Текст книги "Рыцарь Грааля"

О ПУТЕШЕСТВИИ МОРЕМ И БОЛЕЗНИ РЮДЕЛЯ

Корабль, на котором плыли Пейре и Джауфре, входил в состав крестоносной эскадры. Широкогрудые и важные суда медленно и вальяжно шли на расстоянии друг от друга. На каждом из боевых кораблей кроме команды было в среднем по пятьдесят крестоносцев, со своим командованием. На корме королевского судна сияли щиты со львами и цветами дрока.

На шедшим за ним паруснике можно было различить французские лилии. Герб Рюделя представлял собой золотой кубок в окружении двух зеленых ветвей оливы, но кроме них Джауфре велел закрепить щит, на котором была изображена голубка, несущая в клюве цветущую ветвь омелы. Еще на берегу он показал Пейре эту эмблему, пояснив, что голубь символизирует рыцарскую любовь, а ветвь омелы – чистоту и непорочность. Он придумал этот рисунок после того, как посетившие его земли бродячие трубадуры рассказали о необычайной встрече Пейре Видаля с богом, имя которого было Любовь, дамой по имени Благосклонность, а также их спутниками Верностью и Стыдливостью.

– Почему же вы не велели изобразить на щите какой-нибудь символ благосклонности, узрев который прекрасная дама поняла бы ваши намерения и снизошла к вам своею милостью? – гордый доверием принца и вниманием к своей скромной персоне, спросил Видаль.

– Дама Мелиссина прекрасно знает, чего может добиваться от нее влюбленный рыцарь. Она уже слышала мои песни, которые, к сожалению, несли ей другие певцы. На эмблеме же я специально велел запечатлеть символы рыцарской любви, чистоты и непорочности моих намерений служить ей.

– Но, сир, отчего же тогда вы не хотите поместить сюда символ верности?

– Я верен прекрасной даме и клянусь, что, буду ли я отвергнут донной Мелиссиной или стану ее возлюбленным, моя рука никогда больше не обнимет другую женщину, – лицо принца при этом сделалось серьезным, так что Пейре закрыл рот, мешая сорваться с языка новой шутке.

Погода выдалась ровной и спокойной, масляная поверхность моря сияла желтыми и розовыми цветами заката, сливаясь с небом.

На палубе крестоносцы проигрывали друг другу в кости жалованья за ближайшие месяцы и доли от участия в предстоящих операциях.

В такие дни хуже всего было тем, кто по каким-то причинам был вынужден проводить время в душном и насквозь пропахшем рыбой и морской травой брюхе корабля.

Пейре стоял, облокотившись о борт и радуясь ласковому бризу, дующему с востока. Сам он прекрасно переносил море, чего нельзя было сказать о принце.

Несчастный был вынужден лежать в каюте с зеленым лицом и готовыми низвергнуться наружу внутренностями. Несколько раз Пейре настаивал, чтобы слуги переносили Джауфре на палубу. Но сам вид воды, казалось, усиливал морскую болезнь. Рюдель то трясся от холода, то задыхался от жары. Точно большая вытащенная на сушу рыбина он ловил ртом воздух, утверждая, что грудь его стеснена, словно ее обхватывают тесные доспехи. Когда образ доспехов заменил холодный камень, Пейре понял, что это конец. Снова и снова он читал вслух пророческие строки принца: «Меня любовь узрит, и тотчас я умру», пытаясь переделать текст, чтобы в финале Рюдель смог избегнуть смерти.

Но в голову ничего не шло. Он только и мог что отирать пот с осунувшегося лица Джауфре, подбадривать его, играя то на белой лютне, то на гитаре с металлическими струнами.

– Займите его чем-нибудь, дайте мне подумать. Ради всего святого – хотя бы час, и я отверну направленное на принца копье смерти! – умолял Видаль слуг и друзей принца.

Но Джауфре желал видеть и слышать только Пейре, присутствие которого согревало его, делая боль не столь невыносимой. Видаль же мучался от собственной беспомощности и невозможности облегчить долю своего друга. О, если бы это было в его силах, он велел бы капитану поворачивать назад, но был вынужден сопровождать благородного принца в его последнем путешествии к даме сердца, после встречи с которой ему было суждено умереть.

