Текст книги "Во имя государства (сборник)"

– Да это же план императорского дворца! – вдруг ахнул мальчишка, и едва он это сказал, как план осветился ярким светом, взмахнул крыльями и рванулся навстречу Шавашу, – мальчишка вскрикнул и упал, и листы белыми гусями разлетелись по комнате.

* * *

В тот самый час, когда Андарз и Нарай спорили о прекращении торговли с Осуей, а домоправитель Амадия, трепеща, совал взятку страшным «парчовым курткам», – осуйский консул Айр-Незим, покончив с дневными делами, сидел в своей лавке, подводя баланс.

Весь этот день осуйский консул пребывал необычайно мрачным. Без толку сновал он по лавке, размещавшейся в длинном, развернутом к улице здании, придирался к приказчикам и слугам, нервничал за конторкой, и сердце его болезненно сжалось, когда вечером входная дверь лавки стукнула, и на пороге в кольце мокрого фонарного совета показался молодой судья, господин Нан.

Гость и хозяин поднялись наверх, и немедленно вслед за гостем в гостиную проследовал пузатый чайник с наилучшим инисским чаем, по четверть за фунтик, и засверкало прозрачное вино в белоснежных чашечках, и заняли свое почетное место посереди стола пирог-хохотушка и пирог-ракушечник, а также уважаемый Айр-Незимом пирог-дроздовик, с груздями и курьей печенкой, с сахарной корочкой и красивым дроздом посередине, – Айр-Незим любил кушать сытно и весело.

Заговорили о достоинствах пирогов и цене на дрозда и пулярку – суждения господина Нана были самые проницательные.

– Да, кстати, – сказал чиновник, откушав чашечку, – как вы знаете, дня три назад в моем округе убили одного пустого чиновника по имени Ахсай. Имущество убитого досталось мне в руки, и, представьте себе, оказалось, что этот Ахсай – автор совершенно великолепного романа!

Сердце Айр-Незима замерло, и чудесный дрозд перестал радовать взор и небо.

– Этот роман, – пояснил Нан, – написан в форме дневника и описывает от первого лица жизнь некоего чиновника. Начинается все с того, что герой романа служит морским чиновником в Лакке. Он рассказывает, как по взятке одного осуйского купца, Айр-Незима, – как видите, один из героев романа носит то же имя, что и вы, – он сжег казенный корабль, груженный шелком, чтобы уменьшить конкуренцию Айр-Незиму. Бедный купец не знал, что чиновник перед пожаром разгрузил корабль и тайно продал груз другому конкуренту Айр-Незима!

– Ах, подлец! – изумился консул.

– Эта и еще несколько проделок выплыли наружу, и ему пришлось претерпеть тюрьму и лишения за свою благожелательность осуйской торговле. Осуйцы выручили его из тюрьмы, и Айр-Незим даже дал взятку одному императорскому наставнику. Благодаря этой взятке герой получил должность пустого чиновника. Отныне он торговал с Осуей. Не брезговал он и пиратством. Обладая мандатом чиновника империи, он заплывал в покинутые провинции и говорил доверчивым крестьянам, что имеет приказ отвезти их в Страну Великого Света. Дальше он сажал их на корабли и отвозил на сахарные плантации осуйцев: более двух тысяч подданных империи продал он Айр-Незиму. Да что с вами? – сказал Нан.

– Экий негодяй, – сказал Айр-Незим.

– О да, – сказал молодой судья, – но это не все. Полгода этот купец, который носит такое же имя, как и вы – Айр-Незим, решили отправить своего племянника в первое далекое плавание. Он отплыл в страну Белых Гор на корабле Ахсая, с грузом шелка, купленного в доме императорского наставника. Корабль принадлежал Ахсаю. И вот этот Ахсай – продал весь товар от себя, а заодно продал и племянника. Надежней было б пленника убить, но Ахсай пожалел истреблять товар, который можно было продать. Вернувшись назад, Ахсай рассказал, что корабль, товар и люди погибли, и еще получил страховку за корабль. И вдруг он встречает этого племянника, кашляющего и без уха, на пристани в Небесном Городе, – а через две недели племянник умирает! И наш герой начинает страшно беспокоиться, что его страсть к стяжанию привела его к порогу жизни, и он заканчивает дневник словами: «Мне все время кажется, что за мной следят по поручению Айр-Незима. Это не такой человек, который прощает смерть близких. У него есть большая бухгалтерская книга, в которую он записывает имена должников и обидчиков, и против имен тех, кто уже убит, написано „уплачено“.»

