Текст книги "Русь и Золотая Орда"

Глава 5

Приход варягов-руси в угро-финские края. Наместники княжеского рода. Юрий Долгорукий. Андрей Боголюбский – самовластен, Зарождение великорусской нации. Мстислав Удалой. Русско-германские отношения. Притягательность Северо-Восточной Руси. Всеволод Большое Гнездо

Из Начальной летописи мы знаем, что верхневолжский и среднеокский края издревле были заселены преимущественно угро-финскими племенами. Но эти же края последовательно колонизировались ильменскими славянами – купцами, охотниками, ремесленниками и просто «гулящими людьми», не брезговавшими и ушкуйничеством. Известно и то, что рубежным, а может быть, и эпохальным событием, ускорившим этот процесс, явилось прибытие на Новгородскую землю Рюрика и размещение части его варяжской дружины сначала в Белоозере, а через два-три года – в Ростове и Муроме. В летописях мы не найдем рассказов о вооруженных столкновениях коренного и пришлого населения, поэтому относительно уверенно можно говорить как о мирном характере колонизации, так и о мирном сосуществовании финнов, славян и варягов, чему, видимо, способствовала и близость их религиозных мировоззрений.

Сложный географический рельеф местности обусловил их историческую обособленность от окружающего мира. Между собой, а также с Новгородом и Киевом жители этих мест сообщались по судоходным рекам, одни из которых несли свои воды на юг, а другие на север. Для сообщения использовались как будто специально созданные волоки между речными водоразделами. Прямого сухопутного пути с Волги на Днепр тогда не было еще и в связи с тем, что значительную часть этого междуречья занимали племена вятичей, дольше других сопротивлявшиеся экспансии киевских князей. Не зря же в былинах об Илье Муромце эта дорога именовалась «непроезжей», а Соловей-разбойник напоминает то ли азиатских степняков-кочевников, то ли языческого волхва. Кстати, даже Владимир Мономах, считающийся победителем вятичей, в Поучении детям своим с некоторым оттенком похвальбы говорил, что однажды, следуя в Ростов, проехал «сквозь вятичей». Знать, нелегкое было дело, раз такой полководец гордился этой экспедицией.

До начала XI века ростовские земли управлялись посадниками киевского князя из числа старших дружинников, имевших небольшие вооруженные отряды, основной задачей которых было обеспечение безопасности торгового пути и сбор дани как с местного населения, так и с проезжающих купцов. Присутствие варяжского элемента в этих местах оживило экономическую жизнь и привлекло туда новых купцов, селян и ремесленников. Судя по историческим источникам, процессы колонизации края пошли более энергично после того, как вместо наемников волостями стали управлять члены княжеского рода. Для их обслуживания потребовались более многочисленная дружина, немалый штат «псарей» и челяди. Все они нуждались в жилых постройках, в одежде, оружии, пище, предметах быта.

Первым наместником княжеских кровей в Ростове стал, кажется, Ярослав I Владимирович, его сменил Борис (будущий святой страстотерпец), потом пришел Владимир Мономах, а затем сын его Изяслав. Теперь численность славянского населения росла уже не столько за счет челяди и дворни, купцов и ремесленников (хотя и не без того), сколько за счет полона в ходе междоусобиц и за счет добровольного переселения жителей южных областей, страдавших от набегов печенегов и половцев. Это, кстати, позволило Ярославу I основать Ярославль (1010 г.) и Суздаль (1024 г.), а Владимиру Мономаху – заложить Владимир (1108 г.).