Однажды принц застыл и, казалось, прекратил дышать. Не помня себя от горя, Пейре велел позвать капитана, умоляя изменить курс и высадить его с больным принцем и всей свитой в первом попавшемся портовом городе. На что капитан посоветовал зашить покойника в мешковину и отправить за борт, дабы не распространять заразы на корабле.

Услышав подобное предложение, Пейре схватил меч и разрубил бы капитана, не останови его подоспевшие крестоносцы. Рядом с Видалем на защиту тела сиятельного принца встали его оруженосец храбрый Хьюго, а также оруженосцы и рыцари из личного отряда Рюделя. Мнения разделились почти что поровну, и спор должен был неминуемо закончиться кровопролитием, но в последний момент произошло чудо – Джауфре открыл глаза и слабым голосом велел убираться всем к черту.

После чего вопрос со спешными похоронами в пучине морской отпал сам собой.

О ТОМ, КАК ГРАФИНЯ ТРИПОЛЬСКАЯ ВСТРЕТИЛА СВОЕГО РЫЦАРЯ

К сожалению, очнувшийся во время потасовки принц вскоре снова лишился чувств и до самого Триполи так и не проронил больше ни единого слова. На берег его снесли на носилках и поместили в ближайшей гостинице. Безутешный Пейре по-прежнему не отходил от больного друга, моля небо, чтобы то даровало Джауфре возможность выполнить долг христианина и принять последнее утешение. Он приглашал к постели умирающего священников, которые должны были читать молитвы о спасении его души. Когда же святые отцы уходили, Пейре как безумный перебирал струны, исполняя любимые песни друга, в надежде, что тот услышит их. Лучшие врачи Трипольского графства обивали порог гостиницы, пытаясь спасти жизнь принца.

Когда же не осталось никаких надежд, Видаль решился на последний шаг. В слезах он простился с Рюделем и, одевшись в свои лучшие одежды и увенчав себя двойной короной Тулузского турнира, отправился к донне Мелиссине, потребовав, чтобы его пропустили к ней немедленно.

Красивая внешность юного рыцаря, двойная корона в светлых ниже плеч волосах, дорогие одежды и золотая цепь на шее произвели впечатление на замковую стражу, и о его визите было доложено с небывалой поспешностью.

Графиня Мелиссина сама вышла навстречу неизвестному ей рыцарю. Внешность и молодость Пейре, ему едва минуло шестнадцать лет, понравились даме, и она приготовилась уже выслушать признание в любви от столь галантного и красивого сеньора, но вместо этого Видаль, повалившись в ноги госпожи Триполи, сообщил ей о том, что долгие годы прославлявший ее трубадур и сеньор Блайи умирает в гостинице недалеко от порта. Пейре умолял несравненную графиню проявить милость и дать последнее утешение его другу. Произнося это молодой человек едва сдерживал готовые вырваться слезы.

Но когда графиня произнесла имя Джауфре – Пейре не смог уже сдерживать рыданий и заплакал.

Вслед за ним зарыдала и графиня, которая уже много лет ждала своего рыцаря, моля небо не дать ей умереть, не узрев человека, который единственный в целом мире по-настоящему любит ее.

Мелиссина приказала подать паланкин, Пейре вскочил на своего коня, указывая дорогу носильщикам. По обеим сторонам паланкина скакали воины охраны, а впереди неслись расчищающие дорогу и сообщающие жителям о приближении паланкина графини герольды.

Открывая перед Мелиссиной дверь бедной гостиничной комнаты, Пейре бросил взгляд на осунувшееся лицо Джауфре, и сердце его сжалось от горя и отчаяния. На какой-то момент ему показалось, что принц уже умер, но трубадур тотчас вспомнил пророческую строчку Рюделя: «Меня любовь узрит, и тут же я умру» и прикусил губу. Мелиссина стояла, смотря огромными черными глазами на распростертого перед ней рыцаря, и молчала. Воспользовавшись паузой, Пейре опустился перед ложем Рюделя на одно колено и прошептал в ухо умирающему:

– Я сделал все, что ты хотел. Она здесь!

