Текст книги "Киоко. Наследие дракона"

– Киоко-химэ, – самурай нагнал Киоко, встал перед ней и низко поклонился. – Император желает вас видеть.

– Ох, отец хочет со мной поговорить? – она улыбнулась своей самой очаровательной из всех вежливых и в меру сдержанных улыбок. – Не будем заставлять его ждать.

Медленно обернувшись, она встретила взгляд отца – и улыбка стала шире. Не позволяя себе ускорить шаг, Киоко направилась к нему, стараясь не выдавать раньше времени обеспокоенность исчезновением Кусанаги.

– Киоко, – сурово произнёс отец, стоило ей приблизиться, – ты почему одна? Где твоя прислуга? Где твоя охрана, где самураи, которых я послал к тебе?

– Первейший, – Киоко поклонилась. – Мне хотелось побыть наедине с моими мыслями, и я не стала тревожить прислугу. К тому же розы скоро отцветут, нельзя было упускать такую возможность. А суровость воинов несколько портит вид, – она обвела рукой сад и мягко улыбнулась.

– А знаешь, что ещё может испортить вид? Твоя отсечённая голова.

Император хмурился, глядя на дочь, и от его слов и этого взгляда у неё в груди предательски заскребли острые когти сомнений. Она действительно не заботилась о своей безопасности: дворец всегда был её крепостью, надёжно укрывающей глинобитной стеной от любого зла, его двенадцать ворот всегда тщательно охранялись. Но ведь зло как-то сумело проникнуть…

– Киоко, – отец заговорил мягче, и она почувствовала облегчение, – мы все ошибались насчёт безопасности дворца. Пока не найдём того, кто украл Кусанаги, не стоит быть такой беспечной. До тех пор я прошу: подчинись и позволь самураям тебя охранять. И почему они вообще тебя послушали? Я ведь отдал чёткий приказ – не покидать тебя, что бы ни происходило.

– Видимо, «что бы ни происходило» не включает мой побег до их прихода. Возможно, наших воинов не обучают маленьким женским хитростям. Стоит подумать об этом, если мы хотим улучшить армию империи, – она снова улыбнулась, пытаясь смягчить ситуацию и надеясь, что самураям не придётся поплатиться за то, что ей удалось от них скрыться.

– Поведение, недостойное принцессы, – он покачал головой и двинулся ко входу в обеденный зал. – Но твоя мама была такой же. Никогда меня не слушала. Её могли бы казнить за измену по меньшей мере десяток раз, если бы она не была моей женой.

Киоко последовала за ним, сохраняя свою улыбку. Ей всегда нравилось слушать, как отец говорил о матери. Эти разговоры – то немногое, что воскрешало её тепло хотя бы в памяти, – были слаще бобов в сахарной глазури.

– Но за это я её и любил. Она была достаточно мудра, чтобы оставаться покорной и всё же не наскучить мне за все годы, проведённые вместе.

– Ты знаешь, что ты единственный император за всю историю, который оставался верным супругом? Возможно, ты единственный во всём дворце, кто не интересуется другими женщинами.

– О да, до меня долетали эти слухи, – он усмехнулся. Такие редкие улыбки отца согревали сердце сильнее тысячи солнц.

– Я всегда восхищалась твоей любовью и мечтала, что мой муж будет хотя бы вполовину так же хорошо относиться ко мне, как ты к маме. Но… – она запнулась. Киоко не обсуждала свои переживания ни с кем, кроме Норико. Да и зачем императору знать о её сомнениях? Решение было принято шестнадцать лет назад, отступать всё равно некуда.

– Уверен, так и будет. Иоши вырос в прекрасного мужчину, он сумеет позаботиться о тебе должным образом.

Наверняка сумеет. В этом у Киоко не было сомнений. Но заботиться из чувства долга и по собственному желанию – всё же разные вещи. Первое люди делают для себя, чтобы выглядеть достойными в своих и чужих глазах. Второе – для тех, кого опекают, невзирая на то, как их забота выглядит со стороны. Так отец заботился о матери. Наперекор всем устоявшимся традициям он был искренним, открытым и верным мужем. Три качества, презираемых в столице Шинджу – Иноси, – он вобрал в себя и показал Киоко, что любовь состоит не только из придворных игр, а может быть гораздо глубже. Но, по всей видимости, император был единственным на всю столицу. Ждать того же значило обречь себя на вечное одиночество, так что Киоко отбросила эти мысли и задала вопрос, ради которого затеяла эту случайную встречу.

