Текст книги "Система"

Фонд Буклийе должен был привезти нам лекарства, еду, одежду, биологически активные добавки к пище и три съемочные группы «Х-Видения». Марианну очень заботило последнее.

– Помыться всем, почиститься! Кто рожу не начистит – сама потом начищу! Чтоб я не краснела потом за вас, шалав, в эмиссариате. И главное! Если кто-то из вас, чмошницы, разинет хлебало и начнет выделываться, потом по хлебалу от меня и получит! Понятно?

Гул женских голосов подтвердил, что все понятно.

– Они там в Фонде хамов не любят. Они сами хамы.

(Одобрительный смех.)

– Они любят тех, кто им жопы лижет! Смотрите, как ведут себя бабы из третьего района! Хитрые сучки! Вот и берите пример.

Конкуренция с районом номер три давно составляла предмет забот Марианны и наших активисток. «Трешка» была образцово-показательным районом. А уж их женский сектор превосходил все ожидания – чистенькие, веселые, платья в горошек, к визитам представителей Фонда они всегда готовили концертные номера: песни или пляски. Зрелищно, колоритно, Икс-Вишникам нравилось, поэтому визиты сотрудников Фонда в зону Е чаще всего начинались именно с района № 3. «Троечниц» частенько показывали по «Икс-Ви».

– Не то что вас, кобылы, – подводила итог Марианна. – С вашими рожами и голосами какой там концерт. Мешки на вас понадевать бы, да и все.

«Троечницам» перепадало то, что до других районов часто не доходило: тонкие прокладки, духи, настоящие колготки и косметика. Мужики третьего района грелись в лучах славы своих баб. Каждый из девятнадцати районов зоны Е мечтал оказаться на месте третьего. А мы ревновали особенно сильно, так как наш номер был четвертым, и мы соседствовали с «троечниками» непосредственно через забор. Густо исписанный с обеих сторон нашими мнениями друг о друге.

– Чтобы понравиться сотрудникам Фонда, вы должны помнить главное, – поучала крепкая плечистая Марианна, расхаживая перед нами по деревянному помосту, – вы – никто. Мусор. Двубалльницы. Отбросы общества. Что бы вы тут о себе ни возомнили, мусор вы и есть. Нормальные люди в зоне Е не живут. А те, кто к нам едет, – это элита! Люди, у которых по двенадцать баллов рейтинга! Две-над-цать! – Марианна поднимала палец. – И они едут к вам в вашу помойку, спускаются, считай, что с Небес, из зоны А, чтобы вдолбить в ваши тупые головы добро и свет!

Я вспомнила Валентина. Он в составе такой делегации смотрелся бы органично.

– Вся ваша задача – кивать, слушать и каяться. Кивать, слушать и каяться! Не выделываться и не спорить, понятно? Если вас спросят, скажете пару слов про то, что понимаете причины, по которым вы здесь. И главное – постоянно раскаивайтесь! Чем больше и лучше будете каяться, тем больше жратвы получим.

Накануне великого дня в районе дали наконец горячую воду. Всю ночь мы драили себя, травили тараканов и вшей и намывали свои блоки. В шесть утра биочасы пиликнули сообщением от Марианны: «Всем шалавам быстро собраться на площадке внизу!» Я, несомненно, относилась к числу приглашаемых шалав, поэтому влезла в сырые еще, не высохшие после стирки брюки и побежала вниз. Нахамлю там сейчас кому-нибудь, и дело с концом…

Происходило что-то невероятное – это было видно по сияющему лицу Марианны. Оказалось, что «троечницы» что-то напортачили, и поэтому, впервые за всю историю зоны Е, визит сотрудников Фонда Буклийе начнется не с них, а с нашего района, причем с женского сектора. Потом они поедут в шестнадцатый район, в мужской сектор. И только под конец – в «трешку».

– Ну, бабоньки, смотрите теперь, не обосритесь, – подбодрила нас Марианна. – Глазки в пол и – каяться!

Мы ждали почти пять часов, Марианна никого не отпускала с площадки, разве что в туалет. Наконец зашуршали колеса автомобилей, зажужжали моторы, забегали наши активистки.

