Текст книги "Хроника смертельной весны"

– То есть, решение об инсценировке вы приняли на месте?

– Нет, нет, что вы! – Горский замахал руками. – Я все продумал заранее – и даже ломик принес с собой.

– И куда вы его дели, этот ломик?

– Выкинул! На ближайшей помойке. – «Если это правда, – подумал Виктор, – мусор давно вывезла машина, и ломик обрел вечный покой на городской свалке».

– Взгляни-ка, майор, – обратился к нему Сергеев. Он с любопытством разглядывал содержание киота. Виктор подошел. Вопреки ожиданиям, в шкафчике не было ни одной иконы – а лишь фотографии: некоторые старые, пожелтевшие и выцветшие от времени, другие более поздние, цветные, с глянцевым блеском. Но на всех карточках была женщина – одна и та же, где помоложе, где постарше, на некоторых фото – с маленьким мальчиком, с подростком, с молодым мужчиной.

– Ваша мать? – спросил Виктор.

– Да. Моя дорогая, незабвенная мамочка.

– А ваш отец?

– У меня не было отца. Только мама.

– Изъять? – шепотом спросил Виктор следователя и тот рассеянно кивнул…

Вечером опера пили чай и кое-что покрепче в кабинете Сергеева. Тот был, несмотря на раскрытие убийства Грушиной, погружен в глубокую задумчивость.

– Что не так? – после второй рюмки поинтересовался Глинский. Он понимал – Сергеева что-то мучает, он и сам не чувствовал удовлетворения и гордости, как бывало после удачной операции, но ему было любопытно, в одном ли направлении они мыслят.

– Что-то как-то все просто, – пробормотал следователь. – А ты, майор? Что думаешь?

– Согласен. Но может, у нас просто паранойя? Не всегда просто – плохо. В конце концов – невозможно отрицать тот факт, что именно Горский убил Грушину. На его одежде – ее ДНК. Под ее ногтями – его эпителий.

– Он даже не потрудился симку неавторизованную купить, – доложил Зимин. – Звонил своей пассии с собственного номера. И откуда он знает про Рыкова-старшего? Мы проверили – никаких связей и знакомых. Сам твердит, что назвался случайным именем.

– Он будто хотел, чтобы его поймали. И мы взяли – и поймали.

– Даже если и так? – раздраженно заметил Виктор. – Выяснили же – клиент состоит на учете в психоневрологическом диспансере с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз». Он просто чокнутый.

– Надеюсь, – Сергеев по-прежнему пребывал в глубокой задумчивости. – Что-то все же мы недоглядели…

– Недоглядели, – согласился Глинский. – И кстати – с кем, по словам дражайшей Августы Яковлевны, говорила Грушина о пистолете примерно за неделю до смерти?

– А биллинг что показал?

– Да ничего! Она говорила в основном с сестрой, еще несколько раз с тренером по фитнесу, администратором салона красоты… С мужем, естественно.

– И у кого-то из них она просила пистолет? Я ставлю на тренера, – ухмыльнулся Зимин.

– А я на администратора, – в тон ему добавил Сергеев. – Эти дамочки бывают крайне подозрительными!

– А мужа исключаем? – фыркнул Глинский. – И сестру в инвалидной коляске? Узко мыслите, господа офицеры!

– А может, она не просила пистолет? – Зимина вдруг осенило. – Может, она просто информировала?

– Я спрашивал у Августы, она не помнит, что именно говорила хозяйка, – с сожалением заметил майор. – Склероз у тетки.

Сергеев отправил в рот остатки коньяка:

– Ты, майор, говорят, в отпуск собирался?

– Собирался, – вздохнул Глинский.

– Так вали быстрей, – порекомендовал следователь. – Пока еще какой-нибудь привилегированный труп на тебя не свалился.

– Считай, меня уже тут нет, – Виктор тоже прикончил свой коньяк. – Диди мадлоба, генацвале…[169]169
  Спасибо, дорогой (груз).


[Закрыть]

Антон Сергеевич Булгаков в свои год и два месяца был тонким ценителем прекрасного. Особенно неравнодушен был он к Мемориалу принца Альберта в Кенсингтонских садах[170]170
  Королевский парк в лондонском районе Кенсингтон.


