Текст книги "Всё сложно"

Гай

В субботу мы завтракали вместе, да-да, я пыталась как могла не обострять обстановку.

– Ты был у Гая вчера?

– Да.

– Ну как, ты собираешься платить за квартиру или нет? – спросила я.

– Конечно, я никогда и не говорил иначе, – зачастил Жоффруа, как шакал.

– Серьезно?

– Подожди, так это он из-за тебя все?! Вот предатель!

И Жоффруа побежал строчить Гаю гневную эсэмэску, в которой изобличал его в предательстве и подлости. Это я знаю, потому что через несколько минут мне позвонил Гай и все рассказал.

– Ну ты могла бы как-то не палить меня.

– Наоборот, я хочу, чтобы он думал, что меня кто-то защитит здесь. Он тебе очень дорог как друг?

– Да нет, конечно. Ничего страшного.

Весна тем временем набирала силу. Все пышнее цвели белые яблони и розовые сакуры. Помню, мы ехали с Гаэль на работу, я смотрела в окно.

– Смотри, как красиво!

– Где?

– Ну вот, все цветет же.

– А… это.

– Ты что, даже не замечаешь этого?

– Не-а, совершенно.

«Надо же, как у людей глаз замыливается, когда вокруг всегда красиво. Мы в Израиле увидим что-нибудь красивое и радуемся, как дети, фотографируем по сто раз, в фейсбук вешаем. На цветения всякие ездим в выходные семьями смотреть, а человек едет вот на работу, смотрит в окошко, там красивейший пейзаж, очаровательные старинные домики утопают в цветущих яблонях, а он смотрит сквозь это и не видит даже. Интересно, стану ли я когда-нибудь такой?» – думала я.

Я снова записалась в «Тиндер». То самое знаменитое приложение, которое и привело меня в Париж. В Париже в «Тиндере» был просто Диснейленд, конечно. Красивых стильных мужчин плюс-минус моего возраста было полным-полно. Мое настроение улучшилось. С тех пор как я объявила Жоффруа о том, что мы больше не пара, мне стало легче, хотя теперь нужно было как-то избавиться от его присутствия. Оказывается, одна из самых ужасных вещей в жизни – это остаться жить в одном доме с человеком после того, как уже фактически расстались. Возможно, это бывает по-разному, но мне кажется, это в любом случае мучительно. Либо вы все еще любите человека, а он от вас уходит и вот теперь мельтешит перед глазами, но уже далекий, либо, как в моем случае, вы просто чувствуете, что в вашем доме живет кто-то чужой, враждебный и очень неприятный. И это ощущается как физическая помеха. Раньше у меня никогда не было таких проблем, стоило сказать: «Между нами все кончено», – и человек исчезал из моей жизни более или менее навсегда. Даже мой первый муж Дима, с которым мы прожили четырнадцать лет, ушел за один-единственный вечер. Каким-то образом получалось, что Жоффруа в стране, где он родился, вырос и прожил всю жизнь, где у него есть двое родных братьев, совершенно некуда идти.

Сам же Жоффруа, заявляясь каждый вечер домой, скручивал себе косяк, раскрывал в кухне окно, хотя и было довольно холодно, звонил Ришару и начинал визгливо и очень громко с ним что-то обсуждать и хохотать, как гиена. Он, хохоча, бесконечно выпускал дым прямо в квартиру, вместо того, чтобы выпускать его в окно. Мы с Роми сидели в гостиной и чувствовали себя как на сходке гопников. Теперь я стала понимать, о чем говорил старенький мамин начальник в Израиле, когда жаловался, что Жоффруа бесконечно очень громко говорит по телефону, сам не работает и всем мешает. Наверное, именно так он себя и вел там, на работе. В общем, я просто мечтала от него избавиться.

Я вернулась с работы, зашла к Гаю за Роми, все вокруг цвело робким весенним цветением, я подстригла челку и купила новый плащ. После зимнего сезона я чувствовала себя легкой и красивой, впервые за все это время. Гай сидел в саду вместе с Жоффруа и пил пиво.

– Хммм. Вы помирились, что ли? – спросила я Гая на иврите.