– Едут! Едут!

Мы построились.

Делегация выглядела большой, но я быстро поняла, что собственно сотрудников Фонда здесь всего человека четыре, не больше. Остальные – члены съемочных групп «Х-Видения», вооруженная охрана и ассистенты. Возглавлял делегацию высокий некрасивый сухопарый человек. На вид ему было лет пятьдесят, но на самом деле ему могло быть сколько угодно. Ровный загар, дорогой костюм, сытые спокойные глаза, тут все тринадцать баллов могут быть, если не больше. Мне казалось, что я его где-то видела…

Делегация взошла на помост. Некрасивый подошел к микрофону, пощелкал по нему ногтем и заговорил.

– Здравствуйте, друзья. Меня зовут Макс Вебер.

Что?!

– Я руковожу русским бюро Единого пиар-департамента Фонда Теодора Буклийе-Ружа. Спасибо, что дождались нас.

Я смотрела на него во все глаза. Кровь бросилась мне в голову. Этот человек стремительно возвращал смысл в мою скребаную жизнь. Пусть даже на последние пару минут…

– Эй! Эй ты, чмошница, тебе говорят! Чего застыла, двигайся! – раздался рядом горячечный шепот.

Я опомнилась. Это шипела Лиля – одна из помощниц Марианны – и больно пихала меня локтем в бок.

– Двигайся, корррова…

Я молча повиновалась. Нас попросили выстроиться в кружок. Сейчас они спустятся с помоста и пойдут к нам. Блин, а выхватить оружие у охранника нереально?..

– Друзья! – продолжал Вебер, улыбаясь. – Да что я говорю, какие друзья, – подруги!

Я жадно разглядывала его. Да, необычен он был, гад. Теперь я понимала маму. Сухопарый, длинный, нескладный, грубые черты лица, гигантские мимические складки по углам рта. Сначала казалось, что он начисто лишен обаяния, но это чувство исчезало с первыми же звуками его голоса. Голос был фантастический: низкий, густой, бархатный. Было очевидно, что он не привык его повышать: Вебера, говорящего вполголоса, все отлично слышали на любом расстоянии.

– Я хочу поздороваться с каждой из вас. И я хочу сказать, что бы там ни говорили и каким бы ни было устройство общества, – мы с вами люди! Значит, мы с вами совершенно одинаковы – в своей Свободе!

Бурные аплодисменты, вспышки фотоаппаратов.

Вебер в сопровождении свиты шел вдоль нашего помятого строя и на полном серьезе пожимал руку каждой из нас. Еще немного, и он подойдет ко мне… Знать бы заранее про такую удачу, я бы хоть осколок стекла приготовила.

– Девочки! – продолжал Вебер, быстрым шагом идя вдоль строя, пожимая руки и не уставая улыбаться. – Как бы ни прозвучало то, что я сейчас скажу, пожалуйста, поверьте, что я совершенно искренен! Я твердо знаю: каждая из вас в любой момент может переехать в зону А. Почему? Потому что каждая из вас – человек! А знаете, чем человек отличается от машины? Непредсказуемостью!

Между им и мной около пяти человек. Что делать?!

– Вы непредсказуемы, и вы свободны! Да, сейчас, на этом этапе вашего развития, вы против Системы. И не спорьте со мной, это так, иначе вы бы здесь не находились. И это ваш свободный выбор, я его уважаю. Но!

Три человека между нами. У меня перед глазами все плыло и дрожало, как в тумане.

– У вас есть и еще одна Свобода! Свобода изменить свою жизнь к лучшему! И начать надо с одной простой вещи. Эта вещь называется раскаяние. Каждая из вас в глубине души знает, почему она здесь оказалась. Кому-то из вас не хватило упорства и трудолюбия. Кому-то Доверия! Кому-то внутренней Свободы. А кому-то – Открытости. Каждая из вас на самом деле четко понимает, чего ей не хватает и почему она здесь. Вот вы, например, девушка! Я вижу на ваших глазах слезы! Это же не случайно. Это бьется ваше Открытое сердце! И это очень дорогие для меня слезы! Так скажите, почему вы здесь?