[Закрыть] – восторженно таращил синие глазки на изящную неоготическую ротонду с золоченой статуей принца, и был готов кататься вокруг нее часами. Катрин терпеливо толкала коляску, развлекаясь разглядыванием барельефа на фризе мемориала. Она начинала считать фигуры на нем, но постоянно сбивалась. Спустя месяц насчитала сто семьдесят и перешла на угадывание персоналий. Безошибочно выделяя Шекспира, Диккенса и сэра Ньютона, Катрин неизменно зависала на парне с лирой в руках.

Когда же Катрин надоедал и Альберт, и его аллегории, она, игнорируя недовольное бурчание сына, направлялась в сторону бронзового атлета на вздыбленной лошади. Окинув его придирчивым взглядом, отмечала, что Серж все ж лучше, мощнее, и продолжала путь к Round Pond[171]171
  Круглый пруд (англ).


[Закрыть], который вовсе и не был круглым, а, скорее, овальным. Там она, если было достаточно тепло, расстилала на траве одеяло, кормила Антона, потом, откинув спинку коляски, укладывала его спать, а сама – либо читала, либо разглядывала гуляющих по дорожке людей, либо наблюдала за белыми лебедями, лениво рассекавшими гладь пруда. Так она проводила долгие часы, пока ее не смаривал сон, и она дремала, чутко вздрагивая, подобно львице, когда кто-то приближался к ее территории.

Этот маршрут стал для нее столь привычным, что Булгаков безошибочно находил ее на берегу. Возвращаясь после работы, он неизменно сворачивал в парк за женой и сыном, и уже сам гордо катил коляску по асфальтовым дорожкам. Катрин брала его под руку, они шли домой, и он был счастлив, а она – видя, как счастлив он, тоже пыталась чувствовать себя счастливой. Чего, в конце концов, ей еще? Боготворящий ее муж, которого она, без сомнений, любит, здоровый ребенок, не доставляющий особых хлопот, уютный дом, устроенный быт. Тереса всегда готова помочь ей с Антоном – пуэрториканка оказалась чрезвычайно чадолюбивой.

Пока Катрин кормила сына грудью, Сергей не упускал случая понаблюдать, как его сын неутомимо ест. У Катрин иногда начинала гореть кожа от его взгляда, пылающего желанием и ревностью. Она улыбалась ему, и он улыбался ей в ответ. Булгаков с нетерпением ждал вечера, когда он окажется с Катрин наедине, без нахального карапуза, претендующего на его любимую женщину. Казалось, он хочет ее даже сильнее, чем до рождения ребенка – страсть переполняла его сердце. Около десяти неугомонный малыш, наконец, замолкал, и Сергей тянул Катрин в спальню. Булгаков будто вернулся на несколько лет назад, в то блаженное время, когда она приняла и его, и его любовь. Словно не было месяцев холодной отстраненности и гнетущих недомолвок. Он был доволен и тем, что ему все же удалось оградить Катрин от выматывающих вопросов «инквизитора» Глинского и вот – она пришла в себя, гнетущие воспоминания остались позади, и их жизнь стала входить в новое русло, точно варяжская ладья в многоводный приток реки. Эта жизнь будет мирной и безмятежной, наполненной счастьем и заботами о сыне, а бог даст – и о других детях. Булгакову казалось, что рождение ребенка оказало на жену благотворное влияние, а самое главное – они вновь были вместе, были одним целым, были семьей.

А для Катрин время все так же стояло на месте – как застыло полтора года назад, так и увязло в непроходимом болоте ежедневной рутины. Она чувствовала себя картинкой из глянцевого журнала – идеальная жена, идеальная мать. Она находила особый, изощренный мазохизм в том, чтобы усугублять собственную идеальность, делая прелестную картинку еще прелестнее: вот она склоняется к младенцу, размахивающему упругими ножками и ручками в кружевной колыбели – символ материнской заботы, вот она кормит дитя – социальная реклама в поддержку грудного вскармливания, вот она накрывает стол для воскресного обеда – разворот шикарного «Home&Gardens». А что же за картинка получается, когда она остается с Сержем наедине? Лучше и не думать.

… – Мэм, с вами все в порядке? – она подняла голову и увидела над собой пожилого джентльмена, которого она не раз замечала во время прогулок по Кенсингтонским садам. Худощавый, будто высохшее дерево, с неплохо сохранившейся седой шевелюрой, одетый в отличное шерстяное английское пальто – несмотря на теплую погоду. С утра моросил дождик, но сейчас небо было чистым и солнце припекало весьма ощутимо. – Вы хорошо себя чувствуете? – спросил старик.

– О да, спасибо, я просто задремала, – Катрин слегка потянулась, расправляя затекшие плечи и шею.