– Ну не то чтобы мы очень ссорились. Но он мне тут рассказал, что он ехал в поезде с Карин и говорил с ней о тебе. Мне это что-то не нравится. Она ему сказала, что у тебя проблемы на работе. Вот же идиотка. Нашла кому говорить.

На следующий день на работе Карин вдруг спросила меня каким-то особенно мерзким голосом, как спрашивает злая учительница ненавистного ребенка:

– Ты передала Флорьяну информацию по проекту?

– Нет еще, но я помню, просто занята другими вещами.

– Помнишь ты, как же, – зашипела она, точно змея. Лицо ее побледнело от злости, глаза сузились за толстыми линзами очков, и мне показалось, что она меня вот-вот ударит. И она выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

Позже, в течение дня, она поручила мне заняться расчетом выплат, которыми мы никогда в фирме ранее не занимались, не говоря уже о том, что я не занималась этим никогда в своей жизни.

– Лоранс тебе поможет.

Лоранс уже довольно давно отдалилась от меня, они обедали с Карин вместе и не звали меня, да я и не хотела. В компании других ребят мне было намного веселее.

Мы стали разбираться с Лоранс, было очень сложно и непонятно. Лоранс тоже вдруг стала довольно недоброжелательно отвечать на любой вопрос:

– Ну вот же, черным по белому написано. Ты делай вот так, как я, и продолжай так же.

Я провозилась с этим целый день, было очень сложно, цифры путались. К концу дня я кое-как закончила и решила послать Карин результаты. Был вечер пятницы, мы с ребятами собирались пойти в тот самый кабачок, который фирма оплачивала раз в две недели.

Я стояла рядом с Карин, пока она смотрела на мой расчет.

– Ну вот, ни хрена не сходится! Ты потратила на это целый день, и ничего не сходится. Это же элементарная работа для идиотов. Тебе объясняют по сто раз, а ты ничего не понимаешь. Ты не стоишь тех денег, которые тебе платят. Можешь идти и жаловаться теперь всем на свете на меня, какая я злая, а ты бедненькая!

– О чем ты говоришь вообще?

– Ты думаешь, я не знаю, что ты наговорила обо мне Гаэль и Гаю?! Я все знаю! И это люди, которых я очень люблю.

В офисе было немало народу, и все просто вылетели из кабинета. Сита, мой приятель, остался на своем месте и все видел и слышал.

Я прямо почувствовала, как бледнею.

– О чем ты говоришь? Кто тебе и что сказал? Жоффруа?

– Они мне сами позвонили. И твоя дочь!

– Моя дочь?!

– Да, ты же всем с ней делишься, вот она и говорит всем все подряд. Мне даже мои дети говорят: «Мама, почему ты такая злая по отношению к Юле?», и я им должна объяснять, что это не их дело. Я даже на минуту засомневалась… Я засомневалась в себе!

– Роми здесь ни при чем.

Но Карин уже несло. Разозлившись, она уже не могла остановиться.

– Ты, – кричала она, – ты опасна для своей дочери! А я не могу смотреть на это спокойно.

– Конечно, ты же всегда лучше всех все знаешь, – меня уже трясло от злости. – Я буду всегда и во всем виновата, как бы оно ни было. Ко мне не будет ни на секунду сочувствия, никогда. Подруга, тоже мне!

Мне было непросто говорить по-французски в таком состоянии, слова путались.

– А ты вообще заткнись! Слышишь, заткнись! – продолжала шипеть она угрожающе.

– Ты мне не будешь говорить «заткнись»! Я не прошу твоего разрешения говорить. Ты думаешь, я твоя рабыня, что ли?

– Я знаю все, все! – уже почти орала она. – Ты ходишь и валяешь мое имя в грязи повсюду. Все это знают! И ты мне еще смеешь морали читать о том, как я с тобой разговариваю, когда я недовольна состоянием квартиры?!

– О чем ты говоришь вообще? Я даже не знаю здесь никого! И что это за фигня с квартирой? Зачем ты пошла ее смотреть, пока она была за мной и я за нее платила?

– Потому что иначе ты ничего не сделаешь! С тобой иначе нельзя! Все, все вокруг говорят это, все видят, какая ты! Какая ты мать! Все это говорят!