О Небо, так это он мне, что ли, говорит?!

В одно мгновение на меня нацелился десяток объективов. Делегация в полном составе остановилась поодаль. Вебер смотрел сквозь меня и улыбался. Из-за спины Вебера выглянула Марианна, сделала быструю гримасу: не то умоляющую, не то угрожающую, – и исчезла. Маленькая чернявая ассистентка подсунула мне под нос микрофон. Над одной из камер засветилась надпись: «On air» («В прямом эфире»).

– Итак, дитя! – заговорил Вебер тоном опытного Системника. – Ты раскаиваешься?

Я молчала.

– Говори же, не бойся! Ты среди друзей.

– Да, – сказала я наконец, с трудом разлепив губы. – Я раскаиваюсь.

Рев аплодисментов. Одним движением руки Вебер прекратил шум.

– А теперь скажи, в чем именно ты раскаиваешься? Что тебе хотелось бы изменить в прошлом? И какова твоя главная мечта?

Пытаясь унять дрожь в руках, я взяла микрофон. И тут меня прорвало.

– Это очень сложный и очень интересный вопрос, Макс, так вас, кажется, зовут? И я постараюсь ответить на него максимально точно.

Вебер удивленно посмотрел на меня в упор. Я успела заметить, что глаза у него разные, один как будто больше другого. Ассистентка что-то быстро спросила у него на ухо – видимо, остановить ли запись, – но он покачал головой отрицательно.

– Продолжайте.

– Да, я очень раскаиваюсь. Я раскаиваюсь в том, что жила как тупая овца в обществе лжи и насилия и искренне верила, что это и есть Общество Свободы. Это ответ на ваш первый вопрос. Второе – если бы я могла вернуть прошлое, я бы не дала отцу умереть и с его помощью сделала бы все что можно, чтобы навредить Системе как можно больше! И третье: моя главная мечта на будущее, которая, к сожалению, не сбудется никогда, – это увидеть, как ты сдохнешь!

И тут я на него набросилась.

В руке у меня был микрофон, и этим микрофоном я принялась наносить удары по ненавистному лицу, ненавистному носу, ненавистным глазам. В эти удары я вложила все, что у меня осталось – всю мою жизнь.

Накинулись люди, я почувствовала, как мне заламывают руки, потом я ощутила укол в плечо и потеряла сознание.

* * *

Очнулась я в полностью белой комнате. Страшно болели голова и предплечье. Боль в плече была чисто физической, наверное, от укола или меня просто сильно ударили по руке. А вот голова болела надрывно, издевательски, так, как будто в левую половину лба и аж до затылка вставили сверло и медленно так, иезуитски, периодически его проворачивали.

Но несмотря на боль в голове, сознание мое было абсолютно ясным – я прекрасно помнила, что произошло. И не понимала, почему меня оставили в живых.

Где я вообще?

Я осторожно повернула голову и огляделась. Ого. Это отнюдь не лазарет в зоне Е. Совсем наоборот.

Помещение, в котором я находилась, было чем-то средним между больничной палатой и номером в отеле категории А. Рядом с моей кроватью стояла капельница, именно она навела меня на мысль о больнице. Одну стену почти полностью занимало огромное окно в пол. Приглядевшись, я поняла, что красивый вид из него – скалы, зелень и водопад – был, конечно, не настоящим.

Я лежала у стены напротив окна. У моей кровати, очень, кстати, мягкой и удобной, стоял красивый круглый белый столик, на нем находился стакан с какой-то прозрачной жидкостью и салфетка. Между мной и окном помещался диванчик, кресла и какие-то приборы не ясного мне назначения.

Сверло в голове решительно провернулось, провоцируя тошноту. Очень хотелось пить. Я застонала, села на кровати и ощупала себя. Руки-ноги целы, уже неплохо. Одета я была не в изодранное исподнее, которое носила в зоне Е, а в новую серую пижаму из какого-то теплого, синтетического, но очень приятного на ощупь материала.

Очень странным было чувство физической чистоты и сытости, от которых в зоне Е я совершенно отвыкла. Ногти мои на руках и ногах были аккуратно острижены. Волосы помыты и заплетены в косу. В палате было свежо и приятно пахло.