– Ваш малыш проснулся, – старик заглянул в коляску и она, уже немного настороженно проследила за ним – кто его знает? Может, это замаскировавшийся похититель детей?

– Вы позволите? – он не стал ждать разрешения, и ловко разложил рядом с ее одеялом брезентовую табуретку.

– Да, конечно, – пробормотала Катрин, а он уже усаживался поудобнее.

– Вы очень добры. Мне кажется, вы иностранка? – он и не собирался отставать.

– Да, сэр, – Катрин начинала испытывать легкую досаду – ну принесла же нелегкая этого старикана?

– Откуда вы?

– Из России.

– Вот как?.. И чем же вы занимаетесь в Лондоне?

Уж не принимает ли он ее за прислугу? За няньку, присматривающую за хозяйским ребенком? Катрин поджала губы:

– Мой муж здесь работает, сэр. Он врач.

– Oh!

Только урожденный англичанин способен произнести это междометие с подобной интонацией – в нем прозвучало и удивление, и восхищение, и уважение. Катрин была довольна. Однако следующий вопрос поверг ее в замешательство:

– А вы сами чем занимаетесь, мэм?

– Я?.. – в самом-то деле, чем она здесь занимается? Катрин задумалась. – У меня маленький ребенок, сэр, работы мне хватает.

Старик с улыбкой рассматривал ее: – Я спрашиваю не о работе. Я говорю о том, что у такой красивой и славной молодой женщины должны быть и другие интересы.

Больше всего Катрин хотелось встать и уйти – жаль, нет двери, которой можно было бы погромче хлопнуть. По какому праву этот чужой человек учит ее жизни? Но неловко проявить грубость после того, как тебя назвали «sweet». К эпитету «красивая» Катрин привыкла, а вот «славной» ее не называли с тех пор как ей минуло… лет пять… Капризная, своенравная, взбалмошная – но не «славная». К тому же прозвучало это так… мило.

Тем временем старик продолжал: – Разрешите представиться, мэм?

Катрин неохотно кивнула.

– Сэр Реджинальд Скотт, – он привстал и с достоинством поклонился.

– Кэтрин Булгакоф, – вынуждена была ответить Катрин. – Очень приятно.

– Вы не представляете, как я польщен! Надеюсь, вы не в претензии, что я нарушил ваше уединение? Если пожелаете, могу отсесть от вас подальше.

– Все нормально, – сказала Катрин вежливо.

– Итак!

– Что – итак?

– Чем вам нравится заниматься в свободное от заботы о ребенке время?

– Вероятно, у вас нет детей, сэр Реджинальд. Иначе бы вы знали, что маленький ребенок не оставляет матери свободного времени.

– Дети у меня есть – двое взрослых и очень серьезных министерских работника.

Катрин рассмеялась: – Тогда спросите леди Скотт – она расскажет вам в подробностях, как это было.

– Никак не получится, к сожалению. Моя возлюбленная Маргарет оставила меня одного на этом свете уже лет десять как…

– Ох, простите! – Катрин испугалась – да что же она не думает о том, что говорит! Конечно, если б его жена была жива, то, скорее всего, сейчас он не прогуливался бы в одиночестве. И не приставал бы к молодым женщинам.

– Ничего, – вздохнул старик. – Любая боль утихает… со временем. Если конечно, ее не растравлять намеренно.

– Вы полагаете?.. – вырвалось у Катрин.

Взгляд сэра Реджинальда стал более внимательным: – Мне показалось, или я задел вас за живое? Вы потеряли близкого человека?

– Друга. Очень близкого друга.

– И рана не затягивается? – осторожно спросил старик.

Катрин, чувствуя, как перехватывает горло, только покачала головой.

– Как давно вы его потеряли?

– Два года назад.

Сэр Реджинальд с сочувствием отметил: – Слишком мало прошло времени.

– А сколько должно пройти? – с горечью поинтересовалась Катрин. – Пять лет? Десять?

– У всех по-разному, – вздохнул он. – Старайтесь не винить себя в его смерти.

– Я не виню, – растерялась Катрин.

– Вините, – грустно сказал сэр Реджинальд. – Все винят. Это неизбежно – в той или иной мере.

Катрин хотела возразить, но, видя, что он не закончил, не стала его перебивать.

– Маргарет умерла от астроцитомы[172]172
  Рак головного мозга.


[Закрыть] – знаете, что это такое?

Катрин кивнула.

