Текст книги "Система"

– Лара, давайте назовем вещи своими именами. Вы не лояльны Системе. Вы отторгаете ее. Вы ее ненавидите. И потому, переходя на язык медицины, вы сами являетесь для Системы аллергеном, инородным телом. Интересно, что поведение ваше – иррационально, тогда как Система – это абсолютная, математически доказанная справедливость, высшее разумное благо для всех. Но вы из упрямства, из детских комплексов, из подавленных сексуальных желаний – ведете себя в ущерб Системе и самой себе.

– Не надо со мной разговаривать лозунгами, мы же не на митинге в зоне Е, – вырвалось у меня. – И я же не одна такая! Нас много.

Браслет продолжал все сильнее сжимать мне запястье.

– Не одна. Но вас не много. Людей, органически отвергающих Систему, всегда было около десяти процентов. Создатели Системы даже хотели сначала автоматически присваивать таким, как вы, самые низкие баллы. Но не стали этого делать, потому что это было бы нарушением конституционного права человека на справедливость.

Браслет сжимался.

– Заметьте, что Система обходится с вами гуманно и справедливо. Вы должны это оценить, как образованный человек. В Европе в Средние века вас бы сожгли на костре. В петровской России вам бы отрезали язык, уши, нос и сослали на каторгу. Американские демократы XX века продержали бы вас всю жизнь нищим ожиревшим дебилом у телевизора. Мы, заметьте, оставляем вас в ясном сознании, да еще и разговариваем с вами. Хотя какие у нас возможности, вы, наверное, уже поняли.

Браслет сжимался. Мне было больно. Женщина в белом замолчала и внимательно смотрела на меня. Я ощутил укол в запястье – сейчас почему-то очень болезненный – и едва не вскрикнула. Браслет продолжал сжиматься. Освещение в палате померкло, потолок засветился яркими символами, которые соединились в круги и начали вращаться как калейдоскоп.

– Я же прекрасно знаю, что вами движет, – заговорила она снова, – что поддерживает в вас жизнь и позволяет оставаться на плаву. У вас мания избранности. Вы верите в свою «особенность», исключительность. Верите, что раз вы дочь одного из бывших главных программистов Системы, значит, сможете однажды найти брешь в ее обороне. В смерти родителей, в собственных несчастьях вы вините Систему, эта идея у вас в подсознании соединена с идеей собственной избранности.

Браслет вдруг стал очень горячим. Я вскрикнула и накрыла его левой рукой – но снаружи он оставался комнатной температуры, хотя изнутри руку жгло.

– Лара, вы верите, что сможете однажды разрушить Систему. И это придает вам силы, а вашей жизни – смысл. Извините, но я вас разочарую. Систему разрушить невозможно. Как невозможно разрушить электричество. Или радиоволны. Или сеть Интернет. Или любое другое фундаментальное достижение человеческой цивилизации. Ни вам, ни кому бы то ни было иному.

Я вдруг обнаружила, что стою на сцене в лучах софитов – абсолютно голая. Темнота зрительного зала, отгороженная от сцены тремя слоями бронированного стекла, внимательно рассматривала меня. Каждый миллиметр и каждый волосок на моем теле. Каждый фрагмент сознания и подсознания. Темнота видела ясно все мои воспоминания. Страдания и слезы. Радости и надежды.

Я не знала об этой темноте ничего, а она знала обо мне все. Знала, что я страшно тоскую по рукам матери, обнимавшим меня когда-то. По голосу отца, который звал меня завтракать по утрам. По взъерошенным от ветра волосам Тима и по тому дню на открытой веранде биоресторана, когда он впервые назвал меня женой, я верила, что это навсегда, а слово «предательство» я видела только в электронных книгах, читать которые давно уже не модно…

Темнота знала, что я слабая. И не винила меня за это. Она очень хорошо все понимала. Она знала, как тяжело жить, и принимала причины моих поступков.