– Так-таки этими словами и заканчивается дневник? – упавшим голосом спросил Айр-Незим.

– Этими словами и заканчивается, – с иронией подтвердил чиновник.

– Так вот, – продолжал Нан, – я в великом затруднении. С одной стороны, я обязан передать эту рукопись советнику Нараю. Но советник Нарай совершенно не умеет ценить литературы. Если я передам ему эту рукопись, он, пожалуй, решит, что перед ним не роман, а дневник, тем более, что сочинитель выводит в качестве действующих лиц исключительно реальных людей! Он воспользуется случаем обвинить осуйцев в преступлениях против империи, а самого Айр-Незима – в убийстве Ахсая! Причем Нараю будет совершенно неважно, убил Айр-Незим Ахсая или нет – важно, что его можно обвинить в этом убийстве!

Консул Айр-Незим опустил глаза и стал глядеть на жареный пирог с дроздами, и почему-то ему представилось, что вместо дроздов в пироге запечена его собственная голова.

– С другой стороны, – продолжал Нан, – если все это не более как литературное произведение, я вовсе не обязан показывать его Нараю.

– Гм, – сказал Айр-Незим, – я думаю, что это литературное произведение. Этот купец не следил за Ахсаем и не убивал его, и бухгалтерской этой книги на свете нет. Совершенно воспаленное воображение.

Нан молча глядел на траурную красную шапку Айр-Незима.

– Значит, литературное произведение? – спросил чиновник, и в глазах его засверкали веселые чертики. – Так что же мне с ним делать? Предложить, что ли, издателю?

– Гм, – сказал Айр-Незим, – у одного моего друга есть маленькая печатня для благочестивых календарей и скверных картинок. Я бы очень хотел купить у вас эту рукопись за пять тысяч ишевиков.

Молодой судья только улыбнулся.

– За десять тысяч, – сказал Айр-Незим.

Молодой судья улыбнулся еще невинней.

– За двадцать, – сказал Айр-Незим, – черт побери, за двадцать тысяч мне бы ее продал сам автор!

Нан едва заметно покачал головой:

– Мне бы не хотелось оказаться на листах той бухгалтерской книги, о которой упоминал покойник, господин консул. И, как справедливо замечено, большие деньги ведут к большой погибели. Мне не нужны деньги.

– Чего же вам нужно? – изумился Айр-Незим, который из своих предыдущих встреч с Наном вынес твердое убеждение, что Нану нужны именно деньги, и обязательно большие деньги, и чем больше – тем лучше.

– Имена людей, которые следили за Ахсаем.

– Никто, – сказал Айр-Незим, – за Ахсаем не следил. У страха глаза велики.

– Имена людей, которые следили за Ахсаем и знали, что он будет в «Красной Тыкве».

– Господин Нан, – сказал Айр-Незим, – это бескорыстие ввергнет вас в еще большие беды.

Нан выразительно молчал.

– Я не собираюсь делать никаких порочащих меня признаний.

Молодой судья встал, и бронзовые колечки на его шапке звякнули, словно колокольчик, в который звонят перед пытками. Золотые драконы на обшлагах ожили в свете свечей и вспыхнули красным и пурпурным. Чиновник улыбнулся, и белые его ровные зубы напомнили Айр-Незиму формой топор палача.

– Хорошо, – сказал Нан. – Советник Нарай докладывает сейчас государю; туда же зван господин Андарз. Я увижусь с советником утром. Если к этому времени вы не пришлете мне записку с объяснением о том, кого вы поставили следить за Ахсаем, я передам дневник покойника Нараю.

У ворот осуйского квартала молодого судью нагнал его собственный стражник:

– Господин Нан! – зашептал он, – я следил за домом того негодяя алхимика, как вы велели, учитывал входящих и исходящих, и знаете, кого я там увидел?

– Шан’гара, – сказал Нан.

– А вот и не Шан’гара, а господина Иммани! – кто бы мог подумать, что Иммани тоже занимается алхимией!