Веки Рюделя вздрогнули, и он открыл глаза. В тот же момент Мелиссина оттолкнула Видаля и, присев на кровать к принцу, провела рукой по его волосам.

– Мой рыцарь, мой любимый! Я ждала тебя всю свою жизнь. Я молила Бога, чтобы он послал мне тебя. А теперь ты покидаешь меня – как же это несправедливо! – она обняла Рюделя, припав щекой к его груди.

– Любимая моя, сколько раз во сне я видел вас именно такой. Я знаю, что в следующей жизни я уже не буду искать вас, потому что вы будете со мной, и я уже не буду тратить драгоценное время на бесполезные поиски. Да, в следующей жизни или в раю, но больше мы уже не расстанемся. Уверяю вас, – ему было тяжело говорить, но Джауфре собрал последние силы и, превозмогая смерть, произнес: – Теперь я счастлив, потому что нашел вас и больше не потеряю, – сказав это, Рюдель умер.

Потеряв друга, Пейре и сам уже не хотел жить. Он не желал ехать в Святую землю, не хотел возвращаться в милую Тулузу. Жизнь потеряла для него смысл, мир утратил свои краски. Снова и снова он переписывал слабые песни Рюделя, желая прославить его имя в веках.

Он много ходил по берегу, думая только о своей новой потере и никого не видя и не слыша. На долгие дни его спутниками стали ветер и чайки. Даже верный Хьюго не удостаивался общения со своим замолчавшим вдруг господином.

Единственным желанием Видаля было остаться близ могилы Джауфре. Крестоносцы умоляли Пейре одуматься и ехать с ними, но трубадур уже не мог радовать их своими песнями и отказывался. Он совсем уже было остался в Триполи, ожидая, когда несущая траур по своему рыцарю донья Мелиссина захочет призвать его в замок, для того чтобы Пейре мог поведать ей о жизни и любви Рюделя, но дама сама написала ему.

В своем письме графиня Триполи сообщала Видалю, что после смерти своего верного рыцаря и возлюбленного, дарованного ей Богом, она не смеет больше радоваться этому миру и уходит в монастырь, где в спокойствии и непрерывных молитвах за душу умершего проведет остаток своих дней.

В полубессознательном состоянии, с залитым слезами письмом графини, Пейре доставили на борт корабля со звучным названием «Амур», где Видаль почти не выходил из каюты и ни с кем не общался до самого Кипра.

На Кипре в ставке крестоносцев Ричард наконец вызвал к себе трубадура и потребовал, чтобы тот сделался прежним, пел и радовал воинов, поддерживая их боевой дух. Пейре молчал, опустив голову. Его длинные золотые волосы отливали солнцем, но теперь среди них пролегла волнистая дорога чистого серебра. Молодой трубадур поднял на короля свое исхудавшее бледное лицо с запавшими глазами, из которых полились слезы.

В тот день Ричард не посмел более терзать душу своего любимого трубадура, позволив ему оставаться в трауре до самой Святой земли, где Видаль мог упросить Бога сжалиться над Рюделем и его дамой и умолить воссоединить их в новой жизни или в раю.

СВЯТАЯ ЗЕМЛЯ

Жизнь Пейре теперь была похожа на долгий, странный и беспробудный сон. Он не видел и не слышал никого вокруг себя, не ощущая ни жары, ни холода, ни голода, ни жажды. Прежде веселая и легкая, точно певчая птичка, душа Видаля скукожилась и замерла где-то глубоко в груди, так что Пейре, не слыша ее трепетания, думал, что она умерла. Перед глазами юноши бесконечной чередой летели сны, сны радостные и нежные, в которых были Агнесс, Джауфре, Бертран. Иногда он видел картины из своего далекого детства, где были Пьер и Жанна, тулузская ведьма Нана и Обрыв грешницы. Он подходил к обрыву и начинал падать, не пытаясь схватиться за траву или камень. Пейре складывал на груди руки и скользил в бездну.

Иногда он думал, что на самом деле в Триполи скончался не Джауфре, а он сам. Иногда казалось, что они умерли вместе, и теперь Пейре не может найти дорогу ни в рай, ни в ад, скользя по скользким граням бытия навстречу обрыву и бездне.