Но самым странным были биочасы. Совершенно не те, к которым я привыкла в зоне Е, и даже не те, которые носила раньше в зоне В. Экран этих новых биочасов был гораздо крупнее, ремешок был сделан из красивого оранжевого биопластика, и по всему выходило, что они – самое дорогое из всего, что я носила на правой руке за всю свою жизнь.

Я щелкнула по экрану. Он мигнул приятным голубым цветом и включился. Очень интересно. Ни моего идентификационного кода. Ни профиля. Ни Универсума. Ни рейтинга. Ничего. На приятном глазу нейтральном фоне три иконки: «статус», «помощь», «чат».

Сразу просить о помощи я сочла неуместным и нажала на «статус». «Введите код доступа». Ага, код им. Нажала на «чат» – «Доступ заблокирован». Пришлось нажимать на «помощь».

Иконка откликнулась вопросом: «Вы хотите поговорить или?..» Далее следовал длинный перечень предложений: поесть, попить, заняться сексом, послушать музыку, поспать, выбрать фильм, я даже не стала дочитывать. Поговорить я хочу.

Следующий вопрос: «Вы хотите поговорить с живым или с виртуальным собеседником?» На кой мне виртуальный, с живым, конечно.

Какое-то время Система молчала. А потом окно с водопадом разъехалось на две створки. В комнату быстрым шагом вошла женщина в белом халате. Тонкие губы, серые равнодушные глаза, прямой нос – она была воплощением холодной политкорректности.

– Здравствуйте, – сказала она мне.

– Здравствуйте, – ответила я.

Женщина села в кресло, закинула ногу на ногу и посмотрела на меня вопросительно. Я молча смотрела на нее в ответ. Тогда она начала первой:

– Вы просили о помощи и хотели поговорить с живым собеседником. Я здесь для этого. Задавайте вопросы.

– Где я?

– Вы находитесь в Научно-исследовательском институте проблем иннервации живых организмов и Системного соответствия.

– Что?

Она повторила свои слова еще раз – совершенно спокойно.

– Почему у меня нет рейтинга? Почему на мне такие странные биочасы?

– Задавайте по одному вопросу, пожалуйста.

– Какой у меня сейчас рейтинг?

– Никакого.

– Как это понимать?

– Именно так, как я сказала.

– В какой зоне я нахожусь?

– Научно-исследовательские институты нашего типа не могут быть отнесены ни к одной из зон по формальному признаку.

– Что на мне за биочасы?

– Это не биочасы, а биоблок. Устройство для считывания ваших реакций, введения препаратов, забора анализов и минимальной коммутации с внешней средой.

– Почему меня не убили?

– Не понимаю вопроса.

Я рассказала ей, что произошло у меня с Вебером в женском секторе четвертого района зоны Е. Женщина в белом халате пожала плечами.

– Этот вопрос вне зоны моей компетенции.

– Что вы хотите со мной сделать?

– Ничего.

– Елки-палки! – взорвалась я. – Да вы можете говорить со мной нормально?! Или вы не человек?

– Пожалуйста, успокойтесь и задайте вопрос более корректно.

Я попыталась взять себя в руки и спросила ее тоном ниже.

– Вы точно человек?

– Да.

– Как долго я пробуду здесь?

– Длительность вашего пребывания в нашем институте пока не определена.

– Когда она будет определена?

– Как только экспертная группа составит относительно вас итоговое экспертное заключение.

– Какое?

– Итоговое.

Я еле сдержалась, чтобы снова не вспылить.

– Что именно вы исследуете во мне?

– Порог ваших реакций. Мы ищем критерий нетипичности.

– Чего?

– Нетипичности.

– Поясните, я не понимаю.

– Вы и не сможете понять, наш институт занимается передовыми научными исследованиями.

Вот стерва.

– Поясните так, чтобы я поняла.

– Хорошо, – неожиданно согласилась она. – Если совсем примитивно: мы выясняем, являются ли ваши отклонения частью статистической погрешности или это признак фундаментального Системного несоответствия.

– У меня что, есть отклонения?

