского побережья, Фуад-паша уже полностью контролировал ситуацию. Он выразил глубокую признательность французам за их готовность помочь и предоставил в их распоряжение лагерь на ливанском побережье вдали от населенных пунктов, чтобы в случае необходимости солдаты имели возможность вмешаться. Поскольку такая необходимость так и не возникла, через год французы отозвали свои экспедиционные силы. Османы пережили кризис, сохранив суверенитет.

Из печального опыта 1860 года Стамбул извлек важные уроки. Никогда больше он не будет проводить реформы, которые противоречили бы исламской доктрине. Поэтому, когда в последующие десятилетия Британия как лидер аболиционистского движения начала давить на османов с требованием отменить рабство, Порта уперлась. Коран предписывает, чтобы хозяева хорошо обращались со своими рабами, разрешали им создавать семьи и отпускали их на свободу, но никоим образом не запрещает рабства. Как султан мог запретить то, что разрешено Божьей книгой? Чтобы пойти навстречу британцам, Порта согласилась запретить работорговлю, о которой в Коране ничего не говорится. В 1880 году была подписана англо-турецкая конвенция о борьбе с торговлей черными рабами. Это был компромиссный шаг, призванный сохранить мир в империи, а не искоренить институт рабства как таковой[114]114
  Y. Hakan Erdem, Slavery in the Ottoman Empire and Its Demise, 1800–1909 (Basingstoke, UK: 1996).


[Закрыть].

Стамбул также понимал необходимость подкрепления реформ очевидными выгодами для населения, чтобы заручиться его поддержкой танзимата. Если на то пошло, население ничего не выигрывало от усовершенствования административной системы и увеличения бюрократического аппарата, которое имело целью повысить эффективность налогообложения и призыва на военную службу. Все изменения османского законодательства, призванные сделать его более совместимым с европейскими политическими и правовыми нормами, были чужды мусульманскому большинству. Чтобы побудить своих подданных принять нововведения, османскому правительству нужно было значительно увеличить инвестиции в местную экономику и создать условия для повышения общественного благосостояния. Кроме того, ему могли бы помочь крупномасштабные проекты, которые вселили бы в людей уверенность и внушили им гордость за свое государство, такие как внедрение газового освещения, паромов на паровой тяге и электрических трамваев. Короче говоря, чтобы дальнейший процесс реформирования не вызывал серьезных волнений среди населения, Порте необходимо было внести заметный, ощутимый вклад в улучшение жизни османского общества.

Таким образом, вторая половина XIX века ознаменовалась масштабными государственными инвестициями в строительные и инфраструктурные проекты по всей Османской империи. Два ее вассальных государства – Египет и Тунис – пользовались достаточной автономией, чтобы реализовывать собственные программы развития. Османский мир принялся закупать передовые европейские технологии все возрастающими темпами. По мере того как османский мир все больше включался в мировую экономику конца XIX века, арабские рынки наводнялись разнообразными промышленными товарами.

В XIX веке локомотивом модернизации в османском мире был Египет. Мухаммад Али активно инвестировал в промышленность и технологии, но все его проекты были сосредоточены в военной сфере. Его преемники с таким же рвением взялись за гражданскую инфраструктуру.

Аббас-паша (правил в 1848–1854 гг.) положил этому начало, предоставив британской компании концессию на строительство железной дороги между Александрией и Каиром. В те времена концессии были стандартной практикой, с помощью которой правительства поощряли частные компании реализовывать крупные проекты на своих землях. По договору концессии инвесторы создавали предприятие и получали на установленный срок определенные права и льготы, связанные с его эксплуатацией. Чем щедрее были условия концессии, тем легче было привлечь иностранных инвесторов в свою страну. В то же время в интересах правительства было не уступать иностранцам слишком много, чтобы предприятие приносило прибыль государственной казне. Правительствам государств Южной Америки, Африки и Азии, жаждавшим получить доступ к новым технологиям, промышленники навязывали жесткие условия. Однако Аббас-паша был консервативным правителем, который не хотел связывать себя чрезмерными обязательствами с иностранными инвесторами.