Но настоящий переселенческий и градостроительный бум на Ростовской земле грянул, когда младшие Мономаховичи ощутили себя наследственными владельцами этого края. Не отказываясь от очереди на старшинство в княжеском роде, они в то же время отвергали чьи-либо притязания на обустраиваемые ими города и села. Предпоследний сын Мономаха, деятельный Юрий Долгорукий, имея старших братьев, Мстислава и Ярополка, вряд ли мог рассчитывать на киевский стол, поэтому всю свою энергию он направил на обустройство собственного «медвежьего угла», что у него в общем-то неплохо и получилось. Он освоил и заселил Кснятин, Москву, Вологду, Юрьев-Польский, Переславль-Залесский, Кострому. Но когда у него появилась возможность стать старейшим князем, Долгорукий предпринял все для того, чтобы сесть за киевский стол. Но вскоре его изгнали. Через какое-то время он возвратился и в 1157 году погиб в результате боярского заговора.

Иначе повел себя сын Долгорукого Андрей Боголюбский, столкнувшись с «демократическим беспределом» многочисленных членов своей семьи. Не спросивши отцовского благословения и великокняжеского разрешения (Долгорукий был тогда киевским князем), он ушел на любезную его сердцу Владимирщину, захватив с собой чудотворную икону Божьей Матери греческого письма, которая стала потом главной святыней Суздальской земли. После смерти отца Боголюбский, то ли в отместку за его убийство, то ли за то, что уничтожили его «суздальскую команду», то ли по каким-то другим соображениям, сделал все от него зависящее, чтобы принизить роль Южной Руси, роль Киева. В 1169 году Киев по его приказу был «взят на щит» и отдан «на поток и разграбление». Город был сожжен, церкви и монастыри разграблены, население пленено. Так с первопрестольным градом не поступал еще ни один завоеватель. Тем самым Боголюбский символизировал переход власти к младшей ветви Мономаховичей и перенос «центра тяжести» на северо-восток. Для Киевской Руси это стало началом катастрофического военно-политического ослабления и экономического спада. Ее жители, терзаемые непрекращающимися княжескими междоусобицами и набегами степняков, устремились на север: кого-то привлекала относительная безопасность, кого-то льготы, а кто-то просто оказался в толпе пленных. Этот процесс был настолько массовым, что нашел свое отражение в многочисленных летописях, а также повлиял на топонимику заселяемых мест: перемещаются не только люди, – вместе с ними как бы перемещаются города и реки. На новых землях появляются Переяславль, Галич, Звенигород, Стародуб, Вышгород, а также Лыбедь, Почайна, Трубеж, Ирпень.

Спасение гибнущей Киевской Руси, как мы понимаем по прошествии многих сотен лет, было возможно лишь при условии коренных изменений внутри самого княжеского рода, в повышении роли великого князя и обуздании амбиций младших членов семьи, в переходе от родового правления к государственному устройству. Попытки такого рода, предпринимаемые в общем-то неравнодушными князьями, наделенными множеством личных достоинств, особого успеха не имели, так как упирались в стойкое противодействие многочисленного (около 100 семей) княжеского племени, каждый член которого не желал ходить в «подручниках» у великого князя и требовал для себя отдельную волость с неограниченными правами сюзерена.

Андрей Боголюбский, видимо насмотревшийся во время своего краткого пребывания в Киеве и Вышгороде на все эти неурядицы, принимает решение положить конец междоусобицам в своем уделе, который он сам застроил городами и «омноголюдил» весьма радикальным способом. Нет, он не стал убивать своих многочисленных братьев. С теми, кто имел волости за пределами Ростово-Суздальского княжества (Глеб, Михаил), он был дружен, вернее, состоял в союзнических отношениях. А вот тех, кто по завещанию Юрия Долгорукого мог претендовать на часть земель Северо-Восточной Руси (Мстислав, Василько, Всеволод), Боголюбский просто изгнал из Ростова и Суздаля. Помыкавшись в Южной Руси, они, правнуки византийской принцессы, нашли приют в Греции. Той же участи подверглись и дети старшего умершего брата, Ростислава Юрьевича.