– Мне не доложили о решении по поводу завтрашней свадьбы. Она состоится без Кусанаги?

– Это мы и обсуждали на совете в числе прочих… кхм, событий. Свадьбы не будет. Мэзэхиро-доно настаивал, но нельзя связывать судьбы без меча, на нём произносятся клятвы перед Ватацуми. Я не представляю, как можно заключить брак без этой церемонии.

– Но это ведь не единственная церемония. Как же священные сосны? – Киоко не хотелось отступать. С одной стороны, свадьба с Иоши казалась не особенно счастливым событием, но не выйти замуж вовсе…

– Оба ритуала неразрывно связаны. Нельзя сделать дело наполовину и думать, что всё в порядке. Но ты не волнуйся. – Они вошли в обеденный зал, где воздух уже пропитался ароматом жареных грибов и водорослей. – Кусанаги быстро найдут. Не так легко спрятать большой вычурный цуруги, да ещё такой тяжёлый. Самураи уже обыскивают горожан. И когда меч вернётся к нам, всё пойдет своим чередом.

* * *

– Ты не выглядишь счастливой, – Норико вышла из-за пышной азалии и принюхалась к цветку. – Кстати, её лучше полить. Кая явно не очень ревностно ухаживает за твоими растениями. Может, лучше попросить садовника? Он кажется мне милым старичком. И вы вроде ладите.

– Да, неплохая идея, – рассеянно кивнула Киоко, усаживаясь на кровать. – Ну и с чего мне быть счастливой? Я теперь понятия не имею, что делать.

– Да брось ты, учи дальше свою историю. Зато никто не будет мешать. И переселяться нам не надо. Вдруг тебе во дворце сёгуна не выделят собственной спальни, чтобы ты спала только с мужем? Или!.. – Норико замерла, а затем возбуждённо прыгнула на кровать, поставила передние лапы на колени Киоко и вперилась расширенными зрачками в её глаза. – Вдруг этот Иоши вообще против кошек? Я вот не думала об этом, а сейчас подумала. Ты бы обсудила с ним, что я прилагаюсь к принцессе!

– Обсудила бы, если бы вышла замуж.

Киоко успокаивающе погладила Норико по холке, отчего та послушно улеглась и продолжила бормотать вперемешку с урчанием:

– Да ты его даже не любишь. Вы вообще за все шестнадцать лет толком друг с другом не говор-р-рили. Вдр-р-руг он на ужин ест суп из детских голов?

Киоко устало усмехнулась.

– Ещё один ёкай в моей семье? Нет уж, благодарю, хватит мне зловещей кошки.

Тайны посланник хранит

Мэзэхиро вскочил в седло и поскакал прочь из столицы, подгоняемый криками своего войска. У него есть сутки до дня рождения принцессы, чтобы отыскать того, кто посмел бросить тень на его честь. Он обязан найти преступника, посягнувшего на святое, незамеченным забравшегося в павильон Благословенных Волн, где хранятся реликвии. В место, за которое Мэзэхиро отвечает своей жизнью.

Он пока не говорил об этом самураям, но сам подозревал – люди на такое не способны. Значит, это были ёкаи. Отродья добрались до святыни. После войны с ними заключили мир, им позволили остаться, позволили жить среди людей, дали пищу и кров. А эти… твари!.. Эти твари посмели вломиться во дворец – единственное место, что оставалось для них запретным.

Но Мэзэхиро лгал самому себе, когда так решительно исключил людей и сосредоточил всю свою ненависть на ёкаях. Был ещё один вариант, верить в который ему совсем не хотелось.

Это мог быть человек.

По всему острову расселились кланы шиноби – почти в каждой деревне жили наёмные убийцы. Самураи редко с ними встречались, но, когда встречались, гибли чаще врагов. Потому что у шиноби нет чести. Эти люди хуже чудовищ. Они прячутся под гримом, париками и платьями, крадутся в ночи, берут чужие имена, а затем, подобравшись так близко, как только возможно, вонзают нож в сердце самурая, лишая его возможности погибнуть с честью в открытом бою, защищая господина.

