Текст книги "Всё сложно"

Визит домой

Рано утром мы встали, организованно собрались, без опоздания приехали в аэропорт. Мы вовремя прошли все контроли безопасности и паспортов, единственное, что меня смущало, так это то, что на посадочном билете не было указано ни точное время посадки, ни места. Я никогда раньше не летала лоукостами и не знала, как это работает. Мы бегали по магазинчикам дьютифри и пытались купить всем близким хотя бы маленькие подарки. Потом мы решили купить бутербродов, моя мама напугала меня, что в лоукостах не дают еды, а лететь пять часов. В киоске с бутербродами была совсем небольшая очередь, то есть за секунду до нас подошла дама. Наш полет уже объявили в громкоговорителе, я спросила даму, не уступит ли она нам очередь. Дама надменно подняла бровь и сказала, что она была раньше и все торопятся.

Я, конечно, слегка напрягалась, пока даме наливали кофе и вежливо с ней общались, но я не волновалась. В юности я работала в аэропорту и знала, что раз уж ты прошел контроль безопасности, то самолет без тебя не улетит. Такой закон. Я сама делала эти объявления на разных языках по сто раз, пока все охотники до удешевленной парфюмерии и сигарет не собирались наконец-то в самолете. А тут так ненастойчиво, негромко разок пробормотали, и все.

Мы схватили бутерброды и весело побежали на посадку, но возле выхода не было ни одного человека. Стюарды, однако, были на месте. Извиняясь, я подошла к стойке и вручила стюардессе наши посадочные билеты.

– Pardon, madame, – сказала мне стюардесса, – но посадка уже закончилась.

– Что значит закончилась? Вот же самолет внизу!

– Но двери уже закрыты.

– Да вы серьезно, что ли?! Ну так откройте!

– Это невозможно.

– Да как это невозможно?! Вы что, конечно, возможно! – вопила я.

Но все было бесполезно. Там, где в Израиле пошли бы навстречу, тут стояли горой, будь то обед чуть позже, чем подают в ресторане, или посадка на самолет. И моя маленькая дочка, заливающаяся слезами, не могла никого растрогать. А может, и правила изменились, а я была не в курсе. Когда я была студенткой и работала в аэропорту, не существовало «лоукостов». Я медленно сползла по стенке на идеально чистый блестящий пол.

Нас вернули в аэропорт, я поменяла билет на следующий день. Пришлось, конечно, позвонить своим и объяснить, в чем дело. Мама предложила мне оплатить разницу. Потом я позвонила Сандрин, чтобы предупредить о том, что мы приедем завтра.

– Послушай, не надо ехать домой, переночуйте в гостинице при аэропорте. Я заплачу, – сказала мне Сандрин.

Так мы и сделали. Роми мгновенно успокоилась и ста ла воспринимать происходящее как приключение. Когда мы зашли в маленький, безликий, лишенный какого-либо уюта гостиничный номер, Роми обрадовалась:

– А я ведь впервые в гостинице. Мне нравится наша квартирка, а тебе, мама?

– Ну обычный гостиничный номер, но я тоже считаю, что он отличный.

Нам предстояло провести здесь остаток дня, а в шесть часов утра вылететь наконец в Тель-Авив. Мы съели наконец свои самые дорогие на свете бутерброды, потом решили устроить марафон сериала «Друзья». После того как мы поели, нам стало веселей. Роми попросила включить свои любимые песни на ютьюбе. В моде у детей, кажется, были Майли Сайрус и Сиа. Мы включили веселую музыку, и Роми стала меня уговаривать потанцевать. Она стала прыгать на кровати, я хотела ей запретить, как всегда, но потом подумала, что это ведь гостиничная кровать, так что плевать. В результате мы обе прыгали на кровати под музыку, и, впервые за долгие месяцы, нам было очень весело. Ромины глаза загорелись сумасшедшим веселым огоньком, она высунула язык, как это делала всегда, когда была очень возбуждена или сосредоточена. Она весело хохотала, и я тоже. Оказалось, что прыгать на пружинистой кровати под веселую музыку – это здорово и полезно.

