Текст книги "Во имя государства (сборник)"

Глава тринадцатая,
в которой государь знакомится с лазоревым письмом, а господин Нан разъясняет Андарзу все обстоятельства этого запутанного дела

Через три часа – время, достаточное, чтобы испугаться и проголодаться, – Шаваш стоял в кабинете советника Нарая: ресницы мальчика дрожали от ужаса, и на мордочке Шаваша было потерянное выражение плотвички, которую кладут в суп.

Нарай, откинув голову на подушки и полуприкрыв прозрачные куриные глаза, глядел на мальчишку. Нарай видел Минну, сводного брата государя, раз или два, но имел хорошую память и сразу заметил, что в мальчишке достаточно сходства с Минной, чтобы возбудить тоску и злобу государя.

Заметил он и другое: мальчишка был старше Минны года на два и хрупок от недоедания в детстве: вечно жестокие чиновники угнетают крестьян; Минна же был просто деликатного сложения. Нарай тотчас понял, что Андарз не замышлял из мальчика самозванца, – иначе он бы нашел одногодка Минны.

Нарай также понял, что государь, юноша мнительный, увидев мальчишку, будет поражен злонамеренным сходством.

– Почему, – спросил всесильный советник, – Андарз принял тебя в число слуг?

– Не знаю, господин, – испуганно проговорил Шаваш. Его тонкое, как луковая кожица, личико приняло довольно глупое выражение.

– Время от времени, – сказал Нарай, кривя рот, – Андарз принимает в свой дом мальчиков, а потом они исчезают неведомо куда. Этот человек занимается гнусной магией: сначала развращает мальчиков, а потом гадает на их печени!

– Ой, – сказал Шаваш, выкатив глазки, – что это вы такое говорите?

– Приставал ли к тебе Андарз с гнусными домогательствами? Трогал ли за разные части, ходил ли с тобой в баню?

Шаваш замялся.

– Ну, что ты молчишь! Признавайся!

Шаваш потупился и стыдливо прошептал:

– Если по правде, господин, то не трогал, но как вам надо… то есть для блага государства…

Нарай внезапно и визгливо расхохотался.

– Значит, – сказал он, – ты готов подтвердить перед кем бы то ни было, что Андарз преследовал тебя гнусными домогательствами?

Шаваш кивнул.

– Одевал ли в одежду, достойную самого государя?

– Да, – сказал Шаваш, – подарил мне этакую курточку с жемчужными рукавами.

– Знаешь ли ты, чья это курточка?

– Знаю, – прошептал Шаваш. – Минны, которого он убил.

– Скажешь просто: Минны! Что он хотел при этом? Не говорил ли, что вот, мол, Минна пропал, но ты сойдешь и за Минну?

– Ах, – сказал Шаваш, – господин Андарз такой человек, что сам Черный Бужва не может разобрать его мыслей; но однажды он сказал, что я много понятливей иных его учеников.

– У императорского наставника, – сказал Нарай, усмехаясь, – был один ученик. – Этому ученику ты и повторишь андарзовы слова.

Шаваш, белый, как исподняя сторона сыроежки, кивнул. Потом вдруг всплеснул руками и бухнулся советнику в ноги:

– Господин Нарай! Сделайте милость!

– Что такое, – удивился чиновник.

– Я – учиться хочу! Я к Андарзу пришел, надеясь на учебу, а он учит меня, как кошка мышь… Возьмите меня в лицей Белого Бужвы! Я – ради блага государства…

Растроганный чиновник поднял мальчишку.

– Ладно, – сказал он, – но правильно ли я понял, что ты пришел к Андарзу, чтобы учиться, а тот вместо этого стал гоняться за тобой с гнусностями? А неделю назад ты пришел в ужас, увидев, как тот зарезал младенца и гадал по его печенке, и прибежал ко мне, ища защиты.

– Точно так, – испуганно сказал Шаваш.