История утверждает, что всё началось ещё во время войны. Это были те немногие крупицы знаний, что удалось сохранить и передать следующим поколениям. Уже тогда самураи гибли в собственных постелях, пленённые чарами куноичи. Отравленные чаи и поцелуи, танцы с режущим веером, которым вскрывали глотки. Пока шла война – не было сомнений в том, что за обликом красавиц прячутся ёкаи, соблазняя воинов и ослабляя таким образом войско противника. Умирали, как правило, самые преданные самураи, которые либо служили при дворце, либо воевали на передовой. Со временем император, следуя советам первого сёгуна, издал указ, запрещающий всем, кто сражался за Шинджу, сходиться с женщинами. Любые встречи стали под запретом. Воины даже перестали посещать собственные семьи, чтобы никто не смог использовать против самурая облик его возлюбленной.

Благодаря дарам Ватацуми – Сердцу дракона и мечу Кусанаги – война с ёкаями в конце концов закончилась, но воины продолжали умирать в собственных домах или в спальнях любовниц. Тогда-то и стало ясно, что бояться стоило не только нечисти из-за моря.

Если Кусанаги украли шиноби, то наказать их будет проще: чтобы убить людей, божественный клинок не нужен. Но это будет унижением, после которого невозможно продолжать жить и служить империи. Можно простить себе проникновение ёкая: никто не был готов к нападению оборотня. Но упустить человека и позволить смертному похитить самую ценную реликвию дворца…

Мэзэхиро мотнул головой, избавляясь от навязчивых мыслей, и сосредоточился на дороге. Он воин. Воин не должен переживать о том, что было. Воину следует сделать всё, что он может сделать, с тем, что он имеет, там, где он есть. То есть найти вора – будь то ёкай или человек, – наказать его и вернуть Кусанаги во дворец. И сын Мэзэхиро наконец женится на Киоко. Выполнит долг, с которым был рождён.

Самураи миновали несколько деревушек, ютившихся возле столицы, заходя в каждую придорожную идзакаю. Раньше это были лавки, где продавали саке, но владельцы давно поняли, что люди предпочитают пить, не выходя за порог, поэтому постелили татами, расставили несколько столиков и превратили свои лавки в идзакаи – дешёвые заведения, где гости могли отдохнуть с чашечкой саке.

Конечно, Мэзэхиро мог бы не ехать сам. Он мог бы и не брать лучших самураев. В любой другой ситуации он отправил бы несколько вчерашних учеников с младшим военачальником допрашивать местных. В любой другой, но не сейчас.

В этот раз речь идёт о Кусанаги – единственном оружии против ёкаев. Именно поэтому Мэзэхиро взял лучший отряд, приказал надеть простые доспехи и притворился младшим военачальником сам. Он хотел лично услышать каждую историю местных, готовый распознать любую ложь и любую попытку скрыть правду.

Но пока все разговоры заканчивались тем, что деревенские пьяницы разводили руками. Похоже, боги сегодня не даровали ему удачу.

Оставив деревни позади, самураи отправились по тракту к ближайшему придорожному рёкану. Их построили специально для купцов, что со всех областей и провинций съезжаются в Иноси к праздникам.

«Золотая лиса» – самое приличное место в округе. Ближайшее к столице. На подступах к торговому сердцу империи собирались самые богатые и влиятельные люди – владельцы мануфактур и фабрик из Северной, Восточной и Западной областей. Иногда даже из Морской заглядывали, хотя жители острова Дзифу, отделённые от всех заливом Комо, предпочитали не покидать свою малую родину.

Купцы неизменно останавливались здесь и проводили несколько страж – а не особо прихотливые могли задержаться и на пару-тройку ночей, – рассказывая друг другу и местным завсегдатаям байки родных провинций. Торговцы – самые болтливые люди. Они ездят по Шинджу и знают всё обо всём. А пьяные торговцы – подарок судьбы для всякого, кто хочет узнать то, о чём не ведут светские беседы.

Мэзэхиро свистнул и спешился. Тринадцать самураев последовали его примеру.