Видаль ел, не чувствуя вкуса еды, и пил, не ощущая жажды. Во время привалов он мог по нескольку дней не снимать кольчуги и шлема, не ощущая их тяжести и неудобства. Он не спешил к костру, на котором готовили еду, и мог забыть принять пишу, не принеси ее верный Хьюго. Крестоносцы считали юного трубадура стойким рыцарем, открыто восхищаясь его силой и отвагой. Но ему было на это наплевать.

Святая земля не произвела на Пейре ровным счетом никакого впечатления, просто в один из серых дней он вместе с другими крестоносцами покинул корабль и вскоре пересел на лошадь. Однажды Видаль почти очнулся от странного сна, услышав или скорее почувствовав, как летящий песок стучится мелкими частыми ударами в кольчуги, шлемы и щиты крестоносцев. Удивленный таким ярким впечатлением, Пейре прислушался к звукам, производимым песком на его собственном шлеме, и снова впал в долгий и тяжелый сон.

Во время длительного дневного перехода по пустыне Пейре с удивлением видел, как то один, то другой крестоносец падал из седла, сраженный пустынным бесом – солнцем. Сам он не ощущал жары. Его тело оставалось холодным, и стеганая войлочная одежда, на которую была надета кольчуга, не пропитывалась потом.

В какой-то момент он посмотрел под ноги своей лошади и увидел клокочущий ад. Черная дьяволица смотрела на Пейре своими потрясающими красными глазами, словно прикидывая силу воина. Потом она начала подниматься из самого пекла, увлекая за собой красные языки пламени. Видаль с любопытством смотрел на адскую гурию, не представляя, что произойдет дальше, не ощущая страха и не пытаясь пришпорить лошадь. Наложница сатаны дотянулась до лица Пейре и припала к его подбородку огненными губами.

Трубадур почувствовал отдаленную боль, и в тот же момент оказавшийся рядом Готфруа опрокинул на его кольчугу содержимое своей фляги. Вода закипела. На подбородке Пейре остался ожог, след от которого не проходил затем несколько месяцев.

В один день командование велело всем остановиться и, напоив людей и животных, взять в руки копья. Пейре приметил на горизонте пыльное облачко и понял, что час пробил. Вокруг него крестоносцы разминали затекшие члены, кто-то спешно надевал при помощи своего оруженосца снятую на время перехода кольчугу. Должно быть, до этого им что-то объясняли, во всяком случае каждый знал свое место. Видаль встал в шеренгу конников и приготовил копье. Напротив армии Ричарда вдоль всего горизонта подобно ожерелью самой земли стояло воинство Саладина. Пейре усмехнулся, силы Короля Королей и Света Мира превышали силы крестоносцев раза в четыре. Никогда до этого он не был в подобном деле, но отчего-то знал, что все происходит так, как должно происходить.

Взметая облака золотой пыли, ожерелье стремительно приближалось. По сигналу вице-регента и главнокомандующего Костилянского ордена сэра Джаилза Эшели, командовавшего на этом фланге, конники сорвались с места и понеслись навстречу воинству Саладина. Сшибка была мощной, Видаль ощутил, как его копье столкнулось с преградой, отдав удар в плечо, и тут же он прорвался за линию врага и, бросив копье и достав более удобную в ближнем бою палицу, начал охаживать ею противников. Первый же удар размозжил нападавшему на него сарацину голову, враг рухнул под копыта коня, второй удар пришелся в щит другого мусульманина, который успел юркнуть за него, выставив перед юношей синий герб с желтой луной. Пейре размахнулся снова, и щит разлетелся на две части. Конь трубадура дернулся и отнес его чуть в сторону, от свары, но Пейре тут же вернул его обратно, врываясь в гущу сражения и осыпая противников мощными ударами.

Кругом кипела тяжелая воинская работа, кровавая каша, кто-то прыгнул на спину Видаля, но тот развернулся и саданул нападавшему локтем в кадык. После чего этот кто-то, хрипя и извиваясь всем телом, свалился на землю. Пейре нанес еще несколько ударов, прежде чем его конь поднялся на дыбы и рухнул на спину, подминая под себя не успевшего спешиться всадника.