Решив, как ему показалось, таким образом одну часть проблемы, Андрей Боголюбский принимается за другую. Поддержанный боярами в споре с братьями за княжеский стол, он как бы в благодарность им переносит свою столицу во Владимир. На самом же деле тем самым дистанцируется и от них, и от вечевых порядков и традиций старших городов своего княжества – Ростова и Суздаля. Боголюбский становится «самовластцем» и лишает бояр их прежнего положения. Опирается он на новые города, население которых обязано своим относительным благополучием не «лучшим людям» княжества, не древним городам, а исключительно князю, разрешившему людям поселиться на своей земле. Это он, князь, дал им работу на строительстве церквей и городов, освободил от излишних налогов и даней.

Одновременно с изменением внутренней политики и внутрикняжеского устройства власти меняется и организация вооруженных сил. Боголюбский делает ставку не на профессиональную армию, княжескую дружину, а на народное ополчение. Оно, конечно, будет самоотверженно защищать свои города, но совершенно бесполезно при наступательных операциях. А на князя мало кто решался нападать, зная многочисленность его городов и сел, но и он не мог вести успешных наступательных войн. Истории известны позорные походы суздальцев: на Белоозере 400 новгородцев обратили в бегство их семитысячное ополчение. В другой раз Боголюбский так бездарно организовал военный поход на Новгород, что потом его плененные ополченцы продавались по две нагаты (втрое дешевле овец). Будучи набожным человеком, князь заботливо относился к ремесленникам, больным и убогим, за что был впоследствии причислен Русской православной церковью к лику святых, но сам себя он окружил такой дворней, среди которой не нашлось никого, кто был бы способен защитить князя во время заговора, а также избавить от глумления над его останками.

И все-таки, несмотря на многие совершенные Андреем Боголюбским ошибки, ему удалось воспользоваться благоприятной ситуацией для укрепления Северо-Восточной Руси, установления в ней новых, неродовых отношений, усиления централизованной власти.

С княжением Боголюбского связан и такой исторический процесс, как формирование великоросского племени, вобравшего в себя характерные черты вятичей и ильменских славян, выходцев из Переяславля и Галиции, Чернигова и Волыни, старожилов (муромы, веси, мери) и пришлых – печенегов, болгар, половцев: непокорность одних, предприимчивость других, трудолюбие и тороватость третьих, воинственность четвертых, миролюбие, робость и даже забитость пятых.

А в итоге получилось то, что получилось. По мнению В.О. Ключевского, великоросс замкнут и осторожен; вечно себе на уме; лучше в начале дела и хуже в конце; неуверенность в себе возбуждает его силы, а успех роняет их; ему легче сделать великое, чем освоиться с мыслью о своем величии; он принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума; он больше осмотрителен, чем предусмотрителен; он всегда идет к прямой цели, но идет, оглядываясь по сторонам, и потому походка его кажется уклончивой – ведь «только вороны прямо летают». Кто доминировал в формировании подобного психологического портрета этой «исторической общности», чьи черты и наклонности побеждали в той либо другой ситуации? Грех угадывать. Похоже, уже тогда главным критерием в формировании великоросса были не кровь и не род, а православие. Сторонники язычества, сторонники древних традиций уходили дальше в леса или на Среднюю Волгу, к своим единоверцам и родственникам.

Но это было лишь началом формирования великорусской нации, первой попыткой создания сильного централизованного государства, которому предстояло еще не раз испытать на себе центробежные силы и гнет иноверцев, не раз оказаться у обрыва пропасти и каждый раз находить в себе силы подняться, очиститься и сделать очередной шаг вперед и выше. Однако, справедливости ради, должны заметить, что не Андрей Боголюбский был виновником раздробления Руси, единой при Мономахе и Мстиславе Великом. Ему просто выпал жребий завершить процесс, начатый Любечским съездом князей (1097 г.) и продолженный возвращением в 1132 году полоцких князей, отказом Новгорода платить дань Киеву (1135 г.) и обособлением Черниговского княжества, а также выделением в самостоятельные княжества Волынских, Галицийских, Смоленских и Турово-Пинских земель. И если Ростово-Суздальское княжество стало колыбелью великорусской нации, то Галиция и Волынь, подпавшие впоследствии во власть Венгрии и Польши, – малорусской, а Полоцкое княжество, испытавшее на себе значительное польско-литовское влияние, – белорусской.