– Господа, господа! – к ним подбежали трое мальчишек и неуклюже поклонились. Самый высокий потянулся к поводьям. – Позвольте поухаживать за вашими лошадьми!

Мэзэхиро бросил им три серебряные монеты – всем по одной, отчего ребята переглянулись и попробовали каждую на зуб, явно не веря собственным глазам, – и бросил через плечо, скрываясь за дверью:

– Хорошенько вычистите и накормите. Их ждёт долгий путь.

Внутри было малолюдно: почти все торговцы уже добрались до столицы. Они не могли пропустить свадебную церемонию принцессы, ведь в честь неё было организовано пышное празднество, на фоне которого меркла даже ежегодная Ночь огней. И конечно, частью этого события была ярмарка. Самая крупная ярмарка за последние шестнадцать лет – после той, что император устроил в честь появления принцессы на свет.

– Господа, я присяду?

– Самурай… хк? – один из купцов был уже явно не в состоянии поддерживать беседу. Но именно такие Мэзэхиро и нужны.

– Глупец, глаза разуй! Это командир! – второй мужчина, старше и опрятнее, суетливо привстал и поклонился, пока Мэзэхиро устраивался на полу напротив парня – тот моргал, безуспешно пытаясь сфокусировать взгляд. – Простите его, господин, что с пьяницы взять. Глаза раздупли, дурень. А вы за данью? Не знал, что на подходах собираете! Мы при воротах всегда отдаём. Но если надо сейчас, так мы конечно, всё в повозке… – он снова неуклюже поднялся, задев стол, и чуть не опрокинул выпивку на пол. Его приятель недовольно замычал.

– Не суетись. Налог отдадите на въезде, как и всегда. Я здесь не за этим. Как тебя зовут?

Купец заметно расслабился и сел обратно.

– Мичи. Ямагучи Мичи.

– Ямагучи? Из Западной области, что ли? – Мэзэхиро слегка прищурился.

– Нет-нет! Отец отца моего отца был внуком Ямагучи Наои, тот родился на западе, но сумел перебраться с семьёй на север.

– Что ж, твой предок был умён, – кивнул сёгун. – Не переживай так. Отчего же распереживался? Лучше принеси выпить, а?

– А? – бедняга обвёл глазами зал, заполненный самураями, которые уже заняли все свободные столики, и нервно сглотнул. – Всем?

– Они на службе. Возьми для нас. На вот, этого хватит, – он бросил две монеты и кивнул в сторону хозяина. – Пусть расщедрится на лучшее саке, понял? Проследи.

Купец спешно поднялся, поклонился, потом поклонился ещё раз и, крепко зажав монеты в кулаке, тут же скрылся.

– Ну что, парень, любишь выпить, а? – Мэзэхиро улыбнулся пьяному соседу. Тот непонимающе вытаращился, пытаясь поймать взгляд нового собеседника, и икнул.

– Мы ж торго-о-овцы, – он наклонился вперед и грохнул локтями об стол, – понимаешь? Нам туда-а-а, сюда-а-а, – он замахал руками в такт растягивающимся гласным, – и это неде-е-ели. А ка-а-ак, как тут недели трезвым, а? Х-ик! – он пожал плечами. – Никак, – опять взмахнул руками и откинулся назад, упёршись ладонями в пол.

– Разве ж в дороге скучно? Вы, верно, многое повидали.

– О-о-о, – пьяница запрокинул голову. – Видали. Такое повидаешь – жить – х-ик! – не захочешь!

– Да ну?! – теперь пришёл черёд Мэзэхиро наклоняться ближе.

– Говорю-ю-ю… По тракту долго ехать, мы через лес сокра… скра… – он с шумом выдохнул и произнёс, выделяя каждый слог: – Со. Кра. Ща. Ем.

– Это как же?

– По Тенистой тропе-е-е. Там что не увидишь!

– Что? – сёгун едва сдерживал свой интерес. Ему хотелось вытрясти из пьяницы всё поскорее, но он знал, что в таких случаях только терпение помогает добиться действительно важных сведений.

Пьяница осторожно осмотрелся и понизил голос.

– А где этот? Ну, этот…

– Друг твой? За саке пошёл.