Нан увел мальчишку, а советник Нарай остался сидеть в кресле, время от времени стряхивая пальцы. Встреча почему-то оставила в Нарае неопределенное ощущение гадливости. С чего бы? Андарз должен умереть, – это человек бессовестный, враг Нарая. И мальчик, – мальчик мечтает о чине, как и полагается в юном возрасте, недаром сказано, что в стране Великого Света даже пастух может стать первым министром. Но… разве вот что, – чиновником становишься для того, чтобы блюсти справедливость. А этот мальчишка, – разве он будет блюсти справедливость? Выпороли его у Андарза, и за дело, небось, выпороли, – вот он и злится.

Через час Нарай доложил государю:

– Государь! Андарз намерен уехать с варварами и поднять мятеж, выставив кандидатом на престол самозванца под именем Минны! Он убил свою жену, пришедшую в ужас от его планов, но замыслы его легко обнаружить: покорнейше прошу вызвать изменника во дворец и послать за мальчиком, которого он неотступно держит при себе! Дети не умеют лгать, – я готов положиться на слова мальчишки!

Государь расплакался и велел послать за Андарзом.

* * *

Императорский посланец нашел Андарза в садовой беседке: тот сидел, раскрыв рот и глядя на озеро, и во взгляде его гонцу почудилось безумие.

Во всяком случае, когда гонец объявил, что император желает его видеть, Андарз подергал губами и сказал:

– Я себя нехорошо чувствую. Видать, объелся на вчерашнем обеде.

Великий Вей! Разве в здравом уме можно так отвечать? Посланец в ужасе убрался.

Прошло еще три часа: Андарз все так же сидел в беседке, а за ним на корточках сидел Шан’гар: варвар очень боялся, что хозяин что-нибудь над собой учинит. Только один раз Андарз пошевелился и велел сыскать Шаваша: но проклятый мальчишка опять где-то, верно, ворон гонял.

Вдруг в доме послышался шум, на дорожке замелькали факелы. Андарз повернул голову и растерялся: перед ним, на пороге беседки, в сером плаще, из-под которого виднелись квадратные носки сапожек, стоял государь. Светло-русые его волосы были встрепаны, как колосья после града, и в прозрачных глазах был лед и огонь.

За спиной государя теснились придворные и стражники.

– Вы так больны, господин наставник, – сказал государь Варназд, – что даже не ответили на мое приглашение! Я почел своим долгом навестить вас.

– Благодарю вас, государь, – ответил Андарз. – Это большая честь. До меня ее удостоился только один человек – первый министр Руш.

Чиновники, сопровождавшие государя, изумленно охнули. Государь Варназд скинул плащ и принялся дергать шелковые занавеси на окнах. Он был в белом парчовом кафтане и белых же сапожках, и на голенищах сапожек были вытканы три круга, – черный, в честь земли, синий, в честь моря, и белый, в честь облаков, – так что было видно, что тот, кто ходит в этих сапожках, попирает ногой и землю, и море, и небо.

– Вы кого-то ищете, государь?

Варназд в ярости обернулся:

– Да, я ищу мальчишку, которого вы выдаете за Минну, мечтаете посадить на мое место!

Андарз удивленно помолчал.

– Государь, вам солгали. В моем доме сорок с чем-то слуг: пятеро или шестеро – совсем дети. И хотя я не упомню имен каждого, ни один из них не похож на убитого мной Минну.

Государь замер. Как ни был он разъярен колкостями Андарза насчет вчерашнего обеда и визита к Рушу, но – «убитого мной Минну!» Первый раз Андарз сказал такие слова, подтверждая этой ложью те слухи, которые государь не имел духа опровергать.

Но в это мгновение за дверьми послышался шум и крики «нашли!» – и незнакомый государю чиновник в шапке городского судьи вытолкнул вперед маленького мальчика, лет десяти, в васильковых атласных штанишках и кружевной курточке: Великий Вей! Вылитый Минна! Государь на мгновение испугался, что его наставник и в самом деле оживил мертвеца.

Мальчишка раскрыл рот и уставился на государя Варназда.

– Шаваш, – раздался спокойный голос Андарза, – тебе, как подданному, стоило бы пасть ниц: перед тобой государь страны Великого Света.

Мальчишка вытаращил глазенки и брякнулся на колени. Государь, вне себя, повернулся к Андарзу, который, нарушая все мыслимые приличия, по-прежнему сидел в глубине кресел.