Увы, но это был естественно-исторический процесс формирования наций и государств. И какими бы выдающимися личными качествами ни обладали сторонники родового порядка и как бы нам ни были противны черты самодуров-самовластцев, придется признать, что история не всегда делалась и делается руками идеальных людей, героев. По своей совестливой славянской натуре нам хотелось бы дистанцироваться от некоторых перегибов и переборов прежних времен, что мы в общем-то и делаем, тем не менее не следует забывать, что в главном они были правы. Правы в выборе исторического пути для зарождающегося государства. Да, с позиции XXI века многое может показаться негуманным, а иногда и бесчеловечным. С другой стороны, как нам следует относиться к бесплодным, а нередко и катастрофическим последствиям богоугодных, внешне благопристойных и, по сути, героических поступков «рыцарей без страха и упрека» прошлого?

К таким рыцарям с полным правом можно отнести Мстислава Удалого (ум. в 1228 г.) – самого выдающегося борца за старый родовой порядок правления. С.М. Соловьев называет его странствующим героем, покровителем угнетенных, но не имеющим государственного понимания. Его славные, на первый взгляд, подвиги по освобождению Новгорода от корыстолюбивых суздальских князей, победа в Липецком сражении (1216), вылившаяся в бесчеловечное избиение и истребление владимиро-суздальского ополчения, в ходе которого полегли 9233 с одной стороны и 6 (шесть) человек с другой, лишь на короткое время остановили стремление Северо-Восточной Руси к единовластию и подчинению себе Новгородской республики. Пребывание Мстислава Удалого на юге не только не остановило экспансию венгров и поляков, а, напротив, придало легитимность, законность венгерскому присутствию в Галиче, отданном им в приданое за его дочерью, вышедшей замуж за королевича Андрея.

Последним «подвигом» князя было преступное честолюбие в битве при Калке (1224 г.), когда он, понадеявшись на легкую победу над неведомыми до того времени татарами, даже не известил своих братьев, князей-сродников, находившихся неподалеку от его войск, и вступил в бой, в котором и потерпел поражение, чем создал условия для разгрома всего сборного войска. Такого поражения, по словам летописца, не бывало от начала Русской земли.

Для полноты картины того времени следует напомнить, что, помимо польско-венгерского давления на русские земли, которое славянорусы ощущали на себе многие столетия, что, впрочем, не мешало и наличию у них общих интересов, в том числе родственных, союзнических, торговых, с некоторых пор стало проявляться и неведомое ранее немецкое присутствие в Ливонии, находившейся в определенной зависимости от Полоцкого княжества и Господина Великого Новгорода; немцы не только приходили туда с ратями для сбора дани, но и основывали там свои крепости и города, обустраивали волости.

А началось все с того, что в 1158 году к устью Двины бурей был прибит корабль с бременскими купцами. После непродолжительного военного столкновения ливы, старожилы тех мест, позволили купцам вести меновую торговлю, расширение которой вскоре способствовало организации факторий Укскуль и Дален, быстро превратившихся в укрепленные поселения. Через бременского архиепископа об этом стало известно Папе Римскому Александру III, который направил туда миссионера Мейнгарда. Последний с опрометчивого разрешения полоцкого князя начал проповедовать среди туземного населения учение Христа, и небезуспешно: часть ливов приняла крещение. Затем миссионер под обещание других местных жителей принять крещение приступил к строительству каменных крепостей в Укскуле и Гольме. По завершении строительства ливы отказались от данных ими обязательств, что позволило Папе Римскому объявить против них крестовый поход. Опустошив страну, крестоносцы принудили побежденных не только креститься, но и взять прибывших священников на свое полное обеспечение. Однако когда завоеватели отбыли к себе в Германию, новообращенные, окунаясь в Двину, смывали с себя противную им веру.