Пейре нашли только на следующий день, когда оттащили труп несчастного животного. Трубадур еле-еле дышал. На носилках он был доставлен в лагерь, где пролежал несколько дней, почти не подавая признаков жизни. За время болезни Видаля воинство Ричарда осадило и отбило у сарацин Акру. В отнятой у богатого сарацина усадьбе Пейре наконец пришел в себя и начал говорить и даже вставать с постели. Шел 1191 год.

Лечение заняло несколько блаженных месяцев, в течение которых никто особо не беспокоил юношу и он мог наконец-то без помехи предаться своим горестным думам и воспоминаниям. Затем Ричард снова возобновил боевые действия, ведя рыцарей отбивать Гроб Господень, и Пейре вынужден был опять надеть на себя плащ с крестом.

Однажды на привале, когда воинство Ричарда расположилось на расстоянии полета стрелы от стана противника и с той и с другой стороны поднялись разноцветные шатры и знамена, Пейре позволил снять с себя броню и, умывшись, надел свежее белое сюрко. Был вечер, и ветер слегка колыхал стяги с изображениями черных пантер, соколов с расправленными крыльями, французскими лилиями, буйволами и различными крестами, но выше всех было поднято алое знамя Ричарда Львиное Сердце с пятью золотыми львами.

Кто-то положил на руки трубадура белую лютню, и дотронувшись до нее, Пейре запел. Сначала он пел, поднимая из глубин забвения слова и образы собственных песен, потом на память пришли призывные сирвенты оставшегося дома Бертрана. Спев их все одна за другой, он завалился спать прямо под открытым небом. Уже привыкший к роли няньки рядом с ничего не замечающим и не реагирующим хозяином, Хьюго попытался было забрать у спящего лютню, но тут же получил в зубы и успокоился.

Пейре проспал до полуночи. Поздняя луна вышла из-за тучи и, осветив лагерь своим мистическим светом, позвала трубадура, Пейре открыл глаза и смотрел какое-то время на небесную женщину, которая, как когда-то в детстве, снова пела для него. Трубадур встал и, оправив рубаху, попытался подхватить лунную мелодию. Вокруг него, подобно гигантским фонарям, светились изнутри шатры, в которых двигались черные тени. Рядом с шатрами высокопоставленных особ стояли вооруженные алебардами часовые.

Не выпуская из рук лютню, как завороженный, Видаль дошел до небольшого пригорка, возвышающегося над лагерем крестоносцев, и никем не остановленный забрался туда.

Здесь, залитый лунным светом, он встал во весь рост и запел «Молитву рыцаря». Казалось, музыка достигала небес и возвращалась обратно потоками счастья. С удивлением для себя Видаль понимал, что не может не петь. Какая-то часть его должна была звучать и звучала бы, даже если бы сам трубадур упал мертвым.

В лагере сарацин добавились огоньки факелов. Пейре понимал, что они тоже слушают его песню, гадая о ее содержании, но в этот момент ему было наплевать на все. Луна серебрила его стройную фигуру, создавая вокруг нее мистический голубоватый ареол.

Удивляясь и ужасаясь отчаянной смелости молодого трубадура, крестоносцы выходили из шатров и внимали чудесному голосу, который слился с ночью, луной и волшебным светом. Никто не пытался помешать безумству Пейре, пока красная сарацинская стрела не оборвала чудесной песни.

Видаль покачнулся и, перестав играть, уставился на пушистое оперение вражеской стрелы, торчавшей из его груди. Подбежавшие к раненому трубадуру рыцари не увидали в его глазах ни тени боли или страха. Юноша смотрел на торчавшую из его груди стрелу с удивлением и досадой, как на невежу, помешавшего ему петь. Видаля подхватили на руки и с величайшими предосторожностями отнесли обратно в лагерь. Встревоженный происшествием с отважным трубадуром Ричард велел всем находившимся в его ставке лекарям немедленно осмотреть Пейре. Но тот не дожидаясь их решения, сам вырвал стрелу, после чего, блаженно вытянувшись, заснул.

Со своей новой раной Пейре пролежал не больше трех дней, за это время Ричард начал переговоры с Саладином.