– Ага! Значит, вы все-таки помните его имя?

– Разумеется, помню. Шаваш, куда тебя черти носили сегодня: неужели в управу советника Нарая?

Мальчишка испуганно зашнырял глазками.

– Я дома был! – сказал он, – вон, господин Нан вынул меня из первой людской!

Андарз понял, что мальчишка врет и что объяснять это – недостойно и бесполезно.

– Тебя зовут Шаваш? – спросил император.

– Да, – сказал мальчишка, стоя на коленях и глядя вверх. Мордочка его была в точности как у затравленного и почтительного зайца. Господи! Отчего же он все-таки так похож на Минну?

– Откуда ты?

– Из чахарских крестьян.

– Откуда в столице?

– Сбежал.

– Что делал в Небесном Городе?

Шаваш свесил голову.

– Воровал я.

Кто-то из чиновников вздохнул, потому что ответ мальчика стоил ему, по новому уложению, руки. Варназд тоже озадачился ответу и вдруг понял: бедный маленький беглец просто не мог лгать императору! И этого-то крольчонка Андарз предпочел ему, императору Варназду, человеку, который носит небо и землю на отворотах своих сапожек…

– Когда оказался у Андарза?

– Да месяца два назад, в День Пяти Желтоперок.

– Почему?

Шаваш молчал.

– Почему?

– Накануне праздника Пяти Желтоперок, – сказал Шаваш, – я сидел у статуи государя Иршахчана и хотел поймать желтоперку, приносящую счастье. Но у меня ничего не вышло. Когда настала полночь, из-под статуи вышли люди и швырнули в воду какой-то труп. Я был голоден и решил обокрасть труп, если уж не удалось поймать желтоперку, но испугался делать это на глазах государя Иршахчана и подождал, пока труп уплывет под мост. Там я нашел на трупе много денег, а в сапоге трупа сверток с бумагой. Я сунул сверток за пазуху и хотел взять кошелек, но тут труп оборвался и поплыл, а я испугался идти за ним. А на следующий день я услышал, что труп звали Ахсаем, и что это был знакомый господина Андарза, и что Андарз устроил в Четвертой Управе скандал, добиваясь бумаг, найденных на трупе. А бумаг никаких не было, потому что их взял я.

Шаваш свесил головку и сказал:

– И вот я изловчился и продал себя в долговые рабы господину Андарзу, надеясь побольше разузнать, что это за бумаги и зачем они нужны, и я терся каждый день около господина Андарза, но так ни разу и не слышал о бумагах ни слова.

– Ложь, – вдруг закричал Нарай, – маленький бесенок обманывает вас, государь.

– Что это были за бумаги? – спросил государь.

– Странные бумаги, – сказал Шаваш, – потому что написано непонятно, как куриными следами, и лазоревого цвета.

– Где они?

Шаваш вздохнул, выпростал из-под рубашки шнурок с глиняным амулетом-свистулькой, который ему пришлось поменять три дня назад, разломил, вздыхая, свистульку…

Император выхватил обломки из рук Шаваша, оборвав плотный шнурок о шею мальчишки, – и вытащил свернутый в трубочку плотный и мягкий, как бумажные деньги, лазоревого цвета лист. Развернул: ему было достаточно мгновения, чтобы узнать летящий почерк его матери и понять, что он читает ее любовное письмо, адресованное – советнику Нараю.

– Это подложное письмо, – вдруг закричал Нарай, в сущности, выдавая себя этим криком.

Государь стремительно обернулся к своему фавориту. Великий Вей! Так вот почему этот человек так ненавидел Руша! А еще говорил о государственном благе…

– Государь, – сказал вдруг Нарай, – это подлинное письмо. Я прошу вас об одной милости: отдайте мне его. Оно будет моим утешением в ссылке.

«Почему вы так уверены, что отправитесь в ссылку, а не на плаху?» – хотел было спросить Варназд, но махнул рукой и покинул беседку.

Нарай медленно оглянулся вокруг и невольно усмехнулся: он еще не был лишен ни чинов, ни званий, присутствующие даже не знали, что было в письме: а вокруг него, словно вокруг прокаженного, уже образовалось пустое место.