– Саке-э-э, – протянул он мечтательно.

– Будет тебе саке. Так что видели?

– Он мне не верит, – пьяница махнул рукой. – Говорит, я напился. Привиделось. А я уже трезвый тогда – х-ик! – трезвый был! – он подался вперёд и теперь дышал Мэзэхиро прямо в лицо. – Я видел там… – он снова осмотрелся и, только убедившись, что никто не стоит рядом, сипло договорил, – волка.

Мэзэхиро недоверчиво отстранился.

– Волка? Их со времён войны не видели. Они вымерли тысячу лет назад.

– Я тебе – х-ик! – извините, вам, говорю. Это был волк. Оками. Своими глазами видел. Как вас сейчас.

Мэзэхиро встал, осмотрел пьяницу и положил перед ним монету.

– Лучше купи себе еды или детям чего, ладно? И домой возвращайся по тракту. Нечего по Тенистой тропе шастать.

– Господин, уже уходите? Саке… – вернувшийся Мичи подошёл к столику и неловко приподнял распечатанную бутылку.

– Саке я возьму с собой, – Мэзэхиро забрал бутылку, налил рюмку мужчине, его болтливому другу, а остальное перелил в дорожную флягу, намереваясь вылить дешёвое пойло, как только они отъедут. – Хорошей торговли!

Тот ничего не ответил, только глупо моргнул. Похоже, здесь ещё долго будут пересказывать байку о щедром командире, что лично налил простому купцу саке. Хотя для этого Мичи должны поверить…

Лес, упомянутый пьяницей, разросся от севера Иноси к центральной части острова. Тракт был длиннее и шёл по безопасному восточному побережью через крупные города. А где не было городов, стояли селения поменьше, между которыми устроились идзакаи и рёканы – постоялые дворы со всеми удобствами. Центр острова был не таким дружелюбным. Густой лес, дикие звери и, возможно, кое-кто пострашнее. Конечно, и там встречались вырубленные полянки, где ютились жилища отшельников, но всё же это было опаснее тракта. Кто знает, каким безумцам взбрело в голову поселиться на опушке зловещего леса? Едва ли эти люди безобидны.

Тенистой тропа звалась не просто так – нависшие над ней раскидистые ветви почти не пропускали солнечных лучей. Самая короткая дорога к северу, но самая опасная и малохоженая. Редкие смельчаки – или отъявленные жадные пьяницы – выбирали её, чтобы сэкономить время в пути, истратить меньше припасов на дорогу и получить больше прибыли со столичной ярмарки.

– Господин, куда дальше? – тринадцать лучших самураев империи смотрели на него в ожидании.

Лошадей уже вывели. Чистые и сытые, они довольно притопывали копытами и, слегка пофыркивая, подставляли лбы под пальцы своих хозяев.

– В место, недоступное для ока Аматэрасу.

О центральной части Шинджу ходило немало легенд. Говорили, люди там живут дикие, не молятся Ватацуми и поклоняются лесному духу. Но Мэзэхиро не верил россказням, хотя и запоминал их все, чтобы потом проверить наиболее подозрительные и, возможно, не бессмысленные.

Достигнув кромки леса спустя три коку, он затылком ощутил, как его небольшое войско словно стало ещё меньше, усохло под гнётом страха. Пока они вглядывались в тьму между стволами, казалось, тьма так же пристально изучает новых гостей, забираясь им под кожу, заставляя содрогнуться.

Этот лес звался Ши. Кто-то говорил, что это имя от первого слога Шинджу, кто-то – что название лесу дали его обитатели, чтобы туда никто не совался. Согласно легенде, Ши был бесплотным духом смерти, пронизывающим всё, чего не касаются лучи солнца.

Лошади заржали и беспокойно затоптались на месте, когда поняли, что их направляют в этот непроглядный мрак. Мэзэхиро спешился. Хотя скакуны самураев были известны своим бесстрашием и даже злобой – из-за чего никто никогда не осмелился бы украсть такого коня, – даже они трусили перед Ши.

– Оставим их здесь, – сёгун отпустил поводья.