И вдруг я поняла, что темнота – это свет. Она только кажется иссиня-черной, а на самом деле переполнена изнутри сиянием. Так нужно для маскировки, чтобы ее не разрушили враги. Темнота – это истинное добро и полноценное счастье. И не надо от нее отгораживаться! И вовсе не стыдно стоять на сцене голой! И хорошо, что темнота видит меня насквозь, – только так она может меня защитить. И я ощутила такую горячую любовь и благодарность, что опустилась на колени и начала целовать сцену, на которую меня поставила сама Темнота…

– Видите, Лара, мы можем и так.

Я очнулась. Тетка в белом сидела в кресле все в той же позе, а я ползала у ее ног и, кажется, только что целовала пол. При этом я была в одном нижнем белье – пижама валялась на полу, я, видимо, содрала ее с себя в этом горячечном бреду. Мое лицо залила краска. Я ощутила новый укол в запястье, браслет моментально ослабил хватку и перестал быть раскаленным. Потолок погас. Все снова стало как обычно. Мне было очень стыдно. Я схватила пижаму и залезла с ногами на кровать, стараясь не смотреть посетительнице в лицо.

– Мы могли бы подвергнуть ваше подсознание корректировке, привить вам лояльность и даже любовь к Системе – но это противоречило бы базовым принципам Конституции. Нам важен ваш свободный выбор. И я хочу, чтоб вы его сделали.

– Оставаться здесь у вас овощем для экспериментов до конца дней или пойти служить Системе?

– Если вы предпочитаете такие выражения – да.

– Зачем я вам нужна?

– Я отвечу опять же откровенно, как и обещала в начале беседы. Вот профиль интересующих нас параметров.

Белая тетка щелкнула по экрану своих биочасов. На потолке появилась таблица.

– Смотрите. Резистентность (устойчивость) к Системе у вас феноменально повышена – восемьдесят процентов. Для сравнения, в среднем у населения эта цифра составляет от одного до пятнадцати процентов, что и принято считать за норму. К нам берут тех, у кого резистентность превышает пятьдесят. У вас просто уникальный титр, я такого еще не видела. Но нас интересует не это.

Она включила следующий слайд.

– Порог критичности мышления также повышен – двадцать, при средних пять-десять. Но опять-таки нас интересует не он… Вот, нашла.

Она включила два титра. Фактор F = 1. Фактор Ch = 10.

– Вот что интересно.

Женщина в белом подняла указательный палец, на котором светился разноцветный дорогущий бионоготь, и очертила им в воздухе два овала, немедленно прилипших к титрам на потолке.

– У вас выявился фактор F, или «фема», как мы это называем, – «прямое знание». То есть вы обладаете неалгоритмизируемой способностью отличать истинные утверждения от ложных. Как с использованием дополнительной информации, так и без нее, и даже в условиях информационного вакуума.

Я недоуменно смотрела на потолок.

– И второе, фактор СиЭйч. От английского change – перемены. Вы способны менять, меняться и действовать вне зоны комфорта большую часть жизни – без особого ущерба для здоровья. Стресс является для вас не разрушающим, а мобилизующим фактором. Вы адреналиновый наркоман и жить спокойно не способны. Ценное для нас качество.

– И что?

– Лара, речь идет о том, вернуть ли вас в Систему или…

– Или?

Женщина в белом указала глазами на браслет биоблока.

– Или не возвращать.

– Что конкретно вы мне предлагаете?

– Мы предлагаем вам послужить на благо обществу. Использовать ваши уникальные способности для того, чтобы выявлять врагов Системы – таких же, как вы, – и привлекать их на нашу сторону. Я уверена, что со временем вы осознаете, что Система – это благо, и работа начнет вам нравиться. Вы получите огромные возможности, свободное перемещение по зонам, много баллов и даже некоторую независимость от общих правил Системы. И, если будете делать все правильно, со временем может пойти речь о вашем доступе к программам по продлению жизни.

– Альтернатива – овощ и смерть?

– Вы все правильно понимаете.

– Могу я хотя бы узнать, где меня вынуждают работать?

– Рекомендую сменить тон. Вас приглашают работать с управлением Z Генеральной службы Системной безопасности.

Оп-па.

– Что именно нужно делать и какие задания выполнять? Как это все будет выглядеть вообще?