* * *

Сразу после ухода молодого судьи осуйский консул отправился во дворец Андарза. Императорский наставник, в придворном платье, запачканном кровью, и с замотанной шелком рукой, встретил его в малом дворе.

– Вы с ума сошли! – напустился он на консула. – Нам нельзя видеться! Слышали ли вы, что произошло у государя?

– Нет.

Андарз рассказал ему о сцене во дворце.

– А указ? – вскричал Айр-Незим, – указ подписан?

– Не думаю, – сказал Андарз.

Айр-Незим то краснел, то бледнел. Он и не представлял, что дело зашло так далеко. Один несомненный факт представился ему совершенно ясно. Если бы Нан хотя бы отдаленно обвинил его, осуйского консула, в уголовном убийстве, государь наверняка подписал бы указ о запрете торговли с Осуей.

Айр-Незим сглотнул и сказал:

– Господин Андарз! Два часа назад ко мне приходил этот чиновник, Нан, и обвинил меня в том, что торговец Ахсай был убит по моему приказанию. Он вел себя очень любезно, но требовал сказать ему, откуда я знал о том, что этот чиновник ужинает в «Красной Тыкве». Я побоялся сказать ему правду, не посоветовавшись с вами. Дело в том, что о местопребывании Ахсая меня предупредил письменно ваш сын, господин Астак.

И Айр-Незим подал Андарзу скомканную бумажку.

* * *

Молодой господин Астак лежал в своей спальне на пушистом ковре и смотрел на черного жука, спешащего по «Книге наставлений». Когда встревоженный жук добежал до края страницы, молодой господин щепочкой отпихнул его обратно. Так повторилось еще раз и еще раз. Наконец Астак раздавил жука.

В этот миг снаружи спальни послышались шаги, дверь распахнулась, и в спальню вбежал Андарз. На нем по-прежнему был опаловый кафтан императорского наставника, отороченный золотыми узорами и яшмовыми пластинами с изображениями птиц и зверей, и синий шелковый плащ с круглым воротом. Правая рука Андарза была замотана шелковой лентой.

Андарз сунул клочок бумажки, бывший у него в руках, под нос сыну и сказал:

– Это ты писал?

– Да.

– Зачем?

Астак усмехнулся.

– Зачем?

– Убивать таких людей, как Ахсай, – сказал Астак, – священный долг каждого честного человека! Если честный чиновник не может сам истребить негодяя, то он должен сделать так, чтоб негодяи истребляли друг друга.

– Тебе никто не сказал, что красть чужие письма – нехорошо?

– Это лучше, – сказал Астак, – чем кормить павлинов человечьим мясом.

Юноша, видимо, наслаждался собой.

– Где письмо? – заорал Андарз.

– У советника Нарая, – сказал Астак.

Васильковые глаза Андарза от гнева разлетелись в разные стороны.

– Почему ты это сделал?

Юноша улыбнулся. В этот момент он очень походил на свою убитую мать, – та же мертвенно-белая кожа и приподнятые кверху уголки бровей.

– Ты сам знаешь.

Андарз занес над сыном замотанный шелком кулак. Тот взвизгнул и отскочил. Андарз повернулся и что было силы ударил кулаком по туалетному столику с малахитовой крышкой. Столик крякнул и присел, – одна ножка его подломилась, и многочисленные баночки и притирания поехали по блестящей крышке вниз. Андарз, с искаженным от боли лицом, повернулся к вбежавшим на шум слугам:

– Возьмите молодого господина под стражу и обыщите его.

Господин Андарз выбежал во внутренний дворик и остановился: у другого конца опоясывавшей дворик галереи, прямо под красным чадящим факелом, стоял молодой чиновник, Нан, и с интересам прислушивался к переполоху.

Андарз молча прошел в своей кабинет. Он шел так быстро, что плащ за его плечами развевался, как крылья вышитых на нем драконов.

– Господин Андарз, – сказал Нан, когда за ними захлопнулась дверь кабинета, – я нашел человека, который убил Ахсая…

– Спасибо, – сказал Андарз, – осуйский консул только что был у меня. Я нашел и письмо, и виновного.

– Кто это?

– Неважно, – сказал Андарз.

– Я не мог бы посмотреть на письмо? – вкрадчиво спросил Нан.