Вечером мы поужинали в гостиничном ресторане и чувствовали себя просто отлично. Я даже благодарна судьбе за то, что она нас заперла вдвоем в этом номере и мы смогли понять, что очень любим друг друга, что мы есть друг у друга и что жить весело. На следующий день мы без приключений добрались до Тель-Авива. С тех пор как я уехала во Францию, прошло полгода. Я не планировала возвращаться так рано, я хотела приехать в апреле и даже билеты заказала. Выйдя из самолета в аэропорту Бен-Гурион, я не испытала каких-то необычных чувств – наверное, я просто не успела соскучиться. Мама и папа приехали меня встречать. Мама всплакнула, обнимая нас. Они ужаснулись тому, как я исхудала, и потащили меня кормить домой.

Под вечер мы поехали в парк Леуми встретиться с Дафной и Сиван. Мы сидели в том самом кафе, где завтракали перед отъездом во Францию.

Дафне жилось тяжело, она переехала в мошав – израильскую деревню, чтобы быть поближе к семье друзей, но там она оказалась совсем одна. С мужчинами не получалось ничего, даже случайных романов. Местные жители держались подальше от нее и ее дочки, денег все время не хватало, если Дафна не хотела брать их у родителей. Ей все меньше было понятно, зачем она торчит одна с ребенком в Израиле. Казалось, что вернуться в Чили к родным вполне логично. Я рассказала, что произошло с Жоффруа, я и так иногда говорила с ней из Франции.

– Ты могла себе такое представить?

– Да, легко.

– Да ладно, ты разве не думала, что он хороший парень?

– Нет, мне всегда было ясно, что он гнилой, просто не хотелось тебе говорить.

– Почему?

– Ты бы все равно не поверила.

Все больше людей вдруг стали говорить мне о Жоффруа то же самое… Нинель призналась, что с самого начала была в ужасе от этой связи и моего решения выйти за него замуж, потому что понимала, что он подонок и ничтожество. Оказывается, даже начальник Жоффруа, давний мамин коллега, звонил моим родителям, чтобы сказать, что Жоффруа дрянной человек, который никогда не будет работать, и очень жаль, что я доверилась ему и уехала с ним. Мне и без того было жутко стыдно за свою глупость и слепоту, за то, что я так сильно хотела быть счастливой. Это ужасно, когда вдруг выясняется, что все вокруг всё видели, а только я ничего не понимала. Похоже на сон, когда обнаруживаешь себя голой посреди площади.

Вечером мы собрались за столом, правда, моя сестра не пришла.

– Ну что ты хочешь, она очень занята, – тут же бросилась на ее защиту мама, хотя я вовсе не нападала и не предъявляла претензий. Зато родители не могли удержаться от того, чтобы упрекнуть меня за пропущенный самолет, как будто я в жизни только и делала, что опаздывала на самолеты. Впрочем, в нашей семье не упрекают, у нас подкалывают. Считается, что все должны уметь смеяться над собой. Мама, правда, не должна. Но смеяться над собой – это, конечно, дело хорошее, только когда это ты над собой смеешься, а не другие над тобой. На сто пятьдесят восьмой раз я сказала:

– Мама, ты очень любишь рассказывать, как забыла меня в коляске на тридцатиградусном морозе. И ты считаешь меня безответственной, потому что я пропустила самолет и потеряла двести евро?

Мама не ожидала такого поворота беседы и растерялась. После этого мы больше не конфликтовали. Мы сидели за столом, пили чай с привезенным мной шоколадом, было хорошо и хоть чуть-чуть спокойно.

Ночью Жоффруа начал писать мне жалобные эсэмэски о том, как мы с Роми составляем его жизнь, как он устал плакать и все в таком духе. Я снова начала впадать в паническое состояние, от которого почти избавилась за последние дни, и не стала отвечать Жоффруа. Утром мне позвонил Гай:

– Слушай, я в полном шоке: он вообще кто? Как он жил? У него ни профессии, ни малейшего направления, что и где искать. Такое впечатление, что он никогда сам не снимал квартиру, не оплачивал счета, он говорит как маленький ребенок. Чем он занимался раньше? Что-то мне кажется, что он так и жил за счет женщин от одной к другой.

