Текст книги "У каждого свои тараканы, или – Шаги к дому"

– Послушай, если согревающее одеяло в твоём доме имелось, значит, для чего-то оно тебе нужно. Я всё больше убеждаюсь – ничего не происходит зря. Например, недавно встретил таракана, который до поры не знал, что его вторая приставка к имени имеет важный смысл. Он думал, что этот «наф» – нафиг ему не нужен, разве что для красоты, а оказалось – вполне себе для дела. Так и с одеялом. Не обязательно растапливать лёд полностью, если тебя это пугает, но ты можешь научиться пользоваться одеялом. В нужные минуты!

* * *

Они меня ненавидят.

Все. Особенно Олеся.

Ненавидят и боятся. И при первой же возможности постараются от меня избавиться. Не верить никому. Быть настороже. Не допускать ошибок. И в любую секунду суметь отразить удар.

Тамара Александровна Гавринская сидела в своём кабинете, как в засаде. Разумеется, она заслужила повышение. Ей – тридцать шесть, у неё огромный опыт, она умеет и фонтанировать идеями, и доводить их исполнение до логического конца. Она не боится работы и способна грамотно ставить задачи другим. Собственно, она уже была главным редактором – до очередного кризиса в стране. И что? В первые же дни кризиса её журнал закрыли. Именно её. Другие тоже закрыли, но позже.

Никому верить нельзя.

Особенно – подчинённым. Особенно – сейчас.

И показывать, что ей понятны их планы – тоже нельзя. А планы понятны, более чем. Одну с обеда не дождёшься, у другой на мониторе открыто обиженное письмо от Лизы Гречкиной, третья никак не может понять, как должна выглядеть статья об искусственных и натуральных шубах, который раз уже переписывает, и всё равно приносит ахинею. Время тянет. Чтобы потом показать начальству, что не одна Лиза номера срывала. Ничего у них не выйдет.

Олеся вообще всех переплёвывает.

Видите ли, Лиза разрешала ей на час позже приходить и на час раньше уходить. А потом вся редакция за ней хвосты подметала! Не уж. Будет сидеть до посинения, ну, или пока всё не сделает. Ребёнок у неё… Вот и пусть учится работать, а не штаны просиживать, чтобы потом смогла сыну нормальную жизнь обеспечить. Она дочитала Олесину статью про частную конюшню, которая выкупает списанных на колбасу лошадей. Когда закончила, лист покраснел от исправлений, замечаний и уточняющих вопросов.

Тамара – не Лиза. У неё каждый за свои ошибки ответит сам.

Тамара вышла из кабинета. Редакционная комната ютилась внизу, чтобы спуститься к коллегам, надо пройти по лестнице, которая больше напоминала наклонённую стремянку с широкими ступеньками. Тамара не стала себя утруждать, метнула лист вниз и окликнула Олесю.

Та обернулась, посмотрела взглядом, полным ненависти, но всё же встала и подняла исчёрканную статью.

– Я не вижу в вашей статье ничего интересного, – сообщила Тамара, глядя сверху вниз.

Став главным редактором, она перешла со всей редакцией на «вы».

– Но ты же… – моргнула Олеся. – То есть, вы же сами хотели поставить статью про эту конюшню.

– Я и сейчас хочу. Конюшня – интересна. А ваша статья – нет. И скажу вам, надо иметь особый талант, чтобы не вытянуть материал на такой благодатной теме. Дорабатывайте статью.

– Но… Это всё, что мне рассказали на интервью. Лизу статья устра…

– Значит, позвоните им снова. Выясните, есть ли ещё подобные конюшни у нас в городе. Съездите к ним тоже. Раскопайте по-настоящему захватывающие истории – на одних слезодавилках настоящий материал не построишь. Напишите так, чтобы последнего циника проняло. И вставкой дайте для контраста мнение тех, кто считает, что лошадям самое место на колбасном заводе. С фотографиями.

– Но я… – лицо Олеси вытянулось, словно у той лошади, – я в этот номер уже не успею столько…

– Значит, делайте в следующий, – голос Тамары звучал спокойно и холодно, хотя в душе главред негодовала от возмущения. – А в этот давайте что-нибудь другое. Что у вас есть в запасе?

Олеся хлопнула глазами, на лице отразилось искреннее недоумение.