– Я правильно понимаю, что вы согласны?

– Да.

– Распишитесь.

Потолок вспыхнул и показал мне прямоугольное окошко для диджитал-подписи. Тремя взмахами я расписалась.

Тетка в белом была довольна. Она встала и заявила тем же тоном, каким разговаривают эмиссары, когда настучишь на кого-нибудь:

– Благодарю вас за соблюдение базовых ценностей Общества абсолютной Свободы. С этого момента вы поступаете в распоряжение куратора ГССБ. Этот человек расскажет вам основные правила, проведет краткий курс обучения и определит условия вашей жизни на ближайший период. Уведомляю вас о том, что все его распоряжения являются обязательными к исполнению. Сейчас я вас познакомлю.

Женщина щелкнула по экрану биочасов, и створки моей палаты с тихим шелестом распахнулось. На пороге стоял Макс Вебер собственной персоной.

Глава 6
Вебер

Беспилотный спортивный авиакар неслышно опустился на газон. По траве побежал сильный ветер и чуть не сдул пушистую белую Субботу – настоящую живую болонку, дорогой подарок Клары. Собака испуганно залаяла. Я лениво повернула голову – вылезать из удобного шезлонга из-под мягких рук Кима не хотелось. Он, впрочем, истолковал мое движение иначе.

– Еще две минуты, леди, – весело сказал Андрей, – заканчиваем. Не больно?

Я отрицательно мотнула головой. У Кима были золотые руки – осторожные и мягкие, совершенно не вязавшиеся с его обликом. «Внешность Чингисхана, сердце нежной лани», – это он правильно про себя сказал. Биоби-мастером Ким был первоклассным. Моим личным теперь.

Он уже закончил с левым моим ухом и сейчас аккуратно накладывал стежки под мочкой правого. В мой череп теперь были вшиты два ультрасовременных микроскопических гаджета – новейшее биоби под названием «Умные волосы». Супер-приблуда, как называл ее Ник, стоила целое состояние – пятнадцать тысяч криптов. Позволить себе такое могли только звезды Икс-Ви, чиновники класса А-плюс и богатейшие люди мира. Мне эта биоби, конечно, досталась совершенно бесплатно.

Биочасы нежно пиликнули. Я откинула широкий рукав блузы из органического шелка и в очередной раз подивилась тому, какие они все-таки красивые. Полгода прошло с тех пор, как их получила, а все никак не могу привыкнуть. Небесно-голубой экран биочасов не был чем-то отдельным, он был частью моей руки. Никаких ремешков, широкий невесомый монитор был вживлен в самую плоть. Выглядело это фантастически.

– Вызывает? – осторожно спросил Ким.

Я кивнула. Ким знал Вебера и не любил его. Я нажала на профиль Макса, и Универсум построил маршрут. Восемь часов полета. Ого.

– Он в Бостонском А-плюсе, – сказала я вслух, – это мне переть через всю Атлантику.

– Уже все, – сказал Ким.

Он аккуратно обработал мне места швов антисептической салфеткой. Отошел на шаг и посмотрел на меня вопросительно. Я едва заметно кивнула, вылезла из шезлонга и прошла десять шагов. Там, между старой яблоней и кангалом, было «слепое пятно» – зона, которая не отслеживалась камерами.

Ким достал из заднего кармана брюк свое раритетное орудие – карандаш и клочок бумаги – и начал писать мне записку левой рукой. Правая, на которой он носил биочасы, его бы выдала. Вслух произнес обычную мантру, которой биоби-мастера всегда заканчивают свою работу:

– Госпожа, вы стали обладательницей биоби-гаджета «Умные волосы». Необходимо подождать сутки, прежде чем данное биоби полностью скоммутируется с вашим организмом. Тогда вы сможете программировать его через биочасы. Обезболивающее автоматически будет поступать в вашу кровь еще пятнадцать минут. Если неприятные ощущения будут возникать и дальше, они будут купированы «Телемедом» автоматически.

Он протянул мне записку. Кривыми печатными буквами там было написано:

«ЖЫЛАЮ НАЙТИ ШТАП».