– Я не знаю, Гай, – мне было стыдно так, что хотелось провалиться сквозь землю. – Я только хочу, чтобы он исчез из моей жизни как можно быстрее.

– Я дал ему свое резюме, и он пишет свое, используя этот формат, мы с ним просмотрели рекрутинговые сайты, и он уже умеет ими пользоваться. Буду следить за тем, как он продвигается в поиске работы. Я ни в коем случае не согласен, чтобы он курил траву в моем доме. Ему нельзя курить вообще. Думаю, что это ему совсем скрутило крышу. Я знаю, сам когда-то много курил. Кроме того, я тоже не могу его содержать и не могу допустить, чтобы он здесь жил, хотя выгнать его на улицу в мороз я тоже не могу.

– Я все понимаю и очень благодарна тебе за помощь. И еще мне жутко стыдно.

– Да ладно, стыдно должно быть ему, а не тебе.

– Но это же я, вроде нормальный человек, притащила такое к себе в дом, а теперь он еще и у тебя.

– Брось, не парься. Пока, я тебе еще позвоню.

Я села работать, ведь я не в отпуск приехала. Мне тут же начала писать в скайп Карин.

– Как дела? Что с Жоффруа?

– Ничего, он мне все время пишет, и это раздражает.

– Ты понимаешь, что выгнала его на улицу в мороз? Ты хоть понимаешь, что ты делаешь?

– Он не на улице, и что ты предлагаешь?

– Чтобы ты не вешала свои проблемы на нас – на меня, на Гая.

– Я не могу подвергать свою и Ромину жизнь какой-либо опасности. Гай предложил помощь сам, и ему ничего не угрожает.

– А меня ты можешь подвергать опасности?

– Прости, но я не понимаю, при чем здесь вообще ты.

– Он же у Гая, а там бывают мои дети!

– Ты же понимаешь, что он точно не опасен для Гая и твоих детей, да и для меня это опасность только в плане морального издевательства, которое я больше не могу терпеть и моя дочь тоже.

– Все вокруг только об этом со мной и говорят. Жоара только и говорит, что о тебе.

– Ну так поговорите с Жоарой о чем-нибудь другом.

– Да мне вообще все это надоело. Все.

– Ты хочешь, чтобы я вернулась в Израиль, что ли?

– Да нет, но это так тяжело.

– Слушай, он исчезнет, и все будет спокойно.

– Я очень надеюсь.

– Я тоже.

Теперь надо было еще успокаивать Карин, непонятно по какой причине. Я работала до вечера, сидя в мамином кабинете, солнце заливало квартиру. Иногда солнце – это все же приятно.

Я вышла в магазин за продуктами и поразилась разнице. Даже по сравнению с Рамат-Ганом супермаркет в Ганей-Авив был отстойным, а по сравнению с французскими торговыми центрами – просто третий мир. Совсем скудный выбор жутковатых продуктов, многие из которых стояли на полу. Помнится, что этот супермаркет казался мне вполне шикарным, когда я здесь жила двадцать лет назад, а теперь на это было больно смотреть. И ведь совсем ничего не изменилось.

Вечером я поехала в Рамат-Ган и встретилась с девчонками. Мы сидели в каком-то ободранном баре, пили интересный новый коктейль, девчонок становилось все больше, и нам было очень весело. Мы обсуждали, кто с кем развелся, кто подсел на антидепрессанты, какие в городе сплетни. Было здорово вдруг побывать в компании друзей, говорить на своем языке, быть душой компании, не быть иностранкой. Мы здорово поддали, и я пошла ночевать к Ольке. Было так хорошо сидеть у подружки в гостях и впервые за долгое время чувствовать себя на равных. Никто не презирал меня на работе, ребята ко мне хорошо относились, но я не всегда понимала, о чем говорят, не могла шутить или смеяться вместе со всеми. Близко я общалась только с Карин, а с ней общение было совсем не на равных, и его уж точно нельзя было назвать дружеским. Домой поехала на такси. Светило яркое израильское солнце, от которого я уже отвыкла. Я вернулась к родителям и села за работу. Заодно написала Гаэль, узнать, как там животные.