– У каждого профессионального журналиста, – медленно проговорила Тамара и чуть подалась вперёд, облокотившись о перила, – должен быть «портфель статей». Именно на такие случаи. Жду от вас новую статью до конца рабочего дня. Иначе – сильно усомнюсь в вашем профессионализме.

Она резко выпрямилась и вернулась в кабинет.

Её знобило.

Они все издеваются над ней или, и правда, такие беспомощные? Неважно. Она сдаст номер вовремя. И в этот раз, и во все последующие. У неё у самой есть статья в рубрику «Жизнь города» – обзор детских развивающих заведений с советами, куда лучше отправить того или иного ребёнка. Сделала ещё при Лизе, и, откровенно говоря, хорошо бы её именно в этот номер и поставить. Зимние каникулы на носу, как раз и воспользуются родители информацией… Да и в другие рубрики у неё статьи имеются. Но это не значит, что остальные должны сидеть сложа руки.

Позвонила секретарь Егора Ивановича. Сказала, что её ждут для утверждения макета и расстановки рекламы. Это хорошо. В директорском кабинете ей становилось… чуть теплее, что ли. Чуть спокойнее.

Вечером она подошла к трясущейся Олесе. Та лихорадочно перебирала бумаги на столе, пялилась в монитор и нервно отключала вызов на мобильном.

– Что со статьёй, Олеся?

Олеся всхлипнула.

– Я весь день всем звонила, просила об интервью коммунальные службы. Я кому только не звонила. Я… Я…

– Одним словом, статьи нет, – бесцветным голосом произнесла Тамара.

У Олеси зазвонил телефон. Она нервно дёрнулась.

– Муж звонит. Ему на ночную смену, сына не с кем оставить.

– Я спросила про статью.

В ответ Олеся сделала то, чего Тамара никак не ожидала. Совершенно непрофессионально разрыдалась. Тамара попятилась к лестнице в кабинет.

– Я уже поставила в этот номер свою статью о детских клубах. Но на следующей неделе должна быть готова статья про лошадей, слышите меня?

– Ты поставила… Ты сразу это решила, да? И не сказала мне… – сквозь слёзы взвизгнула Олеся, забыв о повсеместном переходе на «вы».

– А должна была? – подняла бровь Тамара. – В чём мне ещё перед тобой отчитаться?

– Ты чудовище, – прошептала Олеся.

– А ты будешь уволена, если не подготовишь к сроку статью про лошадей и не обзаведёшься «портфелем». Можете приступать прямо сейчас.

Мобильник на Олесином столе снова зажужжал. Экран крупными буквами высветил «МУЖ».

– До конца рабочего дня ещё полчаса, – продолжила Тамара, – успеете придумать темы для «портфеля».

– ААААААААААА! – Олесин вопль разорвал редакцию.

Все коллеги, которые до этого старательно пялились в мониторы, повернулись к ним. А Олеся схватила клавиатуру и грохнула о стол.

– Подавись ты своей работой, – крикнула она Тамаре в лицо, после осела на пол, закрыла лицо руками и заскулила.

Девочки-редакторы бросились её утешать, кто-то полез в сумку за успокоительным, кто-то побежал за водой. Тамара медленно поднялась в кабинет.

* * *

Грегори удалось уговорить Тому-Гавк укутываться в одеяло хотя бы, когда владелица отправляется на встречи с начальством. И отношения Тамары с директором резко улучшились, во всяком случае, на него перестали смотреть, как на врага, и беспрестанно ожидать подвохов.

С коллективом дело обстояло хуже.

Никак не могла владелица понять, что подозревая подчинённых во всех смертных грехах, нормальной работы не выстроишь. Итог ещё хуже, чем у Лизы может получиться. Но Тома-Гавк никаких аргументов не слушала, а то и вовсе угрожала избавиться от одеяла, «если надоедать не прекратишь».

Грегори отступил. На время. Пока не найдёт подмогу. А за подмогой отправился в сознание человека, которому владелица несомненно доверяет!

Он шагнул в соседнее сознание и задохнулся от удовольствия.

– Как у вас тепло! – вырвалось у него.

– Ты кто такой? – насторожилась пожилая тараканиха и потянулась к пульту от кондиционера, который, собственно, и согревал квартиру.