Нан не отрывал глаз от правой его руки, замотанной белым шелком. Нан уже знал, что случилось во дворце. Нан знал, что государь не подписал осуйского указа и что Нарай еще долго не осмелится лезть с этим указом к государю. Нан также понимал, что если бы он рассказал Андарзу об указе, то палец Андарза, возможно, был бы цел. Но Нан ценил проницательность Андарза и понимал, что Андарз отделается пальцем там, где другой потеряет голову.

Андарз нехорошо усмехнулся, и в этот миг в дверь кабинета постучали. Вошел начальник охраны Шан’гар и что-то зашептал Андарзу на ухо. Андарз кивнул. Шан’гар поглядел на Нана и вышел.

– Я вижу, – сказал Нан, – что это не Шан’гар. Иммани и Амадию я встретил внизу…

– Господин Нан, – спросил Андарз, и его васильковые глаза сделались твердыми и холодными, как пластинки яшмы на его рукавах, – недавно один человек сказал мне, что указы Нарая приносят гибель стране. А теперь я слышу, что самый гнусный из этих указов написан его рукой. Как это понимать?

Молодой чиновник покраснел.

– Я вчера спросил вас, о чем с вами говорил Нарай: вы потешили меня историей зверька, именуемого «небесный огонек», и забыли сказать об Осуе?

– Господин Андарз, сейчас речь идет не об указе, а о лазоревом письме. Его взял не тот, кого вы арестовали.

– Вы хотите поссорить меня с моими домашними? Хотите, чтобы одних я арестовал, а другие сами перебежали к вашему начальнику Нараю?

Нан побледнел.

– Не выйдет! Достаточно того, что ему нечего больше опасаться!

– Я требую ареста Иммани! – заорал Нан.

Андарз хлопнул в ладоши. В двери кабинета образовался огромный Шан’гар.

– Унеси это, – распорядился Андарз.

Через пятнадцать минут во двор управы советника Нарая вошел рыжий варвар с мешком на загривке и известил:

– Подарок господину Нараю от господина Андарза!

Варвар сгрузил мешок и удалился. Вот прошло немного времени, и даже несообразительные стражники заметили, что мешок подпрыгивает да гукает, развязали его и достали, к своему изумлению, молодого судью Четвертой Управы, господина Нана, оплетенного веревкой, словно кувшин доброго вина, и с хорошей затычкой во рту.

Часть третья
Варвар

Глава девятая,
в которой государь казнит наместника Хамавна за поражение в войне, а победитель наместника король Аннар Рогач признается в любви к государевой дочке

Очнулся Шаваш не скоро, а очнувшись, обнаружил, что лежит в длинной спальной корзине и одеяло поверх него сшито из шелковой нижней юбки, а сверху, на ручке корзины, висит круглый талисман против лихорадки. Шаваш выглянул из корзины и сразу увидел, что он – в комнатке Таси, а сама Тася занимается за занавеской с посетителем, и этот посетитель удит в Тасе своей удочкой.

Шаваш нырнул обратно в корзину и стал смотреть сквозь щелку. По правде говоря, он сразу заметил, что в удильщике многовато жирка и удочка у удильщика более длинна, чем прочна. Вот мужчина подцепил один раз удочкой рыбку, а второй раз – не смог, попыхтел-попыхтел и ушел.

Когда тот ушел, Тася встала и отдернула занавеску, и тогда Шаваш заметил на окне хомячка Дуню: тот прихорашивался в бамбуковой клетке. Тася заглянула в корзинку и сказала:

– Ишь ты! Живой!

– И давно я такой? – спросил Шаваш.

– Вторую неделю, – сказала Тася, – удивительно, как ты не помер.

Шаваш долго соображал, а потом спросил:

– Откуда здесь Дуня? Я же его оставил в доме господина Андарза?

– А судья Нан принес, – откликнулась Тася. – Откуда, ты думаешь, эта корзинка? Хозяйка хотела тебя выкинуть, в тот же день, а тут явился Четвертый Судья. Дал на корзинку и лечение, знахаря привел. Сказал: «У Андарза он сдохнет, у сестры ему будет лучше». Вручил хозяйке деньги и пригрозил, если что, арестовать за нарушение святых уз между сестрой и братом. Приходил здесь, сидел: один раз ты визжал, так мы в тебя вместе лекарство пихали.