– Спасибо тебе, Андрей, – сказала я, улыбаясь. – Ты хороший.

Ким, как всегда, забавно покраснел.

– Пошел вон, – это я сказала уже дракею, и тот поспешно откатился в сторону. Нечего тут бельмами светить.

Ким зажег кангал, вверх взметнулся красивый язычок пламени и слизнул записку без следа.

Андрей Ким думал, что он революционер.

Однажды, еще до встречи со мной, он неудачно вживил биосерьгу в мочку Амалии Квирикадзе, четырнадцатибалльницы, дочери высокопоставленного сотрудника Координации зоны А-плюс. Нежная плоть принцессы воспалилась. Вместо крошечного розового бутона, который должен был изящно прорасти из ушка, Амалия получила незаживающую гноящуюся ранку. Конечно, ухо ей вылечили. Но Андрею понизили рейтинг на два балла, лишили места в очереди на минимальную программу продления жизни и запретили появляться в зоне А-плюс.

Желтое оппозиционное изданьице «СекСвойя» тиснуло было статейку о том, что Амалия излишне увлекается новым синтетическим наркотиком мювокс, который исключен из легального наркосписка как раз за несовместимость с биоби-препаратами. Провисела статейка недолго, не более четырех часов, я потом с трудом нашла ее в кэшах. В Сети ничего плохого про Амалию не было в принципе – красивые фото и несколько сдержанных репортажей светской хроники. Папа Амалии, сотрудник Секретариата Координации зоны А-плюс, за этим внимательно следил.

Биоби-специалистом Ким был прекрасным. Именно поэтому его не сослали в одну из нижних зон, а лишь щелкнули по носу, отстранив от А-плюса. В зоне А он при этом мог спокойно продолжать работать. И «плюса»-то его лишили временно – очевидно было, что такими спецами не бросаются. У него оставался внушительный круг высокопоставленных клиентов, которым история с Амалией лишь будоражила кровь, они сочувствовали Киму и писали ему в Универсум письма поддержки. Всем очевидно было, что вскоре его непременно вернут, и рейтинг снова повысится. Всем, кроме самого Кима.

Андрей сделал из своей, банальной в общем-то, истории далеко идущие выводы. Около месяца длилась у него довольно-таки серьезная депрессия, в ментальных скрининг-отчетах Андрея за тот период даже пару раз мелькал суицидальный фактор. А потом его состояние вдруг резко изменилось.

Ким относился к параноикам типа Y, я включила его случай в свою курсовую работу по Системной психологии на Агентских курсах. Y-параноик во всех событиях всегда искал верхний сакральный смысл и, только придумав его, мог жить и действовать. А эти два глагола для него означали одно и то же.

Из меланхолично-подавленного, депрессивного состояния Ким впал в другую крайность – в некую озлобленную эйфорию, если можно так выразиться. Он решил, что история с Амалией Квирикадзе и вопиющая, явленная по отношению к нему, Киму, несправедливость – были, как он выражался, «инициацией». «Ничто не случайно. Иногда Небо указывает человеку на его подлинный путь», – написал он на главной странице своего профиля в Универсуме. В общем, Андрей решил, что Небо самолично дало ему пинка, чтобы он стал революционером. И началось.

Ким думал, что действовал хитро, но, конечно же, был до смешного наивен. Придуманный им заговор был бумажным. Зоны А и А-плюс оставались последними территориями на земле, где среди мириадов ненужных вещей попадалась, в том числе, и писчая бумага. Милый раритет, ни на что она была уже не нужна (ну если не считать Научно-исследовательские институты древности, где немногочисленных студентов учили классической письменности). Андрей, как и все нормальные современные люди, писать толком не умел, – он мог только воспроизводить печатные буквы, не сильно заботясь об орфографии.

Ким сделал из бумаги оружие революции. Через знакомого сотрудника НИИ древности он запасся тремя карандашами и начал писать записки.

«У МИНЯ К ВАМ ВАПРОЗ», – однажды написал он печатными буквами на клочке бумаги и протянул листок Лилиане, владелице крупного бизнеса из зоны А, когда пришел делать ей живой татуаж декольте.