– Нет, нет, – замахал руколапами Грегори. – Не выключайте, пожалуйста! Я – Грегори, живу с Томой-Гавк. Её владелица – дочь вашей владелицы.

– А Тома-Гавк – моя дочь, – буркнула тараканиха.

Грегори дёрнул усами. Такое совпадение – чтобы и владетели, и их тараканы были кровными родственниками – не то чтобы редко случается, но и не слишком часто.

– Меня Морозкиной зовут, – продолжила хозяйка, щёлкнула всё-таки пультом от кондиционера и придирчиво уставилась на Грегори. – А ты что, девочка, что ли?

– Нет. Я мужской таракан.

– А в женском сознании что забыл? Двери перепутал?

– Не совсем. Долгая история. Не бойтесь, я не наврежу вашей дочери. Наоборот, хочу ей помочь, – он поёжился – кондиционер задул холодным воздухом. – Понимаете, ваша Тома, она совсем заледенела.

– Это потому, что оттаивать – опасно.

– Но вы же, например, включаете тёплый воздух…

– Дочери не говори!

Грегори прижал усы к макушке. Картинка вырисовывалась любопытная.

– Я всегда чувствую её приближение, – продолжила между тем Морозкина, – и успеваю переключить кондишн. А тебя не распознала.

– Но почему вы скрываетесь от дочери?

Морозкина гневно сверкнула глазами, а потом вдруг поникла.

– Я всю жизнь твердила ей, что никому нельзя верить, что никого нельзя подпускать к себе слишком близко. И что она скажет, если узнает, что сама я время от времени отогреваюсь?

– Возможно, возьмёт с вас пример и перестанет, наконец, калечить свою жизнь? – выпрямил один ус Грегори. – Поймите, у владелицы вашей дочери не складываются отношения с людьми – ни в какой области! Сама Тома от этого страдает! А почему? У неё есть термоодеяло, а она им не пользуется. И это неправильно. Если что-то дано – его использовать надо, я так считаю. Покурить у вас можно?

– Не знаю даже. Как я скажу, что всё время ей врала?

– Вы не врали. Просто не договаривали, – Грегори достал мундштук и сигареты, покосился на пульт. – Я это… окошко открою?

И не дожидаясь разрешения, приоткрыл окно и закурил.

– Что лучше: продолжать хранить свою маленькую тайну, или дать дочери испортить жизнь себе и владелице?

Грегори ненавязчиво подтянул к себе пульт от кондиционера, покосился на хозяйку и переключил режим.

– Я погреюсь немного, ладно? А то от ледника вашей Томы совсем сил нет. Вы удивляетесь, что Великое Сознание впустило к ней мужского таракана. А не думали о том, что ни один женский её просто не выдержит?

Морозкина всплеснула руколапами.

– Жили мы, не тужили, и вдруг – пожаловал весь такой умный! Ты что, таракан-проповедник?

– Нет, я трубку курю…

Морозкина недоверчиво посмотрела на мундштук в руколапах Грегори.

– Вот и кури в другом месте. А я думать буду.

Дома Грегори застал Тому-Гавк за лихорадочными попытками затолкать термоодело в мусоропровод. Еле спас чудо техники.

После долгих расспросов удалось выяснить, что Олеся – подлая интригантка! Владетельница Тамара подарила ей второй шанс, дала время на доработку статьи, а та, вместо благодарности, нажаловалась директору. И Егор Иванович встал на сторону подлой лентяйки! А Тамаре и возразить оказалось нечего – сама же часом раньше поставила в текущий номер собственную статью, ни словом не обмолвившись о проколе Олеси.

– Это всё из-за одеяла, – хищно оскалилась Тома-Гавк, а Грегори прижал чудо-обогреватель к груди. – Если бы не оно, владетельница прямо бы сказала начальству, что Олеся срывает сроки. А саму Олесю просто бы вышвырнула без лишних церемоний. Одеяло ослабляет мою Тамару!

– Нет. Оно делает её более человечной.

– Можно подумать, это не одно и то же, – фыркнула Тома-Гавк. – И не смей даже заводить старую песню о том, что я якобы не умею одеялом пользоваться.

– Не буду, – вздохнул Грегори. – Другим предоставлю.

– Что?

Вместо ответа Грегори схватил ледяную тараканочку за талию и закинул себе на плечо. И пулей вылетел в дверь.

Расчёт оказался верен.