Шаваш слабо прикрыл глаза. Значит, ему не почудилось: молодой судья и вправду сидел у постели.

– Эй, – сказал Шаваш, – а когда я заболел, при мне была бумага: что с ней стало?

– А ничего, – сказала Тася, – я взяла ее и сунула в коробку для притираний, ничего, никто не стащил.

Шаваш помолчал.

– А когда я кричал в бреду, – о чем я кричал?

– Глупость всякую кричал, – сказала Тася. Отвела глаза и прибавила: – Говорят, у Андарза домоправителя ограбили. А он будто бы отрицает.

– А что, когда судья Нан был рядом, я тоже глупости кричал?

– Нет, – сказала Тася, – при Нане ты глупостей не кричал.

В это время дверь растворилась, и на пороге показался судья Нан, завитой и надушенный. В руке чиновника была корзинка. Из корзинки торчала печеная свиная ножка и несколько коробочек, из тех, в которые кладут сласти.

– Проснулся, – сказал Нан.

Снял с пояса кошелек, протянул Тасе розовую и промолвил:

– Иди-ка вниз и принеси ему бульона.

Тася вышла, а чиновник остался стоять и кротко смотреть на мальчишку. Шаваш хотел что-то сказать, но не смог. Ему было уютно и хорошо, как жуку в норке. Еще никто не покупал ему спальной корзинки и одеяла. Прошло минуты две: Тася вернулась с бульоном.

– Хорошая у тебя сестра, – сказал чиновник. Шаваш на это промолчал, и чиновник, чуть улыбнувшись, добавил: – Живи у нее, пока не встанешь на ноги. Лекарь тебе неделю запретил выходить на улицу.

– А как же господин Андарз, – спросил Шаваш, – он не гневается, что меня нет в доме?

Нан страдальчески приподнял уголки бровей: Шаваш вдруг увидел, что молодой судья страшно устал и – горюет.

– Лежи здесь, – сказал чиновник.

И ушел. Тася и Шаваш остались одни.

– Странно, – сказал Шаваш, – чего это он обо мне заботится?

– Ты не думай, Шаваш, что он на тебя положил глаз, – проговорила девица, – он не из таких, которые любят мальчиков, – и, застеснявшись, поправила вышитый мешочек меж грудей.

– А что, – сказал Шаваш, – сокол его лучше гоняется за дичью, чем у утрешнего?

– Ну никакого в тебе стыда нет, – всплеснула ручками Тася.

Потупилась и призналась:

– Гораздо лучше.

* * *

Вечером к Шавашу зашла хозяйка и рассказала, между прочим, что воров, ограбивших усадьбу эконома Андарза, замели, и что сделал это не кто иной, как Четвертый судья Нан. Он давно подозревал, что десятник «парчовых курток» Ивень замешан в разных подлых делах, учредил поиск, и что же? В поленнице при его шестидворке нашли разломанный на части сундук!

Поначалу Ивень признался в вымогательствах и убийствах, но про сундук уверял, что его ему утром продали на дрова. Советник Нарай был разъярен, лично драл Ивеня и сухим и соленым, через полчаса Ивень сознался и в сундуке, и в убийствах, и в грабежах, и если бы потребовали признаться, что он скушал черепаху Шушу из государева сада, он бы и в этом охотно признался. Эконом Амадия тоже признал в Ивене грабителя, хотя рожа у него была, говорят, при этом несколько изумленная.

Хозяйка сказала, что вчера Ивеня казнили большой секирой, а товарищей его отправили в каменоломни.

– Так что не понадобились твои одиннадцать золотых, – сказала хозяйка, – и очень хорошо, что не понадобились. Это ведь такие люди, они бы никогда от Таси не отстали. Страшные люди: брали доносы, написанные советнику Нараю, и вымогали деньги в свой карман.

И пристально поглядела на Шаваша.

– Да, – сказал мальчишка, – повезло Тасе.

Весь этот день Тася была дома, а на следующее утро ушла, наказав Шавашу никуда не выходить. Шаваш спросил ее об Андарзе, – она, как и Нан, чуть не заплакала. «Что такое – изумился про себя мальчишка, – ведь не могли моему хозяину за какие-то две недели отрубить голову?»