– Я там не ночевала, – сказала мне Гаэль.

– Как же так? А как же Мишка? Она же там одна.

– Она лаяла прошлой ночью, мне мешало, так что мне неохота там ночевать.

Я расстроилась, написала Карин, чтобы узнать, могу ли я попросить Жоару пожить у меня, посмотреть за собакой и кошками. Мне было противно просить у нее разрешения, но я не могла допустить, чтобы животные остались там совсем одни.

– У тебя там грязно и воняет, твой дом отвратителен, – заявила мне Карин. – Жоаре ни к чему там быть и незачем возиться с твоей собакой.

– Пожалуйста… Собака не может быть там совсем одна, собаки – они не как коты, им нужен кто-нибудь.

– Ладно, ты можешь попросить Жоару ее выводить.

Через пару часов мне стал писать Жоффруа, он зашел в квартиру, чтобы что-то взять. Он решил сообщить мне, как ужасно мерзко со мной жить, какая я грязная свинья и как он счастлив наконец расстаться со мной. И что как только он устроится, он обязательно заберет Мишку от нас. Я ответила, что Мишку он никуда не заберет. У меня не было сомнений, что он и не собирался ее забирать, а если бы забрал, то она оставалась бы с ним до ближайшего вокзала, на котором он бы бросил ее.

Также он мне сообщил, что он едет в Бордо, ему не нравится у Гая, и там его уже ждут. Вечером мне позвонил Гай и спросил, куда подевался Жоффруа.

– Он уехал в Бордо.

– Что за фигня? Он что, дурак?

– Не знаю, пусть едет куда хочет.

– Нет проблем, я только хочу, чтобы было ясно, что я его не выгонял. На улице очень холодно, и завтра будет еще холоднее.

– Гай, что мы можем сделать? Видимо, ему не понравилось, что ты не разрешаешь курить траву. Брось.

– Да, я не согласен, я не собираюсь держать и содержать его здесь пожизненно, а только при условии, что я вижу прогресс в поиске работы и что он не обдалбывается с утра до вечера.

– Я с тобой совершенно согласна, ты прав, не заморачивайся.

– Блин, идиот какой-то. Не люблю я эти мутные игры.

– Гай, он – не нормальный человек, как ты и я, мы не можем знать, что происходит в голове у таких людей.

– Ладно, фиг с ним. Как ты там?

– Я в порядке, насколько это возможно.

– Ну и хорошо, держись, увидимся.

– Да, спасибо тебе за все. Пока.

Вечер я провела со своим бывшим мужем. Мы обсуждали все, что случилось. Он был знаком с Жоффруа, насколько можно быть знакомым с человеком, который не говорит ни на одном известном тебе языке. В момент, когда Дима услышал, как Жоффруа относился к Роми, он сказал, что тут даже обсуждать нечего и его надо, конечно, выгнать нафиг.

После этого я была у своей сестры, мы долго обсуждали ситуацию, и я призналась, что отношения с Карин ненамного лучше. Я описала ей наше общение, и сестра сказала:

– Да, это мерзко, на самом деле. Попытайся держаться от нее подальше. Не ссорься, просто постарайся не напрягать своими проблемами и не делиться с ней. Может, ее это все напрягает.

Пока мы разговаривали, Жоффруа стал писать, что он извиняется за свои слова и на самом деле без нас с Роми он никто. В этом я была с ним совершенно согласна. Я не отвечала на сообщения, и тогда он стал звонить. Я ответила, несмотря на то, что мне совсем не хотелось с ним разговаривать. Он рыдал в трубку. Оказалось, что ему негде ночевать, и он остался на улице.

Я не чувствовала жалости и вообще ничего, кроме отвращения и недоумения. Ночью я не могла спать. Поездка в Израиль не помогла мне успокоиться, я была в таком же постоянном стрессе и не могла спать так же, как дома, но все же среди своих было легче.