Лилиана, которая, как казалось Киму, недолюбливала Систему, решила, что биоби-мастер с ней заигрывает. Ей было хорошо за сорок, а Ким был отнюдь не урод, поэтому она расстегнула декольте чуть шире, чем того требовала процедура, наклонилась к его уху и сказала жарким шепотом:

– Ну зачем же так сложно, дурачок? Просто спроси меня на ухо.

Так Ким потерпел свой первый провал.

Прошло немало времени, прежде чем он нашел тех, кто действительно сочувствовал Сопротивлению.

«ВСИВО АДИН ВОПРОЗ, – писал упорный Ким очередному подающему надежды кандидату, – НИ ВЫДОВАЙТЕ МИНЯ. Я ПРОТИФФ СИСТЕМЫ».

Большинство тех, кто получал от Кима странные записки, в глубине души считали его сумасшедшим, но предложенная им игра понравилась. Было в ней свежее и щекочущее нервы чувство какой-то еще, превосходной степени свободы. Концепция глобальной безопасности, реализованная через тотальный контроль над мыслями, действиями и поступками, сидела у всех в печенках. Особенно в зоне А.

Заговорщиков набралось человек пятнадцать. Они собирались в слепых для камер зонах (то есть это им так казалось, реально слепых зон в А почти не было) и под предлогом какой-нибудь респектабельной раритетной игры типа покера или шахмат обменивались записками. А потом сжигали их в ретрокаминах или кангалах.

«А ВДРУК АНИ ЧИТАЙЮТ МЫСЛИ?»

«ЦИФРАВОЙЙ ФОШЫЗМ»

«Я БАЮСЬ ДА ЖЕ ДУМАТЬ…»

Потом от письменных словоизлияний они попытались перейти к делу и начали думать над тем, как разрушить Систему. Отключить рейтинги. Около полугода им понадобилось, чтобы прийти к выводу: это невозможно. Сотрудница НИИ иннервации и соответствия, носившая белое и ставившая на мне эксперименты в одиночной испытательной палате, была совершенно права. Разрушить мировую Систему было так же невозможно, как разрушить Интернет или электричество. Все, кроме Кима, были разочарованы. Андрей же верил, что Система имеет уязвимые места, надо лишь их обнаружить. И с упорством маньяка продолжал вербовать сторонников и искать эту уязвимость. Его кружок редел, на встречи приходило все меньше людей, но Ким продолжал жадно искать.

Было очень любопытно наблюдать за ними… Ах да, я же не сказала, как мы это делали. Конечно, со стороны Кима было полной наивностью думать, что Система не может прочесть его записки. Конечно, она могла. Ее глазами в данном случае был сотрудник ГССБ, внедренный в Кимов кружок под видом одного из заговорщиков. Он внимательно читал записки, активно писал ответы, и все это перекачивалось на сервер нашего отдела через интерактивные биоби-линзы, надетые на карие и хитрые глаза Никиты. Иногда Nick777 (а это был именно он, мы работали в паре) делал скрины смешных или необычных записок – для этого ему достаточно было зажмуриться – и присылал их мне в спецканал, защищенный гээсэсбэшным кодом шифрования.

Раз в неделю кто-то из старших в дежурном порядке просматривал Кимовы записи. Ничего нового там, как правило, не было. Фашизм, рабство, все тот же старый баян. Интересно, что люди, писавшие это, жили в исключительных условиях, о которых большая часть населения планеты могла только мечтать.

Таких вот смешных ячеек, типа Кимовой, было много, и ГССБ смотрела на них сквозь пальцы – реально навредить Системе они никак не могли. Революционеры из них были как из дракеев Системники, но Вебер почему-то заинтересовался Кимовым случаем. И дал мне задание встретиться с Андреем. Так мы познакомились.

Хорошо помню нашу с ним первую встречу. Я официально вызвала Кима через его профиль в Универсуме в эмиссариат зоны А по месту его жительства. Он пришел, сел, набычившись и согнувшись одновременно, и вся его крупная фигура излучала столько пронзительной наивности, что мне стало от души его жалко. Вот же глупенький. Революционер скребаный. Мошка в паутине.