Следующий правитель Египта Саид-паша (правил в 1854–1863 гг.) действовал с гораздо бóльшим размахом. Он проложил вторую железнодорожную линию между Каиром и Александрией и выдал концессию на строительство новой линии от Каира до Суэца, связав таким образом сухопутным путем Средиземноморье с Красным морем и Индийским океаном. Он поддерживал создание европейско-египетских партнерств, чтобы организовать паровое судоходство на Ниле и в Красном море. Но ничто не могло сравниться по значимости с проектом, начатым в 1856 году, когда Саид-паша заключил со своим бывшим учителем верховой езды французом Фердинандом де Лессепсом соглашение о строительстве водного пути, соединяющего Средиземное и Красное море, – Суэцкого канала. Это стало величайшей стройкой века, которая обошлась египетской казне в колоссальные суммы.

Как таковое предоставление концессий не влекло за собой расходов для государства. Если концессионное предприятие оказывалось успешным, от этого выигрывало и правительство, и инвесторы. К сожалению, многие такие проекты были очень рискованными и терпели неудачу. Эти коммерческие провалы не только рушили планы правительства усилить местную экономику благодаря привлечению европейских технологий, но и обрекали его на убытки из-за требований европейских консулов компенсировать инвестиции, потерянные гражданами их стран.

Каждый консул скрупулезно фиксировал размер компенсаций, полученных консулами других государств, и считал делом национальной гордости превзойти их. Когда Нильская транспортная компания обанкротилась, египетское казначейство было вынуждено выплатить европейским акционерам возмещение на общую сумму 340 000 фунтов стерлингов[115]115
  Roger Owen, The Middle East in the World Economy, 1800–1914 (London: Methuen, 1981), 123.


[Закрыть]. Австрийцы установили новую планку индивидуальных компенсаций, когда их консулу удалось добиться от правительства Египта выплаты 700 000 франков австрийскому предпринимателю, предъявившему претензию в связи с порчей 28 ящиков коконов шелкопряда, якобы случившейся из-за задержки поезда Суэц – Каир. Рассказывают, что однажды во время встречи с европейским бизнесменом Саид-паша прервал разговор и попросил слугу закрыть окно. «Если этот джентльмен простудится, – сказал он, – это обойдется мне в 10 000 фунтов стерлингов, не меньше»[116]116
  David Landes, Bankers and Pashas: International Finance and Economic Imperialism in Egypt (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1979), 91–92.


[Закрыть].

Проект по строительству Суэцкого канала повлек за собой гигантские суммы возмещения. Узнав, что французы собираются строить канал между Средиземным и Красным морем, британцы пришли в негодование. Было очевидно, что именно Британия со своими заморскими владениями в Индии будет пользоваться каналом интенсивнее любой другой морской державы. И перспектива того, что такой стратегический водный путь будет находиться под контролем французской компании, была совершенно неприемлема для британцев. Они не в силах были помешать правительству Египта выдавать концессии на собственных землях, но могли опротестовать условия этих концессий. В частности, англичане выступили против обязательства Египта предоставить бесплатную рабочую силу для рытья канала, приравняв это к использованию рабского труда, и потребовали отменить условия соглашения, которые давали Всеобщей компании Суэцкого канала право на застройку обоих берегов для их заселения. Египетское правительство слишком зависело от хороших отношений с Британией, чтобы проигнорировать ее возражения, поэтому сообщило Компании Суэцкого канала, что желает пересмотреть некоторые ключевые условия первоначальной концессии 1856 года. Чтобы противостоять давлению британцев, французская компания обратилась к своему правительству.

Решение этого спора, унаследованного следующим хедивом Египта Исмаил-пашой (правил в 1863–1879 гг.), было вынесено на суд французского императора Наполеона III – лица едва ли не заинтересованного. В своем постановлении от 1864 года Наполеон III потребовал у египетского правительства выплатить Компании Суэцкого канала 38 млн франков компенсации за потерю бесплатной рабочей силы и еще 30 млн франков за потерю права на застройку земель вдоль берегов канала, которое отныне возвращалось Египту. Помимо этого Наполеон III нашел причины взыскать с египетского правительства еще 16 млн франков, в результате общий размер возмещения составил порядка 84 млн франков (3 360 000 фунтов стерлингов или около 33,5 млн долларов по курсу 1864 года), что было беспрецедентной по тем временам суммой[117]117
  Owen, Middle East in the World Economy, 126–127.