Морозкина не ждала скорого его возвращения, да к тому же – с дочерью на руках. Похоже, она не сдвинулась с места за те минуты, что Грегори отсутствовал. Сидела в кресле, с клетчатой шалью на плечах и сосредоточенно шевелила усами. Кондиционер по-прежнему работал на обогрев.

– Ай-ай-ай, да поставь ты меня! Что ты творишь? Ноги твоей в моей квартире не будет, слышишь? Куда меня притащил? Мама? Мама скажи этому… Мама?!

Грегори отпустил свою ношу, и та недоумённо огляделась вокруг. Морозкина встрепенулась, бросилась к пульту, но было поздно.

– Мама, ты что… Что ты делаешь?

– Переключает режимы, – проворчал Грегори. – Чего и тебе желаю.

– Мама?!

– Понимаешь… – Морозкина смотрела в пол. – Если в нужные минуты согреться, то многие проблемы решать намного проще. Думаешь, были бы у моей владетельницы такие хорошие отношения с соседями, когда бы не кондиционер?

– Зачем ей соседи, есть же мы с Тамарой? – растерялась тараканочка, сосульки на ней стремительно таяли.

– Твоя Тамара не может постоянно находиться рядом, а человеческое участие лишним не бывает. Да и к тому же, я всегда могу включить кондиционер на охлаждение – главное, опять же, сделать это в нужное время.

– Но мама! Ты же меня другому учила!

– Я говорила, что нельзя никому доверять, это верно. Но однажды поняла, что очень плохо, когда никто не доверяет тебе.

– Почему же со мной не поделилась открытием?

– Боялась, что не поймешь. Боялась, что не научишься правильно переключаться и растаешь полностью. Боялась, что в итоге осудишь меня.

– Мама… – Талая вода уже текла с тараканочки ручьями. – Когда-то мы договорились, что будем доверять только друг другу. А ты, оказывается, не доверяла даже мне…

– Кхм, – подал голос Грегори. – Я вас, пожалуй, оставлю. Вам есть, о чём поговорить.

И осторожно прошёл мимо застывших матери и дочери к выходу.

* * *

На следующее утро Тамара вызвала Олесю к себе. Олеся бледнела лицом, но в целом держалась спокойно.

– Я всегда считала, что личная жизнь моих подчинённых не должна касаться работы, – Тамара посмотрела на сотрудницу поверх новых очков, дорогих, с золотой, в тон волосам, оправой, купленных специально по случаю повышения. – Но я ошибалась. Я решила, что рубрика «Жизнь города» лично для вас слишком тяжёлая – поскольку требует живых материалов, а не одного только копания в интернете. Поэтому, я освобождаю вас от этой рубрики. Вместо неё будете вести страницу рецептов и «Детскую площадку» – думаю, с этим вы справитесь. Также вы можете приходить и уходить на час раньше, как при Лизе, но – с одним условием. Вся ваша работа должна быть сделана вовремя. Мне неважно, напишете вы статьи здесь, в редакции, или дома, между кормлениями ребёнка. Главное, чтобы они без опоздания отправились на вёрстку. Вам всё понятно?

Олеся кивнула.

– Да. Вполне.

– Идите, работайте.

Олеся шагнула к двери, обернулась.

– Спасибо. Не ожидала.

Тамара едва заметно улыбнулась.

* * *

Грегори повесил котомку на плечо, погладил на прощанье одеяло, любовно сжал в руколапах вернувшуюся трубку. Тома-Гавк свела брови, звякнула усами.

– Я погорячилась, когда сказала, что твоей ноги здесь не будет. Или – похолодилась. В общем, можешь оставаться.

– Да я понимаю, что ты не со зла. Но я же, всё-таки, мужской таракан. Стыдно как-то в женском сознании околачиваться. Да и неправильно это. В общем, спасибо, хозяюшка, за приют – пошёл я дальше.

– Я бы тебя обняла, но боюсь, что замёрзнешь.

– Ты, главное, про одеяло не забывай.

– Помню.

Хозяйка открыла перед ним дверь.

Шаг четвёртый
Отцы, дети и их тараканы

Грегори стал предельно осторожен. Вынюхивал ниточки, отбраковывая одну за другой, снова принюхивался… Великое Сознание упорно подсовывало ему нити из ближайшего окружения бывших владетелей. Но Окружение Томы-Гавк Грегори отмёл, как потенциально женское, а Дона-Труса – из чистой брезгливости.