– До сих пор спрашиваю себя – все ли я сделал, чтобы ее вылечить? И все ли я сделал, чтобы ее уход был наименее болезненным? Она умоляла меня об эвтаназии, но…

– Но в Великобритании эвтаназия запрещена.

– Да, к сожалению. Но я мог увезти ее в Нидерланды или в Бельгию. Я почти решился. Но не успел. Маргарет умерла в страшных мучениях.

– Мне очень жаль, – с искренним сочувствием проговорила Катрин.

– И вот – десять лет я не перестаю задавать себе эти нестерпимые вопросы.

– И боль не утихает?

– Утихает. Но очень медленно. Как звали вашего друга, Кэтрин?

– Антон. Мы дружили с ним семнадцать лет.

– Что произошло?

– Его… убили, – голос Катрин дрогнул. – Вернее…

– Да?..

– Скорее всего, это был несчастный случай. Так утверждал тот, кого обвинили в его убийстве.

– Обычное дело, – вздохнул сэр Реджинальд. – Убийцы чаще всего так говорят, чтобы обелить себя.

«Я никогда бы не стал стрелять в Антона, – она отчетливо услышала приглушенный, словно испепеленный раскаянием, голос. – Никогда – слышишь?»

– Вы качаете головой, – услышала она голос. – Вы не согласны?

– Я не знаю, – Катрин поняла, что больше не может обсуждать прошлое со случайным знакомым.

– Почему-то мне кажется, что вам говорить об убийце больнее, чем об убитом, – слова старика обрушились на нее подобно горному камнепаду. – В вашем голосе уже не печаль, а страдание.

Черная мгла, лишь недавно выпустившая ее из ледяных объятий, подступила столь внезапно, что Катрин не успела опомниться. Ее собственный голос звучал как чужой, когда она выдавила: – Я устала, сэр, извините. Если не трудно, не могли бы вы меня оставить?..

– Я что-то не то сказал? – забеспокоился старик. – Простите меня!

– Вижу, вы уже познакомились с моей женой, сэр Реджинальд? – родной голос прорвался через зыбкую тьму. – Прошу прощения, я задержался.

– Ваша супруга – очаровательна, – отвечал старый джентльмен. – Но боюсь, я был излишне настойчив.

– Катрин? – Булгаков склонился к ней. – С тобой все хорошо?

– Более чем, – с трудом прошептала она. – Не беспокойся.

– Я договорился с сэром Реджинальдом встретиться здесь, чтобы представить тебя и нашего наследника.

– Зачем? – прошептала Катрин.

– Не так давно ваш супруг спас мне жизнь. Он меня оперировал.

– Да? – она подняла глаза на старика.

– Сэр Реджинальд предложил мне возглавить мемориальную клинику, которую он собирается открыть в память о его покойной жене, леди Маргарет. Как ты думаешь, мне стоит принять его предложение?..

У Катрин отчаянно кружилась голова, две мужские фигуры то сливались в одну, то распадались на целую вереницу, тошнота подступила к горлу и парк стремительно начал вращаться вокруг.

– Катрин, черт побери, что с тобой?..

Примерно в это же время, Париж

– Querida, querida, когда, наконец, ты вернешь мне мою вещь? – телефонный звонок застал Анну запертой в пробке на бульваре Осман между улицами Тронше и Аркад. Она чуть не врезалась в зад зеленого «Пежо», маячившего перед ее капотом.

– О чем вы говорите? Я не понимала, и не понимаю. Я отдам вам все, что у меня есть – но у меня нет ничего чужого.

– Тогда из-за чего же ты меня убила?..

От этих слов у Анны подкосились ноги. – Вам нужна моя пейнета?..

– Она не твоя!

– Да, верно. Она принадлежит герцогу Альба. И он настаивает, чтобы пейнета оставалась у меня.

– Он тоже не имеет на нее права.

– То есть как? Это его фамильная драгоценность.

– Верни, иначе девочка умрет.

Оглушенная короткими гудками, Анна уронила телефон на колени: «Что же делать, боже мой, что же мне делать?» Она не помнила, как доехала до театра, как вышла из машины, как поднялась к себе в гримерку. Только увидев в зеркале трюмо свое бледное лицо и безумный, словно у зомби взгляд, она чуть пришла в себя. Сделала несколько глубоких вдохов и ощутила, как в голове чуть прояснилось.

«Прежде всего, позвони Франсуа. Расскажи ему о наглом требовании. Все равно, без его разрешения ты не сможешь распорядиться гребнем».

– Они требуют пейнету Альба? – удивился Франсуа. – По какому праву?