[Закрыть].

Несмотря на дорогостоящие строительные проекты, правительство Египта с оптимизмом смотрело на экономическое будущее страны. Главной статьей египетского экспорта был длинноволокнистый хлопок, который высоко ценился европейскими ткачами. В 1861 году из-за Гражданской войны в Соединенных Штатах американский хлопок исчез с рынка. С 1861 по 1865 год цены на хлопок выросли в четыре раза, благодаря чему поступления в египетскую казну от его продажи увеличились с 1 млн фунта стерлингов в начале 1850-х годов до 11 500 000 фунтов стерлингов в середине 1860-х. Исмаил-паша считал, что с хлопковыми деньгами он сможет не только выполнить все обязательства перед Компанией Суэцкого канала, но и позволить себе другие амбициозные проекты.

Исмаил мечтал превратить Египет в великую державу и прославиться как великий правитель. В 1867 году он добился от османского правительства разрешения заменить губернаторский титул «паша» на более внушительный персидский титул «хедив», означающий «вице-король» или «вице-султан». Став хедивом, Исмаил решил переделать Каир в европейский столичный город по образцу Парижа. С прицелом на будущую церемонию открытия Суэцкого канала, запланированную на 1869 год, он развернул масштабное строительство. Между Старым Каиром и берегом Нила появились современные кварталы с европейскими зданиями и широкими, прямыми улицами. Через Нил был построен новый мост, а на острове посреди Нила воздвигли великолепный дворец (который после банкротства египетского правительства стал гостиницей). Улицы вымостили и оборудовали газовым освещением. Ландшафтные архитекторы превратили болота и озера, такие как озеро Эзбекия, образовавшиеся из-за смещения русла Нила на запад, в общественные парки с кафе и променадами. Были построены Национальный театр и Оперный театр[118]118
  Janet Abu Lughod, Cairo: 1001 Years of the City Victorious (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1971), 98–113.


[Закрыть]. Специально к открытию последнего итальянскому композитору Верди заказали оперу на египетскую тему, но он слишком долго работал над «Аидой», поэтому первой постановкой стала «Риголетто». Строительный бум достиг кульминации накануне визита французской императрицы Евгении на торжества по случаю открытия Суэцкого канала в ноябре 1869 года.

Все эти колоссальные проекты и траты по задумке хедива Исмаила были призваны обеспечить Египту место среди цивилизованных государств мира. Но, хотя результаты оказались впечатляющими, новый Каир был плодом тщеславия, построенным на заемные деньги, что неминуемо привело к финансовому и политическому краху. Ирония была в том, что все эти усилия по развитию и модернизации предпринимались для обеспечения независимости Египта от османского и европейского влияния. Но с каждой новой концессией зависимость египетского правительства от европейцев усиливалась. И Египет был не единственным, кто оказался в такой ловушке. Еще одно государство Северной Африки оказалось под диктатом Европы в результате своих амбициозных реформ и проектов развития.

В XIX веке Тунис, как и Египет, пользовался достаточной автономией в составе Османской империи, чтобы проводить собственную экономическую политику. Его правительство, известное как «регентство», с начала XVIII века возглавляла династия Хусейнидов. Времена берберских пиратов канули в прошлое: с 1830 года регентство запретило любое пиратство и принялось развивать экономику страны на основе промышленности и торговли.

С 1837 по 1855 год у власти в Тунисе стоял правитель-реформатор Ахмед-бей. Находясь под сильным влиянием Мухаммада Али Египетского, он создал в Тунисе национальную армию низами, военную академию и вспомогательные военные отрасли, чтобы обеспечить новую армию оружием и униформой. Среди студентов недавно учрежденной военной академии был молодой мамлюк по имени Хайр ад-Дин, который станет одним из величайших реформаторов XIX века, премьер-министром Туниса и в конечном счете великим визирем самой Османской империи.