– Нет никаких «всех». Это все в твоей голове, – сказала я и ушла.

По дороге домой я уже даже не задыхалась от панической атаки. Мне уже было ясно: что бы я ни сделала, как ни старалась, все всегда обернется против меня. Без сомнения, это Жоффруа рассказал ей, что я говорила с Гаем и с Гаэль. Мне не было жаль, что я поделилась с ними, и мне не верилось, что кто-то из них, тем более Гай, ей позвонил. Гай сказал мне, что он с ней никогда не разговаривает, только пишет мейлы и эсэмэски.

Вечером я пришла к Гаю за Роми, мы поужинали все вместе. Выпили немного пива, и я рассказала, что случилось на работе, когда мы остались с ним вдвоем.

– Блин, какой кошмар! Я не звонил ей, я с ней вообще не разговариваю. Это твой муженек, не иначе. Но ты подожди, она скоро остынет и снова захочет быть твоей подругой.

– К сожалению, мои ресурсы терпеть ее издевательства заканчиваются. Боюсь, она меня теперь обязательно уволит.

– Она не имеет такого права.

– Как это?

– Вот так, ты во Франции, а не в Израиле или в Америке. Если ты прошла испытательный срок и у тебя подписан контракт, чтобы тебя уволить, надо иметь очень веские причины вроде кражи, отказа выполнять свои прямые обязанности или намеренное нанесение вреда компании. Она недавно дала тебе нормальную оценку, она не имеет права тебя теперь уволить, но она опасная тварь.

– Мне нужно переделать этот расчет, а у меня ничего не получается.

– Я тебе помогу завтра.

– Спасибо. Что бы я без тебя делала?

– Для этого на свете и есть друзья, нет?

Тут в дверь позвонил Жоффруа, он уже вернулся с работы, а ключа у него не было. Пьер дал нам только два ключа, и я оставила один из них Жоаре, чтобы она выводила собаку. По понятным причинам, мне совсем не хотелось давать Жоффруа ключ. Мы пошли с ним вместе домой, но, придя домой, обнаружили, что у нас отключено электричество. Мы вышли во двор, посмотреть, не выбило ли пробки.

– Не приближайся к электрошкафу, ты пьяная, от тебя пивом разит, – злобно сказал мне Жоффруа.

Я не обращала на него никакого внимания.

Пробки не выбило, и мы стали звонить в электрокомпанию. Там сказали, что контракт с нами не был подписан и поэтому электричество отключили. Контракт подписывал, конечно же, Жоффруа, который утверждал, что он все нормально подписал. Я снова стала звонить в электрокомпанию, зная, что Жоффруа ни с кем никогда не спорит в таких вещах.

– Ты ни хрена не соображаешь, че ты лезешь ваще? – заорал он мне.

Я не собиралась отвечать. Я снова позвонила в электрокомпанию, он забрал у меня трубку и сказал представителю:

– Мадам, объясните, пожалуйста, моей жене, которая ни хрена не соображает, что электричества не будет.

Мне объяснили, что, вопреки утверждениям Жоффруа, контракт не подписан, не указан счет в банке, откуда брать деньги, и, так как это не поломка, то никто срочно не приедет.

– Но ведь сейчас холодно, а у нас только электрический обогрев.

– Мне очень жаль, мадам. До свидания.

На улице был март, в доме было холодно и совершенно темно. Мобильный разрядился, пока я вызванивала электрокомпанию. Я взяла Роми за руку, на ощупь нашла какие-то домашние вещи, и мы пошли к Гаю.

Мы, как нищенки, стояли у него на пороге с сумками и позвонили в дверь. Гай открыл нам.

– У нас электричества нет, – смеясь, сказала я.

– Проходите, оставайтесь у меня, конечно.