– Я не знаю. Утверждают, что она и тебе не принадлежит.

– Какая наглость! – возмутился он.

Анна молчала, ожидая его решения.

– А что ты об этом думаешь? – поинтересовался он. – Ты готова ее отдать?

– Я?! – поразилась Анна. – Какое я имею право принимать подобное решение? Я не член твоей семьи.

– Пока, – уточнил Франсуа невозмутимо.

– Но, если бы пейнета принадлежала мне, я бы отдала ее, не задумываясь.

– Тогда отдай.

– Как?!

– Очень просто. Никакая драгоценность не стоит человеческой жизни. Если им нужна пейнета, пусть подавятся. И вернут ребенка матери. Как ее планируют забрать?

– Я не знаю. Он не говорит.

– Главное, не вздумай с ним встречаться.

Стоило Анне положить трубку, как ее нервы, раскаленные, словно оголенные электрические провода, пронизало острое предчувствие опасности, и мгновенно последовал звонок:

– Получила разрешение?

– Откуда вы?..

– Ты так предсказуема, querida. Итак, оставишь пейнету в гримерке, когда будешь уходить домой. Лучше бы тебе туда вообще не возвращаться. Никогда. Ты меня поняла?

– Будь ты проклят, – выдохнула Анна.

– Я не шучу. До свиданья, querida…

…И она оставила ее – сияющую золотом, с изящной сетью готического шрифта на зубцах. В последний раз погладила потертый алый бархат футляра и, тихо вздохнув, закрыла за собой дверь. Хотела запереть по привычке, но не стала – какой смысл – как будто шантажиста остановит хлипкий замок… «Только бы вернули Тони… Только бы вернули Тони», – твердила она, как молитву, спускаясь по лестнице, с каждым витком прощаясь с пейнетой. Прощаясь с Китри…

– Анна! – услышала она, как сквозь сон. – Анна!

– А?!! – она очнулась.

– Анна, что с тобой?

Навстречу ей поднимался Борис:

– Анна, у тебя что-то случилось?

– Нет, Боренька, нет, – она с трудом сдерживала слезы. – Все хорошо.

– Ты сама не своя.

– Все нормально.

– Не хочешь поговорить? Может, я смогу чем-то помочь?

– Нет, мой золотой… Прости, я спешу.

– Спешишь? А так с виду не скажешь…

– Прости… Мне надо идти.

– Ну ладно… – Борис побежал наверх, а Анна без сил прислонилась к перилам.

– Вам просили передать, мадам, – служительница, появившись снизу, протягивала ей белый конверт.

– Кто просил?

– Не знаю, мадам. Оставили на проходной.

Анна заглянула в конверт и достала оттуда маленькую картонную карточку, с тисненым золотом именем, над которым блистала герцогская корона. На ней было написано от руки: «Bien joué, querida!»[173]173
  Вот и умница, querida (фр).


[Закрыть]

Она почувствовала, как ее словно окатили – сначала кипятком, потом ледяной водой из проруби. Колени ее подогнулись, руки затряслись, и она бросилась обратно наверх, преодолевая тошнотворную слабость. Влетев в гримерку, она остановилась как вкопанная – футляра на туалетном столике не было.

Конец августа 2014 года, Париж площадь Колетт

– Жизнь – странная вещь: мы все время на глазах у других людей, – пробормотал Десмонд, вытягивая ноги за столиком кафе Le Nemours.

– По-моему, это неполная цитата, – заметил Бас.

– Что это значит? – Бриджит разглядывала себя в зеркале витрины. Она была почти счастлива: стоило ей пожаловаться Себастьяну, что больше чем за полгода она ни разу не гуляла по Парижу, как тот сразу уговорил ее вечно мрачного напарника на прогулку. И вот они втроем пешком дошли до площади Бастилии, прошвырнулись по кварталу Маре, заглянули на площадь Вогезов. И, фланируя по Сент-Оноре, наконец оказались у Пале-Рояль.

– Что будем пить? – Бас заглянул в la carte[174]174
  В меню (фр).


[Закрыть].

– Мне – белого вина! – заявила Бриджит.

– Ты же не пьешь вино, – удивился Десмонд. – Ты пьешь виски.

– На мой взгляд, виски здесь, – девушка повела вокруг себя рукой, – неуместный напиток.

Здесь – на площади Колетт, в галерее Немур. Они устроились, словно в партере, в первом ряду столиков кафе – справа высились строгие колонны портика Комеди Франсез[175]175
  Comédie-Française – старейший парижский театр, площадка Мольера.