Мэзэхиро слишком любил животных, чтобы заставлять их сходить с ума от ужаса в дремучем лесу. Лошадь же, осознав, что никто не потащит её в это страшное место, умчалась прочь, подальше от Ши. Мэзэхиро знал, что далеко она не убежит, будет дожидаться своего хозяина. А если хозяин не вернётся – во всяком случае не останется привязанной умирать.

Самураи послушно последовали примеру сёгуна и тоже покинули сёдла своих лошадей. Кто-то шептал боевому другу слова ободрения, кто-то просил не нарываться на неприятности. Самурай и его конь – две души, сплетенные вместе. Неделимы. Хотя лошади воинов и отличались злобным нравом, каждый ученик школы сёгуна с юности выбирал себе животное, которое приручал, с которым выстраивал крепкую связь.

То же касалось и вооружения. В детстве мальчиков обучали владению разным оружием, но однажды каждый понимал, чем будет биться всю оставшуюся жизнь. Кто-то, как Иоши, сын Мэзэхиро, выбирал дайсё – пару мечей. Он души не чаял в клинках и даже под подушкой хранил короткий сёто, что отец подарил ему на четырнадцатый день рождения. Но сам Мэзэхиро предпочитал лук.

Атака на расстоянии даёт преимущество и позволяет не лезть на рожон, легко уничтожая врагов. Он любил разить издалека. Любил чувствовать власть, особенно над теми, кто умеет летать. Всего-то нужны хороший лук, перчатка из кожи оленя и мастерство, отточенное годами. Этого у него было в достатке. Твёрдо стоя на земле, он одним движением накладывал стрелу на тетиву, зажимал её большим пальцем, оттягивал тетиву за ухо и, прицелившись с поправкой на ветер, скорость полёта стрелы и движения противника, отпускал.

Он никогда не промахивался.

Конечно, Мэзэхиро был искусным воином и в ближнем бою. Но ему претила грязь – неотъемлемая часть битвы на мечах. Сёгун не выносил чужой крови на своих руках. Он любовался, как наконечник стрелы вонзается в плоть, как стекает по древку кровь, пропитывая почву под мёртвым телом. Он старался убивать первым выстрелом. Не любил ранить. Рана – тоже грязь.

Они вошли в лес. Повеяло могильным холодом. Хотя время жизни едва успело сменить время силы и вечер выдался тёплым, а на открытом пространстве – даже жарким, но здесь, в сумраке, в месте, скрытом от богов, словно не бывало ни времени роста, ни времени жизни. Словно это страна Ёми – обиталище темных духов в западных землях, – а не центр великой светлой империи.

Здесь, в Ши, пахло смертью. Живые не должны дышать этим воздухом. Откуда же в таком тёмном месте могли взяться волки? До войны они населяли западное побережье, но те леса были выжжены десятками сражений, и оками – немногочисленные посланники богов – погибли вместе с ними, оставив после себя бурые пустынные холмы.

Мэзэхиро понимал, что, возможно, гонится за бредом беспробудного пьяницы. Но если есть хоть малейшая возможность, что оками живы, он должен это узнать.

Самураи неторопливо и осторожно шли следом. Кто-то, конечно, храбрился и смотрел вперёд, словно не замечая перемен вокруг, но большинство разглядывали чёрную землю под ногами, стараясь не наступить на что-нибудь странное, а некоторые совсем съежились, словно трусоватые путники, а не императорские воины. Но Мэзэхиро не злился даже на тех, кто трусил. Они шли по Тенистой тропе. Здесь осторожность никогда не будет лишней. Поэтому ладони всех мечников как бы невзначай легли на рукояти.

Прошло около двух коку. Никто не жаловался, но Мэзэхиро слышал, как воины шепчутся за спиной. Самураи не понимали, зачем они пришли в это богами оставленное место. Хуже всего было то, что Мэзэхиро и сам не знал. Он шёл вперед в надежде хоть что-то увидеть, но вокруг было так темно, что даже очертания кустов, росших вдоль тропы, терялись во мгле.

Возможно, это была глупая затея. Не стоило верить пьянице. Сёгун даже начал злиться на себя: понадеялся на правдивость сказки о древних волках, тут же пустился в погоню за ними, да ещё и лучших самураев потащил за собой.