Мы стали смотреть фильм, сидя с детишками у камина, укрывшись пледами. Мне, наверное, впервые с моего прибытия во Францию, стало хорошо, хотя меня все еще трясло от произошедшего за сегодняшний день. После того, как мы уложили детей, мы остались посидеть у камина вдвоем. Мы стали говорить по душам, он рассказал мне, как именно они расстались с Карин. Она встретила своего любовника на работе и долгое время переписывалась с ним, сохраняя его номер под моим именем. И каждый раз, когда она с ним переписывалась, говорила, что переписывается со мной. Пока в какой-то момент Гай не увидел превью эсэмэски «от меня», но содержание совсем не соответствовало. Он уже давно подозревал, что у Карин кто-то есть, потому что она очень изменилась, и спрашивал ее об этом. Но она бесконечно убеждала его в том, что он больной псих, параноик и ему надо лечиться. Когда он увидел это сообщение и оказалось, что все его подозрения верны, он предложил расстаться. Но Карин уговорила его попробовать все наладить, присылала романтические песни, клялась в вечной любви.

Гай согласился, но она не прекратила встречаться с любовником. Тогда Гай объявил ей, что они разводятся. Карин уехала к своей матери в Марсель, а потом съехала и полгода не появлялась. Полгода он был совершенно один с детьми, а Карин начинала новую жизнь, ходила на вечеринки и присылала фотографии своих сисек Мике или как она пьяная веселится на вечеринках, и все это автоматически появлялось в их семейном дропбоксе, и Гай на это смотрел.

Все это он мне рассказал довольно спокойно, не злясь, но я могла только представить себе, как ему было больно.

– Боже, как же тебе было тяжело, – сказала я.

– Все в прошлом. Уже не болит. А ты прямо железная, даже ни разу не заплакала за все это время.

– Я просто не умею плакать. Я бы и рада поплакать, да не получается.

– Может, если я тебя обниму, тебе станет лучше? Чисто по-дружески…

– Ну давай.

Он обнял меня, и я сразу поняла, что между нами все не закончится просто дружбой. От него пахло хорошо выстиранной одеждой, и я хоть на минуту почувствовала себя в его объятиях спокойно и тепло.

Потом мы распрощались, и я пошла спать в гостевую комнату, которая находилась в дальнем конце дома.

Утром мы вместе сходили в булочную – там по выходным видятся все односельчане. Потом мы все вместе позавтракали. Было очень уютно, весело и хорошо.

Затем мы стали разбираться с электрокомпанией и выяснили, что электричества не будет еще четыре дня.

– Ну, я даже рад этому, – сказал Гай, – мне приятно, что вы здесь.

Карин стала присылать мне эсэмэски о том, что она плохо спала и видела меня во сне. Я не знала, что ей ответить.

– Вот, она пытается помириться, – объяснил мне Гай. – Это ее способ.

– С меня, пожалуй, хватит.

Мириться мне больше не хотелось, просить у нее прощения и унижаться дополнительно я больше не собиралась.

Я написала Карин, что этой ночью тоже плохо спала, чтобы не объявлять совсем уж войну. К тому же это была правда. Я проснулась среди ночи от панической атаки и спать уже не смогла.

Потом, сидя рядышком на залитой дневным светом кухне за светлым деревянным столом, стоящим против окна, выходящего на фиговое дерево, мы стали разбираться с рабочими контрактами и расчетами, из-за которых Карин устроила скандал.

– Блин, это один из наиболее сложных контрактов, с которыми мне приходилось иметь дело за всю свою карьеру, а я уже десять лет руковожу проектами. И она тебе сказала, что ты дебилка, из-за того, что ты за день с этим не справилась? Круто. Да и какой смысл делать это таким сложным образом, когда деньги такие небольшие? Ну да ладно. Давай сделаем.

И мы вместе разобрались с заковыристым контрактом и платежами. Дети тем временем отлично играли в гостиной. Дом был таким большим, что никто никому не мешал.

Я сходила посмотреть, что творится в моей квартире, проведать кошек, погулять с собакой. Дома было холодно, но не настолько, чтобы это повредило зверям. Жоффруа был там, он курил у окна. Мы равнодушно поздоровались. Я все-таки спросила, как дела. Стандартный ответ «нормально» был воспринят мной так, будто и правда могло быть нормально в ситуации, когда человек даже не может разогреть себе еды или чаю. Плита в доме тоже была электрическая. Было очень грязно и тоскливо.