[Закрыть] с фонарями, стекло которых затуманило время, слева – станция метро Пале Рояль, похожая на старинную елочную игрушку из разноцветных бус, нанизанных на проволочку. Прямо перед кафе уличный оркестр услаждал слух прохожих традиционными Вивальди, Пахельбелем и Люлли[176]176
  Люлли, Жан-Батист (1632-1687) – французский композитор барокко, создатель французской оперы, крупнейшая фигура музыкальной жизни при дворе Людовика XIV.


[Закрыть].

Официант поставил на шаткий столик – круглый, с металлической окантовкой – наполненное льдом пластиковое ведро с бутылкой совиньона, три бокала и три стеклянных вазочки с сырными чипсами.

– Starving![177]177
  Умираю от голода (англ).


[Закрыть] – Бриджит смела чипсы в мгновение ока.

– Как ты ешь эту гадость, – поморщился Десмонд, глотнув вина.

– Скажите, пожалуйста! – фыркнула Бриджит. – По-твоему, лучше сдохнуть от голода?

– Если хочешь есть, – начал Себастьян, – давай закажем тебе сандвич…

Он помахал официанту.

– Какая красивая музыка, – Бриджит здесь нравилось абсолютно все – даже клошар, похрапывающий на лавке неподалеку.

– Музыка красивая, исполняют они ее скверно, – констатировал Десмонд.

– Не так уж и плохо, – возразил Бас.

– Бывает и хуже, – согласился Десмонд равнодушно.

Действительно, группа, состоявшая из трех скрипок, пары альтов, виолончели и контрабаса, играла не то чтоб плохо, но как-то без энтузиазма. Было понятно, что музыкантам до смерти надоело работать на раскаленной как сковородка площади, под нескончаемый гомон праздной толпы. Да вдобавок площадь продувалась, точно палуба океанской шхуны.

– Хорошая музыка, – заявила Бриджит упрямо. – А вы оба – просто долговязые снобы.

– Ты любишь музыку? – заинтересовался Себастьян.

Ирландка пожала плечами: – Кто ж ее не любит? У меня была музыкальная семья – папа играл на пианино, мама на виолончели, сестра пела в церковном хоре, – в голосе Бриджит промелькнула тень сожаления. – Одна я – недоразумение. I can't carry a tune in my basket.[178]178
  Мне медведь на ухо наступил (англ).


[Закрыть]

– Хочешь, я тебе сыграю?

– На чем? – хмыкнула Бриджит. – На нервах?

– На скрипке, – Бас поднялся с места. Десмонд не успел его остановить, а молодой фон Арденн уже направлялся к уличному оркестру.

– Куда это он? Неужели надеется, что кто-то из музыкантов позволит ему терзать свой инструмент?

И правда, когда смолкли последние такты барочного менуэта, и парень обратился к одному из скрипачей, тот лишь отрицательно помотал головой. Но, как ни странно, Себастьян не смутился, а продолжал настаивать. Остальные музыканты уже с интересом прислушивались к нему, и на их лицах появились скептические усмешки.

– Французы! – язвительно протянул Десмонд. – Удавятся за скрипку…

Наконец, самый старший из скрипачей, с приличной лысиной и в засаленных джинсах, сжалился и протянул мальчишке скрипку и смычок. Десмонд поразился, как изменилось лицо Баса, как только тот взял инструмент за гриф – оно стало серьезным, даже благоговейным. «Интересно, – подумал он.

– Что-то, наверно, я в нем не разглядел. Как там дальше в той цитате? «Но увидеть нас такими, какими мы действительно есть, они не смогут за все время жизни»[179]179
  «Жизнь – странная вещь; мы все время на глазах у других людей, но увидеть нас такими, какими мы действительно есть, они не смогут за все время жизни». Сидони Габриэль Колетт, писательница, актриса Комеди Франсез. – кафе Le Nemours находится на площади ее имени – площади Колетт.


[Закрыть]. Юноша приладил скрипку к плечу, склонил к ней голову и коснулся смычком струн, взяв несколько неуверенных нот. Неловко поправил инструмент – и сразу раздались язвительные реплики: «Petit gars…le bébé est-ce que tu veux une sonette?»[180]180
  Мальчонка, малыш… погремушку дать? (фр).