Советник Нарай еще раз поднял глаза и вдруг понял, что не один он сегодня закончил политическую карьеру. Андарз, императорский наставник, по-прежнему сидел в кресле, полузакрыв глаза, и, казалось, не обращал внимания на произошедшее. Этот сластолюбец и взяточник, который за месяц лишился жены, и брата, и блеска в глазах, этот виршеплет, который за последний месяц, – Нарай это точно знал, – не написал ни строчки, этот бывший полководец, завоевания которого пошли прахом, – Нарай вдруг понял, что он все-таки растоптал этого человека, хотя и не успел снять ему голову…

Нарай повернулся и вышел вон: чиновники испуганно расскочились в стороны.

Ночь, глубокая ночь уже сверкала над Небесным Городом: в саду императорского наставника шелестел пахучий ночной ветер, и звезды разметались по небу, катились в темную листву деревьев.

Нарай понял, что в эту ночь с государством произошло непоправимое несчастье. Он вдруг вспомнил свое беспокойство по поводу противоречия: как можно, взывая к самым неразумным инстинктам одного человека, создать государство, основанное на разуме? – и осознал, в чем крылась ловушка. Его, Нарая, карьера, была кончена – бог с ней. Но судьба устроила так, что теперь, в течение многих лет, на каждого честного и справедливого человека, который заговорит с государем о причинах упадка и способах возрождения, – государь будет глядеть так же, как на обманщика и лгуна Нарая.

Замечательно, что и в эту минуту, и впоследствии Нарай всегда думал о судьбе и никогда не думал о скромном молодом судье Четвертой управы по имени Нан.

* * *

Чиновники потихоньку разошлись, и в опустевшей беседке остались только Нан, Шан’гар и Шаваш.

– Господин Андарз, – сказал Нан, – пойдемте отсюда! Я расскажу вам, что было на самом деле.

Андарз не шевельнулся.

– Вот он с полудня так сидит, – сказал Шан’гар.

Нан заглянул в глаза Андарза и с ужасом убедился, что они совершенно пусты, как комната, из которой унесли мебель.

Шан’гар взял своего хозяина на руки, словно ребенка, и снес в спальню. Нан и Шан’гар кое-как раздели Андарза и уложили в постель. «Ничего, оправится! – подумал Нан, вспоминая, как еще час назад Андарз огрызнулся на императора. Хотя, с другой стороны, не была ли дерзость, сказанная Андарзом, неотвратимым признаком безумия?»

Огромный дом был пуст: все сорок слуг, завидев государя и стражников, разбежались кто куда, прихватив с собой все, что попалось под руку. Нан, будучи голоден, стал искать еду и насилу нашел круг козьего сыра.

В нижней гостиной Нан встретил Астака: мальчик стоял, глядя в окно, и задумчиво катая ножкой угол ковра.

– Кто бы мог подумать, – сказал Астак, – что советник Нарай окажется блудодеем! Толкует о пользе государства, а сам, припертый к стене, просит отдать ему срамное письмо!

Кто-то из чиновников, значит, уже рассказал ему.

– Ты бы лучше подумал об отце, – сказал Нан.

– А что с ним?

– Ничего, – сказал Нан, – только он не сказал ни слова с тех пор, как съязвил государю.

Астак повернулся и, к облегчению судьи Нана, с быстротой птицы страуса побежал наверх.

* * *

На рассвете, со стражниками и в боевом кафтане, Четвертый Судья Нан вошел в лавку, примыкавшую к дому осуйского консула Айр-Незима. Обыватели квартала знали уже, что произошло. Влажные глаза стражников ощупывали дубовые стены лавки и шкафы с невыставленными еще товарами, предполагая, что при определенных обстоятельствах содержимое шкафов достанется им.

Нан оставил стражников охранять все ходы и выходы, а сам поднялся в кабинет Айр-Незима, где высокие свечи в бронзовых канделябрах плясали в завитках и глазках железных шкафов и красные лаковые балки потолка били резными драконовыми крыльями. Хозяин кабинета сидел за столом, белый как простокваша.

