Текст книги "Не было бы счастья"

Глава 17

– Выглядишь зашибись, – шепнула Маринка за завтраком.

Женя в смущенной радости хрюкнула в чашку.

– А Илюша уже уехал? – поинтересовалась Ольга Викторовна.

И все разом уставились на Женьку. Даже жевать перестали. Она закашлялась так, что слезы выступили на глазах. Данька принялся хлопать ее по спине, бабушка протянула стакан воды, а остальные так и смотрели с ожиданием.

– Илье с работы позвонили, – выговорила, наконец, Женя, не зная, куда деваться от этих взглядов, – у него завтра какой-то важный процесс, насколько я поняла.

– У него каждый раз важный процесс, – горделиво заметила Ольга Викторовна.

– Значит, ты сегодня свободна? – как ни в чем не бывало осведомилась Маринка.

Женя снова поперхнулась.

Стало быть, всем теперь ясно, что ее свобода зависит только от наличия у Кочеткова Ильи Михалыча важных процессов.

– Так что, поедешь со мной в город? – допытывалась Маринка. – Я вчера в инете откопала офигительный фитнесс-центр, недалеко и недорого.

– Ну наконец-то, – радостно выдохнула Ирина Федоровна, – давно надо было заняться спортом! Я всегда говорю, что в здоровом теле – здоровый дух…

Дед перебил ее самым бессовестным образом:

– На самом деле – одно из двух!

– Ты бы, старый, поостерегся, – прищурилась его супруга, постукивая по столу ножичком, – жуешь свои котлеты, и жуй! Тебе уже никакой фитнесс не поможет, а девочкам надо о здоровье думать!

Виктор Прокопьевич послушно заработал челюстями. Из-под стола вылезла Гера, ужасно заинтересованная упоминанием о котлетах, и поставила лапы на Женькины коленки, с надеждой заглянув ей в лицо.

– Не балуй ее, – предупредительно погрозила пальцем бабушка.

Гера оскорбленно тявкнула и перешла к Даньке, который незамедлительно сунул ей под нос тарелку с овсянкой. Гера принюхалась, кашей не прельстилась и, обиженная на весь свет, удалилась на кухню. Вероятно, поближе к холодильнику.

– Жень, так чего? Поедем? – пихнула ее в бок Маринка.

– Конечно, поезжайте, – решительно поддержала ее Ольга Викторовна, – бабушка права, давно пора заняться спортом!

– Я всегда права, – величественно кивнула бабушка. Женька сосредоточенно пыталась сложить из салфетки самолетик.

– Мне надо с вами поговорить, – сообщила она, обводя тяжелым взглядом собравшихся.

Сделалась пауза.

– Говори, – разрешила, наконец, Ирина Федоровна.

– Я хочу вам сказать кое-что, – повторила Женя. Это была такая беспардонная ложь, что ей стало противно. Ничего говорить не хотелось. Не хотелось, а надо!

Есть такое слово «надо», и она его ненавидит.

– Жень, – потрясла ее за плечо Маринка, – ну, говори, чего ты…

– Спасибо, – выпалила Женька.

– Пожалуйста, – кивнула бабушка, пытливо разглядывая ее напряженное, бледное лицо, – а за что?

– Спасибо вам за все, все, все, – пробормотала она в ответ.

Ей было стыдно. Разве можно уместить в слова благодарность этим людям, ставшим ей родными?!

Может быть, в самом деле, не стоило даже начинать этот разговор? Надо – не надо, какая разница, если вслух невозможно произнести то, что звучит в сердце.

– Идите-ка лучше собирайтесь, – неестественно бодрым голосом произнесла Ольга Викторовна, – вам еще такси надо вызвать, а до нашей Тутоновки они скоро не доедут.

– Да Женька сама за руль сядет, – отмахнулась Марина, – сядешь, Жень? Нога-то у тебя как?

Дед прокряхтел, что об этом надо было поинтересоваться в первую очередь, а не предлагать больной девице занятия в спортивном клубе.

– Это не спортивный клуб, – быстро возразила Марина, – а фитнесс-центр, там всякие тренажеры имеются, так что ногу Женька может и не напрягать. Но опухоль-то у тебя уже спала, правда?

Она обернулась к Жене.

Та кивнула.

Самое время сказать о главном. Самый подходящий момент признаться, что ни в какой фитнесс-центр она не поедет, ни на такси, ни самостоятельно.