Хайр ад-Дин был последним мамлюком в истории, которому удалось подняться от положения раба до вершин политической власти. В автобиографии, адресованной своим детям, он описал, что значит быть мамлюком: «Хотя я точно знаю, что я черкес, я не помню ни свою родину, ни родителей. Должно быть, меня забрали из семьи сразу же после войны или во время эмиграции, и я навсегда потерял ее следы». Несмотря на все попытки, Хайр ад-Дину так и не удалось найти родную семью. «Мои первые детские воспоминания, – писал он, – связаны со Стамбулом, откуда в 1839 году я поступил на службу к беям Туниса»[119]119
  Автобиография Хайр ад-Дин-паши «Моим детям» («À mes enfants») была отредактирована М. С. Мзали и Ж. Пиньоном и издана под названием: «Documents sur Kheredine,» Revue Tunisienne (1934): 177–225, 347–396. Цитируемый отрывок находится на с. 183.


[Закрыть].

Выучив арабский язык и получив исламское образование, Хайр ад-Дин поступил в военную академию, где преподавали французские офицеры. Благодаря блестящим задаткам молодой офицер быстро поднялся на вершину военной иерархии и дослужился до звания генерала – всего за 14 лет после своего прибытия в Тунис. Свободно владея французским, арабским и турецким языками, Хайр ад-Дин много путешествовал по Европе и Османской империи. Имея возможность своими глазами наблюдать плоды европейского прогресса, он стал ярым сторонником реформ танзимата, убежденным в необходимости использовать европейский опыт и технологии, чтобы позволить мусульманским государствам полностью реализовать свой потенциал. Свои взгляды он изложил в вызвавшем широкий резонанс памфлете, опубликованном в 1867 году на арабском языке и два года спустя во французском переводе.

Хайр ад-Дин обратился как к европейской аудитории, скептически настроенной относительно способности исламского мира адаптироваться к современной эпохе, так и к мусульманской, отвергавшей иностранные нововведения как противоречащие ее верованиям и ценностям. При этом он опирался на аргумент, который впервые был озвучен египетским приверженцем реформ ат-Тахтави (чьи заметки о Франции были у Хайр ад-Дина настольной книгой) и к которому мусульманские реформаторы не раз будут прибегать на протяжении XIX века. Аргумент этот заключался в том, что в свое время европейцы заимствовали достижения средневековой мусульманской науки для своего научно-технического прогресса, и теперь, заимствуя плоды этого прогресса, мусульманский мир просто возвращал свое[120]120
  Политический трактат Хайр ад-Дин-паши «Вернейший путь к знанию о состояниях государств» был переведен и отредактирован Леоном Карлом Брауном и издан под названием: The Surest Path: The Political Treatise of a Nineteenth-Century Muslim Statesman (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1967).


[Закрыть].

Будучи активным сторонником политических и экономических реформ, Хайр ад-Дин придерживался консервативных взглядов в отношении государственных финансов. Он считал, что Тунис должен развивать собственную экономическую базу, чтобы обеспечить себя финансовыми ресурсами для технологической модернизации. В частности, он предлагал правительству инвестировать в строительство предприятий по переработке выращиваемых в стране товарных культур в товары для внутреннего рынка. Он сожалел о том, что тунисские крестьяне «продают европейцам хлопок, шелк и шерсть как сырье задешево, а потом покупают его обратно в виде тканей в несколько раз дороже»[121]121
  Brown, The Surest Path, 77–78.


[Закрыть]. Гораздо выгоднее, утверждал он, чтобы тунисские фабрики сами перерабатывали сырье в ткани для внутреннего потребления. Это увеличило бы доходы государства и позволило правительству больше инвестировать в инфраструктурные проекты. Ратуя за рациональный и грамотный подход к управлению государственными финансами, Хайр ад-Дин с ужасом наблюдал за тем, как правители Туниса ведут страну к банкротству своими непродуманными инвестициями и тщеславными проектами.