Следующим вечером я встретилась со своей подругой Настей. Несколько лет назад в Настиной жизни случилась жуткая история – ее парень оказался психически нездоровым и очень любил наркотики и драмы. Когда Насте все это надоело и она предложила расстаться, парень начал преследовать ее. Настя не воспринимала эту ситуацию всерьез – не пряталась от него и не меняла квартиру, она была уверена в том, что рано или поздно он угомонится и отстанет от нее. Но вышло иначе: однажды он под каким-то предлогом зазвал ее к себе, а когда Настя зашла в его квартиру, то увидела его висящим на проводе под потолком. Настя долго не могла прийти в себя после всего этого, и с тех пор у нее на запястье татуировка с его именем.

Мы обсуждали мою нынешнюю жизнь, и Настя спросила, не хочу ли я быстро сменить квартиру, так, чтобы он нас не нашел. Я сказала, что это практически невозможно и что я не думаю, что настолько все страшно. Во время нашей беседы Жоффруа снова стал звонить. Он звучал довольно вменяемо.

– Я тут получил очень хорошее предложение о работе, и есть шанс, что меня туда примут, но только я не могу ночевать на улице все это время. Я очень хочу попасть на интервью. Можно мне вернуться домой? Я поживу у тебя до первой зарплаты и уеду, если меня туда примут, а если нет – уеду в Бордо. Я не буду мешать тебе и Роми. Пожалуйста.

Затем мне позвонил Гай и сказал, что Жоффруа снова просится к нему пожить.

– Смотри, если он там останется, есть шанс, что ты от него избавишься, потому что у него просто не будет денег сюда доехать, да и ему здесь нечего делать. Его дочки в Бордо. Но с другой стороны, если он останется на улице, он уже не выкарабкается. Работа, которую ему предлагают, находится очень далеко отсюда, так что он все равно уедет.

– Так это предложение о работе реальное? Не выдумка?

– Да нет, он мне переслал его по мейлу, выглядит и правда неплохо.

Я сказала, что подумаю и перезвоню. Тем временем Жоффруа переслал мне приглашение на собеседование в фирму. Искали техника в исследовательскую компанию, которая сотрудничала с самой крупной электрокомпанией во Франции. На секунду надежда на то, что мы сможем жить как нормальные люди снова затеплилась, но Настя выразительно посмотрела на меня. Не выдержав ее взгляда, я стала рассматривать происходящее вокруг… Мы сидели в кафешке в самом сердце Тель-Авива. Снять квартиру где-то неподалеку стоило бешеных денег. Вокруг сновали толпы молодых людей, они собирались стайками возле баров, шумели и веселились. Но какая же это помойка! Сидя на симпатичном балкончике за бокалами вина, мы упирались чуть ли не лбами в полуразрушенную измалеванную уродливыми граффити стену, асфальт был весь побит. Рядом торчала какая-то страшная бензоколонка. Все выглядело как после бомбежки. Совсем неподалеку находился более симпатичный район Керем Атейманим, его маленькие улочки и домики были похожи на европейские, во всяком случае, так могло показаться, если очень долго не бывать в Европе. Но Керем Атейманим – это всего несколько улиц, а основной фон – помойка.

– Решать тебе, – сказала Настя, – но я бы не пускала его домой, а смылась бы подальше. Я всю жизнь жалею, что не убралась подальше тогда и мне пришлось пережить все это.

– Я понимаю, но мне совсем никак не переехать. У меня же ребенок.

– Тем более.

На этом мы попрощались.

Мне было хорошо с друзьями и семьей, хотя я чувствовала себя как человек, вышедший из больницы, не совсем вменяемый и адекватный. Все вокруг относились ко мне тоже как к немного больной. Даже мама стала мягкой и доброй и почти не отпускала колкостей.

Я не могла решить, что мне делать. Мне было ясно, что возвращение Жоффруа к Гаю проблемы не решит. Я чувствовала вину и стыд за то, что притащила это отребье к своим друзьям, а теперь оно еще и будет доставать Гая у него дома. К тому же Гай совсем не заслуживал участи того, кому придется выставить на улицу человека в мороз. Ведь я и сама не могла решиться обречь Жоффруа на жизнь бомжа, каким бы он ни был дерьмом, тем более в такую погоду. Я позвонила Жоффруа и сказала, что он может вернуться домой на время.