Во время ремонта мы бесконечно спорили из-за цвета стен. Жоффруа был слегка дальтоником, например, он не отличал темно-зеленый цвет от салатового, но тем не менее был не согласен покрасить гостиную в бежево-сливочный теплый цвет, к которому я привыкла, утверждая, что он грязно-белый. Возможно, он так это видел. Я к тому времени уже так устала с ним спорить из-за всего, что сдалась в таком важном для меня вопросе, как цвет стен.

Дело в том, что у меня свои отношения с цветом. Во-первых, я очень хорошо различаю оттенки и цвета, во-вторых, не тот оттенок создает совсем другую атмосферу и настроение. Плохие сочетания цветов мешают мне буквально на физиологическом уровне. Я не люблю все эти истории про «цветотип пыльной зимы» или как там его называют на просторах интернета всякие «профессиональные стилисты». Я просто вижу, что, надев на себя вещь определенного цвета, можно стать живой, теплой, притягательной или совсем наоборот. То же самое и с интерьером. Внутри неприятного цвета не хочется жить.

Так вот, по настоянию Жоффруа, мы купили краску какого-то якобы модного серого цвета, и он закрасил ею огромную совершенно пустую стену, тогда как я просила хотя бы покрасить стену с проемами. На фоне огромной серой стены стояла черная тумба с телевизором, а перед тумбой остался торчать огромный хозяйский кофейный стол коричневого цвета и серый уже довольно ободранный и в шерсти диван. Все это при том, что пол устлан бежевого цвета плиткой. Бежевый с серым выглядят отвратительно. В сочетании с пасмурной погодой и общей неприбранностью квартира производила совершенно удручающее впечатление. Находиться в ней не хотелось ни минуты.

Я с радостью вернулась к Гаю. Только я зашла в дом, как без звонка и предупреждения пришла Жоара. На лице ее, как и всегда, сияла радостная улыбка, как будто она очень рада нас видеть. Я не знаю, научилась ли она делать такое лицо при встрече с людьми нарочно или это было естественно, но это работало, и верилось, что она и правда искренне рада каждому человеку. Было ясно, что пришла она на разведку, и ее подослала Карин. Гай назвал ее полицией нравов. Он угостил Жоару кофе, и она, поняв, что ничего интересного для Карин больше узнать не удастся, отправилась восвояси.

Потом Гай с детьми отправился в бассейн, Роми поехала с ними, а я попросила разрешения остаться дома, так как не нахожу никакого удовольствия в закрытых бассейнах зимой. Для меня бассейн и любое другое купание, кроме мытья, может быть приятным только в качестве спасения от жары. Бассейн или пляж – это когда жарко и можно загорать, иначе – это бултыхание в прохладной воде, а на улице и без того холодно.

Они ушли, и я осталась одна в этом прекрасном старинном доме. Я набрала себе ванну, и, впервые за все это время, лежа в горячей воде, глядя в окно на серое небо, я почувствовала себя расслабленно. Я думала, как странно складывается жизнь. О том, что четыре года назад, когда я впервые посетила этот дом, я ни за что бы не поверила в то, что происходит со мной сейчас. Тогда дом Карин и Гая казался мне совершенно нереальным, как будто я попала в декорацию какого-то французского фильма. Мне представлялось, как корчится в злобе сейчас Карин, как ее бесит мое вторжение в ее дом. Ее дом, который она выбирала и декорировала. Это был дом ее мечты, дом, который она покинула, но всегда любила. Я представляла себе, как ревнует она Гая, как ей черно и злобно. Но я ничего не могла поделать. Мне нужно было выживать, жить, отогреться, побыть в тепле во всех смыслах. Я так устала от бесконечной травли, от навязанного мне чувства вины просто за факт моего существования и присутствия здесь, в этой деревне, в офисе, во Франции.

Потом вернулся Гай с детьми, и мы вместе приготовили ужин. Вечер провели у камина, глядя какой-то фильм по огромному телевизору. И хотя мне совершенно не нравился фильм, мне было очень хорошо и уютно. Роми тоже была счастлива, это было видно по ее сияющим глазам. К тому же в гостях у Гая мы с ней всегда спали вместе, а она все еще это очень любила.