– Советник Нарай, – сказал Нан, – сослан. Завтра господин Андарз получит должность начальника Ведомства Справедливости и Спокойствия. Как видите, обошлись без вашей помощи.

Это заявление произвело на Айр-Незима необычайное действие. Он принялся бегать по кабинету. Он открыл шкафы, и в воздухе перед Наном взметнулись атласные и шелковые ткани, украшенные танцующими лебедями и серебряной листвой.

– Нан, – бормотал Айр-Незим, – ради бога, все возьмите, все, только чуть-чуть оставьте. Нан, я коробейником начинал…

– План подземных ходов, – сказал Нан.

Но Айр-Незим был в таком смятении, что никак не отреагировал на это, в общем-то, пустяковое требование. Вместо этого он сел на порог раскрытого шкафа, схватившись одной рукой за сердце, а другой за танцующих лебедей, набитых белой и серебряной краской на куске атласа.

Тогда Нан забрал у него ключи, подошел к шкафу, второму слева, распахнул шкаф и на глазах у изумленного Айр-Незима стал вертеть комбинацию сейфа. Круглое брюхо сейфа подалось, из него посыпались бумаги и папки. Чиновник, опустившись на колени, принялся рыться в разноцветных папках, как свинья в желудях.

Не прошло и десяти минут, как злополучный план, начерченный Амадией, был найден. Нан просмотрел оставшиеся бумаги, вывернул на прощанье ящик Айр-Незимова стола, обнаружил еще две копии плана, сделанные, как ему показалось, рукой консула, сгреб все это, а папки и деньги из сейфа подоткнул ногой к Айр-Незиму:

– Забирайте свое добро.

– Благослови вас боги, – сказал Айр-Незим.

Нан, не обращая внимания, подошел к бронзовому подсвечнику, укрепленному в промежутке между шкафами, и сунул бумаги углом в пламя.

Пламя вздрогнуло и перекинулось на листы, бронзовые цветы и драконьи крылья на стенах кабинета ожили, затрепетали.

– Завтра, – сказал Нан, – вы покинете столицу. Это приказ Андарза.

– Благослови вас боги, – во второй раз сказал Айр-Незим.

– Кстати, – сказал Нан, – за сколько Иммани вам продал лазоревое письмо?

– Это не Иммани, – с достоинством ответил Айр-Незим. – Это письмо выкрали у Андарза какие-то разбойники, – они сделали предложение Иммани, а Иммани передал это предложение мне; разбойники просили миллион сто тысяч, сто тысяч я у них выторговал, а Иммани даже ничего не взял за посредничество.

Вопреки здравому смыслу, молодой чиновник расхохотался. Отсмеявшись, он сказал:

– И еще, господин Айр-Незим: я арестовал вчера близ трактира «Благоухающих лошадей» разбойника по кличке Свиной Глазок. Тот сознался во всем: я, право, польщен, что вы оценили мою жизнь втрое дороже, чем жизнь этого дурака Ахсая, убитого по вашему приказу накануне праздника Пяти Желтоперок.

С этими словами чиновник поклонился и вышел.

– Благослови вас боги, – повторил в закрытую дверь Айр-Незим.

* * *

Был уже последний утренний час Меда, когда Нан, крепко держа за руку Шаваша, вошел в спальню к господину Андарзу. Императорский наставник лежал, немного набок, в кружевных подушках, а рядом, на ковре, сидел рыжеволосый варвар Шан’гар с серебряным чайничком, от которого шел густой и гнусный запах: в носик чайничка была вставлена соломина, и Андарз время от времени потягивал из этой соломины, страшно морщась.

Шаваш немедленно заключил из этого, что императорский наставник еще не вполне оправился, коль скоро Шан’гар поит его своей колдовской стряпней; наверняка в этом чайничке был отвар из лягушиных лапок и тараканьих печенок, или еще чего похуже.

Однако при виде судьи Нана и Шаваша господин Андарз оттолкнул от себя чайник, и глаза его сделались разумными и колючими, а тонкие пальцы с розовыми ногтями и ободками от снятых перстней начали скрести красное одеяло, шитое целующимися утками. Нан вытолкнул Шаваша вперед и сказал:

– Полагаю, мальчик заслужил вашу благодарность.