Начало планомерной колонизации края положил новый епископ Альберт строительством Риги (1200 г.) и основанием воинствующего ордена рыцарей Меча (1202 г.). Укрепившись в Ливонии, Альберт, почувствовавший силу, обратил свой жадный взор уже на русские волости полоцких князей, расположенные по берегам Двины. В 1207 году он вынудил русских уйти из Куксиноса, а в 1209 году подчинил себе и Герсик, сохранив за русским князем лишь положение князя-подручника. Но до поры до времени немцам приходилось считаться с более могущественным полоцким князем. Пообещав передать ему часть дани, собираемой ими с туземцев, они получили право беспрепятственного проведения своей миссионерской деятельности. Однако вскоре Альберт отказался от своих обязательств, и полоцкий князь, не имея возможности принудить его, вынужден был согласиться с потерей своего влияния на ливов и леттов всего лишь за сохранение права свободного плавания по Двине и сомнительные обещания военной помощи в случае нападения литовцев.

Попытки новгородцев (1219–1223 гг.) восстановить русское влияние в Прибалтике реального успеха не имели. Походы под Венден и Ревель закончились ничем. А «в роковой, – как говорит С.М. Соловьев, – 1224 год, когда Южная Русь впервые узнала татар, на Западе пало пред немцами первое и самое крепкое поселение русских в Чудской земле – Юрьев, или Дерпт». Из всех мужчин этого города в живых немцы оставили только одного человека, да и то только для того, чтобы он донес эту весть в Новгород. Известие должно было устрашить возможных соперников и отбить у них охоту к сопротивлению.

Так немцы, ведомые не столько религиозным фанатизмом, сколько стремлением к обогащению и увеличению своего жизненного пространства, вошли в соприкосновение с русским народом, который хоть и с некоторым опозданием, но опознал в них сильного, жестокого и смертельного врага.

Однако продолжим разговор о становлении СевероВосточной Руси, долженствующей сыграть исключительную роль в будущем. И постараемся хоть немного приблизиться к ответу на естественный вопрос: «Ну почему ей, лапотной, неумытой, ленивой, безалаберной и временами пьяной будет предоставлена честь стать собирательницей всех земель русских?» Или действительно все дело не в племенной принадлежности и не в личных качествах правителя, не в национальном составе населения и уровне его культуры, а в природно-климатических условиях страны, что заметил еще отец истории Геродот?

А почему мы забываем о законах развития общества? Ведь исторический материализм, как мне кажется, никем не опровергнут. Как в жизни человеческой особи за младенчеством всегда шли детство, отрочество, юность и т. д., так и в обществе: от диких стад безначальная человеческая популяция переходила к родоплеменным отношениям, рабовладельческим и далее по восходящей. В человеке это биологический процесс, в человеческом обществе – результат воздействия целого комплекса факторов: уровень развития производительных сил и культуры, состояние межплеменных и международных отношений, наличие потенциальных врагов, особенности рельефа местности и природы, среды обитания. Так сложилось, что Северо-Восточная Русь, как и Поднепровская Русь в прежние века, продолжала принимать к себе всех, не устоявших перед натиском более организованных и многочисленных соперников. От ослабленной Южной Руси центр консолидации славянорусов по целому ряду причин, о чем мы уже говорили, переместился с Днепра на Верхневолжье. Киев с его родовым управлением русских земель уже не мог организовать их эффективную оборону. С юга, юго-запада, запада и северо-запада наших предков последовательно вытесняли на восток и северо-восток, и образование сильного Владимиро-Суздальского княжества с признаками самодержавия, несмотря на все его недостатки, стало одним из немногих шансов, предоставленных им историей и географией, для выживания.