А вот это… – он внимательно посмотрел на новую нить, потрогал её руколапой, вздохнул с ностальгией – это может быть интересно.

Грегори медленно пошёл на зов.

По коже словно блохи запрыгали – зачесалось всё от волнения и сомнений. Но он слишком хорошо помнил, каково это бродить по межсознанью, день за днём теряя надежду на обретение дома. «Если открывают дверь – надо входить», – рассудил Грегори, оправил пиджак, глубоко вздохнул и шагнул за порог.

И… столкнулся со своим отражением. Только изрядно постаревшим.

Встретивший таракан опирался на трость, носил потёртый пиджак, топорщил седые усы и вертел в руколапах курительную трубку.

– Здравствуйте, – выдохнул Грегори, – я вижу, здесь уже занято. Что ж, тогда я у вас не задержусь, разве что, стакан воды попрошу…

– Ты не узнал меня или как? – проскрипел старик, сверля Грегори чёрными глазками.

Грегори попятился.

– Да как же. Узнал, – он лихорадочно вспоминал имя старого таракана. – Я видел, что нить ведёт к кому-то из окружения Григория Витомского, но не думал, что попаду в сознание его отца.

– Чего же тогда торопишься сбежать?

– Так это… Два курительных таракана в одном сознании – многовато будет.

– Верно, – вздохнул хозяин. – Да не совсем. Заходи, присядь. За пять минут ничего не случится, а я тебе воды принесу.

Грегори потоптался у порога, покосился на дверь и всё же прошёл к старенькому, но аккуратному дивану. Вообще, вся квартира была хоть и потёртой, но на удивление чистой и уютной. Грегори даже подумал, что здесь бы он с радостью остался, но тут же отогнал эту мысль. Двум идентичным тараканам в одном сознании не жить – одного всё равно вынесет. И скорее вынесет более дряхлого и слабого, а это – несправедливо. Как же его всё-таки зовут? Грегори изо всех сил напрягал память, но та яростно сопротивлялась.

Хозяин принёс воды в красивом старинном бокале.

– Меня Гастом Гастонычем зовут, – он присел рядом на диван. – И я умираю.

Грегори моргнул.

– Владетель болен?

– Физически – нет. Для своих семидесяти шести – даже очень здоров. Но – он теряет вкус к жизни. Трубку совсем забросил…

– А может, она ему и не нужна больше? – осторожно спросил Грегори.

Старый таракан покачал головой.

– Я знаю, почему ты ушёл из сознания Григория. Здесь – другой случай. Трубка не вредна моему владетелю, просто он теряет вкус ко всему – не ест любимых блюд, не слушает любимую музыку, не гуляет под любимыми яблонями. И о трубке забыл. Только и делает, что пялится в монитор и ждёт писем.

– От кого? – брякнул Грегори.

И прикусил язык: нешто же старому человеку и написать никто не может?

Гаст Гастоныч посмотрел с укоризной.

– С тех пор, как сын с внуком уехали, он словно сам не свой стал. Поначалу ещё ничего, но с каждой новой неделей разлуки – всё хуже и хуже. То он боится, что сам не доживёт до их возвращения, то – что с ними что-то случится.

– Григорий уехал?

– Да. Его эксцентричный таракан Князь ГэВэ трансформировался из барина в путешественника. Вскоре после твоего ухода, – Гаст Гастоныч рассказал, как тараканы сообща победили Наследника и как после этого примирились отец с сыном. – И тут же Григорий ваш возжелал повидать мир во всей красе. И непременно с отпрыском на пару. Оформили годовую визу и махнули. Два месяца уже катаются.

– Значит, ты хочешь, чтобы я помог тебе взбодрить владетеля, пока не вернутся сын с внуком?

– Я хочу, чтобы ты его взбодрил. И вообще, о нём позаботился.

Повисла пауза.

– Позволь, – наконец сказал Грегори, – а ты?

– А я умираю. Я уже говорил. Я с каждым днём всё слабее. Сегодня уже еле хожу, завтра забуду, что такое труба…

– Я тебе напомню, – вскинулся Грегори. – Я…

Гаст Гастоныч вскинул верхнюю руколапу.