– Спасибо, спасибо, ты очень добрая, – зачастил он униженно, точно так, как это делают попрошайки на улице, если дать им монетку. Меня чуть не стошнило.

Последнюю ночь в Израиле мы с Роми провели у Нинель. Ее просторная, экстравагантно и со вкусом обставленная квартира находилась на семнадцатом этаже новой высотки в Рамат-Гане. Нинель было очень непросто сохранить эту квартиру в личной собственности – пришлось преодолевать превратности судьбы вроде идиота мужа, который наделал долгов у нее за спиной, хлипких работ, ненадежных любовников. Мы сидели на балконе, пили чай, курили, девчонки играли в комнате Лин. Я даже не могла делиться впечатлениями от Франции и новой работы. Они у меня были, но все затмевала одна мысль: «Что же мне делать? Как мне избавиться от Жоффруа?»

– Понимаешь, – говорила я Нинель, – я не смогу там спать, я не могу жить с ним в одном доме.

– Я прекрасно понимаю, – отвечала она, закуривая тоненькую ментоловую сигарету.

Мы улеглись спать в одной кровати и решили перед сном посмотреть какое-нибудь кино, но никак не могли его выбрать, потому что любые сцены отношений или семейной жизни вызывали у меня буквально физическую тошноту.

Наутро мы с Роми вернулись к моим родителям, пора было улетать. Карин накануне писала мне, что предлагает нам с Роми пожить у нее, пока Жоффруа не съедет. Такой вариант меня абсолютно не устраивал по нескольким причинам. Во-первых, мне только еще не хватало для полного унижения жить у Карин, мало мне было ее пинков и колкостей на работе. Во-вторых, это получалось совсем как в сказке про Лису и Зайца, которая выгоняет Зайца из его же дома, где он ее приютил. И не существовало никакого конкретного срока, когда именно Жоффруа собирался съехать. Я позвонила Карин:

– Я только что была у вас и говорила с Жоффруа, он совершенно нормальный, очень грустный, но совершенно вменяемый. Я думаю, ты преувеличиваешь. Просто вы расстаетесь, и ему тяжелее, чем тебе. Так всегда бывает, когда расходишься с парнем, невольно стараешься его демонизировать, чтобы не было сомнений. Я так делаю с Гаем.

– Ладно, я вернусь и разберусь с ним.

– Ну да, вам нужно расстаться, но надо это сделать цивилизованно, чтобы никто не замерз на улице.

Мне было ясно, что деваться некуда и мне придется с ним пожить еще какое-то время. Я позвонила ему и сказала, что он может у меня остаться пока. Голос у него был совершенно такой, как когда-то, спокойный и добрый.

Мы собрались и поехали в аэропорт. Нас провожали родители. По дороге со мной случилась загадочная вещь. Я почему-то почувствовала невероятную жалость и нежность к Жоффруа, как будто тот человек, каким он был в Израиле, вернулся, а я по нему скучала. Не могу никак объяснить это, но, возможно, это какие-то защитные реакции психики. Раз у меня не было вариантов избавиться от него немедленно, то мозг решил включить какие-то теплые чувства к нему. Я уже не могла испытывать никаких иллюзий на его счет. Я виделась со своим психологом, и она мне объяснила, что он такое. Она сказала: «Это человек, который ведет образ жизни домашнего животного, он не может и не хочет жить своими силами. Таких мужчин держат обычно при себе состоятельные женщины постарше». Я спросила, почему он стал так стервозиться. Мне объяснили, что денег маловато, от него ждут каких-то действий, которые в его планы не входили, и вообще понятно – где сядешь, там и слезешь.

И несмотря на все это, я простила его, хотя у меня никто и не просил прощения, и уже в аэропорту снова надела обручальное кольцо.

Нинель говорила мне в трубку:

– Он никогда не сделает тебя счастливой, поверь мне. Это просто какой-то морок.

Я понимала все, что она говорит, но чувствовала иначе.

В самолете Роми много плакала, ей было тяжело расставаться с родными, и даже то, что ей разрешили посидеть в кабине пилота, ее не утешило. Было больно за нее.