На мое предложение сотрудничать с ГССБ Ким, как и предполагалось, ответил решительным и гордым отказом. Слышно было, что его язык прилип к гортани.

– Хотите воды?

– Нет.

Я все-таки встала и налила ему стакан дорогой воды категории А-плюс.

– Ну хорошо, Андрей, – сказала я. – Вы не хотите с нами сотрудничать. Вы не хотите изменить поведение. А вы не задавали себе вопрос, зачем мы с вами разговариваем? Знаем-то мы про вас уже давно. Отправь мы информацию по обычным каналам, вы бы давно уже лежали на койке в медблоке зоны Е. Зачем я вообще веду с вами эту беседу?

– Вы хотите, чтобы я стал предателем, – ответил Ким, выпрямляясь.

У, какой симпатичный. Понимаю богатых теток в зоне А, которым в туманно-революционных Кимовых записках все время мерещился сексуальный подтекст.

– Вы хотите, чтобы я назвал своих людей. Этого не будет.

Дурачок. Во-первых, всех «его людей» мы знали до единого. Скучающие пенсионеры и три восторженные студентки. Во-вторых, «его» людьми они могли считаться настолько же, насколько его собственностью мог считаться стул, на котором он сейчас сидел. Первая же беседа любого из нас с любым из них развалила бы все Кимовы представления о его революционном братстве.

– Господин Ким, – заговорила я официальным тоном, глядя сквозь него, – уведомляю о том, что ваша деятельность нелегальна и подпадает под действие «Закона о сохранении основ Общества абсолютной Свободы» (том пятый, глава шестая «Свода Системных прав и законов»). Согласно Закону о сохранении, рейтинг лиц, участвующих в вашей деятельности, может быть понижен до одного или двух баллов. Вам, как инициатору нелегальной деятельности, рейтинг может быть понижен до нуля.

Я договорила и посмотрела ему в глаза. Надо отдать должное, держится он неплохо. Только губа нижняя немного дрожит. И на биочасы косится, боится, что прямо сейчас начнется.

– Убивайте меня и будьте прокляты, – глухо сказал он наконец.

– Я не сказала «будет понижен», – продолжила я бесстрастным тоном. – Я сказала «может быть понижен».

– Я не стану предателем!

– Ни о чем подобном я вас и не прошу. Вы Свободны.

Мне пришлось повторить последнюю фразу три раза, прежде чем до него дошло.

– В каком смысле я Свободен?

– В том смысле, что вы можете идти.

– Ага, – неприятно засмеялся он, – я понял. Выйду отсюда и свалюсь с нулевым рейтингом на ваших ступеньках.

– Нет, Андрей, – ответила я, – ничего подобного не произойдет. Ваш рейтинг сохранится. Рейтинг членов вашего кружка тоже. Повторяю: вы Свободны.

Он совершенно растерялся. Встал. Потоптался на месте. Пошел было к двери, потом вернулся. Было видно, что ему хочется задать вопрос, но он не решается – гордый. Постоял. Снова пошел. И все-таки остановился в дверном проеме.

– Да… Но… Что же теперь со мной будет?

Ага! Вот он, момент истины! С деланым безразличием я пожала плечами.

– Ничего не будет. Я еще раз говорю: вы – Свободны!

Он ушел в совершенном недоумении.

Потом, следуя плану Вебера, мы провели еще пять или шесть встреч, причем каждая последующая была ровно в два раза теплее предыдущей. Ну да, мне помогал «Телемед» – во время общения со мной биочасы Кима поставляли в его кровь новый и замечательно легкий препарат Q-10, вызывающий приятное волнение и короткую эйфорию. Мерзковато, конечно, но в этой моей новой работе на многое приходилось закрывать глаза, иначе жить было бы просто невозможно.

В итоге мы подружились – Ким мне поверил. Думаю, он решил, что ему очень повезло – в ряды его революционного кружка вступила сотрудница ГССБ, дочь одного из творцов Системы, мечтающая отомстить за отца. Побывавшая на грани смерти в зоне Е. Потерявшая отца, мать, мужа. От души ненавидящая человека, которому подчиняется. Чем, конечно, хороша была моя история, так это тем, что и придумывать ничего особенно было не надо, и все мои эмоции были подлинными. Разговаривала с ним я действительно искренне.