Тунис – относительно небольшая страна, поэтому его расходы на реформы были гораздо скромнее по сравнению с египетскими. При правлении Ахмед-бея главным источником трат была армия низами. Чтобы поддерживать современную армию численностью 26 000 человек, Ахмед-бей импортировал из Франции необходимые технологии и приглашал специалистов для создания вспомогательных отраслей – оружейных и литейных заводов, текстильных фабрик для производства военной формы, кожевенных заводов для изготовления сапог и седел и т. д. Но, как и Исмаил-паша в Египте, Ахмед-бей был не прочь потешить свое тщеславие. Его самой расточительной прихотью стало строительство дворцового комплекса в Мухаммадийи, в 10 милях юго-западнее столицы Туниса, который он называл тунисским Версалем. Как и следовало ожидать, вскоре масштабные траты стали не под силу тунисской казне, и Ахмед-бей был вынужден ограничить свои амбиции. Бейское правительство отказалось от большинства проектов и закрыло многие казенные фабрики и заводы.

Преемники Ахмед-бея продолжили процесс модернизации со значительными инвестициями в общественные проекты без создания надлежащей доходной базы. В 1859 году была проложена линия телеграфной связи и построен акведук для снабжения столицы пресной воды. Британской компании была выдана концессия на строительство 22-мильной железнодорожной линии, связавшей Тунис с портом Ла-Гулетт и прибрежным городом Ла-Марса. В столице появилось газовое освещение и мощеные улицы[122]122
  Jean Ganiage, Les Origines du Protectorat francaise en Tunisie (1861–1881) (Paris: Presses Universitaires de France, 1959); L. Carl Brown, The Tunisia of Ahmad Bey (1837–1855) (Princeton: Princeton University Press, 1974); Lisa Anderson, The State and Social Transformation in Tunisia and Libya, 1830–1980 (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1986).


[Закрыть]. Как и Исмаил-паша в Египте, правители Туниса хотели превратить свою столицу в современный европейский город.

В Стамбуле и османских провинциях также активно шел процесс модернизации. Как имперский центр, несущий ответственность за свои обширные территории, Стамбул должен был обеспечить равное развитие всех своих провинциальных столиц на Балканах, в Анатолии и арабских землях. Османское правительство реализовало крупные городские проекты в арабских провинциях, включая строительство новых рынков, государственных учреждений и школ. Во многих крупных городах империи появилось газовое освещение, трамваи и другие атрибуты современной городской жизни.

Османское правительство также предоставляло концессии европейским компаниям на реализацию крупных инфраструктурных проектов. Были модернизированы порты в Стамбуле, Измире и Бейруте. В Черном и Мраморном морях появилось паровое судоходство. В 1856 году британская компания получила концессию на строительство первой в Турции железной дороги протяженностью 130 километров от порта Измир до столицы сельскохозяйственной провинции Айдын. В 1863–1865 годах французская компания построила вторую железнодорожную линию от Измира до Касабы протяженностью 93 километра. По мере того как эти линии продлевались, доходы государства от железных дорог росли, поощряя дальнейшие инвестиции в строительство железнодорожной сети в Анатолии. В эпоху танзимата было открыто множество концессионных промышленных предприятий и рудников, где велась добыча угля и других полезных ископаемых. Однако прибыли от успешных предприятий не могли сравниться с убытками от тех, что терпели неудачу, и доходность османских инвестиций в европейские технологии не окупала затраты.

Безудержные правительственные расходы вызывали серьезную тревогу у реформаторов в Османской империи и Северной Африке. Приобретение европейских технологий привело к результату. прямо противоположному ожидавшемуся: вместо того чтобы сделать государства сильными и независимыми, процесс модернизации привел к обнищанию и ослаблению ближневосточных правительств, и они стали, как никогда, уязвимы перед европейским вмешательством. Анализируя ситуацию в Тунисе, Хайр ад-Дин заключал: «Очевидно, что чрезмерные траты, обременяющие государство сверх его финансовой способности, являются следствием произвола власти и что надлежащая экономия, ведущая к благосостоянию государства, может быть достигнута путем строгого регулирования всех трат в рамках танзимата»[123]123
  Приводится в кн.: Brown, The Surest Path, 134.


[Закрыть]. Другими словами, Хайр ад-Дин утверждал, что, для того чтобы развивающие проекты приносили плоды, правительство не должно выходить за рамки финансовых возможностей государства и что все преимущества процесса реформирования подрываются произволом власти и неумеренными расходами.