Когда дети пошли спать, мы вдвоем, как и вчера, снова остались у камина. Мы проболтали до двух часов ночи обо всем на свете. Ведь на самом деле мы мало что знали друг о друге, и у каждого в голове был созданный из общих впечатлений и со слов той же Карин расплывчатый образ другого. Теперь мы с интересом знакомились. Нам было весело, Гай радовался моему чувству юмора и непосредственности. Я видела и чувствовала, как мы все больше нравимся друг другу. Как раскрываемся навстречу друг другу, как зарождается между нами что-то теплое и близкое, как мы отогреваемся друг о друга, словно замерзшие животные, которые долго бродили до этого по зимнему темному, страшному лесу в одиночестве. Как тихо рад каждый из нас этому теплу, как недоверчиво, но с надеждой тянется из наших сердец то самое, живое, нежное, ранимое, то, чему так нужна ответная нежность, то, что жаждет, чтобы его приняли, обняли, согрели. Мне было очень хорошо впервые за долгое время.

Гай рассказывал о восьми годах армии, о боях, о том, что он командовал сотней солдат, но все это совсем без хвастовства, наоборот, как-то нехотя. Он говорил, что никогда не пошел бы на это сейчас. Так же, как я, он больше не верит системам, которые используют людей для своих целей. Он рассказал и о внезапной смерти отца, который умер в возрасте 29 лет буквально на глазах у него, тогда шестилетнего мальчика, и его матери. Как все его детство прошло под знаком этой трагедии. Как он не смог подружиться с отчимом. Рассказал, что пошел в военные только для того, чтобы быть как папа. О том, каким разочарованным оказался после службы, обнаружив, что теперь он опять никто и надо начинать жизнь с нуля. Как тяжело было снова начать учиться, как не было совершенно никакой помощи от государства, которому он столько отдал, и приходилось по ночам работать в отделе безопасности аэропорта.

В ответ я рассказала, что тоже работала в аэропорту в студенческие годы, и мы посмеялись над тем, что, пожалуй, работали там одновременно, так как были одногодками. Я рассказала немного о своей жизни, об эмиграции из Советского Союза, о работах кем угодно и где угодно, о своей молодости, о том, что произошло с моим первым браком, о моей жизни в Израиле.

Забавно, что это был честный, откровенный разговор между русской и коренным израильтянином, который никогда не происходит между русскими и израильтянами в Израиле. Мы так и остаемся чужими и довольствуемся стереотипами. И только на чужбине можно понять, насколько мы все-таки близки и понимаем друг друга. Хотя и есть между нами одна большая разница. Гай не был доволен тем, что его занесло во Францию, он никогда не собирался жить в чужой стране. И его как бы затащили сюда, а теперь бросили одного.

– Но ведь здесь хорошо, и ты никогда не жил бы так в Израиле, – спорила я.

– Здесь я чувствую себя меньшинством, а я никогда не хотел принадлежать к экзотическому меньшинству. Я уверен, что мой акцент и происхождение препятствуют развитию моей карьеры, я достиг стеклянного потолка, хотя жизнь моя совсем неплоха. Я не жалуюсь, но никогда у меня не будет таких хороших друзей и такого общения, какое было там.

– А я вот родилась в меньшинстве и нигде и никогда не была равной среди равных. На Украине – еврейка, в Израиле – русская, здесь – вообще неизвестный науке зверь. Но мне наплевать, я на свете живу, и я ни к кому уже себя не отношу. Я – это я, а другие люди – это каждый отдельный другой человек, такой, какой он есть.

Так же, как и вчера, мы распрощались на ночь, и каждый пошел спать в свою комнату. Воскресенье мы провели дома с детьми. Когда за ужином Гай настоял на том, что хочет сидеть рядом со мной, Роми спросила меня по-русски:

– Мама, ты что, влюбилась в Гая?

– Нет, что ты, мы просто друзья.

Вечером у камина мы говорили уже на более личные темы о том, какие в жизни каждого были любови. Говорили мы, не отрывая друг от друга глаз.