Нога-то, действительно, уже не болела.

Да и не в ноге дело, если уж совсем начистоту.

«Ну скажи им, скажи! Довольно нерешительности и малодушия! Открывай рот и начинай прощаться!»

– Ну вот, – между тем тараторила Марина, – значит, поедем на твоей машине. Если ты устанешь, я поведу. Права у меня есть…

– Даже не думай, – перебила бабушка, – вспомни, как в последний раз ты поехала в Москву по той дороге, что ведет в Питер.

– Ну и что? Я же потом сообразила!

– Ага, через сотню километров, когда тебя гаишники остановили за превышение, а ты им рассказала, что перепутала часы со спидометром!

Дед прыснул, Ольга Викторовна жалостливо погладила дочь по голове, а та обиженно заявила:

– Жень, не слушай их! Я не всегда так езжу!

Женька больными глазами оглядела семейство, тотчас настороженно притихшее.

– Ты не говори пока ничего, – пробормотала Ольга Викторовна несмело, – мы потом все обсудим.

– Нет, – решительно сказала Женя, – сейчас.

– Это касается только вас двоих, – буркнула бабушка, раньше всех догадавшаяся, что речь пойдет об Илье.

Женька благодарно улыбнулась ей.

– Я вас так люблю, – вырвалось у нее неожиданно.

– Мы тебя тоже, девочка, – просто ответила Ирина Федоровна.

– Я должна уехать. Сегодня.

Ну вот, она произнесла это. Мир не обрушился, сердце не остановилось, жизнь продолжается.

– Кому ты это должна? – поинтересовалась небрежно бабушка.

– Да что за ерунда! – нахохлилась Марина.

– Подождите! Дайте мне сказать, – умоляющим голосом перебила Женька, – я должна это сказать! Мне надо уезжать, понимаете? Я вас очень люблю, всех, но у меня работа, комната без присмотра осталась, соседи, наверное, с ног сбились…

Ольга Викторовна машинально допила чай из бабушкиной кружки.

– Детка, давай ты забудешь эту ерунду, – откашлявшись, строго сказала она.

– Нет, – помотала головой Женька, – это не ерунда. Я не могу оставаться у вас больше…

– Да почему? – с досадой воскликнула Марина. Соврать было бы очень просто. Придумать кучу правдоподобных аргументов, с сожалением пожать плечами, перецеловать всех, стиснуть в объятиях каждого по очереди, а потом вместе – в куче малой, – и выехать за оранжевые ворота, пообещав навещать в выходные и в праздники.

– Мне нужно, – только и сказала Женька. Бодрый тон не удавался. Вранья они не заслужили.

А говорить правду было слишком тяжело.

Даже мысленно Женя не произносила этого.

– А как же Илья? – пробормотала растерянно Маринка.

Бабушка бросила на нее негодующий взгляд, Ольга Викторовна заполошенно придвинула к Женьке тарелку с бутербродами и очень настойчиво потребовала, чтобы «детка» немедленно подкрепилась. Дед снисходительно и печально улыбнулся Маринке, единственной, которая еще толком ничего не поняла.

– С Ильей я поговорила, – промямлила Женя. Семейство обменялось недоуменными взглядами.

– И что он? – не выдержала Маринка.

– Ничего, – пожала плечами Женя.

Она, действительно, говорила с ним. Пусть это была обыкновенная болтовня любовников после бурной ночи, всем знать об этом необязательно.

Даже если бы захотела, она бы не смогла сказать ему самого важного. Он не слышал ее. Женька чувствовала его страх, будто свой собственный. Ну да, она ведь тоже боялась. И не имело смысла ходить вокруг да около, гораздо проще сделать вид, что все нормально, все замечательно и лучше быть не может.

Он уехал сразу же, как только ему позвонили из офиса. Он поцеловал ее на прощание долгим поцелуем, напомнившим им обоим недавнее безумие. Он ничего не обещал, ни о чем не спрашивал.

Женька все решила сама.

Был другой выход, всегда есть другой выход, но увидеть его непросто и воспользоваться им еще трудней.

Она не станет дожидаться, пока наскучит ему, так думала Женька, глядя, как Илья выезжает за ворота. И сердце подкатывало к горлу, сбивая дыхание. Осколки надежды больно впивались в душу, заставляя еще раз приглядеться, обдумать, прикинуть шансы. Один к миллиону? К миллиарду?

Нет, не было ни единого.

Слишком хорошо она понимала его. Слишком ценил он свою свободу и независимость. Смиренно ждать своей участи она не могла. Торопить его – не имела права. И пришлось решать за двоих. Впрочем, это решение еще предстояло осуществить.

Не так-то это легко, когда на тебя смотрят четыре пары глаз, и в этих глазах обеспокоенность, ласковое недоумение и любовь.

Любовь, пропади все пропадом!

* * *

В коридоре, как водится, на Женьку свалился пенсионерский велосипед. Пока она пристраивала его на место, потирая ушибленный бок, на шум выскочила Лера.

– Чего буянишь? У меня ребенок, между прочим, спит!

– Извини, пожалуйста.

Лера хмыкнула недовольно и тут заметила кучу пакетов, сваленных у двери.

– Это чего у тебя? – бдительно поинтересовалась она.

– Вещи, – коротко бросила Женька, которую час назад Ирина Федоровна костерила во все лады, а Виктор Прокопьевич без лишних слов просто перетащил пакеты с одеждой в машину.

– Придумала тоже, – подзуживала и Маринка, – шмотки она не возьмет, я тебе не возьму…

Это она вернула Женю с порога, увидав, что та собирается исчезнуть налегке. Минут сорок спорили и препирались, пока дед не решил все кардинально. Суматоха немного отвлекала от накатывающих рыданий и создавала ложное впечатление обыденности.

– Жень, а ты в отпуск едешь, да? – скакал вокруг нее Данька, – меня папа тоже скоро обещал в отпуск отвезти.

– Это хорошо, – отвечала Женька, из последних сил загоняя внутрь тяжелые, страшные слезы.

Надо было уехать сразу. Чего она телилась, а? Зачем ждала, пока все проснутся, разговаривала, завтракала, улыбалась, уговаривая себя, что так честней да и дороги с утра пораньше забиты пробками.

Сидела бы лучше в пробке, идиотка психованная!

И никаких тебе расставаний, когда губы трясутся, едва выговаривая нелепые обещания и прощальные слова, в руке, будто чека от гранаты, зажаты ключи от машины, болят глаза от невыплаканных слез, а мотор уже ровно гудит, ворота распахнуты, и надо ехать.

Есть такое слово – «надо».

Она думала, что ненавидит его. Но вместо ненависти сейчас Женя чувствовала лишь обреченную безысходность.

Казалось, на душу набросили покрывало – плотное, черное, – оно тщательно прикрыло все щелочки, и стало не видно солнца. В эту темноту пробралось лишь равнодушие, огляделось придирчиво да и улеглось, развалилось, устроилось с твердым намерением остаться навсегда.

Из него вполне мог получиться добротный бронежилет. Хорошая кольчуга.

Вот он, черт его побери, инстинкт самосохранения!

– Жень, может, все-таки погодишь до обеда, а? – втиснулась к ней в машину Маринка.

– Не могу, малая, правда, не могу, – прошептала она жарко, и безразличия как ни бывало.

Что же делать, как теперь быть, где взять силы, чтобы выстроить новую, сверхмощную систему защиты?

– Отойди, – пихнул Маринку Данила, – я с Женей еще не целовался, правда, я не люблю целоваться, но когда прощаются, всегда целуются, это дратиция…

– Традиция, – поправила Ольга Викторовна, – куда ты лезешь в ботинках на сиденье? Даня, немедленно сядь!

– Не приставай к нему! – подоспела бабушка. – Женя потом тряпочкой протрет, и все. Жень, ты ведь протрешь? Обязательно протри!

– Мама, ну чего ты ему потакаешь? Женечка, детка, сгони его сейчас же! На-ка, держи, я тебе вот бутербродов положила и рыбки, приедешь, разогрей и покушай, хорошо? Только разогрей, холодная она не вкусная…

– Бабы, ну что вы за народ? – заворчал рядом дед. – Рыбку она положила, а про книжки забыла небось? Жень, там тебе бабушка собрание сочинений приготовила. Булгакова твоего. Сейчас Маринка сбегает, принесет.

Звонким, как оборвавшаяся струна, голосом Женя попросила, чтобы ничего ей больше не приносили.

– Ну конечно, – фыркнула Марина и убежала. Казалось, это никогда не кончится.

Наверное, потому, что она умоляла кого-то всемогущего, чтобы это никогда не кончалось.

Однако могущества у него не хватило, или Женькины молитвы звучали неубедительно, и в конце концов семейство посторонилось, пропуская Шушика вперед, за оранжевые ворота.

Расстроенные лица исчезли из пределов видимости. И Женя не увидела, как отчаянно затопала ногами Маринка, и не услышала ее вопля в притихшем дворе:

– Ну что же у этого кретина с телефоном?!

* * *

Лера и не думала уходить, с нескрываемым любопытством наблюдая, как Женька перетаскивает пакеты от дверей в свою комнату.

– Ты в Турцию, что ль ездила? – выдвинула предположение соседка.

– Да! Именно туда!

– Че привезла? Какие размеры? Осень? Зима? Женьке надоело реагировать, и она промолчала.

– Где стоять-то будешь? – не унималась Лерка.

– В каком смысле? – машинально переспросила Женька.

Лера надула губки.

– Ну на Лужу поедешь или куда?

– Зачем мне твоя Лужа?

– Так шмотки продавать! Че, на дому что ль лавочку откроешь?

Женя запулила последний пакет в комнату и обернулась к молодой мамаше.

– Не собираюсь я ничего открывать, это мне просто прислали. Подарки.

– Слушай! Точно! Это из Америки тебе, да?

– Почему из Америки? – простонала Женька.

– Да тут тебе звонил кто-то, сказали, что из Америки. Я сначала-то не поверила, говорю, хорош, типа, прикалываться, а оттуда мне по-английски как давай шпрекать!

Очень хотелось стукнуть ее дверью по лбу. А потом закрыться в комнате, вдоволь пореветь и пойти утопиться в тазу с грязным бельем.

Кто сказал, что юмор – лучший помощник в борьбе со стрессом?!

Или она плохо юморит?

Или у нее не стресс, а что-то другое, еще не изученное толком всякими там специалистами, не обвешанное со всех сторон ярлыками, к чему приспосабливаться еще не научились и с чем не придумали еще даже мало-мальски эффективного способа борьбы?

– Что же ты мне сразу не сказала, что звонили? – осведомилась Женька с равнодушием.

– А что? Я тебе секретарша, что ль? – тут же пошла на абордаж соседка. – Не шлялась бы неизвестно где, а сидела бы дома, и…

На этих словах распахнулась дверь Таисии Степановны, и сама хозяйка комнаты выплыла в коридор, торжественно восклицая:

– Вот что значит, в тихом омуте черти водятся! Я всегда говорила, что эта бледная поганка еще себя покажет.

Женя, которую ни за что ни про что обозвали поганкой, решительно направилась к себе.

– Куда? – в момент настигла ее Таисия и, маневрируя, подобно крейсеру, преградила путь к отступлению. – В этой квартире не место всяким там прошмандовкам! И не думай, что можешь спокойно отсидеться, пока мы…

Лера неожиданно вмешалась, ласково попросив тетеньку не выражаться. Видимо, тщательно обдумав тот факт, что родственники в Америке у Женьки точно имеются, молодая мамаша смекнула, что лучше поддерживать мировую.

Некоторое время тетя Тая, не спуская с Женьки бдительного ока, выражала свое мнение по поводу наглости современной молодежи вообще и Леркиной беспардонности в частности. А потом без перехода заявила, ткнув в Женю пальцем:

– Ты по графику должна была вчера убираться! Я тут за тебя туалет драила, милочка, пока ты хвостом крутила по столице! Понаедут, понимаешь, в Москву и давай…

– Хватит, – сипло пробормотала Женька, – дайте-ка мне пройти.

– Дайте-ка?! Что еще за «дайте-ка!»? – охнула та. Лера закатывала глаза, но исчезать с поля брани не спешила, уютно заняв место у телефона в зрительном зале.

– Нет, ты слыхала? – обратилась к ней тетя Тая, призывая если не в союзницы, то хотя бы в свидетели. – Она мне еще указывать будет!

– Я плачу за эту комнату, – выговорила Женька спокойно, – я устала с дороги и хочу выспаться, ясно вам? Имею полное право.

– Она еще о правах будет говорить! Ты сначала туалет помой, а потом уж…

Надо было утопиться прямо в ближайшей луже, безотлагательно. Все равно ничего хорошего в жизни не предвидится.

Женя села на корточки и привалилась к стене.

Жаль, конечно, что тетя Тая так орет. Впрочем, почему бы не заснуть под аккомпанемент?

– Вот, пожалуйста! Она же на ногах не стоит!

– Может, ей плохо? Жень, ты чего? Тебе плохо, да? Сердце? Живот прихватило?

– Да пьяная она, пьяная!

– Подвиньтесь. Жень, выпей воды! Женька!

Зачем так трясти, спрашивается? У нее сейчас плечо треснет! Дураки какие! Неужели нельзя оставить человека в покое?

Плечо онемело под чьими-то безжалостными пальцами. С волос почему-то лилась вода. Женька чихнула и открыла глаза.

– В чем дело?

– Ты, кажись, в обморок шарахнулась, – испуганно ответили рядом.

И другой голос закудахтал что-то неразборчиво, но страстно. Она с трудом переместила взгляд выше и увидела лица соседей.

И все вспомнила.

Очередная волна отчаяния с новой силой ударилась в душу.

– Может, скорую?

– Ага, скорую ей! В вытрезвитель, и всех делов!

– Не мелите чепухи! Жень, встать можешь? Давай руку.

Руку она не дала. Самостоятельно, по стеночке, поднялась и обвела коридор мутным взглядом. Интересно, если ее прямо сейчас и прямо здесь стошнит, тетя Тая от подобной наглости лишится дара речи? Пожалуй, стоит проверить.

Засмеявшись нездоровым, чужим голосом, Женька все-таки ринулась в туалет, одной рукой держась за стены, другой закрыв лицо.

Вот бы закончился этот день, мелькнула в голове спасительная мысль. И никогда бы не начался следующий.

Глава 18

Илья Михайлович Кочетков вел переговоры. Представители противоборствующей стороны расслабились буквально с первой секунды, увидав на его лице блаженную улыбку и услыхав, какую чушь он несет повизгивающим от счастья голосом. Сначала они просто растерянно и с радостью переглядывались, потом осмелели и решили воспользоваться этим на полную катушку. Илья продолжал улыбаться, рискуя остаться безработным.

Кое-как к моменту подписания договора он начал соображать. В первую очередь вспомнил, что находится на службе. Это было тяжело осознать, но Илья справился. И со свежими силами принялся давить конкурентов.

Те – расслабленные окончательно – ничего не понимали, сдались практически без боя, и через некоторое время, ополоумевший от свалившихся разом удач, адвокат ринулся домой. К самой главной своей радости.

Куплю ей цветов, жмурясь на солнышко, неожиданно решил он. Розы? Гладиолусы? Хризантемы? Пионы?

Вот об этом он не подумал. Какие она любит, не знал. А дама в цветочном магазине продолжала перечислять названия.

Илья никогда не подозревал, что на свете существует столько цветов!

И ни разу в жизни не задумывался, выбирая букет. Хватал, не глядя, лишь бы выглядел чуть лучше веника, да и ладно.

Интересно все-таки, какие предпочитает она.

– Нарциссы? Орхидеи? Фрезии? – выдохшимся голосом лепетала продавщица, водя его по салону и тыча в букеты, будто экскурсовод.

– Ну скажите тогда, какой у вас повод? Юбилей там или свадьба? Что?

– Просто свидание, – улыбнулся Илья. Он только и делал сегодня, что улыбался.

На самом деле, это просто чудесно, что он не знает, какие ей нравятся цветы. Не знает, что она любит больше – зиму или лето, чинные премьеры в театре или поп-корн на последнем ряду в какой-нибудь киношке, кататься на лыжах или пить чай в тишине у камина, в выходной валяться в постели до обеда или делать зарядку.

И только ему решать, узнает ли он это когда-нибудь.

Вместо букета он в итоге купил нечто бархатистое, солнечное, совсем махонькое в огромном глиняном горшке. И в обнимку с ним отправился к машине.

Еще полчаса, и он будет на месте. Почему он никогда раньше не замечал, что дорога до дома так длинна?!

* * *

Едва заслышав шорох гравия под колесами, с террасы сбежала Маринка. Рванула дверь джипа так, что тот содрогнулся всем своим мощным телом.

– Ух ты! – обрадовался Илья, выбираясь наружу. – Ты по мне так соскучилась, сестренка?

– Как ты мог? Ну скажи, как ты мог?! – заколотила она острыми кулачками по его груди.

Илья, опешив, попятился обратно к машине.

– А поздороваться с родным братом ты не хочешь? – пробормотал он.

Кулачки разжались, она обхватила ладонями щеки и закричала:

– Поздороваться?! Ты хочешь сделать вид, что ничего особенного не случилось?! Или тебе на самом деле плевать? Я думала, ты не такой, как все! Я тебе верила, недоумок! И она тебе верила! А тебе плевать, да? Как и всем мужикам, да?

– Ка-каким мужикам? Ты о чем, малая?

Она внезапно выдохлась, и руки повисли плетьми, а в глазах вместо яростной злобы образовалась печаль.

– Ты чего, малая? Что случилось-то?

– А ты не знаешь? – устало хмыкнула она. – Или ты думал, что для нас это ничего не значит? Женька нам не чужая, ясно?

Он улыбнулся при упоминании этого имени. Все остальное прошло мимо, не трогая сознание. Илья, так и не поняв, о чем бормочет его сумасбродная сестрица, полез на заднее сиденье, чтобы достать цветок.

– Глянь-ка. Как думаешь, ей понравится? Маринка вскинула на него ошеломленный, недоверчивый взгляд.

– Ты что, Илья?! Ты не знаешь?!

– О чем?

Он все еще радовался жизни, но мгновение спустя наткнулся на Маринкин взгляд, полный горечи. Беспокойство скользнуло в сердце, стремительно и больно распирая изнутри.

– Что случилось?

– Женька уехала.

– Куда? – настороженно осведомился он, еще не осознав размеры бедствия.

Жаль, конечно, что именно сейчас ей приспичило прогуляться. Или не прогуляться, а позагорать с Данькой и бабушкой на бережку. Или отправиться в город за покупками. С больной ногой! Вот дурында!

И за что ему такое наказание, весело подумал Илья.

И не сразу услышал Маринкин ответ.

– Она уехала домой. Вернее, в эту свою коммуналку.

– Не смешно, – пожал плечами Илья.

– Вот именно! – рявкнула Марина.

Должно быть, у него помутнение рассудка. Или у его сестры? Да нет, она вполне адекватна, если не считать той вспышки бешенства, когда маленькие острые кулачки колотились ему в грудную клетку.

Стало быть, все это правда?

Увлеченно разглядывая грядки с луком и морковкой, Илья пробормотал:

– Когда она успела?

Будто это было важно теперь!

– Еще утром. Сразу после завтрака. Она сказала, что поговорила с тобой, и мы подумали… Илья, я не знаю, я ничего не понимаю, мне казалось, у вас все серьезно. Черт, ну то есть, ты понимаешь… Вы были такие счастливые оба, а потом она…

Уехала. Уехала. Уехала.

Больше он ни о чем не мог думать.

В глаза настырно лез маленький желтый цветок, будто солнце, фантастически съежившееся от каких-то невиданных катаклизмов.

Наверное, он тоже вот так усохнет. И сердце его вместе с ним станет маленьким, совсем незаметным, и боль поубавится хоть чуточку.

– Она ничего мне не говорила, – сказал кто-то его голосом.

– Илья, ну как же так?!

Он взглянул на сестру с беспросветной тоской.

– Почему вы ее не остановили? Почему не позвонили мне, в конце концов?

– Я звонила! – заплакала Маринка. – У тебя сотовый не отвечает, а в офисе сказали, что ты на переговорах неизвестно где!

– Да.

Он похлопал себя по карманам и зачем-то достал телефон. Тот не проявлял никаких признаков жизни. Должно быть, сели батарейки.

Телефон можно зарядить. Легко.

А все остальное можно поставить на подзарядку?!

– Ты не любишь ее? – спросила Марина сквозь слезы.

Илья кивнул. Это могло означать, что угодно. И не надо у него спрашивать, что именно.

Утром он обнимал ее и точно знал, что это по-настоящему важно. Он смеялся с ней, пил кофе, целовал ее во дворе так, будто уходил не на работу до вечера, а в неизвестность до следующей жизни, где они обязательно встретятся, но все уже будет по-другому. И она целовала его! Он уезжал, зная, что вернется к ней. Он был уверен, что она ждет его.

Он привез ей цветок.

– Илья, бабушка знает ее адрес, – всхлипнула Марина, – если ты хочешь…

Он пожал плечами.

– Она сама все решила, какая разница, чего хочу я?!

– Я же говорю, что ты такой же кретин, как все! – завопила сестра. – Тебе плевать, что она решила на самом деле, ты просто боишься! Тебя волнует только твоя чертова гордость, вот и все! Раз Женька уехала, ты не будешь бегать за ней, так? Отправляйся в детский сад, дорогой братец!

– Чего ты орешь? – огрызнулся Илья и пошагал к дому.

Маринка понеслась следом.

– Что ты собираешься делать?

– Обедать.

– А потом?

– Потом ужинать.

Она ударила его в спину. От неожиданности Илья едва не свалился носом в клумбу, но в последний момент удержался на ногах.

– Ты с ума сошла?

– Дурак! Вы все дураки! Я не могу… Смотреть тошно, понимаешь? Давай, продолжай и дальше изображать мистера невозмутимость, прикидывайся, разыгрывай самого себя, хренов трус!

– С каких пор ты материшься? – удивился он. – И вообще, я твой старший брат, ты не забыла? Яйца курицу не учат!

– Ты старший, но ты полный кретин, – смиренно заметила она.

Илья отвел взгляд.

– Слушай, ты же все понимаешь. Это наше дело, мы сами разберемся, ясно?

– Ничего вы не разберетесь. Я же видела ее, она не вернется, понимаешь? Если ты не поедешь за ней…

– Я не поеду, – отрезал Илья.

Ему надо было обдумать все хорошенько. Но то, что он никуда не поедет – очевидно. А подумать нужно. Прийти в себя, прикинуть, куда лучше поставить горшок с желтым цветком, где спрятаться от стука собственного сердца, как жить, зная, что она не стала ждать его.

Нет, конечно, он не поедет.

Что толку?

Она выдвинула ультиматум, вот как получается. Или все, или ничего. Ему никто никогда не ставил ультиматумов, он не допускал этого и не допустит сейчас.

А может быть, она сбежала просто потому, что испугалась?

Также как он, испугалась и не смогла придумать другого выхода. Сдалась. Тогда вообще не о чем говорить. Нет, в любом случае не о чем говорить.

– Пойдем в дом, – позвал он сестру, готовую возненавидеть его за то, что он был самим собой.

* * *

В гостиной было тихо. Ему показалось, что эта тишина, грянувшая с его появлением, в любой момент взорвется громом. Мама и бабушка с исключительным вниманием глядели в экран телевизора. Звук там отсутствовал. Быть может, они учили язык глухонемых?!

Не смешно, одернул он сам себя. Не смешно и глупо.

– Привет семейке Адамсов, – весело поздоровался Илья.

Ответа не последовало, только за спиной злобно прошипела что-то неразборчивое Маринка.

Почему бы тебе не провалиться сквозь землю, предложил Илье внутренний голос.

Да, это было бы очень кстати.

Жаль, что он не умеет плакать, подумалось вдруг.

– Тебе звонил шеф, – не здороваясь, доложил дед, появляясь в дверях комнаты, – просил тебя перезвонить, как только ты появишься. У тебя что-то с мобильным, наверное.

– Он разрядился, – пояснил Илья.

– Ну так заряди! – бросил дед через плечо, снова скрываясь в кухне.

Илья послушно кинулся исполнять, спиной чувствуя взгляды трех женщин, самых дорогих женщин в его жизни.

– Илька, – окликнула слабым голосом мать, – ты объяснишь что-нибудь или будешь делать вид, что нас это не касается?

– Оля, нас на самом деле это не касается! – резко оборвала ее бабушка.

– Еще как касается! – топнула ногой Марина. – Из-за него мы Женьку потеряли, неужели не понятно?!

Никто не выразил ни малейшего желания с этим поспорить. Мать только поймала его руку и сжала легонько. На миг ему показалось, что все можно исправить.

Но в следующую секунду он увидел в материнских глазах жалостливое непонимание. Словно она отчаялась объяснить ему что-то совсем простое и очень важное.

А как насчет того, чтобы приободрить его? Утешить?

Вжав голову в плечи, Илья вышел из гостиной. Через пару дней все утрясется, уговаривал он себя, они опомнятся и еще станут извиняться, ведь невозможно представить себе ничего более несправедливого, чем их обвинения. Да это нелепо просто, в конце концов! Устраивать ему – их сыну, внуку, брату! – настоящий бойкот из-за какой-то чужой девицы.

Ну да, именно что – чужой!

Она не имела права стать близкой за пару дней. Это невозможно, вот и все!

Входя в кабинет, он услышал позади топот. Ну вот, слава богу, они все поняли и прочувствовали, как сильно обидели его.

– Илья! – сестра, запыхаясь, протянула ему телефон. – Это тебя. Голос женский…

Ладони у него взмокли.

Он посмотрел на Маринку и увидел в ее глазах отражение собственной надежды.

– Ты спросила, кто это? Она помотала головой.

– Ответь же! Илья!

Осторожно взяв трубку, будто это была драгоценная ваза времен фараонов, он выдохнул:

– Да?

И снова пересекся взглядом с сестрой, которая замерла посреди коридора, как охотник в засаде. Илья прикрыл глаза. Ему вдруг сильно захотелось выпить.

– Илья Михалыч? Ну наконец-то, господи! Добрый день, Илья Михалыч, это Катерина, – услышал он на другом конце провода.

Выпить уже не просто хотелось. Выпить теперь было необходимо.

– Не стой ты над душой, ради бога! – прошипел он сестре, чуть отведя в сторону трубку, в которой секретарша босса бодро радовалась, что застала-таки Илью Михалыча дома.

– Это не она? – дрогнувшим голосом уточнила Марина.

– Нет!

– Ясно.

Тут же потеряв всяческий интерес к разговору, Маринка побрела прочь из коридора. Илья проводил ее тоскливым взглядом и покосился на телефон.

– Послать что ли все к чертям собачьим? – спросил он у трубки.

– Соединяю! – громко известила Катерина.

Он со вздохом приложил трубку к уху и двинулся в кабинет. Ясно, что от беседы с шефом не отвертеться.

А может быть, это как раз то, что надо? Работать, работать и еще раз работать. Забыть, что на свете существует что-то, кроме начальственных звонков, переговоров с поставщиками, контрактов, совещаний, судебных процессов.

Однажды у него это получилось, так почему бы сейчас не попробовать снова?!

Зря он зашел в кабинет, понял Илья, как только увидел перед собой стол, заваленный документами. Смятые бумаги не вызвали ни малейшего желания разобрать их, прочитать или хотя бы расправить и уложить в папочки как следует.

Нет, они напомнили о другом. Вызвали совершенно другие желания, имеющие такое же отношение к работе, как сам Илья к созданию китайской стены.

– Ты чего, обалдел совсем? – ворвался в ухо возмущенный вопль шефа.

– Добрый день, Константин Григорич, – вежливо отозвался Илья.

– Какой там добрый! – пылко возразил тот. – Латыши с ума посходили, Зайцев вообще заколебал своей простотой, а я здесь сижу и ни хрена без тебя не могу решить! Ты на пенсию что ли задумал выходить, а?

Кстати, неплохая идея. Так показалось Илье, во всяком случае. Когда он озвучил свое мнение, на том конце провода стали оглушительно материться.

– Константин Григорич, что вы орете? – прервал Илья замысловатые ругательства шефа.

– А как мне не орать? – искренне изумился тот.

– Скажите толком, что от меня надо.

– А то ты не знаешь! – внезапно успокоился начальник. – Завтра процесс, а ты мне еще отчет не дал. И с латышами непонятки. Где тебя вообще носит-то? Ты не заболел часом?

– Все нормально с латышами. Договор подписали только что, на наших условиях.

Шеф некоторое время переваривал это сообщение.

– А чего же ты молчишь, пень березовый? – ласково пропел он, наконец. – Трудно что ли позвонить, доложить все по форме?

– Я собирался, – соврал Илья, – у меня с телефоном что-то случилось.

– По-моему, у тебя случилось что-то с головой, а не с телефоном, – предположил проницательный старик. – В общем так, Илюша, я тебя жду в офисе. Сейчас же.

– Так точно.

И тут шеф насторожился. Конечно, беспрекословное подчинение ему нравилось, а вот голос Ильи Кочеткова – наоборот. Что-то было не так с голосом, совсем не так. Какая может идти речь о процессе, когда адвокат говорит тоном провинившегося мальчишки?!