Вот тут в первый раз она выдала в себе живого человека, посмотрев на меня удивленно, но тут же справилась с собой.

– Да.

– Какие?

– Их несколько, но главных два: критически понижен инстинкт самосохранения и критически повышена резистентность к базовым системным установкам, в том числе медикаментозным.

Я молча пыталась это усвоить.

– Думаю, на сегодня достаточно, – она поднялась и собралась выйти.

– Подождите! Вы сказали, что ищете ответ на вопрос, что со мной происходит: статистическая погрешность или фундаментальное несоответствие, так?

– Да.

– Что будет со мной после того, как вы на этот вопрос ответите?

– Это будет решать Системная комиссия.

– А конкретнее? Что бывает с такими, как я?

– Таких, как вы, у нас еще не было.

Она ушла, оставив меня в глубокой задумчивости.

«Обедать будете?» – вежливо пиликнули биочасы, то есть, пардон, биоблок. Что ж, можно и пообедать.

Обед мне привезла на столике полная приятная кудрявая лаборантка. Насколько моя первая посетительница была сделана из льда и стали, настолько же вторая состояла из уюта и улыбок.

– Давайте, давайте, присядем в постельке поудобнее, вот так вот, – приговаривала она, помогая мне сесть в кровати и поправляя у меня за спиной подушку. – Раз уж вы пробудете у нас некоторое время, надо устроиться как можно лучше… Любите гусиный паштет?

Она мне сразу очень понравилась. К сожалению, ни на один из интересующих меня вопросов Рузанна, так ее звали, не отвечала – прямо извиняясь за то, что говорить со мной о многом не имеет права. В зону ее компетенции входила кормежка и хозяйство. Так что мы обсуждали гусиный паштет, – и он, кстати, того заслуживал. Еда вообще была первоклассной. Не помню, чтобы мы с Тимом ели такое даже в самых дорогих ресторанах.

За первую же неделю пребывания в своей странной палате-люкс я прибавила три килограмма – в чем лично смогла убедиться, когда с помощью Рузанны отыскала в сияющей ванной напольные весы.

– Ну как хорошо, ну как славно, вот вы и поправляетесь!

– Много здесь таких, как я? – попытала я снова счастья, но Рузанна, как обычно, смущенно улыбнулась и покачала головой.

– Ларочка, милая, даже и не пытайте меня. У меня инструкция…

Заботились они обо мне хорошо, ничего не могу сказать, и очень много обо мне знали. Может быть, они знали обо мне все.

Электронная книга на прикроватном столике содержала исключительно мои любимые произведения и несколько новых, которые я давно хотела прочитать. Подборку фильмов на потолке (да, забыла сказать, потолок в моей палате был огромной интерактивной панелью и мог менять угол наклона) составили таким образом, что выбрать фильм, который мог испортить мне настроение, было просто невозможно. Когда мне становилось совсем уж скучно, свет в палате затемнялся, потолок сливался со стенами, и я оказывалась внутри огромного кинозала, который носил меня то по джунглям и прериям, то погружал в морские глубины, то возносил в космос. Когда веки начинали слипаться, свет в палате медленно гас, откуда-то начинал неназойливо нагнетаться озон, и я засыпала. Я отдыхала, чувствовала, что крепну физически, и чем больше крепла, тем больше меня мучил вопрос – а что дальше?

Я тщательно исследовала свою камеру-палату и поняла, что изнутри она не открывается. Открывается только дверь в ванную с туалетом. Фальшивое окно, оно же дверь, изнутри было совершенно герметичным, я даже не могла нащупать стык, по которому соединялись створки. Сбежать отсюда было нельзя. Значит, надо как-то договариваться. Но для этого хотелось бы понять, чего же они от меня хотят – а они ведь явно чего-то хотели. Чего-то, совершенно мне не ясного.

Это обычно начиналось по вечерам, после ужина. Браслет биоблока сжимался, я чувствовала знакомое покалывание микроскопических иголок, и вскоре мое состояние менялось. Я могла внезапно ощутить эйфорию. Или панический страх, когда хотелось срываться с кровати, бежать, колотить кулаками по фальшивому окну. Или проваливалась в дрему, похожую на тяжелое опьянение, и тогда на интерактивном потолке под музыку и специфический шум начинали мелькать странные картинки и символы – я смотрела на них как будто сквозь дурман. Если я засыпала и не досматривала видеоряд до конца, браслет больно сжимал мне руку, я просыпалась и приходилось смотреть снова.