– Каждый таракан сам знает, когда ему уходить. Я держался до последнего ради владетеля – плохо ему без трубки будет, очень плохо. Потому и отправил запрос Великому Сознанию – на курительного таракана. Надеялся, что успею найти, прежде чем уйду. Успел. Надеюсь.

Он пронзил Грегори взглядом. Тот тупо моргал в ответ, не зная, что сказать.

– Язык проглотил? Остаёшься или нет?

– Остаюсь, – выдавил Грегори.

Старый таракан кивнул.

* * *

Ефима Гастоновича разбудил резкий «дзыыынь» в дверь.

Старик встрепенулся – надо же, задремал перед монитором. Он громко фыркнул в погасший экран и зашагал к двери.

– Гастоныч! А посмотри, каких я пирожков испекла! – в квартиру вкатилась шарообразная тётечка из квартиры этажом ниже. – И с мясом, и с вареньем, попробуй-ка вот!

Не спросясь, соседка прошествовала на кухню и гордо выставила на стол блюдо с ещё тёплыми пирожками.

– О! От бабушки Маргоши.

– Помилуйте, Маргарита Сергеевна, – Ефим Гастонович дёрнул кустистыми бровями, – какая же вы бабушка? Да вы же, можно сказать, девочка ещё.

– Ой! – всплеснула руками гостья, заливаясь вполне девичьим румянцем. – Девочку нашёл. Шестидесятилетнюю.

– По сравнению со мной – девочка, – веско заявил Ефим Гастонович.

– Ладно, ладно, пирожок съешь.

Ефим Гастонович взял пирог. Откусил, пожевал. Попался с вареньем. Кажется – абрикосовым. Впрочем, вкуса, как такового, он не почувствовал, но всё же изобразил довольную улыбку.

– Нравится? – просияла Маргарита Сергеевна.

Ефим Гастонович кивнул. Подумал, что неплохо бы соседку чаем угостить и немедля потянулся за чайником.

– Я-то думала, этот негодяй приедет, – говорила между тем гостья, – позвонила ему неделю назад, сказала, что на выходных пирожков напеку. Приезжай, мол, поешь, и с собой прихватишь, в охвис свой возьмешь. Не-е-е! Не приехал. Дела у него какие-то – в выходной-то день. Для газетёнки своей что-то написать надо, вот прям срочно. Писака. А мы с Гордончиком сами столько не съедим. Вот и решила тебе принести.

Ефим Гастонович задумчиво жевал. «Этим негодяем» был младший сын соседки, поздний ребёнок, по мнению матери, жестоко её предавший.

– Чем он там вообще питается на своей съемной квартире? Не ест же ничего, поди, – продолжала сокрушаться Маргарита Сергеевна, – дома всегда и ужин ему, и завтрак, и с собой заверну. А там, небось же, голодный сидит. И о матери не вспоминает. Помру – и на похороны не придёт. Хорошо, хоть Гордончик у меня, хоть есть, на кого опереться.

Гостья красноречиво всхлипнула. Ефим Гастонович поспешил залить закипевшей водой травяной чай. Лично он глубоко сомневался, что восхищения заслуживает старший сын Маргариты, в тридцать пять лет сидящий у материнской юбки, а не младший, который со студенческой скамьи стремится самостоятельно встать на ноги. Однако предпочитал помалкивать. Маргарита Сергеевна в последнее время всячески его поддерживала – с той минуты, когда встретила его в подъезде, осунувшегося и печального, испереживавшегося из-за внука и сына, сон ему плохой в ту ночь приснился. И он старался отвечать на поддержку поддержкой. Хотя бы – молчаливой.

Ефим Гастонович поставил на стол чайник-заварник и чашки.

– Не переживайте так. Младший сын вас любит. Я же вижу – он в гости приходит, и не с пустыми руками, всегда о здоровье вашем переживает.

– Приходит он, переживает… А сколько мать нервов истрепа-а-ала и слёз пролила-а-а, когда он на квартиру ушёл? Он об этом не думал даже, только отмахивался. А мне – како-о-ой позо-о-ор перед соседями! Ушёл на съйо-о-омное жильё, будто своего нет, будто из до-о-ому его выгоняют, будто я житья ему не даю, что убегать приходится. Стыдно людям в глаза смотреть было! Сколько корвалолу выпила тогда, кому это интересно было?