Гай рассказал, что до встречи с Карин у него было совсем немного отношений с девушками, слишком он был занят учебой и работой. А потом появилась Карин, и он был скорее поражен ее готовностью все бросить ради него, чем влюблен, и тем, что уже через три месяца после знакомства она переехала из Парижа и жила с ним в Тель-Авиве. Он говорил, что их жизнь не была одним бесконечным скандалом, как это мне кажется. Бывало и хорошо, но он никогда не был по-настоящему счастлив, он не думал, что может быть иначе, просто жил. А сейчас ему гораздо лучше, он нашел баланс и хочет продолжать жить один, сегодня ему важны только его дети и он сам.

– Погоди, а как же твоя девушка Лейла? Почему ты все время один?

– Да… как-то совсем все сдохло с Лейлой, она какой-то асексуальный человек, ей это совершенно неинтересно, а я очень люблю секс, и мне это нужно. И я уже не вижу в ней больше ничего, кроме ее недостатков. Это совсем не то, да и общаемся мы с ней совсем мало. Помнишь, я валялся здесь с позвоночной грыжей совсем один? Да, я знаю, что в этот самый период у нее заболела мать и она просто не могла приехать, но потом было Рождество и я тоже был один, а она не позвала меня на ужин в свою семью. Тогда-то я и понял, что между нами толком ничего и нет. Да мне и хорошо одному.

– Послушай, никому на свете не хорошо одному. Это просто посттравматический период. Ты живой человек, как и все, и ты тоже оживешь и захочешь быть счастливым.

– Не знаю… пока что мне хорошо так.

– Я тоже на данный момент точно знаю, что не хочу больше ни за кого выходить замуж. Это, видимо, не для меня. Не хочу, чтобы кто-то указывал мне, сколько держать собак и кошек, где что класть. Но я хочу кого-то любить. Я вот не знаю, может, мне в Израиль вернуться? Как-то ни черта толком не получается здесь. Она же выживет меня с работы, я уверена.

– Погоди, не спеши никуда возвращаться. Останься здесь. Я хочу, чтобы ты была здесь со мной.

Я только улыбнулась, а он притянул меня к себе. Когда мне нравится мужчина, я обожаю уткнуться носом в его кожу на стыке плеча и шеи. Это было дико приятно.

– Даже если они тебя уволят, они будут платить как минимум еще три месяца, и тебе положено пособие по безработице. Не паникуй, в крайнем случае у тебя будет время разобраться.

Он обнял меня на прощание, он очень высокий, и мне пришлось приподняться на цыпочки. И снова мы разошлись по своим спальням. Утром я проснулась и поняла, что у меня в душе что-то сдвинулось. Это было уже хорошо знакомое, легко узнаваемое чувство. В народе оно называется «запала». Утром нам нужно было вести детей в школу и собираться на работу. Мы встретились за завтраком и отправились по своим делам. Мне было ясно, я иду на войну, но что-то меня очень грело и подбадривало.

В офисе Карин подошла ко мне и, глядя на меня сузившимися от ненависти глазами, сказала:

– И сейчас ты не лезешь в мою жизнь и в мое жизненное пространство? Да?

– Это уже два года как не твое жизненное пространство. И я никуда не лезу, я не могла оставаться в темноте и в холоде с ребенком, чтобы тебе было приятно. Уж извини.

– Ты – тварь!

Я ничего не отвечала и продолжала смотреть в экран компьютера, а она стояла надо мной и смотрела на меня с ненавистью, потом вышла и хлопнула дверью.

В ушах у меня шумело, сердце колотилось, буквы на экране компьютера расплывались. Прошло немало времени, прежде чем я смогла успокоиться и сосредоточиться на работе.

Вечером я вернулась к Гаю. Я, конечно, заходила домой, выгуливала собаку, гладила и кормила кошек и брала с собой сменную одежду. Когда мы с Роми уже были дома, а Гай – еще на работе, дети перебирались к Карин. Они живут неделю с Гаем, неделю – с Карин. Почему-то они не захотели иметь в каждом доме отдельный набор вещей и каждый раз таскаются с чемоданами. Шел дождь, к довольно высокому крыльцу подъехала машина Карин, она вышла и стала вместе с Жоарой загружать чемоданы детей в багажник. Дождь лил ей на голову, а она принимала чемоданы с крыльца, высоко поднимая руки над головой. Я сидела в кухне напротив входа в дом, и мне было неловко, что я сижу в ее доме, в который она приглашала меня когда-то как подругу, а теперь она не имеет права даже войти и мокнет под дождем.