[Закрыть]

Бас вновь опустил смычок на струны. И лучи солнца, к тому времени начавшего клониться к закату, стали ярче, словно преломились в кристально чистой воде, омывшей листву деревьев на площади, и та приобрела изумрудный оттенок, будто и не настала ей пора желтеть в ожидании осени. Пленительное аллегро устремилось ввысь, к крышам старинного дворца, пульсируя подобно сердцу – то ли птицы, то ли человека. Волны соло поднимались выше, к облакам, в бездонную синеву парижского неба. А в тот момент, когда неудержимый полет, казалось, готов был оборваться, взволнованная виолончель подхватила его, расправив могучие крылья… а за нею – альт, обволакивая мятежную страсть певучим легато. И остальные стали вплетать голоса в яростную песню небес – не самый слаженный хор, но сияло в его звучании подлинное чувство, пылкое до исступления…. В сольную паузу Себастьян опустил смычок, повернул голову к Бриджит и перехватил ее восхищенный взгляд. Губы юноши тронула торжествующая улыбка – и скрипка его вступила вновь, без колебаний и сомнений возглавив неистовый экстаз всего ансамбля.

– Как чудесно… – трепетно вздохнула Бриджит.

– Мендельсон. Концерт для скрипки ми минор, – отозвался машинально Десмонд. – Отлично. Чувствуется школа.

Бриджит его будто не слышала – ее захватила музыка, уже превратившаяся в бушующий шквал аккордов. Девушка глубоко дышала, не сводя восторженного взгляда с группы уличных музыкантов, которые сгрудились вокруг Себастьяна, словно признав за ним le droit de diriger[181]181
  Право руководить, дирижировать, вести за собой (фр).


[Закрыть]… И их лица, чуть отрешенные, с горящими глазами, объединенные великим таинством, лучились победным светом те несколько минут, что они были единым целым.

И почти никто на площади Колетт не обратил внимания на высокого сероглазого мужчину лет тридцати пяти, остановившегося послушать уличный оркестр. Почти никто – кроме одного, который озадаченно хмурился и внимательно рассматривал майора Виктора Глинского, пока тот, улыбнувшись своим мыслям, не продолжил путь по улице Сент-Оноре к Вандомской площади…

Майор вернулся в гостиницу поздно, усталый и раздраженный. Наконец ему удалось добиться аудиенции у председателя Фонда помощи жертвам насилия. Ею оказалась стройная молодая женщина с ясными светлыми глазами и приятной улыбкой на розовых губах. Она терпеливо выслушала Виктора, но как видно, мало чего поняла, и только покачала головой: «Я бы рада помочь, но не понимаю, как? Мы не ловим беглых маньяков, и наши волонтеры никогда не стали бы заниматься ничем подобным. Александр Гаврилов? Сейчас посмотрим… Нет, никого с таким именем в наших экипажах нет и не было. Мне жаль». Когда же Виктор заикнулся об Анне, то ему показалось, что в глазах женщины загорелся недобрый огонь, хотя выражение ее лица не изменилось, и тон остался по-прежнему любезным: «Мадам Королева? Она так недавно работает с нами. У нее не может быть подобных полномочий!». Итак, очередной день прошел впустую, но вымотал его совершенно и Виктор уснул мгновенно, будто провалился в черную бездну. Ему ничего не снилось – он буквально выпал из жизни на те несколько часов, что спал – пока не вынырнул из этой бездны, разбуженный неприятным ощущением чего-то острого и холодного у горла. Он открыл глаза – в предутреннем сумраке, в который был погружен гостиничный номер, он разглядел нависшего над собой человека.

– Bienvenue à Paris[182]182
  Добро пожаловать в Париж (фр).


[Закрыть]. Как поживаешь, майор?

Твою мать! Виктор дернулся, но понял, что его левое запястье пристегнуто наручником к спинке кровати. Горло же продолжала обжигать сталь ножа.

– Какого черта ты сюда приперся?

– Тебе по пунктам изложить? – Глинский старался сохранять хоть видимость спокойствия. – Отстегни меня, и я представлю тебе подробный отчет.

– Ну уж нет, – Рыков щелкнул выключателем бра над кроватью. – Не дергайся, майор – убивать тебя в мои планы не входит. Просто хочу расставить все точки над «i».

– Значит, я был прав, и Королева тебя покрывает, – произнес Виктор, с трудом скрывая злость. – Хороша прима, нечего сказать.

– Анну не трожь, – процедил Олег. – Она ничего не знает.

– Ну да, а что ты в Париже – чистое совпадение.

– Как ни странно, ты прав, – Рыков убрал нож и встал с кровати. – Итак, веди себя хорошо и никто не пострадает. Я, кстати, вопрос тебе задал. Какого хрена ты здесь делаешь?