По утрам мне в голову начали приходить странные идеи.

Однажды я проснулась с мыслью о том, что ненавижу яйца. Яичницу, омлеты, яйца всмятку – терпеть не могу, просто до тошноты. Рузанна унесла половину завтрака нетронутым. Уже к вечеру это прошло. Зато на следующий день я попросила Рузанну вынести из моей палаты все предметы желтого цвета. Унести стакан апельсинового сока, убрать желтоватое полотенце, а главное – сделать изображение в окне и на интерактивном потолке черно-белым, а то вдруг проскочит желтый, а я его теперь почему-то боялась. Потом страх желтого цвета бесследно прошел, как и ненависть к яйцам.

В другой раз я проснулась с четким убеждением, что я – мужчина. Знала я это совершенно отчетливо. Помню, как пошла в туалет и страшно удивилась и даже напугалась, обнаружив отсутствие необходимых половых признаков.

К следующему утру я была так же железно уверена, что у меня выросли крылья. Полночи я спала на животе, чтобы не повредить и не помять перья. Лопатки, из-под которых росли крылья, очень сильно зудели, но я никак не могла извернуться и достать ногтями чешущиеся места, из-за чего очень досадовала. Утром я содрала с себя майку, взяла маленькое ручное зеркало, повернулась спиной к большому зеркалу в ванной и решила внимательно рассмотреть крылья. Помню шок, который меня охватил, когда я увидела, что никаких крыльев нет. И это странное и страшное чувство, как будто находишься меж двух реальностей: одну знаешь твердо, вторую видишь собственными глазами, и две эти правды агрессивно противоречат друг другу. Нужно выбрать что-то одно, выбор дается мучительно, и от всего этого очень болит голова.

А однажды я ослепла. То есть знала, что слепа, но при этом все отчетливо видела. Я ходила по палате, растопырив руки в разные стороны, натыкалась на вещи, сшибала их, уронила столик и разбила стакан, хотя прекрасно видела оба предмета. Через несколько часов мне удалось выбрать реальность, и это прошло.

Потом я уверена была, что в палате прячется кто-то невидимый, и его надо поймать. Это, понятное дело, непросто, его же не видно, поэтому следовало сантиметр за сантиметром исследовать всю палату, навострив при этом уши, ведь он, гад, мог тихонько перебегать с места на место. Этим я занималась полдня. Неслышно заходила, выходила и никак не реагировала на меня, ползающую на карачках, Рузанна – видимо, она тут наблюдала и не такое.

В состоянии полудремы между сном и бодрствованием я несколько раз видела галлюцинации, но они меня почему-то не пугали. Однажды из интерактивного потолка на меня высыпался весь мой Единый идентификационный код. Все его буквы и цифры. Они оказались мягкими, приятными на ощупь, вкусно пахнущими – ванилью или чем-то в этом роде. Я лежала среди букв и цифр и чувствовала себя хорошо.

В другой раз, засыпая, я обнаружила, что у постели, наклонившись надо мной, кто-то стоит. Кто-то большой, темный, полупрозрачный. Я его в общем-то боялась, но орать и как-то активно реагировать мне на тот момент было лень. Я повернулась на бок, натянула одеяло на голову и заснула.

А в одно далеко не прекрасное утро я проснулась и поняла, что не помню, кто я. Ни имени. Ни как я здесь оказалась. Ни детства, ни кто мои родители. При этом я прекрасно помнила весь период моего пребывания в зоне Е. Помнила, как сдавала Алисе отчеты и фасовала мусор. Помнила Серегу, Нинку, Вову, тетю Мириам, дядю Витю, но как они меня называли и кто я такая – вспомнить никак не могла. Это было мучительно. Растерянно бродила я по палате, как в тумане, сжимая пульсирующие виски. А потом вдруг интерактивный потолок включился, замелькали символы, биобраслет сжал мне запястье, я ощутила множественные покалывания, и – пелена мгновенно спала, я все вспомнила.