Ким стал моим личным биоби-мастером, другом, младшим товарищем и – наполовину записками, наполовину жарким эзоповым шепотом – рассказал мне, на что, собственно, рассчитывает.

Он не был дураком и не считал себя единственным лучом света в царстве тьмы. Он искал этот луч. Он верил, что где-то существует штаб настоящего Сопротивления. Умные люди с возможностями – где-то в высших, элитарных слоях, среди А-плюсового чиновничества или крупного бизнеса. Ким искал этот штаб, верил, что найдет его, и эта вера придавала смысл его жизни.

Я доложила об этом Веберу и спросила:

– Что вы собираетесь с ним делать? Зачем он вам вообще? Он же безобидный.

– Ни за чем, – ответил Макс холодно. – Просто держи руку на пульсе.

Больше вопросов я не задавала. Держать руку на Кимовом пульсе было приятно и несложно: он был милым и романтичным, читал мне стихи и искренне верил, что однажды Сопротивление победит.

– Прощай, Андрей, – сказала я, подавая Киму руку. – Заберешь к себе Субботу, пока меня не будет?

– Конечно, моя госпожа.

Это дурацкое обращение биоби-мастера к заказчику было очень популярно в зоне А, а еще больше в А-плюсе. Все не могу привыкнуть.

– Просила же не называть меня так…

Я еще раз сжала его теплую и крепкую ладонь и полезла в авиакар.

– Вот это да, – сказал мне Андрей в спину, – скоро вы увидите самого Тео Буклийе.

В интонациях Кима сейчас явственно читалось: «ШТОП ОН ЗДОХ».

– С ума сойти. Вот бы оказаться на вашем месте, – продолжал он деревянным тоном.

– Напьешься – будешь, – ответила я знакомой с детства бессмысленной фразой, которую почему-то говорил в таких случаях отец, и устроилась в белом кожаном кресле. Герметичная дверь бесшумно закрылась.

Авиакар оторвался от земли, на мониторе замелькали сообщения – автопилот связывался с авиадиспетчером, и начал набирать высоту. На лужайке стоял Ким с Субботой на руках и махал мне вслед. Я смотрела на него сверху вниз и вдруг почувствовала, что буду по нему скучать. Он был простым и добрым человеком с одной внятной жизненной целью и, как говорится, одним дном. Вебер – тот имел множество доньев. А великий Тео Буклийе, знакомиться с которым я летела, вообще, наверное, был сволочью совершенно бездонной…

Зелень, парки и жилые кварталы обетованной зоны А стремительно уменьшались, превращаясь в геометрически правильные фигуры внизу. Я летела в А-плюс – в рай на земле.

Для удобства я перевела Универсум с экрана биочасов на монитор перед собой и откинулась на белую мягкую спинку сиденья из органической кожи. Что там у нас новенького?

Новостные ленты обитателей зон А, В и А-плюс отличались друг от друга. В зоне А было больше бахвальства, в В – больше смысла. Двенадцатибалльники из А выкладывали дорогие личные беспилотники и хвастались друг перед другом новейшими биоби. Девяти-десятибалльники из В часто писали что-то в прикладных целях: обсуждали приложения по доставке хороших продуктов, налоги на детей, особенности доступных им биоби и лайфхаки по поднятию рейтинга. Интересно, что ценности и интересы жителей зон А и В при этом в целом совпадали – просто в А сетевая бытовая практичность считалась признаком дурного тона. А вот А-плюс – это был действительно другой мир. Инопланетяне.

По работе я теперь имела доступ к профилям плюсовиков, более того, Вебер прямо велел подписаться на некоторых суперзвезд – в том числе на Дану Буклийе и Хелену Фишман. Я это сделала, сгорая от любопытства, но быстро разочаровалась. Ярко, красиво – и все. Бесконечные фото и видео килограммов лакшери-плоти. Подружкам было по семьдесят три года, выглядели они на двадцать пять, на их месте я бы, наверное, тоже испытывала потребность ежедневно этим хвастаться…

Гораздо интереснее были закрытые профили. Например, у шестнадцатилетней Катрин Че, высокий пост отца которой не мешал ей вести в Универсуме насыщенную виртуальную жизнь. Когда Вебер дал мне доступ к профилю Катрин, у меня волосы встали дыбом.