Едва Тася ушла, Шаваш оделся и поскакал на рынок, где и услышал новость: взбунтовались варвары-ласы и захватили провинцию Хабарту.

– Отчего взбунтовались-то?

– Да вот: наместник провинции прибрал к рукам всю торговлю и стал требовать от варваров непомерные цены. Торговавших помимо него бросал в тюрьму. Варварам приходилось продавать жен и детей за товары. Они взбунтовались, вымели провинцию, как амбар перед инспекцией. А наместник сегодня прибежал в столицу.

– А кто наместник?

– А младший брат императорского наставника, господина Андарза.

* * *

Когда Шаваш вернулся в дом Андарза через ворота для слуг, он увидел, что во дворе стоит белый паланкин с двумя красными фонарями, – провинившийся наместник прибыл к брату.

Шаваш бросился в сад, перескочил из дворика в дворик, пробежал навесной галереей, на которую выходил кабинет Андарза, и запустил глаз в окно.

Наместник, чья жадность стала причиной восстания, сидел на мягкой скамье, уронив голову на руки. У него были тонкие, длинные кисти, с узкими, накрашенными хной ладонями и тщательно вычищенными ногтями. На нем был розовый кружевной кафтан, расшитый пчелами и мотыльками, и замшевые сапожки в три шва. Черные его кудри были уложены в пучок и заткнуты кинжальчиком для волос. Плечи его вздрагивали. Он плакал.

Господин Андарз ходил перед братом из угла в угол. Губы его дрожали, а лицо побелело от гнева так, что черные брови выделялись на нем, словно два жука в молоке. Шаваш еще не видел хозяина в такой ярости.

– Мразь, – говорил господин Андарз, – мразь! Наместник жрет, а народ кровью блюет, да?

– Но… – начал Хамавн.

– Молчать, – заорал Андарз, – что я отвечу государю? Что мой брат продавал варварам шелк втрое дороже справедливой цены? Что ласы, к сожалению, не так терпеливы, как наши крестьяне? А что я скажу моим друзьям с Золотого Берега? Что пути на Золотой Берег через провинцию Хабарту теперь нет, потому что в Хабарте теперь нет ни городов, ни пристаней, а есть только ласы, которые пасут стада и охотятся за караванами, а другого пути на Золотой Берег природа не выдумала?

– Но… – проговорил наместник Хамавн и поднял голову.

– Цыц, – закричал Андарз и отвесил наместнику пощечину, одну и другую.

– А что скажет советник Нарай? – продолжал Андарз. – Он приведет варварских послов, которые расскажут, как за кусок шелка они были вынуждены продавать своих жен и детей, как шелк стоил в четыре раза дороже, чем это было два года назад; он скажет: благодаря жадности одного человека империя потеряла провинцию и кто знает, что потеряет еще! И он потешит государя рассказом о том, как наместник провинции, забыв честь чиновника, бежал из осажденного города в платье разносчика и с корзинкой на голове, бежал не от варваров, а от ярости народа, который предпочел варваров его правлению!

Бывший наместник поднял голову. Лицо его было белее кружев на его кафтане. Глаза у него были заплаканные и красные, и он вовсе не походил на человека, по милости которого империя потеряла провинцию. Он походил на мышь под дождем.

– Рад, – сказал ядовито Хамавн, – что мой брат рассуждает, как советник Нарай. Похвальное единомыслие!

Андарз затопал ногами, обутыми в замшевые сапожки в четыре шва.

– Варвары взбунтовались из-за высоких цен, – продолжал Хамавн, – да от такого резона за версту пахнет Нараем! Варвары жадны и драчливы, для них и грош за штуку шелка будет высокой ценой! Да и какое им дело, что сколько стоит? Они добывают деньги грабежом, а потом зарывают их в землю! Взбунтовались по причине высоких цен, скажите на милость! Да разве ласам нужна причина, чтобы взбунтоваться? Они живут грабежом и пирами, и если у них в деревне неделю нет войны, так значит, что эту деревню неделю назад как сожгли!

Хамавн встал, и глаза его страшно сверкнули. Шаваш с удивлением заметил, что, хоть Хамавн и был младше брата, выглядел он много старше: подбородок его отвис от излишеств и жира, и толстый мясистый нос расползся по всему лицу.