Они встретились между двух армий, защищаемые от палящего солнца цветными балдахинами, которые несли за ними самые знатные вельможи из участвующих в походе.

Темные, почти что черные глаза Саладина встретились с янтарными глазами христианского короля.

– Ты хочешь потерять всех своих людей в этой пустыне? Ты за этим пришел в мою землю? – без издевки осведомился повелитель сарацин.

– Ты прекрасно знаешь, зачем мы здесь, – уклончиво ответил Ричард.

– Бой ничего не решит. Мы загубим две армии и ничего не добьемся, кроме чумы, которая непременно придет, если мы завалим это место трупами, – Саладин не мигая смотрел в глаза Ричарду. – Одни умрут на поле боя, других скосит чума.

– Что ты предлагаешь? Мир или войну?

– Мир – тысячу раз мир. Я не хочу рисковать своей армией и своим народом. На крови плохо растут цветы. – Саладин оглядел воинство Ричарда. – Я слышал, что ты самый сильный воин христиан. Мои люди рассказывают прямо-таки легенды о твоих подвигах. – В глазах султана теперь появился мальчишеский задор, так не вязавшийся с его серьезной миссией. – Хорошо было бы увидеть тебя на ристалище…

– В чем дело – заключим временный мир и устроим достойный турнир. Я буду рад преклонить копье навстречу с твоим самым сильным воином, и то же самое сделают другие мои рыцари. – Ричард довольно потер руки.

– Других не надо. Только ты и я. На нейтральной территории, как в старые добрые времена, – в темных глазах султана Египта и Сирии теперь скакали развеселые черти. – Война может закончиться горами трупов или красивым рыцарским поединком. Решайся, лев. Хватит лить безвинную кровь своих людей. Разберемся с этой войной как мужчины.

– Мне это подходит, – Ричард радостно протянул Саладину руку, и тот с чувством пожал ее. – А ты хорошо говоришь на нашем языке, – как бы невзначай добавил король.

– С самого детства я наблюдаю за пришедшими воевать на нашу землю и завоевавшими нас когда-то белыми людьми. Я знаю ваш язык, даже немного умею читать… Я думаю, что мы могли бы попробовать начать все сначала… Кстати, – лицо Саладина вдруг сделалось озабоченным, на лбу пролегла складка. – Я хотел узнать про твоего звездного трубадура, как прозвали у нас того, что пел в полнолуние и был… – он запнулся и вопросительно посмотрел на Ричарда.

– Был ранен. Слава Богу – только ранен.

– Слава Аллаху – владыке судеб! – султан Египта и Сирии воздел очи к небу. – Я велел колесовать невежу, испортившего такую прекрасную песню, и казнил бы всю его семью, если бы ты сейчас сказал, что звездный певец погиб. Но кто этот трубадур и что он пел?

– Юношу зовут Пейре Видаль, он рыцарь и лучший из моих трубадуров. Песня же называется «Молитва рыцаря», в ней говорится о том, как некий рыцарь влюбился в небесную даму, благосклонности которой он искал, или что-то в этом духе…

– С таким голосом он мог бы снискать благосклонность кого угодно. Могу ли я послать своего лекаря, чтобы он исцелил твоего трубадура?

– В этом нет необходимости, – улыбнулся Ричард. – Насколько мне известно, Видаль уже идет на поправку.

– Тогда, может, в качестве королевского подарка ты отправишь трубадура ко мне в лагерь. Я уважаю трубадурское искусство – я сам трубадур. Обещаю, что щедро награжу твоего Видаля… Клянусь, в моем лагере его ждет почет, слава и звонкое золото. Ни один волос не упадет с головы твоего певца, и он сделается очень богатым.

– Я тоже трубадур, – улыбнулся Ричард. – У нас много общего, султан Египта и Сирии. Будь по-твоему. Я пришлю к тебе Видаля через пару дней, когда он встанет на ноги. Пока же хочу сказать, что я тоже много слышал о тебе и буду с нетерпением ждать нашего боя или новой встречи.

Король и султан снова обменялись рукопожатиями и, довольные результатом переговоров, удалились каждый в свой лагерь.