Катрин была звездой закрытого сегмента Универсума, собирала миллионы лайков, и термин «золотая молодежь» к ней не подходил, молодежью она была как минимум платиновой. Она была дочерью Координатора зоны F и пользовалась такими же биоби-линзами, какие носил Ник в служебных целях, когда шпионил за Кимом. Только ее линзы были в разы дороже и лучше. При помощи этих линз она снимала так называемые «эмоушенс» – модный жанр у А-плюсового молодняка. Видео, которое вызывает эмоции. Не важно какие, лишь бы сильные. Смех, или страх, или ужас, или отвращение. Катрин прекрасно справлялась со всеми чувствами.

Новенький ролик от Катрин висел в ее новостной ленте всего два часа, но уже набрал почти пятьсот тысяч лайков. Ролик, кстати, странный, я такого еще не видела. Катрин идет по какому-то городу в явно небогатой зоне, смотрит на прохожих, и прохожие падают. Потом в кадре крупно возникает искаженное широкоугольником лицо улыбающейся Катрин:

– Говорят, красота убивает. Мы проверили. Моя – убивает точно.

Я не поняла. Увеличила изображение. Прочитала комментарии. Она что, обнуляет прохожих, что ли? Или снотворное как-то мгновенно им вводит? Подкупила кого-то в «Телемеде»? Или это постановка? Но Катрин дорожит своим статусом модного эмоушенс-автора. Если она попадется на постановке, подписываться на нее больше не будут…

Мои размышления прервал Nick777.

«Начальница, привет, – пиликнуло сообщение. – Ты уже в раю?»

«Нет, – ответила я. – Только по дороге туда. Предвкушаю».

«Ясно. Куда нам, простым смертным. Какие будут распоряжения? Я тут скучаю. Как там твой кореец и твоя собачка?»

«Так, пятнадцатый, даже не думай!!!»

«Так точно, отставить думать», – ответил Ник и прислал мне делано смиренный эмодзи.

Мы оба шутили. Ник имел сексуальный статус номер пятнадцать и не скрывал его. В равных долях его интересовали мужчины, женщины, дети, немного зоо и совсем чуть-чуть некро. Претендовать в этом смысле на двух близких мне существ он, конечно, не мог. Они были живы, не были детьми, у Кима в профиле черным по белому стояло «гендер традиционный», а Суббота не была зарегистрирована в зоореестре «свободный секс». Из-за этого, кстати, налог на нее был существенно выше, но вносить собаку в реестр у меня не поднималась рука.

«Кстати, хочешь поспорим? – продолжил Ник. – Я думаю, твой кореец скоро завяжет со своей революцией».

Я уточнила, какой период времени Ник определяет как «скоро», и с удовольствием приняла вызов. Мы поспорили на сто криптов. Я в Кима верила. Не таковский он человек, чтоб завязать.

_{«Обстановка?» – пришло сообщение от Вебера.}

_{«Процедура согласно инструкции», – казенно ответила я.}

_{«Ок», – и он вышел из Универсума.}

Отношения с Вебером у меня были плохие. Точнее, вообще никаких не было. Я его ненавидела, боялась и не понимала, зачем я ему нужна. Ни происшествие в четвертом районе женского сектора зоны Е, ни, тем более, мою мать мы с ним никогда не обсуждали. Мы вообще разговаривали мало, сухо и только о работе. Может, он держит меня для какого-то иезуитского случая, когда нужно будет пожертвовать дешевой фигурой? Каждый раз, когда он показывался в поле моего зрения – долговязый, нескладный, со своим перебитым носом – меня начинало трясти от неприязни. Не знаю, чувствовал ли он это. Если и чувствовал, то виду не подавал, ему, очевидно, было на меня наплевать.