Хотя в те времена вряд ли кто задумывался о национальной принадлежности князей. На самом деле, какой Андрей Боголюбский русский или, как его иногда представляют, первый великоросс, если у него, Рюриковича в девятом поколении, все предки сплошь неруси, за исключением разве что ключницы Малуши? Не следует забывать еще и того, что и сам он вторым браком был женат на камской болгарке. Знать, не очень-то уже тогда (а может быть, «еще» тогда) обращали внимание на такие понятия, как род и племя. Людей объединяли общая земля, единый язык и вера православия. Видимо, этот симбиоз материального и духовного равнял и потомков варяжских князей, и обрусевших финнов, и вятичей, и все славянские племена, обретшие себе новую родину в этом некогда «медвежьем углу». Да и сам «медвежий угол», их новый общий дом, играл исключительно важную консолидирующую роль.

Что же потом? После смерти Боголюбского (1174 г.) последовали два года междоусобиц дядьев и племянников, в которых владимирцы счастливым образом и практически без потерь со своей стороны победили. Завершился этот смутный период призванием очередного сына Юрия Долгорукого, Всеволода, и крестоцелованием ему и детям его. Знаменательный факт, закрепляющий вслед за западными государствами прямое наследование престола по нисходящей линии – от отца к сыну. Тут же происходит и другое знаковое событие, после которого вечевой Ростов Великий окончательно потерял свое значение старшего города. Дело в том, что ростовские бояре, желая видеть своим князем одного из приверженцев прежних родовых порядков Мстислава Ростиславича, Всеволодова племянника, затеяли новую распрю, но в открытом бою на Юрьевском поле за рекой Кзою (вблизи Юрьева-Польского) потерпели очередное и окончательное поражение. Началось 37-летнее правление Всеволода III или, как его именует история, Всеволода Большое Гнездо, правление «самовластца» по примеру брата: без старшей дружины и бояр, без племянников, которых новый владелец Владимирской земли изгнал. В числе изгнанных – Юрий Андреевич Боголюбский, ставший впоследствии мужем и соправителем знаменитой грузинской царицы Тамары, правда ненадолго.

А на юге тем временем черниговские князья и половцы в очередной раз опустошили Киев (1203 г.). После коварного убийства в 1205 году Романа Мстиславича – знаменитого правнука старшего сына Владимира Мономаха, поляки принялись хозяйничать на волынских землях, а венгры – в Галичине. Всеволод же ведет свою политику, подминая ближайшие к нему волости. Он наставляет, судит и наказывает младших князей, как своих подручников, так и, казалось бы, вполне независимых. В 1208 году «за неправды многие» со стороны рязанских князей и бояр он в прямом смысле уничтожает Рязань и Белгород, а всех жителей «расточает по разным городам».

Свой крутой нрав Всеволод продемонстрировал и в отношении Новгорода, который пытался вести прежнюю политику стравливания княжеских родов, приглашая то одних, то других на княжение. В те годы, когда там княжили ставленники Всеволода, ужесточалось налоговое бремя, принижалась роль посадника и веча. Дело дошло до того, что Всеволод, вопреки старому обычаю вечевого избрания архиепископа Новгородского, назначил своего ставленника Митрофана.

Всеволод не останавливался ни перед захватом новгородских купцов с товарами, ни перед экономической блокадой, повлекшей массовый голод и мор, ни перед сожжением пригородов, разорением сел и уводом оттуда населения. И когда в Новгороде садились князья из его дома, то не на условиях города, а «на всей воле великого Всеволода».

Великий князь киевский Рюрик Ростиславич был его подручником, во всем проводившим волю Всеволода. Галицкий князь Владимир Ярославич, обращаясь к Всеволоду, просил: «Отец и господин! Удержи Галич подо мною, а я Божий и твой со всем Галичем и в воле твоей всегда». Смоляне просили у Всеволода прощения за поступки своего князя, вступившего в непродолжительный союз с противниками Суздальской земли.

Высшую, правда поэтически завышенную, оценку его деятельности и роли созданного им княжества дал безымянный автор Слова о полку Игореве: «Великий князь Всеволод! Прилететь бы тебе издалека отчего золотого стола постеречь: ведь ты можешь Волгу разбрызгать веслами, Дон шеломами вычерпать».

На этой высокой ноте пока и прервемся.