Но вдруг во тьме, окутывающей их путь, забрезжило призрачное голубоватое сияние. Мэзэхиро остановился и поднял руку. Справа в глубине леса что-то светилось, и это зыбкое свечение доходило до тропы, рассеиваясь у самых ног самураев.

– Видите?

– Что-то светится, – один из самураев шагнул к обочине тропы. Мэзэхиро увидел, что это Дэйки, самый старший и опытный. – Хотите проверить, что это?

– Или кто.

– Думаете, это животное? Светящееся?

Мэзэхиро различил в голосе воина недоверие, но решил, что тот имеет право сомневаться.

– Что мы знаем об этой части леса? Ничего нельзя исключать.

– Я могу разведать, – самый юный из самураев подошёл ближе.

Хотэку. Тихий, скрытный и молчаливый, он всегда держался особняком. Мэзэхиро не любил его. Ему будто недоставало чести для открытого равного боя. Он напоминал сёгуну шиноби – слишком тихий, слишком незаметный… как те, кто вонзает меч в спину. Мэзэхиро не любил шиноби. Мэзэхиро не любил схожесть Хотэку с ними. Он и оставил вчерашнего ученика при себе только для того, чтобы тот всегда был на виду. И никогда не поручал ему важных заданий, опасаясь предательства. Хотя Хотэку ни разу за время учёбы или службы не давал повода усомниться в своей верности, но доблестной самоотверженности он тоже не проявлял.

– Ты уверен? Здесь наверняка полно опасных тварей, – сёгуну не хотелось доверяться столь юному самураю, но рисковать кем-то более опытным не хотелось ещё больше.

– Если это живое существо, любой из отряда скорее спугнёт его, – Хотэку всмотрелся в заросли, пытаясь разглядеть, что они за собой прячут. – Я единственный смогу подобраться к нему близко и незаметно.

И Мэзэхиро пришлось признать бесспорную правоту его слов.

* * *

Хотэку помнил лес. Стоило им ступить под его сень, как он вдохнул полной грудью и впервые за последние десять лет почувствовал себя дома.

Сейчас он бесшумно двигался среди густых зарослей, пригибаясь и ловко уворачиваясь от раскидистых веток, которые тянулись к нему, цепляясь за одежду. Хотэку не был уверен, рад ему лес или разгневан его возвращением. Но одно знал наверняка: ни один куст не позволил бы ему сойти с тропы, если бы его не ждали.

Хотэку заметил свечение гораздо раньше, чем Мэзэхиро-сама остановил самураев. Их отряд продвигался едва ли не на ощупь, пытаясь не сбиться с пути, не предполагая, что Ши всё равно не пустит их в чащу. Когда-то местные жители Ши проложили несколько троп, включая Тенистую, чтобы позволить людям пересекать лес, но держать их на расстоянии. И слухи об опасности леса пустили те из них, кто мог превращаться в человека и посещать город.

Хотэку был одним из них. Из тех, кто остерегается коренных жителей Шинджу – потомков Ватацуми – и не покидает границ леса Ши. Лес был его домом, самым родным и безопасным местом на всей земле. До тех пор, пока он не выбрал свернуть с пути и стать тем, от кого его просили держаться подальше.

– Ты такой же незаметный и бесшумный, как лось в поисках пары. Эти железяки я увидел еще на тропе, – лениво сообщил лежащий под деревом волк, размерами не сильно уступающий самому Хотэку.

– Акито, – Хотэку выпрямился и шагнул из тени на небольшую поляну. Глупо было рассчитывать, что он останется незамеченным. Не для Акито. – Ты и сам сияешь так, что даже слепой заподозрит неладное.

– Никак не могу к этому привыкнуть, – волк поднялся с земли, и его обычно серая шерсть пошла голубой рябью. – Ты привёл этих людей?

– Скорее они меня.

– И что вам нужно?

Оторвать взгляд от шерсти было трудно, но Хотэку знал, что это необходимо. Как бы он ни боялся смотреть в глаза Акито, как бы ни страшился обнаружить в них ненависть или – того хуже – разочарование, он должен был это сделать. И сделал. К своему облегчению, Хотэку не смог распознать в них ни единого чувства, зато понял, как не хватало ему взгляда Акито все эти годы. Того самого взгляда, что стал его первым воспоминанием.