В раскрывшуюся дверь вошла Рузанна, перед собой она катила столик с завтраком.

– Рузанночка, – сказала я тихо, – вы тут полную власть получили над моим мозгом, да? Я совершенно беззащитна перед вами, да?

По добрым глазам Рузанны видно было, что она огорчена моими словами.

– Что вы, Ларочка, – забормотала она, расставляя тарелки и соусники, – все хорошо… Все будет хорошо…

Тогда я при помощи биоблока снова попросила собеседника. Пришла давешняя тетка в белом халате и на вопрос, что со мной происходит, ответила в своей неповторимой манере:

– Вы являетесь участником неспецифического исследовательского процесса, целью которого является выявление критериев нетипичности. Вашему здоровью ничто не угрожает.

И так далее. Ничего больше мне из нее выжать не удалось.

А потом странные эксперименты закончились. И началось другое.

Я проснулась с утра, как обычно, потянулась и вдруг заметила на потолке надпись: «Хотите, мы включим чат?» Я ответила вслух:

– Да.

Потолок покрылся рябью, как поверхность воды, в которую бросили камень (я любила такой эффект, и потолок это знал), а потом появилось приглашение: «Вы зарегистрированы. Создайте свой ник или выберите предложенный». Конечно, они предложили мне «Ларчик» русскими буквами – в точности так, как я значилась в Универсуме покойной мамы. Система предложила мне кучу аватарок, я выбрала какой-то первый попавшийся сундучок – мне не терпелось начать – и нажала «Ok».

И тут же оказалось внутри группового чата, состоявшего всего из трех человек.

«Смотрите-ка, у нас новенькая!» – написал Nick777.

«Привет, Ларчик! Я Клара».

«И как тебе тут?» – всплыло сообщение от пользователя Gramm’o’fon.

Где-то через полчаса я выяснила следующее. Эти трое находились в этом же институте на том же положении, что и я. Видеть лица друг друга мы не могли. Слышать друг друга мы не могли. Мы могли переписываться, но если что-то в нашей переписке не нравилось модератору, крамольная часть сообщения вырезалась – просто не высвечивалась на потолках в наших палатах. Было очевидно, что мы общаемся в условиях цензуры. Так, например, свои личные истории разглашать мы не могли.

«Слушайте, какой у кого рейтинг?» – однажды спросила я.

Nick777: «Никакого. Тебе же сказала тетка в халате».

«Ну а до того, как попасть сюда?» – не успокаивался Ларчик в моем лице.

Клара: «У меня было (модерация) баллов».

Gramm’o’fon: «А у меня было (модерация) баллов, а потом (модерация) (модерация) (модерация)».

Nick777: «Тьфу, бесполезно так разговаривать».

Зато невидимые цензоры совершенно не мешали нам обмениваться мнениями насчет средств и целей проводимых над нами экспериментов. Тут мы могли фантазировать, сколько угодно.

Nick777 был уверен, что «они тут ищут людей определенного типа».

«Зачем?» – интересовалась Клара.

«Ну мало ли, – размышлял Ник, – может, не хватает Системе особенных, необычных личностей!..»

«Каких, например?» – допытывалась Клара.

Ник не знал, а сравнить истории, чтобы вычленить нашу необычность, мы не могли из-за запрета на разглашение личной информации.

Gramm’o’fon смотрел на вещи куда мрачнее. Он был уверен, что «все мы тут просто подопытные кролики. Еще один шаг на пути к созданию нового, сверхмощного искусственного интеллекта. Недолго нам терпеть. Поколют, попичкают, и скоро финал – всех в печку!» – Gramm’o’fon, в отличие от Ника, явно побывал в зоне Е, где и понабрался оптимизма.

Клара была максимально нейтральна, всегда весела, доброжелательна и легка – даже поверхностна. Я подозревала, что она либо сотрудница института, либо алгоритм. Впрочем, в том же самом легко можно было заподозрить и Ника с Граммофоном. Мужчины они или женщины? Программы или люди? Откуда я знаю, что они вообще существуют?