– Ласы напали на Хабарту не из-за высоких цен, а из-за того, что при мне провинция преисполнилась богатства, – сказал Хамавн, – а теперь послы их явились в столицу, и Нарай посулил им: скажите, что вы взбунтовались из-за жадности наместника, и я устрою так, что государь станет платить вам дань! Кто же предатель? Я или Нарай, который сговаривается с варварами?

– Десять ишевиков за штуку шелка – это какая цена? – спросил Андарз.

– А откуда мне взять другую? – зашипел наместник. – Я не могу продавать шелк дешевле, чем он обходится твоим друзьям. И не говори, что ты не знаешь! Инспектору из столицы – давай! За краску – плати! Городским цехам – плати, а то донос напишут! Рабочим – тоже плати! Или я на них должен скаредничать? Продавать за границу по дешевой цене, а своим платить так, чтоб они умирали в прядильнях? Так тогда дома поднимут бунт, и опять я выйду виноват.

– Я, – сказал Андарз, – завоевал эту землю, а ты проворонил ее варварам! Я дядю этого Аннара водил на поводке!

– Ты, – ответил Хамавн, – завоевал не Хабарту. Ты завоевал пустырь! Когда ты мне его оставил, пепел от рисовых амбаров достигал локтя толщиной, матери ели детей от голода! Забыл, как ты взял всех мужчин Хануны да и повесил по обе стороны реки? За этакую-то войну столичная чернь восхищалась тобой! Я завел в ней ремесло и торговлю, стал торговать с варварами. Пока Хабарта была голодной плешью, варварам до нее и дела не было. А когда по деревням понастроили каменные дома, ласы выкатили глаз на чужое добро! Странное это дело, однако, что о «несправедливых ценах» они сообразили, – а хватило ли у них ума подумать, что если в прошлом году они разорили треть провинции, то в этом году ценам придется быть выше?

– Надо было разбить варваров! – усмехнулся Андарз.

– Да, надо было разбить варваров, только без армии это сделать очень трудно. Я прислал государю доклад: «Прошу позволения сделать армию в восемь тысяч человек для обороны провинции». Нарай написал на этом докладе: «Варвары мирны. Этому человеку нужна армия, чтобы отложиться от империи!»

– У тебя был отряд Бар-Хадана! – сказал Андарз, – и я заплатил этому отряду!

– Ага, – сказал наместник, – и как только твой проклятый секретарь привез деньги, Бар-Хадан взял эти деньги и ушел в горы, потому что понял, что больше ничего от нас не получит.

– У тебя были люди Росомахи.

– Ага, и я послал Росомаху навстречу этому королю Аннару, и они поговорили и решили, что лучше им воевать с империей, чем друг с другом!

Наместник горько засмеялся и махнул рукой.

– Что я мог сделать? Запретить людям богатеть, так как чем больше у них добра, тем больше у варваров алчности? Закрыть мастерские? Тут же все, кому я подношу на благовония и развлечения, да и твои друзья по Золотому Берегу разинули бы рот и съели меня. Нанять-таки армию? Тут же Нарай бы меня и арестовал… Кто же негодяй, – я, из-за которого провинция преисполнилась частного богатства, или Нарай, который, чтобы доказать, что частное богатство ведет к гибели государства, отдал провинцию варварам, а меня отдаст палачу?

– Ты что говоришь про любимца государя? – зашипел Андарз.

Брат его истерически засмеялся.

– Бывало при государыня Касие, что разоряли одного, чтобы угодить другому! А кому угождает Нарай? Чиновники в ужасе, старосты в цехах поджали губы, народ вот-вот взбунтуется, о людях богатых я и не говорю… Так кому же угоден Нарай? Никому он не угоден, кроме одного паршивого щенка, которого мать его не успела доду…

Наместник не договорил: Андарз схватил со стола поводок для мангусты и этим поводком ударил его по губам.

– Думай, что говоришь, – сказал Андарз.

Наместник откинулся на спинку кресла, вытер губы и сказал:

– Мне уже все равно.

Тут-то у двери зазвенела медная тарелочка. Вошел Иммани и, кланяясь, доложил:

– Господин Андарз! Господин Хамавн! Его Вечность желает видеть вас во дворце! Прикажете подавать паланкины?