Она взяла чашку и громко сёрбнула.

Ефим же Гастонович в ответ на причитания снова лишь головой покачал. Он как раз прекрасно понимал, почему молодому парню стало тесно в двухкомнатной квартире, где приходилось делить комнату со старшим братом и отчитываться перед матерью за каждое опоздание к ужину. Он и сам в своё время отказался переезжать в просторный загородный особняк сына, предпочтя обычную «сталинку» в спальном районе Киева. Пусть скромная, зато своя. Здесь он хозяин. Нет, конечно, он не думал, что сын его притеснять станет, но всё же – своё есть своё.

Так он – старик. А уж юноше молодому и горячему – тем более простор нужен.

Но материнскому сердцу этого не объяснишь. Мать всегда будет переживать за своих детей и волноваться, как бы не случилось чего, стоит ей отвернуться. А впрочем, разве только мать? Сам на себя бы посмотрел. Старик невесело хмыкнул.

– А твои-то как? Пишут? – встрепенулась гостья. – А то я всё о себе да о себе…

Ефим Гастонович покачал головой.

– Нет, пока не писали. Наверное, что-то отвлекает их.

Он гнал от себя другую мысль. «Наверное, что-то случилось». Раньше, сын с внуком – Гришка и Никитка – раз в два-три дня писали, присылали по е-мэйлу фотографии из Польши, Италии, Черногории и прочих мест, где бывали. Когда могли – по скайпу общались. Рассказывали, что да как. Недолгие были беседы, да и письма недлинные, но всё-таки. А последние десять дней – тишина. Ефим Гастонович усиленно шерстил новости – никаких крупных катастроф на линии их маршрута не случалось. С другой стороны – сколько может случиться катастроф мелких? А с третьей – Гришка такой непредсказуемый, ему свернуть с намеченного маршрута ничего не стоит. А уж там-то… Ефим Гастонович потерял сон. Если до этого он просто за них переживал по-родительски: – чтобы самолёт не упал (сколько их сейчас падает?), чтобы болячку никакую не подхватили в пути (сколько новостей о вирусах-убийцах?), чтобы ничего прочего не стряслось – то сейчас у него началась настоящая паника.

Что если он никогда больше не увидит и не услышит двух самых родных людей?

– Не благодарные они все, вот что! – звонко заявила Маргарита Сергеевна, и куда только подевались плаксивые нотки в голосе. – Вот ты себя изводишь, Гастоныч, а они где-то на пляже валяются и думать о тебе забыли.

Ефиму Гастоновичу стало очень тоскливо. Захотелось остаться одному, сесть за монитор и перечитать старые письма.

* * *

Гаст Гастоныч ушёл.

Шагнул в пустоту и исчез. Навсегда.

Грегори огляделся, квартира была вполне уютной, ничем дурным от неё не пахло – бери и живи. Но вместо радости от того, что нашёл хорошее жильё, на плечи навалилась грусть. Грегори присел на деревянный стул у окна, усы жалобно повисли. Не отпускало глупое чувство вины – будто он выжил хозяина квартиры. Грегори глубоко вдохнул, сжал-разжал пальцы на руколапах.

Ни в чём он не виноват перед хозяином квартиры. Напротив, на него ответственная задача возложена – взбодрить владетеля! Ему самое сокровенное доверили.

Грегори встал, выпрямил усы.

Этим и займёмся.

Взбодрить, говорите. Грегори снова осмотрелся, заглянул на кухню, в уборную, на балкончик. Везде всё аккуратно, чисто и строго, но при этом как-то… затхло. И никакого намёка на бодрость. Ничего. Для начала раскурим трубку – разве не для этого мы здесь? Грегори шагнул на балкон, оставив дверь открытой на распашку – проветривание не помешает, – достал кисет и принялся набивать табак. Закончив, попытался раскурить трубку, но та упорно не раскуривалась. Грегори задумчиво повертел её в руках. Потом перевёл взгляд на пейзаж, что раскинулся за окнами – заснеженный двор, будто нарисованный; деревья, окутанные пушистым покрывалом; снежинки, мягко планирующие на землю; птица-снегирь, алым пятном застывшая на белом полотне; ярко-голубое небо надо всем этим. Как может хандрить тот, у кого перед глазами такая красота?

– Ап-чхи! – раздалось из комнаты.