Единственное, чего ему хотелось в этот миг, – броситься волку на шею, как когда-то, и, заливаясь слезами, рассказать обо всём, что с ним происходило все эти десять лет. Вжаться мокрым лицом в шерсть, вдохнуть родной запах и почувствовать тепло, ближе которого не было. Но вместо этого Хотэку, глядя в чернильный омут глаз, ровным тоном произнёс:

– Кто-то похитил Кусанаги из дворца. Вся армия обыскивает остров.

– Думаете, вор в Ши? – так же спокойно уточнил Акито.

Хотэку гадал, чувствует ли он хоть что-то, но не мог разглядеть ни радости от встречи, ни злости, ни даже равнодушия.

– Сёгун не склонен делиться подробностями, особенно со мной. Он повёл нас сюда без объяснений. Но я не думаю, что местные рискнули бы… – он не договорил: Акито медленно двинулся к нему, и слова застряли в горле.

– Может, он и прав, – сказал волк, останавливаясь в шаге от Хотэку. – Тебе ли не знать, как в Ши много ёкаев. Никому не хочется, чтобы у людей была возможность прервать бессмертную жизнь.

– Так это кто-то из местных?

– Если и так, то я не представляю, у кого могло хватить храбрости… или безрассудства.

– Уверен? Ты ведь знаешь всё обо всех.

– И если бы ты всё ещё жил здесь – стал бы первым, на кого я мог подумать. Но других таких у нас нет. Жители Ши сами оградили себя от людей всеми возможными способами, мы весьма осторожны. А ты, к слову, потерял сноровку. От тебя несёт.

Хотэку не смог сдержать улыбку. Конечно, от него несёт. Многое из того, чему учил его Акито, пришлось оставить в лесу вместе с прошлой жизнью.

– О травах, которыми ты меня научил натираться, в городе никто знать не знает. Они нигде, кроме Ши, не растут. Было бы рискованно то и дело посещать лес, к которому обычный человек боится даже подойти, – Хотэку посмотрел в сторону тропы. – За мной и так постоянно следили, сёгун до сих пор мне не доверяет. К тому же люди всё равно не чувствуют запаха так, как мы. От них скрываться проще, чем от местных.

Он окинул поляну тоскливым взглядом, всматриваясь в чёрные пустоты между стволами и вспоминая, как бегал здесь, среди зарослей, путая следы и пытаясь скрыться от Акито.

– Ты совсем не изменился. Такой же бестолковый, – волк снова лёг и зевнул. По шерсти опять прошла голубая рябь. – Я не знаю, кто похитил Кусанаги. Может, кто-то из Ши, а может, это дело рук ёкаев с побережья. Здесь нас люди не трогают, так что и мы к ним не суёмся. Это порядок, устоявшийся за сотни лет. Не думаю, что кто-то из наших рискнул его нарушить.

Хотэку кивнул. Он и сам сомневался, что решение сёгуна войти в лес могло помочь в поисках Кусанаги.

– Тебе пора, – Акито повернул морду к тропе и принюхался. – От них всё больше разит нетерпением.

– Ты прав, – Хотэку направился было обратно, но затем обернулся. – Постой. Они видели свечение. Акито, поздравляю. Твой сын станет достойным преемником посланника богов.

Волк оскалился в довольной улыбке.

– Его имя Джиро. Надеюсь, однажды вы познакомитесь.

Хотэку снова кивнул, не в силах что-либо ответить, и побежал к тропе. Ком в горле так давил, что даже дышать стало больно. Больше всего на свете ему хотелось остаться, познакомиться с Джиро и провести жизнь здесь, в Ши. Он скучал по лесу. Скучал по своему дому. По этому прохладному воздуху, по темноте, в которой так легко скрываться от людей, и, конечно, по самому дорогому, что у него было, – семье. Хотя он хорошо относился к людям, которые приютили его в городе, и был им за всё благодарен, роднее волков для него никого не было. Семья оками. Семья посланников. Его семья. И он очень хотел увидеть своего маленького брата. Акито дал ему имя Джиро. Второй сын. Значит, Хотэку остался для него первым. Остался сыном, хотя и ушёл в мир людей, закрыв все пути к возвращению.