Этим вечером Андарз вернулся с императорской аудиенции один: брат его был арестован прямо в Зале Ста Полей и брошен в тюрьму, а через три дня казнен.

Многие в те дни ожидали скорого ареста Андарза, но – обошлось. Молодой государь питал все-таки любовь к своему наставнику, а господин Андарз вел себя с величайшим тактом, сказал: «Я оплакиваю смерть брата, но не смею оправдывать его преступлений». Так что господин Андарз не пострадал. Да и что, в самом деле, такого? Если один брат, скажем, умрет от лихорадки, то это же не значит, что другой тут же тоже должен умереть от лихорадки? Почему же тогда, стоит отрубить одному брату голову, все сразу смотрят на голову другого брата, так, словно у него там не голова, а созревший кокосовый орех, который вот-вот собьют с ветки?

* * *

Всего две недели Шаваш лежал больной, и за это время столица сильно переменилась, и с каждым днем она менялась все больше. Тот, кто недавно смеялся при имени Нарая, теперь прятал свой смех глубоко в глотку, чтобы не попасться на кулак разъяренной толпе.

Городские цеха издавна изготовляли больше, чем положено, продавали сверх сметы, устанавливали новые станки. Одни мастера богатели, другие по лени или болезни оставались бедными. Теперь Нарай разрешил доносить на тех, кто изготовляет больше положенного, и освободил доносчика от ответственности за его собственные прегрешения. Бедные мастера начали доносить на богатых, желая получить по доносу половину имущества, богатые – на бедных, опасаясь их зависти.

Мастеру Достойное Ушко отрезали нос, а мастера Каввая бросили в колодец, где он пролежал два дня и нагадили сверху, причем судья так и не оштрафовал тех, кто бросил его в колодец, несмотря на то, что по новому уложению, с того, кто бросит человека в колодец, причиталось пять розовых штрафа, а с того, кто в пылу ссоры вымажет лицо человека дерьмом, – четыре розовых.

Кроме этого, советник Нарай издал указ о том, что каждый, кто не донесет на преступника, будет разрублен на две части, а каждый, кто на преступника донесет, получит такую же награду, как за обезглавливание врага, и так как преступниками по новому уложению считались все, кто зарабатывал помимо закона, тюрьмы и виселицы были переполнены.

Но самое страшное случилось в день Пяти Гусениц. В этот день в Лицее Белого Бужвы принимают Белый Экзамен, и императорский наставник был в числе экзаменаторов. Не успел Андарз войти в залу, как один из лицеистов, мальчик четырнадцати лет по имени Лахар, заявил, что он и его товарищи, будущие опоры порядка и справедливости, клялись жить в тростниковых стенах и принести свою жизнь в жертву народу и что они отказываются сдавать экзамены взяточнику, сочинителю похабных песен и гнусному развратнику, который пьет кровь и мозг народа. Этот мальчик Лахар был во главе «Общества Тростниковых Стен», к которому добровольно присоединились все лицеисты, а которые не присоединились добровольно – тех защипали и запугали. Андарз удалился: а лицеисты, сдав экзамен, вытащили из библиотеки его книги, сорвали со стен подаренные им свитки и сожгли все это во дворе. «Не беда, – сказал Андарз, услышав о костре: стихи – это то, что остается после того, как сожгут книги».

Поразмыслив надо этакими событиями, первый министр Ишнайя надел на шею веревку, посыпал голову пеплом и явился в управу Нарая, держа в руке список неправд, учиненных им в государственных закромах. Он сказал, что жил как вредный дикобраз и сосал кровь народа и ел его костный мозг, и что он раскаивается в своих преступлениях. Советник Нарай обнял его и сказал, что нет ничего слаще раскаяния в своих грехах и что когда Нарай видит, как люди сами признают свои грехах, это доставляет ему больше удовольствия, чем когда из них вытаскивают эти признания раскаленным крюком. У Ишнайи полегчало на душе, но все-таки явился с веревкой на шее даже в Залу Ста Полей, доставив живейшее удовольствие государю. После этого многие чиновники стали приходить к Нараю с веревками на шее и приносили списки своих грехов, не дожидаясь, пока из них вытащат их грехи крюком и плетью, – и не было дня, чтобы кому-нибудь не взбрело в голову каяться во дворце перед управой Нарая.