– Он бы заслужил мою благодарность, – сказал Андарз, – если бы отдал письмо месяц назад.

– Но он никак не мог отдать письма месяц назад, – возразил Нан, – потому что он заполучил его только вчера.

Тут глаза Андарза удивились, и он спросил:

– Стало быть, ты соврал государю?

Шаваш потупил глазки с выражением как можно более пристыженным.

Нан кашлянул и сказал:

– С самого начала в этом деле мне бросились в глаза два несовместимых обстоятельства. С одной стороны, покойник Ахсай был убит с помощью «хлопушки», то есть веревки с двумя закрепленными на концах камнями. Это указывало на убийцу из числа профессиональных бандитов. С другой стороны, владелец письма требовал платы за письмо в осуйских чеках. Это указывало на преступника из высокопоставленных людей. Это сразу заставило меня предположить, что одно преступление наслоилось на другое и что разбойник, который убил Ахсая, не имел отношения к человеку, который собирался продать ему письмо. И действительно, изучив характер покойника, я подумал: «Не то удивительно, что его убили, а удивительно, что он дожил до сорока трех лет!» Скверный это был человек, что и говорить! Ведь сущность обогащения в том, что на каждой сделке приобретаешь не только богатство, но и друзей, а покойник на каждой сделке наживал страшных врагов. И вот, во-первых, расследуя это дело, я сразу обнаружил красильщика по имени Дануш Моховик, который крутил с его женой любовь и устроил Ахсаю скандал в тот памятный вечер. Из-за какой-то ничтожной выгоды, величиной с таракана, Ахсай держал жену вместо приказчика и не думал о бедах, которые могут проистечь из-за обыкновенных человеческих чувств. Я сразу понял, что этот скандал отпугнул человека, который должен был встречаться с Ахсаем, однако я ни на минуту не предполагал, что красильщик учинил самоубийство. Ведь если бы красильщик это сделал, то, либо от естественной жадности, либо от желания замести следы, он ограбил бы труп.

Между тем труп не был ограблен: кто-то очень хитрый, наблюдавший за ссорой, оставил мертвецу и кошелек, и одежду, рассудив: «Если труп ограбят, то за убийцу примут грабителя. А если труп останется целым, то за убийцу примут Дануша Моховика».

Я дал полную волю своим агентам, и через два дня я узнал следующее: что покойник Ахсай продал родственника Айр-Незима в варварских землях, что родственник этот вернулся, поболел и умер; что умер он за два дня до смерти Ахсая и что после смерти Ахсая Айр-Незим тут же выплатил кому-то из городских бандитов изрядную сумму.

Лоня-Фазаненок, обобравший труп, был принят за убийцу, арестован и осужден, и это дело было бы совершенно закрыто, если бы не неизвестные Айр-Незиму обстоятельства.

Словом, можно было идти и арестовывать Айр-Незима. Но мне вовсе не хотелось арестовывать осуйского консула в тот момент, когда господин Нарай требует запрета на торговлю с Осуей. Это было бы бестактно по отношению ко всем торговцам империи. Мне казалось несправедливым портить жизнь такого уважаемого человека из-за ходячего недоразумения вроде Ахсая.

К тому же я искал не убийцу Ахсая, а владельца письма, и было ясно, что из-за смерти Ахсая письмо так и осталось у прежнего хозяина.

Правда, на убитом не было не только письма, но и миллиона денег. Я решил, что до Лони кто-то уже ограбил покойника, – либо сами убийцы, либо еще один посторонний.

И тут, обыскивая флигель Иммани, я натолкнулся на дневник покойника Ахсая: тогда я, конечно, решил, что Иммани унес этот дневник вместе с другими документами из домика вдовы и не отдал его хозяину. Только впоследствии я узнал, что дневник добыл и подкинул мне под глаза вот этот самый бесенок, Шаваш. В дневнике очень подробно было рассказано об этой самой продаже племянника. Но рассказывалось там и еще кое-что, – а именно, что совет продать племянника исходил от приятеля Ахсая, секретаря Иммани, так как секретарь Иммани прелюбодействовал с женой осуйца.