– В отпуск приехал, – усмехнулся Глинский.

– В отпуск, значит? Достопримечательности осматриваешь? Ну, и как тебе?

– Мулен Руж – отстой.

– Ты ж там не был, откуда тебе знать?

– Все равно – отстой.

– Окей, поверю на слово. Я сам там не был. Занят делами.

Некоторое время они пристально друг друга рассматривали – Рыков – с искренним любопытством, Виктор – с неукротимой ненавистью.

– Ты сейчас мне дырку на лбу прожжешь, – хмыкнул Рыков. – Чего уставился?

– Поехали в Москву. Хватит уже, набегался на свободе. Пора и честь знать.

Олег запрокинул голову и расхохотался: – Это я на свободе бегаю?! Майор, заключенный в камере смертников – птица в небе по сравнению со мной. Можешь быть доволен.

– Я – доволен? – скрипнул зубами Глинский. – Я буду доволен только, когда увижу тебя за решеткой.

– В этом я тебе не помощник. Но если ты хочешь меня о чем-то спросить – валяй. А потом ответишь на пару моих вопросов. Quid pro quo[183]183
  Услуга за услугу, баш на баш (лат).


[Закрыть].

– Ага, щас. Размечтался. Можешь меня убить…

– Зачем? Ты стал хорошим мужем Аликс и прекрасным отцом Максиму. Такого горя я им не доставлю.

– Ты, урод! – зарычал Глинский. – Да как у тебя язык поворачивается! Вон отсюда. Не буду я отвечать на твои долбанные вопросы. И твои ответы меня не интересуют, лживая ты тварь.

– Так я пошел? Можешь позвонить портье, придет милая девочка и тебя освободит. Но тогда ты меня больше никогда не найдешь и ничего обо мне не узнаешь. Но ведь тебя гложет любопытство, не так ли? Тебе же до смерти хочется узнать, как я выплыл из лужи крови в подвале моего коттеджа в Серебряном бору.

– Мне плевать.

– Врешь. Было б тебе плевать, сидел бы ты сейчас в своем кабинете на Петровке, а не лежал пристегнутый наручниками в парижском отеле, словно в ожидании доминатрикс[184]184
  Понятие, используемое, как правило, в отношении женщин, которые за материальное вознаграждение или без оного предлагают практики в составе БДСМ в качестве «госпожи».


[Закрыть]. Не желаешь, кстати? Здесь можно заказать. Недорого.

– Да пошел ты!

– Ладно, не обижайся. Итак, что ты хочешь знать?

– Я не за информацией сюда приехал.

– Ну не мог же ты на полном серьезе надеяться, что я позволю тебе меня арестовать и увезти в Москву? Ты ж не наивный дурачок, майор. Мы сейчас с тобой разговариваем лишь потому, что я этого захотел. Я, а не ты. Как только мне надоест, уйду. Итак, чем могу быть полезен?

– Зачем ты убил Александра Гаврилова и его жену? – Виктор осекся, увидев, как окаменело лицо его врага.

– Что?! – спустя мгновение хрипло переспросил тот. – Сашка убит? Когда?

Виктор понимал – если б Гаврилова убил Рыков, то скрывать бы не стал. И его реакция говорила сама за себя – стройная версия Виктора лопнула. Это было неожиданностью.

– Так это не ты? – на всякий случай уточнил майор. – Черт.

– Сашка убит, – прошептал Олег в растерянности. – У какой твари поднялась на него рука?

– Я думал, у тебя.

– Чтобы я – Сашку?! – прорычал Олег. – Я жив только благодаря ему.

– Когда тебя это останавливало? – сухо заметил майор. – Тебе Оксану Кияшко припомнить?

Рыков, казалось, его не слышал: – Убью ту тварь, которая это сделала. Как его убили?

Виктор рассказал, не скрывая подробностей.

– Как, как зовут хозяина коттеджа? – прищурился Олег. – Грушин?

– Он не при чем, – покачал головой Виктор.

– Ты ошибаешься, – возразил Рыков. – Копни поглубже. Мне эта фамилия знакома.

– Откуда? Какие у тебя с ним дела?

– Какие у меня могут быть дела с этим вором? Но в прошлом…

– В чьем прошлом?

– В его прошлом. Грушин был директором химического завода. И несколько лет назад на том заводе произошел взрыв. Погибло около сотни людей, примерно столько же остались инвалидами.