Хайр ад-Дин и другие мыслители-реформаторы видели решение проблемы безудержных правительственных трат и произвола власти в конституционных реформах и представительном правительстве. Во второй половине XIX века идеи, высказанные ат-Тахтави в его анализе французской конституции, завладели умами прогрессивной общественности. При конституционном правлении страна будет процветать, знания умножаться, богатство копиться, а сердца людей радоваться. По крайней мере, так было в теории.

Тунисская конституция 1861 года не оправдала надежд реформаторов. Она воспроизводила основные положения османских указов о реформах 1839 и 1856 годов и налагала недостаточно ограничений на исполнительную власть бея, за которым сохранялось право назначать и увольнять министров по своему усмотрению. Также предусматривалось учреждение совещательного органа – Верховного совета, который состоял из 60 представителей знати, выбираемых беем. Хайр ад-Дин, назначенный главой Верховного совета, вскоре разочаровался в ограниченных полномочиях собрания, которое не могло помешать бею делать то, что он хочет. Понимая, что бейское правительство создало совет только как номинальный орган, в 1863 году он подал в отставку. Поводом к этому послужило решение правительства о взятии первого внешнего займа, что, по мнению Хайр ад-Дина, поставило страну на «путь, ведущий к краху»[124]124
  Mzali and Pignon, «Documents sur Kheredine», 186–187.


[Закрыть].

В 1860-е годы конституционное движение началось и в Египте. Полагаясь на анализ ат-Тахтави, многие реформаторы считали конституционное правление основой европейского процветания и могущества и недостающим звеном в процессе реформирования их собственной страны. Но, как и в Тунисе, инициатором любых преобразований в Египте мог выступать только его правитель. Именно Исмаил-паша в 1866 году созвал первое Совещательное собрание депутатов, которое состояло из 75 членов, избиравшихся по системе непрямых выборов на трехлетний срок. Как и тунисский бей, Исмаил-паша хотел вовлечь землевладельческую знать в свою спорную финансовую политику через созыв совета, роль которого была сугубо консультативной (депутаты никак не участвовали в принятии законов). Тем не менее совещательное собрание стало форумом, где египетские элиты могли озвучить свою критику правительства и его политики, что положило начало более широкому их участию в делах государства[125]125
  P. J. Vatikiotis, The History of Egypt from Muhammad Ali to Sadat (London: Johns Hopkins University Press, 1980).


[Закрыть].

Но наиболее значимые формы конституционное движение приняло в самой Турции. В конце 1860-х в Стамбуле начала действовать тайная организация под названием «Общество новых османов», созданная представителями молодой турецкой интеллигенции, а также некоторыми крупными гражданскими чиновниками и военными. Собираясь в Париже и Лондоне, члены этой организации совместно с европейскими либералами выработали комплекс требований, касавшихся конституционного правления, народного суверенитета и выборного парламента. Они критиковали правительство за бедность османского общества, за тяжелое финансовое положение империи и за ее растущую зависимость от европейских держав, которые все бесцеремоннее вмешивались в ее внутренние дела. Вину за все проблемы Турции они возлагали на безответственную политику султана и его правительства. «Новые османы» издавали свои газеты и пытались заручиться поддержкой движения со стороны иностранных правительств. Но, несмотря на свои передовые взгляды, они считали, что любые изменения в Османской империи могут произойти только по воле султана. Как заметил Намык Кемаль, один из руководителей «Новых османов» и влиятельный турецкий интеллектуал XIX века, «преданность султану в крови у османской нации. Мы ничего не в силах сделать, если султан этого не захочет»[126]126
  Niyazi Berkes, The Emergence of Secularism in Turkey (London: Routledge, 1998), 207.


[Закрыть]. В 1871 году деятельность «Новых османов» прекратилась, но их идеи нашли поддержку среди сторонников реформ в Стамбуле. Политическим преемником «Новых османов» стало движение младотурков, и их усилия в конце концов были вознаграждены в 1876 году, когда появилась первая турецкая конституция и был созван первый парламент.