Тут же смерть вернувшегося племянника стала выглядеть очень подозрительной; и мне не составило труда опознать в Иммани изящную монахиню, навещавшую домик вдовы Айр-Ашена, а в конце концов я отыскал старуху, которая продала все той же изящной монахине яд. Но все это было потом.

А тогда я выдрал страницу, рассказывающую о прелюбодеянии Иммани, а остальной дневник отдал Айр-Незиму, с одним условием: назвать мне людей, которые убивали покойника. Я знал, что Айр-Незим употребляет для подобных дел профессионалов из городских шаек, и надеялся, что эти люди расскажут мне, с кем в последние дни тайно встречался покойник.

И тут я попал впросак, потому что оказалось, что за покойником Айр-Незим не следил, а о встрече в «Красной Тыкве» его известил письмом ваш сын, господин Андарз!

После этого все пошло кувырком. Вы, господин Андарз, вбили себе в голову, что юноша сжег письмо, и стоило только мне заговорить о том, что это не так, как вы начинали кричать, что я настраиваю вас против ваших домашних.

Между тем признание Айр-Незима подтверждало, что неизвестный владелец письма не убивал Ахсая и не брал у него денег, и, благодаря стечению обстоятельств, письмо осталось у него. Не могло быть и речи о том, что этот владелец – ваш сын. У юноши больная душа, он чах в вашей тени и обожал Нарая, и даже советы о том, как расправиться с врагами, он вычитывал из любимых Нараем книжек. Если бы мальчишке попалось в руки любовное письмо государыни, обращенное к Нараю, то он отреагировал бы на это примерно так же, как и сам император! Он откуда-то слышал о письме, да, – и он был уверен, что письмо компрометирует его приемного отца!

Тогда я решил начать с другого конца, – с ограбления, которому подвергся секретарь Иммани в Козьем Лесу. С самого начала, как только я услышал об ограблении, мне бросилось в глаза то удивительное обстоятельство, что господин Иммани ехал один. Это наводило на мысль об инсценировке ограбления, с одной стороны. С другой стороны, это наводило на мысль о том, что Иммани отослал всех слуг в преддверии тайной встречи. Господин Иммани склонен к воровству и блуду, но вряд ли неграмотные слуги могли быть нежелательными свидетелями в воровстве. Остается блуд. Опять-таки, речь должна была идти не о простом блуде, а о такой женщине, которую Иммани не мог любить на глазах у слуг. Кто мог подходить на роль такой женщины лучше, чем госпожа Линна? Я навел справки и узнал, что госпожа Линна часто ездит на молебен в храм Исииратуфы и что двадцать восьмого числа она уехала в храм и провела там два дня. Служанка ее упомянула, что госпожа вернулась без венков, обыкновенно привозимых ею из храма, и причина, по которой Иммани отослал вперед сопровождающих, стала мне ясна.

По книге домовых записей я увидел, что в этот день из столицы уехал и Шан’гар. Я вспомнил о том, как разбойник, подкарауливший Иммани, заплевал всю траву семечками, и сопоставил ее с привычкой Шан’гара лущить семечки и с тем, что разбойник прыгнул на Иммани сверху, – и я был убежден, что разбойником этим был Шан’гар, вознамерившийся отучить Иммани от шашней с госпожой, но тихо, так, чтобы вы, господин Андарз, об этом не знали.

Шан’гар ведь слышал, что все вещи Иммани отправил вперед, с сопровождающими, и полагал, что при Иммани остались только его собственные подарки, – и, таким образом, Шан’гар бы не нанес этой кражей вреда вам.

Я рассудил, что Шан’гар унес вещи себе в кабинет, даже не потрудившись их рассмотреть. А когда я увидел дверь Шан’гарова кабинета, закрытую, благодаря его суеверию, на печать, а не на замок, я понял, что вещи эти мог утащить любой желающий: то есть тот же Иммани или Амадия. Но кто же? И почему преступник, не получив денег, не дает вновь о себе знать?

Тут я поставил себя на место преступника и подумал: «Продавать письмо второй раз Андарзу – слишком опасно; продавать письмо Нараю – значит погубить Андарза и самого себя; надо продать письмо кому-то, кто не меньше Андарза заинтересован в падении Нарая и кто готов заплатить за такое большое дело большие деньги. Только один человек удовлетворял этим условиям – консул Осуи Айр-Незим. Он ничего не знал о происшедшем, он бы заплатил за письмо любые деньги, и, в отличие от прочих сановников, которые с легкостью кувыркались во взглядах, Айр-Незим был заинтересован только в одном: не оставить от Нарая ни сухого, ни мокрого места.»

И тут я сделал ошибку. С одной стороны, мои шпионы донесли мне, что через три дня после праздника Пяти Желтоперок Амадия тайно встречался с осуйским консулом в Храме Двенадцати Слив и что таких встреч было еще три. С другой стороны, я черным по белому прочел в дневнике Ахсая: «Теперь Айр-Незим готов съесть меня живьем, да и Иммани – тоже». Мне казалось невероятным, что Ахсай опять польстится на сообщничество с Иммани. После этого я перестал волноваться и подумал: «Господин Айр-Незим осмотрительный человек и знает, что делает. Он прекрасно понимает, что чем больше Нарай возрастает во мнении государя, тем сокрушительнее для него будет это письмо.» В самом начале карьеры Нарая государь, может, и не обратил бы внимания на такое досадное обстоятельство; но когда советник Нарай стал для государя светочем и поводырем, человеком, обрушившимся на все пороки предыдущего царствования, разогнавшим любовников лживой и развратной матери, – словом, всем, чем должен был быть отец, которого государь не помнил, – тогда, конечно, любовное письмо покойной государыни, обращенное к светочу добродетели, убило бы Нарая в глазах государя.

Поэтому я не очень-то беспокоился по мере того, как государь подписывал все более нелепые указы. Все равно, думал я, действовать они будут не более месяца, а отвращение к ним у государя останется на всю жизнь. И вот, когда государь подписал указ о неплатеже осуйского долга и Айр-Незим получил право опротестовать оный в присутствии государя, я прямо-таки запрыгал от удовольствия. Я присутствовал на приеме в полной уверенности, что в этот день государь побьет и прогонит Нарая. И вдруг, вместо того чтобы вручить государю письмо, Айр-Незим зачитал этот дурацкий список претензий, который взбесил бы даже уличного разносчика, не то что императора страны Великого Света!

И тогда, когда на следующий день на стенах осуйского квартала показались копья варварских воинов, я понял, что Айр-Незим задумал кое-что посерьезней дворцового скандала.

Что, в конце концов, Айр-Незиму отставка Нарая? Ну, вернется в милость Андарз. Ну, пойдет все по-прежнему: осуйские купцы будут платить маленькие цены и давать большие взятки. По-прежнему чиновники будут арестовывать купцов, если не хватает на приданое дочке, ревизоры будут срывать печати с товаров, и начальники застав – сообщать приграничным грабителям о приближении каравана за долю в добыче. Да и сам Андарз – человек ненадежный. А вот как придет ему в голову завоевать Осую? Вполне понимаю осуйского консула.

Обычный дипломат на его месте, как я уже сказал, предъявил бы государю письмо, одолел Нарая и вернулся бы домой героем. Но Айр-Незим задумал большее – он понял, что недовольство народа, присутствие варваров в столице, страх чиновников, – все результаты правления Нарая, – позволяют ему переменить не просто правителя, но сам образ правления! Покончить с империей в том виде, в котором она есть: заставить не осуйских купцов дрожать перед наместниками империи, а наместников империи – перед осуйскими купцами. Превратить империю в стадо овец, а варваров в овчарок; править империей, угрожая затравить ее варварами, и править варварами, угрожая отобрать у них империю, обеспечить Осуе торговую монополию по всей империи и за ее пределами, и уж точно сделать так, чтобы никакая из провинций, ни Инисса, ни Чахар, ни Кассандана, не рождал купцов-конкурентов Осуи.

На месте Айр-Незима, – продолжал Нан, – я бы сделал именно это, – но я был на месте чиновника империи, и замысел Айр-Незима мне очень не понравился.