Но в целом я была рада, что они появились в моей жизни. Настоящие или нет, это все-таки были друзья, они иногда смешно шутили и вообще с ними было не так жутко. У Ника на аватарке был смешной кролик с огромными ушами. У Клары – принцесса, состоящая практически из одних глаз. У Граммофона – какая-то странная труба. Мы привязалась друг к другу, и каждое утро начинали со взаимного приветствия:

«Доброе утро всем!:)» – это Клара.

«Привет, бродяги!» – это Ник.

«Есть кто живой или все сдохли там уже?» – это Граммофон.

«Здорово, друзья!» – это я.

«Ларчик просто открывался? Пооригинальнее не можешь придумать утреннее приветствие? Мы все тут, между прочим, стараемся!» – это привычно цеплялся ко мне Ник, и начиналось обычное течение обычного дня.

После обеда мы, как правило, резались в игры – больше тут делать все равно было нечего. Граммофон предпочитал всякие интеллектуальные викторины, а мы с Ником и Кларой любили классику. Еще до меня они начали играть в знаменитое «Творение миров», я попросилась к ним, они меня приняли и даже позволили сделать карьеру: всего за неделю я выбилась в Королевы Джунглей Южного Леса. Ник давно уже был Властелином ПолуМира, и вместе с ним мы отбивались от Клары, которая крепко застряла на позиции Царицы Воинов Семи Царств.

Граммофон смотрел, как мы играем, и сопровождал наши действия едкими комментариями – в основном, о примитивных наших мозгах: «Вы как древние индейцы – вас собираются перерезать, а вы бирюльками балуетесь». Клара игнорировала его выпады, я, соглашаясь в глубине души, отшучивалась, а Ник в ответ на одну из таких реплик как-то раз раздраженно спросил, а что именно Граммофон, раз он такой умный, предлагает делать?

«Ну уж точно не в бирюльки играть».

«Ну а что? Что? Что ты предлагаешь делать?!»

«Хоть что-нибудь! Думать начать хоть для начала!»

«Ага, а умеешь думать тут ты у нас один, да? А мы все тут тупые?!»

«Я этого не говорил!»

«Мы знаем, зачем мы здесь? Нет! Мы знаем, что они с нами делают?! Нет! Или ты что-то знаешь (модерация), а нам не говоришь???»

«Пошел ты (модерация)», – и Граммофон обиженно отключился от чата.

Ник был вспыльчивым.

Внутри бесконечной вселенной «Творения миров» время летело незаметно. Однажды, в самый интересный момент, когда я нашла Браслет Беззакония и собралась было с его помощью хорошенько навалять Кларе, потолок остановил игру и выдал уведомление: «К вам посетитель». Ничего себе.

Вошла та самая в белом.

Потолок свернул игру в верхнем правом углу, выключился и неназойливо засветился флюоресцентом.

– Видите ли, Лара, – сказала эта дама, усаживаясь в кресло и поддергивая идеально выглаженные белые брюки, – мы практически с вами закончили. Завтра заседание Системной комиссии, на котором будет выдано заключение по вам. И каким оно будет – сейчас зависит исключительно от вас.

– А какие у меня есть варианты? Варианты будущего?

– Буду с вами откровенна.

Ого.

– Нужный материал мы получили. Как пассивный биологический объект исследований в неизмененном состоянии сознания вы для нас больше интереса не представляете.

– Что значит «пассивный объект»? – задергалась я.

Она как будто и не слышала.

– В научных целях было бы интересно поработать с вами в измененных состояниях сознания – на коротких участках вы показывали нетривиальные результаты. Но это означает необратимую утрату вашей личности.

– Утрату личности?!

– И вот вопрос, нужна ли Системе, да и обществу, ваша личность?

– Слушайте, я вас не понимаю, – я подобралась, села, спустила ноги с кровати и посмотрела на тяжелый графин на столике. «Можно ударить ее по голове графином, – промелькнула у меня дурацкая мысль. – Только дальше-то что?..»

Как только я подумала про графин, браслет биоблока начал сжиматься. Женщина в белом смотрела на меня внимательно.