* * *

«Дедушка, а ты знал, что киви – это лиана? Как виноград, представляешь?! А я и не догадывался, пока не увидел. Посмотри на четвёртое фото…» – восхищённо писал внук Никита.

«В этих занюханных Европах даже борща не поешь нормального. И ненормального – тоже. Что борща – обычного супа с картошкой днём с огнём не сыщешь. А вечером вообще пожрать негде…» – это уже Гриша, сын.

Ефим Гастонович просматривал фотографии и перечитывал письма, любовно скопированные из почты в компьютер и тщательно разложенные по папкам. С одной стороны, чем больше смотрел, тем сильнее брала тоска, с другой – оторваться не мог. И всё же, кое-что отвлекло его внимание.

Белое на белом.

Сначала, мельком посмотрев в окно, он решил, что дети слепили снежную фигурку в виде кошки. Старик едва скользнул по ней взглядом и вернулся к фотографиям, но что-то заставило его обернуться. Нехотя, через силу, сам не понимая зачем, выглянул он в окно. Пригляделся к фигурке – таки кошка! Только не снежная – живая. Молодая киса, котёнок-подросток даже, с янтарными глазами и белоснежной длинной шерстью. Он знал эту кошку – отсюда не видно, но на хвосте и лапках есть серые пятнышки, которые её, впрочем, не портят. А знал он это, поскольку не раз бывал в доме её хозяйки – Маргариты Сергеевны. Три месяца назад, незадолго до отъезда Гриши с Никитой, соседка взяла котенка – белую и очень пушистую кошечку, взамен прошлого кота, которого её Гордончик куда-то утащил, вроде бы. Нарадоваться не могла, всему дому хвасталась, какой у неё котёночек замечательный. Как же киса на улице оказалась? Выскочила, небось, пока хозяйка отвернулась. Непорядок.

Ефим Гастонович поднялся со стула и зашагал в прихожую, натянул сапоги, схватил пальто и шапку. Видеть соседку, несмотря на всю её заботу и поддержку, в последнее время хотелось всё меньше, но бросать животинку на морозе – не дело. Надо выйти, забрать и вернуть в дом, пока не убежала. Или не обидел кто.

Он вышел из квартиры, по ступенькам почти бежал. К счастью, киса удирать не спешила. Сидела, как приклеенная, на том же месте и удивлённо таращилась перед собой. Напротив неё гордо расхаживал красногрудый снегирь, но киса лишь с недоумением на него моргнула.

– Что ж ты… – Ефим Гастонович наклонился к ней. – Как же ты убежала? Иди ко мне.

Киса попыталась попятиться, но быстро раздумала и позволила сгрести себя в охапку. Ефим Гастонович понёс кошку обратно в подъезд, поднялся на третий этаж, позвонил в квартиру Маргариты Сергеевны.

– Ой, Гастоныч! – соседка возникла на пороге в разноцветном махровом халате и с платком на голове.

– Вот. Пропажу принёс, – он протянул кошку, та принюхивалась к знакомым запахам квартиры, но отрывать когти от пальто не спешила. – Небось, обыскались уже. А она в сугробе сидит, еле от снега отличил.

Ефим Гастонович ждал радостных возгласов или хотя бы простого «спасибо», однако соседка только махнула рукой.

– Да нет, не обыскались. Я нового котёночка взяла. Ма-а-аленького такого! Хочешь, покажу?

Хорошенькое дело. Кошка убежала, а ей уже замену нашли.

– Но… Постой, Сергеевна, с этой-то что делать?

– А что с ней делать? Она уже взрослая, пусть во дворе живёт, я её подкармливать буду.

– Подожди, – Ефим Гастонович замер, поражённый догадкой. – Она не убегала, верно? Ты её специально выпустила?

– Так она же выросла. А я маленьких котяток люблю. Совсем маленьких.

– Но… А кот, который до неё был, куда делся? – вырвался неожиданный вопрос.

– Я же говорила, Гордончик другу подарил.

– Взрослого кота?

– Да что ты ко мне привязался, Гастоныч? Какое тебе дело до моих котов?! Ты за своими шалопаями лучше следи.

– Ты кошку заберёшь или нет?

– Сказала же, пусть во дворе живёт. У меня другой котёнок. Иди, не докучай.

И захлопнула дверь.