Вечером Гай был занят, насколько я поняла, он встречался со своей подругой Лейлой. А я позвала к себе Гаэль на стакан вина. Мы с ней спустились к камину.

– Блин… давненько я здесь не была, – сказала она. – Ну ты как?

– Я в порядке, – я невольно улыбнулась.

– Ты запала на Гая?

– Ну я не знаю, – пробормотала я смущенно.

– Да я же вижу, у тебя глаза блестят. Я бы и сама его трахнула, ты же знаешь, но мне перед Карин было неудобно.

Гаэль и правда частенько говорила о том, как она не прочь переспать с Гаем, но Карин, наверное, будет неприятно.

– Я так понимаю, что он у своей подруги Лейлы сейчас.

– Правда? – Гаэль слегка запнулась.

Потом мы еще поболтали, и она рассказала, как Карин всегда говорила ей, что ей надо переспать с Гаем, у него большой член и он хорош. И тогда Гаэль сказала ей:

– Ты действительно этого хочешь? Ну вот представь себе, что это происходит и я так стою.

Она встала и нагнулась, положив одну руку на диван, стала двигаться, изображая секс, хлопая себя по заднице и постанывая.

– А он тут сзади! – продолжала Гаэль. – Ты как? Тебе нормально?

И Карин сказала мне, прикрывая глаза: «Ой нет! Ужасно!» Ну вот я и не стала.

На следующий день электричество подключили, и мы с Роми вернулись домой. Помогая нам отнести сумки, Гай сказал:

– Мне даже жаль, что вам уже включили электричество. Что бы вам еще там такого сломать? Мне было очень хорошо с вами здесь.

– Мне тоже, я буквально ожила у тебя в доме. Спасибо тебе за все.

– Всегда пожалуйста, и запомни, я твой друг, я никогда тебя не брошу и не оставлю здесь одну.

– Спасибо, Гай.

Мы вернулись, и я начала ликвидировать разруху, которую устроил там Жоффруа. Помойное ведро почему-то было изогнуто, как будто по нему сильно пнули ногой. Но главная проблема заключалась в том, что Жоффруа никуда не делся. Несмотря на то, что мы с Гаем и приглашали его поужинать несколько раз, его озлобленность никуда не пропала. Он выпрашивал у меня деньги на еду и сигареты, обещая вернуть с первой зарплаты, и я давала, хоть и не сомневалась, что он их никогда не вернет. На вопрос, как продвигается поиск квартиры, он грубо отвечал, что меня это не касается. У меня были билеты в Израиль на первое апреля, на дворе был март, и мне совершенно не хотелось оставлять его в своей квартире на две недели. Да и не было понятно, собирается ли он вообще съезжать.

На работе стало совсем тяжко: каждый раз, когда я приходила, Карин хватала свой ноутбук и демонстративно выходила из комнаты. Сотрудники смущенно утыкались в компьютеры. Коллеги много раз спрашивали меня, что произошло между нами. К их чести надо сказать, что они не стали сторониться меня и продолжали со мной общаться. Лоранс чувствовала себя очень неловко, ведь раньше она дружила с нами обеими. Но Карин начала перекрывать мне кислород на всех проектах. Единственный инженер, который должен был со мной работать, голубоглазый Жером, все время получал от нее задания на других проектах, а мои простаивали, и клиенты жаловались.

Карин постоянно писала мне недовольные мейлы и заодно всегда приплетала Жюльена, парня, которого она всегда не любила, непонятно за что. Таким образом, это не выглядело как намеренная травля только меня.

В середине марта ко мне приехала моя любимая подруга Ирка из Москвы. Это было как глоток свежего воздуха – немного побыть с подругой, поездить по окрестностям, погулять по Парижу. Мы это делали втроем, вместе с Роми, которая деловито к нам обращалась: