Текст книги "Легендарный ФД. Фёдор Гнездилов – московский ополченец, смоленский партизан, советский гвардеец"

11. Третье сражение с карателями

Из документов, захваченных у пленного фашиста, нам было известно, что в нескольких десятках километров от нас движется третий карательный отряд немцев. Хотели выступить навстречу врагу тотчас же, но потом решили устроить часовой отдых, накормить людей, подготовить в путь лошадей и повозки.

Жители устроили бойцам обед на славу. Они встретили нас как избавителей – до того здесь зверствовали немцы. Одна пожилая женщина, доставая чугунки с картошкой из печки, всё хлопотливо прибавляла:

– Ох, родненькие, уж даже и не верится, что наши, так уж не верится. Не уходили бы вы от нас никуда. А то изверги опять нагрянут, пожгут всех.

– Не бойся, мать, – ответил ей кто-то, – всё будет в порядке. Не скоро они сюда сунутся. Силёнок у них пока нет. А нам у моря погоды ждать нечего. Мы их ловить должны, а не они нас.

В штабе провели короткое совещание. На клочке чудом добытой карты, которую как зеницу ока хранил наш начальник штаба Марк Ларьяновский, деревня Городок не значилась, но её наметили приближённо. Там сейчас находились каратели. Куда он пойдут? – размышляли об этом и я, и Бобрышев. Судя по документам, на Большое Тесное. А если немцам уже известно о разгроме двух отрядов? Тогда они непременно изменят маршрут и даже могут повернуть обратно.

И люди, и подводы были уже наготове, а я всё ходил и ходил из угла в угол, оттягивая выступление. Надо было наметить дальнейший план действий. Но ничего путного пока придумать не мог. В любом случае немцы оторвутся от нас на 5–6 километров, а это не бог весть какое расстояние. Другим отрядам, которые к нам прибыли во время боя, было приказано сразу же двигаться к деревне Курвость, не теряя связи с нами.

Опять санная дорога, в скольких песнях воспетая. Но такая же неповторимая по своей красоте и прелести. Везде идут бои, на востоке горит земля под ногами оккупантов, и здесь мы сделаем фашистским гадам то же самое. Впереди новые сражения, но сейчас, в преддверии их, можно немного передохнуть и полюбоваться природой. Раньше мне не приходилось бывать на Смоленщине. В 1941 году, в разгар боёв, когда наша дивизия рабочих-ополченцев с боями отступала, я как-то не успел обратить внимания на такие тонкости. Но сейчас замечал, насколько красивы места вокруг Ельни. Вот притаилась Мархоткинская мельница. Каким-то чудом во время бомбёжек и артиллерийской канонады уцелела при ней плотина. Всё запорошило снегом. Через запорную стенку перекатывалась скованная льдом речка. Подо льдом она продолжала свой вечный бег. Вчера вечером мы этого даже не заметили. На плотине остались следы полозьев от саней. На этом месте была устроена засада, на которую натолкнулся отряд карателей.

При въезде в Мархоткино деревья по сторонам дороги стояли, не шелохнувшись, они словно приветствовали партизан. А навстречу уже неслись ребятишки. Хлопали ставни, хозяйки зазывали в гости. Но мы не остановились – надо было спешить.

От Мархоткино до деревни Курвость (новое название её – Малиновка) дорога покатилась по холмам. Изредка встречались сосновые и берёзовые рощицы, где кроны деревьев были подпалены огнём и обезображены. Потом пошёл сплошной лес. Впереди скакал дозор, а ещё километра на полтора дальше ушла наша разведка.

Михалково вынырнуло как-то вдруг. В посиневшем воздухе сгущались сумерки, труднее различалась дорога, а мы всё ехали и ехали. Наши возницы устали понукать лошадей, что было бесполезно – животные устали. И вдруг с пригорка открылась деревня. Ларьяновский сказал, что это и есть Михалково. В этой деревне он жил до вступления в отряд.

– Немедленно расставить посты на окраинах. Штаб будет находиться вон в той зелёной избе, – распорядился я, выбирая для нашего руководящего органа более подходящее и удобное место.

Хозяева избы приняли нас радушно, сразу же поставили самовар. Но не до чая пока было. Неясно, где каратели? Привели старосту – Ивана Якименкова. Он не был пособником врага, отнекивался, когда его назначали, и не очень рьяно выполнял распоряжения немецких властей.

– Не могу я на этой должности, и не просился, – говорил он нам с Ларьяновским в беседе. – Но что поделаешь, заставили. Что хотите, то и делайте. Но врагам не служил и служить не буду.

Это нам понравилось, да и жители деревни говорили, что староста не нанёс им никакого вреда.

– Вот что, Иван, будешь помогать партизанам. Если что будет известно о новых распоряжениях оккупационных властей, то нам незамедлительно передашь. И ни одного зерна врагу, ничего, понял?

– Как не понять, всё понимаю! Только прикажите, что делать, – мигом исполню.

Прежде всего расспросили дорогу на деревню Городок. Кому легче проникнуть в стан врага? Решили послать в разведку старика со старухой. Дали им ведро коровьего масла и ведро яиц. Мол, завтра, в деревне Городок будет базар, и там это можно продать. Им была поставлена задача: узнать, есть ли в этой деревне немцы, сколько их, что они делают и куда намерены ехать.

Потекли томительные часы ожидания. Оно всего неприятнее, когда неизвестно, что делать дальше. У нас была ясная цель, имелась определённая задача, но не было точных данных о противнике.

Третий карательный отряд фашистов, который вышел со станции Павлиново, был самым крупным. В нём насчитывалось 300 человек, вооружённых до зубов, половина из них была эсэсовцами. После их прохождения через деревни и сёла оставались сожжённые дома и строения, путь усеивался трупами расстрелянных. Каратели не щадили никого, стреляли и сжигали по малейшему подозрению. Население жило в постоянном страхе, что вот-вот настанет их черёд.

У окруженцев не было семей в близлежащих населённых пунктах, а вот тем, кто был из местных, приходилось постоянно переживать: уцелеют ли их родные? И действительно, к нам уже доходили сведения о варварском уничтожении родственников партизан. После такого известия бойцы обычно так яростно сражались с врагом, будто их силы удесятерялись.

Всего в Михалково прибыло 60 партизан. Нас не смущало то, что немцев будет больше. В любую минуту к нам на поле боя из Курвости могла прийти подмога. Да и к тому же на нашей стороне была внезапность. В двух предыдущих боях она принесла нам победу. Мы предполагали, что одержим верх и на этот раз. Надо было во всеоружии встретить врага на тот случай, если он появится в Михалково. Поэтому на окраине устроили засады, амбразуры для пулемётов. Без разрешения штаба никто не мог выехать за пределы деревни.

А между тем время летело. В штаб прибыли наши добровольные разведчики. Дед с бабулей были довольны результатами своей поездки и взахлёб рассказывали, как спокойно, без задержки прибыли они в деревню Городок. На базар съехались человек сорок или пятьдесят. Давно уже такого не бывало. Главное – и немцев не видно было. А потом эти гады вдруг нагрянули и разогнали весь базар: люди разбежались кто куда. Всё-таки разведчикам нашим удалось узнать, что немцы на деревню Михалково не пойдут. Фрицам, видимо, известно стало, что партизаны разбили два их отряда, и теперь каратели, скорее всего, двинутся через Мосалы, Кабеля на Большое Тесное. Что же, обстановка изменилась, теперь уже не немцы гонялись за нами, а мы за ними.

Посовещавшись, мы рассудили, что если выступим из Михалково сейчас же, то встретимся с отрядом карателей как раз в Большом Тесном. В связи с этим были отданы необходимые распоряжения о срочном выступлении Партизанского отряда «ФД». Я стал ещё раз просматривать карту, когда к избе подъехали розвальни. В окно я увидел, что из них выбрался человек в шинели и в зимней шапке с отвёрнутыми ушами. Он легко взбежал на крыльцо и вошёл в избу:

– Вы – Фёдор Данилович Гнездилов, ФД?

– Я.

– Меня направили к вам в отряд, – проговорил вошедший. Тут я отметил про себя, что он коренаст, плотен и лицо у него широкое, с выпуклыми скулами. Он протянул мне записку, добавив:

– Я от Паненкова, по поручению партийного собрания.

Развернув листок бумаги, прочитал: «Уважаемый “ФД”. Парторганизация направляет к вам в отряд на должность комиссара Амирова Геннадия Семёновича. До встречи. Паненков Потап Аввакумович».

– Здравствуйте, комиссар, – протянул я ему руку. – Давно вас ждём.

И в самом деле, мы с интересом ждали официальной весточки от подпольной организации. И вот – первая ласточка.

– Паненков просил дополнительно передать, – сказал Амиров, – на днях в Курвости было ещё одно партийное собрание. Оно уже закончилось. Там обсуждались многие вопросы. В частности, все коммунисты довольны действиями Партизанского отряда «ФД», его стойкостью и дисциплиной. Несомненно, при укрупнении отрядов он будет ядром и костяком всего объединения. Как у вас дела? – без всякого перехода спросил комиссар.

– Сейчас выступаем на Большое Тесное – туда движется третий карательный отряд немцев.

– Значит, я сразу попал, как говорится, с корабля на бал, – засмеялся Амиров. – Из огня да в полымя. Ну, вот и хорошо, наконец-то буду при настоящем деле.

Молчавший во время всего разговора Константин Бобрышев вдруг заявил с обидой:

– А я куда же теперь, ФД?

– Костя, – похлопал я его по плечу, – подпольная организация прислала нам опытного политработника. На войне, в том числе и партизанской, он необходим так же, как и хороший командир. Что тебе объяснять? Ты и сам прекрасно это понимаешь. Мы должны передать парторганизации «Спасибо!», а ты личную обиду какую-то высказываешь. Всем найдётся дело – в том числе и тебе. Пока будешь помогать товарищу Амирову – ты же в курсе всех дел. А сейчас, будь добр, проверь, всё ли готово к выступлению?

Успокоенный, Бобрышев вышел выполнять задание.

– Ещё, ставлю тебя в известность, ФД, – грея руки над огнём у печки, сказал Амиров, – что разговор в Курвости был очень серьёзным. Вам бы надо лично встретиться с Паненковым.

– Когда?

– В самое ближайшее время.

– Я готов в любое время, но только после похода на Большое Тесное.

– Немцы, конечно, ждать не будут, – в раздумье произнёс Амиров, – но и встречу откладывать нельзя. Необходимо по дороге на Большое Тесное заехать в Курвость, к Паненкову.

– Ну что ж, – согласился я с комиссаром и крикнул в сени: – Володя!

Вошёл мой адъютант Владимир Сувве. С ним мы были знакомы ещё со времени проживания в Савостьяново. Незадолго до войны Володя окончил военное училище и сразу попал в пекло. Был ранен, его выходила одна старушка, жившая в Жабье. Когда он пришёл к нам в отряд, то сразу всем понравился.

После случая с Буташовым-Уральцем партизаны решили оберегать своих командиров. По общему настоянию Владимир Сувве стал адъютантом у командира отряда «ФД», а Михаил Никифоров – ординарцем и ездовым. Через огни и воды прошли мы вместе с ними, бывали часто на грани смерти, но случай и находчивость всегда выручали нас.

– Володя, позови Ларьяновского, только быстрее, – попросил я адъютанта.

Через несколько минут зычный голос начальника штаба донёсся до нас даже через стены избы – он передавал моё приказание:

– Всем разобраться по своим подводам. Сейчас выступаем. Не шуметь, не курить, внимательно наблюдать за местностью.

Два десятка лыжников ушли вперёд. Хотя в деревне Курвость и не было немцев, но мы посчитали – предосторожность не помешает.

По дороге, удобно разместившись в санях, мы с комиссаром Амировым Г.С. разговорились о своих судьбах и о войне вообще. Впоследствии из этой и дальнейших наших бесед мне стала ясна та вдохновляющая сила подпольной организации, которая всколыхнула пламя пожарищ партизанской войны в Ельнинском районе. Да, наш Савостьяновский бой ярко зажёг факел борьбы, но он неминуемо погас бы без поддержки остальных партизанских отрядов, разбросанных в округе.

Пользуясь случаем, хочу добавить ещё несколько слов о присланном партийной организацией к нам в отряд комиссаре, поскольку с самого начала наше знакомство оказалось весьма обстоятельным. Гаян Суфиянович Амиров (партизаны знали его по кличке «Геннадий» или «Геннадий Семёнович») родился в 1916 году в Башкирской АССР. В 1930 году вступил в комсомол, принимал участие в организации колхоза в деревне Балаево Мишинского района. После окончания семилетки работал счетоводом в колхозе. В 1936 году окончил в городе Уфе техникум народно-хозяйственного учёта, активно участвовал в комсомольской работе.

В 1937 году по призыву ушёл в армию. Служил в Киевском военном округе. В 1938 году был выдвинут на должность заместителя политрука, а потом стал секретарём комсомольского бюро одной из авиационных баз. В 1939 году Амиров вступил в Коммунистическую партию. В первый бой в 1941 году он попал в составе 25-го стрелкового корпуса генерал-майора Чистохвалова. Входила эта часть в состав 19-й армии под командованием генерал-лейтенанта Конева И.С. Потом Амиров воевал в различных частях, дважды попадал в окружение, в плен, но ему удавалось бежать. Впоследствии комиссар оказался в Замошье и там связался с подпольной парторганизацией.

Мы вспомнили Бузановский бой, связного Виноградова, попавшего под обстрел, и многие другие подробности. Впереди замелькали огни деревни Курвость. Лошади побежали резвее. Часовой при въезде на околицу узнал Амирова и приветливо кивнул.

Сразу же наши сани подкатили к дому старосты, у которого находился сейчас Потап Аввакумович Паненков. Хозяйка принесла самовар, и мы начали отогревать замёрзшие руки. Староста был своим человеком.

– Сделай хоть на полчаса привал своему отряду, ФД, – сказал Потап. Но мы объяснили ему, что времени в образ. Тогда Паненков П.А. сам сел к нам в розвальни, и отряд двинулся дальше.

– Почему остальные отряды остаются в Курвости? – задал я волновавший меня вопрос Паненкову.

– Им ещё надо как следует организоваться. А пока будут только вам мешать, – ответил партийный секретарь. – Думаю, вы справитесь и без них.

– Да, конечно, – согласился я с ним.

– Ну вот, очень рад, что наши мнения совпали, – просто сказал Потап Аввакумович. Потом оглядел меня и сказал: – Бог вас здоровьем не обидел, настоящий русский богатырь! Ну-ну, не смущайтесь, – похлопал он меня по плечу. – А я вот болею, – пожаловался партийный руководитель, – комиссар знает. Кстати, как вы с ним сработались?

– Пока всё хорошо.

Паненков свернул козью ножку и жадно затянулся.

– Германские сигареты мне предлагают, а я их не терплю. Ничего нет лучше русской махорки! – Он коротко закашлялся, потом продолжил: – Мне кажется, командиром сводных отрядов надо назначить Вас, ФД. Не возражаете?

– Да нет, Потап Аввакумович, лучше кого-нибудь из местных. Мы вот разгромим фрицев и двинем через линию фронта: мои ребята бредят тем, чтобы прорваться к своим.

– А здесь что, чужие?

– Ну, я не так выразился: перейти фронт, попасть в наши части.

– Нет, именно так, – несколько сердито проговорил Паненков. – Что же Вы думаете, здесь воевать нельзя? Да пока вы пройдёте к линии фронта – от вас ничего не останется! Большинство ребят погибнет.

– Хоть горстка бойцов, но пройдёт, – настаивал я.

– Вот именно – горстка. А здесь вы нужнее. Надо так бить фашистов, чтобы у них земля горела под ногами. И вы принесёте здесь, на Ельнинской земле, гораздо больше пользы. Надо партизанить. Вы хорошо дерётесь с фашистами, ФД, зло и умно. Это мне импонирует. Мы тоже боремся за нашу Родину. Здесь, в наших местах, на оккупированной территории, кому-то надо бороться с этими извергами. Вы же видите, что фашисты делают: издеваются над нашим народом. Бывшие баре возвращаются в свои поместья. Я ведь батрачил когда-то, – вдруг напомнил он.

Потап Аввакумович Паненков родился в 1907 году в семье батрака села Замогилье Ельнинского уезда Смоленской губернии. До революции семья Аввакума Паненкова батрачила у помещиков Елисеевых: пасли скот, работали в поле. Только после Октябрьской социалистической революции, когда прогнали господ, Потапу удалось получить хорошее образование. Из-за тяжёлой болезни отца (он ослеп) и матери, которая сошла с ума, ему пришлось самому вести всю семью. Он работал в составе комбеда (комитета бедноты), активно участвовал в коллективизации сельского хозяйства. Потап Аввакумович первым вступил в колхоз и повёл за собой массы.

До 1935 года работал председателем Мархоткинского сельпо Ельнинского района, служил в армии, участвовал в освобождении Западной Белоруссии и в боях против белофиннов. После возвращения из армии Потап Паненков был избран председателем Сосовского сельсовета. В 1940 году его приняли в коммунистическую партию.

Эти вехи жизненного пути Паненкова П.А. я узнал позднее. А сейчас он молчал, вспоминая, видимо, прошлое.

Проехали Матченки, Марьино.

– Скоро уже моя хата, – сказал Потап Аввакумович. – Сделайте здесь привал, обогрейтесь.

Погода действительно не баловала: стоял зверский холод. Ледяной ветер сковывал суставы. Простой бревенчатый дом Паненкова в Замошье стоял посередине главной улицы. Начальник штаба Ларьяновский уже распоряжался насчёт остановки, и мы с комиссаром Амировым Г.С., по приглашению хозяина, прошли в избу. Особых украшений в ней не было: чисто выскобленный пол, занавески, простая мебель делали горенку уютной. Нас радушно приняла хозяйка. Но Потап коротко сказал ей: «Побыстрее – что-нибудь перекусить». Мы расселись за столом.

– Ну, а на обратном пути, ФД и ты, комиссар, заезжайте в Матченки, обязательно надо выбрать командира сведенных воедино сил. Объединение партизанских отрядов – просто необходимо.

Угощение было обильным и вкусным, но мы так торопились, что невольно обжигались горячими щами. Паненков по этому случаю пошутил:

– Видимо, вас фрицы торопятся встретить!

– Скорее наоборот – пусть только нам попадутся!

– Никуда они не денутся! В случае чего, к вам в Большое Тесное придут на помощь остальные отряды.

На прощание Потап Аввакумович сказал:

– Деритесь спокойно и стойко.

В 14 часов все партизанские подводы миновали околицу Замошья, и полозья наших саней, запряжённых добрыми лошадьми, заскрипели по ослепительно белому снегу, припорошившему просёлочную дорогу. Солнце било косыми лучами прямо в глаза. У бойцов было весёлое настроение, и они улыбчиво щурились на снежную целину по обеим сторонам дороги, на тени, бегущие следом за подводами. Самый разгар зимы, последний день января. И лютый мороз. Что ж, он нам на руку – фрицы не выдерживают сильного холода.

– А ну, пошли, пошли, – кричал не очень сильно на лошадей Миша Никифоров, мой коновод. Он вместе с адъютантом Володей Сувве сидел в нашей подводе.

С вершины холма я оглядел партизанскую колонну. Она растянулась больше, чем на четверть километра.

– Внушительное зрелище, посмотри-ка, комиссар.

– Да, силища немалая, особенно вон те штучки, – указал Амиров на станковые пулемёты. Лошади, которые их тащили, жевали на ходу сено в торбах. Вообще, для перевозки тяжёлой техники мы отбирали наиболее сильных и выносливых животных, чтобы не было непредвиденных задержек. И на этот раз лошадки с поклажей шли ходко. Двое верховых скакали впереди наших саней, в которых ехали мы с комиссаром, Сувве и Никифоровым. Это были разведчики. Они уже успели добраться до Большого Тесного и вернуться. Остальные восемь человек разведчиков дожидались нас там. Немцев в селении не было.

Кустарник зажал наш отряд в тиски, и сопровождавшие нас бойцы даже иногда раздвигали ветки лошадям, а они, отряхиваясь, бросали снежинки за воротники наших тулупов. Сказочно красива зимняя дорога в Полесье. В такие короткие переезды лес манил своей красотой и первозданностью, вызывая глубокие эмоции. Русский человек любит лес особенной любовью: он может часами, не уставая, разглядывать ели, сосны, пихты, восторгаться причудливым переплетением ветвей.

Великолепные картинки природы словно отдаляли от нас войну, то поле боя, где через несколько часов мы должны будем сразиться с карателями, и, может быть, многим из нас уже не суждено окажется созерцать эти прелестные пейзажи. Но, естественно, в те минуты никто об этом не думал: просто все ехали через лесной массив и всё примечали на ходу. Тем более что многие окруженцы провели в этих лесах по нескольку месяцев. Но тогда он давил на них своей сыростью, холодом, голодом, неизвестностью. Теперь же физическая и моральная форма у бойцов была восстановлена, и лес стал для всех родным и милым, как неотъемлемая часть деревенского пейзажа.

С опушки стали видны только раздвоенные санные следы и верхушки печных труб. Казалось, что деревенька эта совсем маленькая, «тесная». Но по мере того, как мы приближались к ней, вырисовывались её истинные большие размеры.

При въезде нас встретили разведчики и сразу проводили к старосте. Марк Ларьяновский ушёл распорядиться насчёт часовых и строительства оборонительных сооружений, а мы разговорились со старостой Большого Тесного Григорием Михайловичем Бурмистровым.

– Очень рад, что, наконец, пришли партизаны. Геннадий, – обратился он к комиссару, – а ты-то как здесь очутился?

– Немцев бить сейчас будем. Где они, не знаешь, Григорий Михайлович? – ответил Гаян-Геннадий.

Оказывается, Бурмистров и Амиров были уже знакомы. Староста состоял в подпольной партийной организации, которую возглавлял Паненков П.А. Какие хорошие результаты дало такое совмещение «официальных» и «неофициальных» обязанностей! Бурмистров помог подпольной организации создать продовольственную базу. Когда выяснилось, что зарытые ещё летом в Мутищенском лесу закладки продуктов были обнаружены противником, перед коммунистами встала задача создания новой скрытой продбазы. Паненков П.А., Павлюченков Н.П. мобилизовали продовольственные ресурсы колхозов: картофель, мясо, муку – всё, что имелось в хозяйстве, было спрятано для партизан. В Большом Тесном действовала ветряная мельница, с которой через Бурмистрова нам удалось вывезти на новую партизанскую базу большое количество муки. Позже, когда образовался Партизанский полк, немцы не раз пытались отбить эту деревню с мельницей у партизан. Но это им не удалось. Тогда, весной 1942 года, они разбомбили нашу «кормилицу» с воздуха.

Старшина Замошьевской волости Новосельцев также работал по заданию партийной организации. Сколько добрых дел для всего народа сделал этот отважный патриот! Он часто ездил в Ельню на совещания в немецкую сельскую комендатуру, где узнавал о решениях немцев по Ельнинскому уезду, и обо всём рассказывал Паненкову. Затем Паненков и Амиров ставили в известность нас, командиров отрядов. Новосельцев, конечно, побаивался, как бы немцы не узнали, что он содержал под своим крылом целую подпольную организацию. И опасения его не были напрасны – риск действительно имелся большой. Позднее, во время блокады Партизанского края, немцы арестовали Новосельцева и казнили за связь с партизанами.

Об этом мне рассказал коммунист-подпольщик, партизан Пантелей Филиппович Жарков, который тогда и после войны проживал в деревне Замошье Ельнинского района. Зимой 1970 года он ездил к своему сыну в Ташкент и заезжал ко мне в Москву. Он и рассказал мне подробности казни Новосельцева. Над ним немцы долго издевались, прежде чем расстрелять.

Но вернёмся к разговору с Бурмистровым. Староста распорядился, чтобы наших партизан накормили и расселили по избам, лошадям тоже выдали корм. На меня он произвёл впечатление весьма дельного человека. Покончив с неотложными делами, мы с ним сели за стол и стали перебирать все местные дороги, по которым могут пойти немцы. В итоге наше мнение склонилось к одному: каратели обязательно направятся в Большое Тесное – никак иначе.

Староста сам вызвался сходить на разведку. Вечером он шагнул в темноту и сразу как будто исчез. Безусловно, местность он знал превосходно, и мы оправданно полагали, что никто другой лучше него с задачей уяснения обстановки не справится.

А третий отряд карателей надо было разбить – во что бы то ни стало! Ещё с осени фашисты установили в районе свой кровавый «новый порядок», поддерживаемый огнём и штыком. Основным законом оккупантов стала казнь советских людей за любое, хоть малейшее, неповиновение немецким властям. За одного убитого фашистского солдата расстреливали массу местных жителей и окруженцев, брали десятки заложников.

Вот один из приказов гитлеровского командования, обнародованный в Ельнинском районе осенью 1941 года:

1. Кто укроет у себя красноармейца или партизана, или снабдит его продуктами, или чем-либо ему поможет (сообщив ему, например, какие-нибудь сведения), тот карается смертной казнью через повешение. Это постановление имеет силу также и для женщин. Повешение не грозит тому, кто скорейшим образом известит о происшедшем в ближайшую германскую военную часть.

2. В случае если будет произведено нападение, взрыв или иное повреждение каких-нибудь сооружений германских войск, как то полотна железной дороги, проводов и т. д., то виновные, начиная с 16 сентября 1941 года, будут в назидание другим повешены на месте преступления. В случае же, если виновных не удастся немедленно обнаружить, то из населения будут взяты заложники. Заложников этих повесят, если в течение 24 часов не удастся захватить виновников, заподозренных в совершении злодеяния, или соумышленников виновных. Если преступное деяние повторится на том же месте или вблизи его, то будет взято и при вышеприведенном условии повешено двойное число заложников.

Гитлеровская администрация обложила непосильной данью население оккупированной территории и спешила выкачать всё, что могло быть использовано для ведения войны. За собак и за музыкальные инструменты, за окна и печную трубу надо было платить налоги. В порядке трудовой повинности гнали людей на строительство дорог и военных сооружений. После 5 часов вечера запрещали выходить из дома. Паршивый гитлеровец мог без суда и следствия убить любого советского человека. Молодёжь угоняли в рабство – на принудительные работы в Германию. Каждому германскому солдату Гитлер обещал по нескольку рабов, земельные угодья и тому подобное.

Между тем Бурмистров всё не возвращался. Конечно, трудно было ночью за полтора часа обернуться туда и обратно до ближайшей деревни Кабели, лежавшей в 7 километрах от Большого Тесного. Но по обстановке – надобно было быстрей. Ларьяновский заметно нервничал:

– Куда это его угораздило? Как за смертью посылать. Больше ждать нельзя, ФД. Немцы вдруг нагрянут откуда-нибудь с фланга, неожиданно – вот будет фокус!

– Не нагрянут. Но разведчиков всё-таки надо послать, – я и сам тоже начал беспокоиться: может, со старостой что-нибудь случилось?

– Так посылаем разведчиков? – снова спросил начштаба.

Я кивнул.

Но тут в избу ввалился запыхавшийся Бурмистров:

– Скорей, скорей, готовьтесь: немцы идут с Кабелей.

Оказывается, староста сам не добрался до соседней деревни, а по дороге ехавшие люди ему сказали, что на Большое Тесное движется громадный отряд немцев.

– И я быстрее сюда. Даже лошадь загнал. Пойду посмотрю, жалко все-таки скотинку! – сказал Григорий Михайлович и вышел, но потом вернулся. – Где надо пособить, скажите – людей расставим.

– Ну вот, Марк, – сказал я Ларьяновскому, – предстоит серьёзная мясорубка. Как, готов к ней отряд?

– Отменно, – это сказал с порога комиссар, – оборона – что надо.

– Вот сейчас и посмотрим.

Мы все вместе пошли по селу.

Комиссар уже оповестил отряд о том, что идут немцы, и на околице царило оживление, так знакомое по Савостьяновскому и Бузановскому боям. Дорога, прямиком вливавшаяся от Кабелей в Большое Тесное, обросла кустарником. Поэтому возникла мысль: усадить на левом фланге в эту поросль роту автоматчиков. Так и сделали. Ребятам было приказано раньше времени не стрелять, а подпустить немцев как можно ближе. Остальные бойцы отряда залегли по крайним домам.

И вот показался немецкий отряд. Фрицы ехали, ничего не подозревая. Оставалось пятьсот, четыреста метров. «Тяните, тяните к нам вплотную», – надеялись мы с начальником штаба и комиссаром.

И вдруг с нашей стороны раздался выстрел – у кого-то из партизан не выдержали нервы. Немцы отреагировали быстро и залегли. Началась стрельба с обеих сторон. Застрочили пулемёты, затрещали автоматы. Немцы сваливались с подвод, прятались за лошадьми, которые мгновенно все были перебиты и попадали, и яростно отстреливались.

Вот когда пришёл черёд левого фланга. Пулемётчики по кустам подобрались к немцам на самое малое расстояние и стали крушить их огнём. Среди фашистов началась паника. Многие из них стали отходить назад, для чего делали короткие перебежки по одному, по два. Наши партизаны с того же левого фланга начали бросать гранаты в фашистов. Во главе этой группы смельчаков были комсомольцы Фёдор Гневишнев и Василий Кириков. Но немцы продолжали отстреливаться. Тогда бойцы поднялись во весь рост и, перебегая от саней к саням, стали добивать уцелевших фрицев.

Тут произошёл несчастный случай с Федей Гневишневым. Он бросил гранату в одну из подвод, из-за которой отстреливался немецкий офицер. Взрывом тому оторвало ногу. Но когда Федя поднялся из-за укрытия и стал подходить к немцу, тот, истекая кровью, успел дать очередь из автомата. Так по неосторожности оборвалась жизнь храброго бойца.

Начали прибывать первые наши раненые партизаны. Они рассказывали, что немцы убегали обратно по той же дороге в направлении деревни Каменки. С нашей стороны оказалось трое убитых и восемь раненых.

В темноте преследование противника стало невозможным, и потому было отдано распоряжение прекратить бой до рассвета.

– Далеко немцы не уйдут в таком виде, – было единодушное мнение командования партизанского отряда. – Большинство из них ранено, да и передвигаются они пешком. А продолжать перестрелку опасно – можно и в своих попасть.

А партизаны прямо-таки рвались в атаку. Пришлось сдерживать пыл особенно горячих – Николая Руденко, Анатолия Сёмочкина. Как им ни хотелось немедленно пойти по следам фрицев, пришлось ждать до утра. Конечно, никто не спал. Часовые, расставленные по всему Большому Тесному, были начеку – мало ли что могло произойти! Пошёл маленький снежок, но потом внезапно прекратился. Чуть ослабевший мороз напустился с новой силой. Будто и там, в Небесной канцелярии, кто-то понимал, что именно холодом надо ударить сейчас по врагу.

Едва над землёй стал подниматься рассвет, отряд «ФД» построился за деревней. Потом мы рассредоточились и пошли осматривать место боя и делать прочёску местности. Разбросанные трупы немцев уже чуть припорошило снегом. По всей дороге валялись опрокинутые сани, переломанные оглобли. Конечно, в первую очередь мы стали собирать оружие. Трофеи достались богатые! Пулемётов насчитали не один десяток и даже два батальонных миномёта – солидное снаряжение было у карателей! Мы собрали много винтовок и автоматов. Подсчётом их занялись наши хозяйственники.